Книга: Не взывай к справедливости Господа
Назад: Глава вторая
Дальше: Глава четвёртая

Глава третья

1

Господи! Что ещё нужно человеку! Живи и дай жить другим.
Кирилл, вытянув ноги, откинулся на спинку ребристого, из струганных деревянных брусков паркового диванчика. Рядом гомонили дети и воробьи.
Лето. В груди у него, как будто медленно разжималась тугая пружина. Жизнь в последнее время никак не давала повода для слабины. Оголтелая, бесцеремонная она, как и люди её, эту жизнь, делающие, заставляла Кирилла Семёновича Назарова быть всегда начеку. Почти в прямом смысле, – разожми ладонь, и чека, выскочившая из стопорного кольца, даст свободный ход дьявольскому механизму, и уже ничто не удержит ту громыхающую силу, которая в один миг превратит тебя в рубленое мясо…
Горько усмехнулся Кирилл своему ассоциативному мышлению: «Надо же, что пришло человеку в голову!»
Одну такую «штучку» он, вывернув взрыватель, только что выбросил в мутные воды тамбовской реки с непонятным названием Цна. Вот сказал, словно сквозь зубы цвиркнул. Туда же булькнул и матово-белый цилиндрик взрывателя.
Теперь, брезгливо вытерев руки о джинсы, он облегчённо вздохнул, – какой же омерзительный страх он носил в себе! Ребристый черепаший панцирь гранаты никак не загородит тебя от бесовщины окружающего мира, где в последней горькой строке могут поставить знак препинания, точку, в любое время и тебе.
Всё его прошлое, особенно в последние годы, когда кончилась утопия социальной справедливости, было похоже на затянувшийся пионерский слёт, где на призыв «Будь готов!» ты должен отвечать – «Всегда готов!».
То есть, готов ко всему.
Государственная машина рассыпалась стремительно. И, чтобы не попасть под её потерявшие управление колёса, надо самому встать на рельсы, пусть и проложенные безумным, хамоватым рельсоукладчиком. Главное – не соскочить по дороге.
А Назарову пришлось выпрыгивать на самом быстром ходу.
Устроился после Сибири по рекламному объявлению в ООО «Монтаж-Сервис» к «Акимычу», как сами работники называли свою контору.
Работа знакомая: «плоское катай, а круглое таскай. Что не поддаётся – ломиком!»
До него там, в прорабах, был один малый, да почему– то сбежал. «Ну, его! – говорил Акимыч. – С ребятами общего языка не нашёл. На нефтебазе емкость монтировали, вот и полез прораб внутрь сварные швы проверять, а кто-то из шутников лючок и прихватил сваркой. Жара стояла страшная. Внутри яйца ошпаришь. А эти хлопцы и давай молотить кувалдами по обечайке. Грохот подняли, как на полигоне. Я как раз на площадке был. Что такое? – спрашиваю. А ребята хохочут и ещё пуще жарят по железу. Пришлось вмешаться. А прораб тот и за расчётом не пришёл. Выскочил из ёмкости, уши зажал и убежал куда-то. Вот на его место я тебя и возьму. Где же ты околачивался? Мне такие люди, как ты – во, как нужны! Забирай чертежи и давай, командуй. Подпиши с ребятами договора на объём работ и – вперёд! Форвертс, как говориться!»
Но долго работать Назарову в ООО «Монтаж-Сервис» тоже не пришлось. Даже отпуск не отгулял…
Монтажная контора «Акимыча» рухнула тут же, как только неизвестным «народным мстителем» был повален прямо на мраморную лестницу губернского «Белого дома» председатель фонда инвалидов Гриша Расплюев, заметный человек в областном депутатском корпусе.
Гриша, мужик ещё вполне трудоспособного возраста, но порядком огрузший и уже заметно сдавший в свои пятьдесят с небольшим лет. Несмотря на хромоту – сорвался в детстве с чужой голубятни – и одышливость, он был вполне свой малый: не дурак выпить, особенно в хорошей компании и за счёт клиента.
Вообще-то фамилия у Гриши была не Расплюев, а совсем наоборот – Расцелуев, но с «погонялой» Расплюев он был более убедителен.
Убрали его одиночным выстрелом в самом «логове зверя», так в обиходе назывался этот чиновничий улей, куда простому человеку пройти было немыслимо. Отстрел был сделан тихо, но внаглую, наверно для того, чтобы показать власти – кто в доме хозяин.
Завалили в обеденный перерыв, без лишнего шума, даже охранник, трепетавший всеми членами при виде столь удручающей картины, не мог, кому следует, объяснить происшедшее, и был напуган до такой степени, что его пришлось увозить в психиатрическую лечебницу.
Увели Гришу на тот свет скоропостижно, а зря. Человек он был оборотистый, липкий к деньгам, в меру уступчивый, и возникший вопрос можно было бы решить с ним иначе. Но что поделаешь? У каждого своя всё разрешающая точка.
Расцелуев часто бывал у Акимыча в гостях, ели-пили, и Назарову не однова приходилось лицезреть столь уважаемого человека, председателя фонда инвалидов, в неформальной обстановке. Мужик – во, какой! Под его «крышей» никогда не подмочишься, вот и Акимыч процветал тоже, да и сам Кирилл Назаров теперь не бедствовал.
Ну, убрали Расплюева, а завтра другой, какой-нибудь «Зубаткин» сядет в эту катапульту. Опять проблемы! Надо и этого валить. И так – по кругу.
Разве это дело, если реально смотреть на вещи?..
Застрелили Расцелуева, а в ночь у Акимыча контора сгорела, а с ней и вся отчётность. От компьютерной памяти одни железные желваки остались. Поди, проверь, на какие деньги контора содержалась!
Акимыч ещё до рассвета звонит Назарову, плачет в трубку:
– Кирюша, погорельцы мы! Как же я теперь тебе и твоим ребятам копейку начислю? Ты уж прости меня, старика! Я теперь лёгкий. Легче пера. Только ветерок попутный подует – я и улетел!
Действительно, после этого разговора Кирилл своего Акимыча и в глаза не видел, а спросить не у кого. Все головой качают, языком цокают: «Н-да! Вот люди завистливые, человеку от них деться некуда. Может, он, где на Канарах обитает! Тебе-то что, неугомонный?! Для этого у нас прокурор каждый день в бане парится!»
Улетел Акимыч, как знал, что ветер в его сторону попутным окажется…
Безденежье, хоть и не порок, а – состояние поганое. Вроде усыхать начинаешь. Теперь, как у того поэта – «Стукнул по карману – не звенит. Стукнул по другому – не слыхать!»
Идёшь по земле, а тебя и не замечают вовсе. Ты – тень под ногами.
Какие-то сбереженья у Кирилла, конечно, были, но и он перед своей бригадой «Ух!» тоже в долгу. Поди, объясни монтажникам, что Акимыча, как пушинку с одуванчика, ветер сдул, – не поймут! Не те времена настали. Теперь каждый дурак знает, что рука в локте к себе гнётся. Рабочим нет дела до того, что контора, где они работали, на сквозняке до фундамента выгорела, – ты, давай деньги! Деньги давай! Ребята пошли молодые, нахрапистые. Это тебе не те, с кем в Сибири яйца морозил – «Мустафа», «Лафа» бригадир… Комсомольцы-добровольцы. Сплошные романтики, хоть и пропойцы.
А эти – за рубль повалят и на спине долларовый эквивалент вырежут…
Пришлось под залог квартиры в хорошем банке кредиты брать.
Уговор – дороже денег. Да и совесть у Кирилла Семёновича Назарова не пакля, она не горит, не подожжёшь, как Акимыч свою контору.
Хорошо ещё, что в органах сидели люди ленивые, не любопытные, глубоко копать не стали, до становой жилы не дошли, а то бы и повязать можно было кое-кого. Да и самого Назарова тоже. Подельник!
Тюрьма, если без привычки, она не квартира, хоть и большая, да кто ей рад?
К хорошей жизни привыкаешь быстро, а от плохой – одни неудобства. Как не повернешься, всё неловко!
Человек без денег застенчивым становиться, стеснительным, робким, даже на зелёный свет, когда через дорогу переходит, и то оглядывается – не помешал ли кому? Без денег вся психология меняется, она прямо смотреть не позволяет: глаза юлят, под ноги норовят смотреть, а под ногами грязь одна да кочки. Споткнешься – кто поднимет?
Так и очутился Кирилл Семёнович Назаров у подножья социальной пирамиды, – то ли бомж, то ли безработный. Хотя, и то и другое – плохо!
Последнюю сигарету в пачке нащупал, закурил, вдруг – кулак под ребро! Серега Колосницын! Напарник по прошлой жизни!
– Кирюха, хрен тебе за ухо! Чего смурной такой? Женился что ль?
– Ага, меня сволота уголовная, Акимыч этот оженил! – слабо улыбнувшись другу, ответил тот.
– Ну, шучу, шучу! Прости, старик! – заглянув в лицо Кириллу, протянул Колосницын свою узкую мягкую, как у женщины, ладонь. – Пошли, полечимся! Тонус поднимем! – Кивнул он головой в сторону небольшого кабачка. – Посидим, рюмашку выпьем, поговорим.
Хорошая выпивка с товарищем развязывает не одни галстуки, и Кирилл, не то чтобы жалуясь, а так, для отвода души, рассказал про свои дела.
Сергей по привычке только насмешливо хмыкнул и отечески похлопал товарища по плечу:
– Ты что, родной, дурак, или просто дураком прикидываешься? Кто же теперь шабашит? На шабашке, дед, вкалывать надо! А тебе деньги нужны, и много – так я говорю?
– Много не много, а надо бы!
– Я всегда думал, что ты на халяву сдавал марксистскую философию. А там прописана формула прибавочной стоимости, её весь мир чтит, а коммуняки её не разрешили, вот и напоролись!
Кирилл сидел и ждал, грустно поглядывая на товарища: куда приведёт его, нерадивого когда-то студента, политическая экономия?
– Я смотрю, ты ничего не понял, – продолжал приятель, доставая из лаковой пачки недешёвую сигарету. Кирилл больше приученный к нашей, классической «Приме», из-за вредности протянул руку к заграничной штучке. Сергей снова достал ещё одну сигарету.
– Есть у меня знакомый мужик один, Карамба. Этот что-нибудь для тебя придумает.
Кирилл, удивляясь столь непривычному для русского слуха имени, вопросительно посмотрел на товарища; слышал, слышал он когда-то в совсем далёкой юности такое странное слово – то ли ругательство пиратское, то ли кличка, какая?
– Как, ты не знаешь Карамбы? Ну, ты даёшь!
Кирилл отрицательно помотал головой.
– О, Карамба большой человек! До него рукой не достать. Не дотянешься. Конкистадор рынка! Стахановец капиталистического труда! Я тебя с ним сведу. А что-почём – сам разберешься!
Ну, тогда надо пузырь взять! – Кирилл приподнялся с намерением купить бутылку импортного вина, хотя денег у него оставалось не более чем на неделю, да и то скромной жизни.
Сергей придавил рукой его плечо:
– Сиди! Во-первых, он такое дерьмо не пьёт, а во-вторых, у него этого добра хватает. Карамба внедряет алкогольные напитки только в редких случаях. При его делах он всегда должен быть начеку, трезвым, как штык. Вино и бизнес – два классовых врага, они вместе не живут. Это нам с тобой можно каждый день на рогах ходить. А у них – ни-ни! Не балуйся! Бабки! – Колосницын выразительно потёр большим и указательным пальцами перед носом друга. – Мани-мани, как в песне поётся! – Потом достал мобильник, отошёл в сторонку, и что-то долго-долго говорил в «трубу». – Пошли! Карамба дома!
Жара стояла такая, что тополя на улице стояли обвислые, словно их только что ошпарили кипятком. Хотя солнце, уже давно перевалив бугор, скатывалось под уклон, но нагретый город ещё дышал асфальтовым перегаром.
Идти пешком было невмоготу, а ехать в набитом троллейбусе того хуже, и друзья, опрокинув по дороге по кружечке ледяного пивка у торговой палатки, подцепили такси и на моторе, как люди, помчались на встречу с загадочным «Карамбой».

2

Частный сектор Тамбова архаичен и потому живописен до умиления. Бесконечные зелёные дворики, с потемневшими от времени и дождей дощатыми заборами, хранили вековой уют своих жителей.
Некогда потомки ватажных людей и люди подлого сословия, перекипев в котле неспокойных времён, теперь жили тихо и мирно, как живут на Руси все городские обыватели. «Я пока что обываю и ещё надеюсь быть!», как говорил один замечательный поэт.
Разросшиеся семьи тех обывателей требовали жизненного пространства. К особнякам лепились новые постройки, и постепенно дворики превращались в многочисленные коммунальные квартирки, если их можно так называть, с общей выгребной ямой, туалетом-скворешником, и врытым в землю большим дощатым столом для азартных игр – домино, лото, карты, ну и разумеется для шумных междусобойчиков по случаю.
Здесь – каждый знает каждого. Здесь обывают коренные тамбовцы в отличие от многоэтажных застроек, в которых с полными удобствами живут более удачливые «мигранты», хлынувшие из окрестных деревень во времена индустриализации города.
Свернув в какой-то тупичок, Сергей остановил машину, и они вошли в прохладную благодать. Прогорклый машинный воздух остался где-то там, позади, в суматохе дня, а здесь под раскидистыми вербами и вязами он был чист и свеж. Недаром выросшая, как опара на дрожжах новая тамбовская знать облюбовала эти места для своих коттеджей-дворцов с затейливыми башенками, больше похожими на кукольные замки, чем на повседневное жильё.
Возле широких железных ворот, выкрашенных пятнистым камуфляжем, друзья остановились.
Высокий забор из красного кирпича со столбиками-бойницами загораживал место «дислокации» отставного барабанщика. За ним высилась декоративная ярко-зеленая черепичная островерхая крыша с огромной спутниковой тарелкой на ней. Видно, хозяин имел ещё одну «крышу», понадёжнее, вот этой, черепичной.
– Приплыли! – сказал Колосницын, отыскивая сквозь лопушистую зелень дикого винограда маленькую пупочку звонка.
На два длинных и один короткий сигнал, за воротами послышался металлический щелчок, и сбоку от ворот открылась маленькая калиточка в виде узкого лаза, сквозь который они и проникли в «укрепрайон».
Цветники и асфальтовые дорожки дворика были только что политы водой. Шланг из пластиковой гофры лежащий на дорожке ещё сочился влагой.
Ощущение было такое, что над этим участком города потрудились благодатные небесные силы, забыв про остальной асфальтовый улей.
Рослый детина, вероятно служивший здесь «на подхвате», как со старым знакомым пообмялся с Колосницыным, удостоив Кирилла лишь коротким взглядом. Показав молча на скамейку, обрамлённую витым кованым железом, привратник медленно, словно крадучись, направился в дом.
Так бы сидеть и сидеть в тенёчке под изгибистой плакучей ивой, где стояла скамейка, и никуда бы не торопиться!
Гости закурили, и Кирилл стал искоса поглядывать на дверь, только сейчас заметив над ней узкую коробочку видеокамеры. То ли от всевидящего ока электронного устройства, то ли от тщательной ухоженности окружающего пространства, чувство лёгкой тревоги наплывало и наплывало на незадачливого соискателя денежного места в осином гнезде рынка, и Кирилл вопросительно посмотрел на Сергея.
Но тот ладонью коротко попридержал его:
– Не дёргайся!
Сергей, конечно, здесь был человек не посторонний, и теперь сидел, вольно откинувшись на витую спинку скамейки, пуская дым в заоблачное пространство и коротко, между затяжками, цвиркая сквозь зубы на розовый куст, благодатно цветущий на соседней клумбе.
Минут через десять в сопровождении того же верзилы вышел сам хозяин дома – с высокими залысинами недомерок лет за пятьдесят, худощавый в темно-синих мешковатых вельветовых джинсах и чёрной майке с американским грифом, но в домашних тапочках. Несмотря на возраст, его тёмные влажные волосы были без единой сединки, курчавились на шее, собранные в пучок и перехваченные витым серебристым шёлковым жгутом, концы которого двумя косичками прятались за воротник лёгкой поверх майки оранжевой цыганской курточки безрукавки.
Было видно, что обладатель особняка не собирался стареть и ещё «держал масть».
«Господи! Карамба! Вот так превращение! Тот наглый цыганок, встретившийся ему однажды на дороге далёкой юности! Как же, как же! Точно – он! Хотя не может быть… На такой Эверест подниматься надо долго и, наверное, не с Божьей помощью! Расцеловала его жизнь, как фея, в самую макушку. Вот тебе бабушка и Юрьев день!
Кирилл был так удивлён, что не сразу вспомнил, зачем он пришёл сюда. Ему страсть как не хотелось показаться перед этой нагловатой рожей пришибленным обстоятельствами человеком.
Вообще-то Карамба был никакой не испанский пират, хотя и держал роджер местного тамбовского рынка. Он, Шитов Константин Иванович, может быть, и русский человек, если не обращать внимания на внешность. Мало ли какие народы не плодились на степных окраинах Руси!
Большие губы на прокопченном сухом костистом лице и тонкие фатоватые усики говорили о принадлежности хозяина к другой, всё-таки не нашей крови, вскипевшей когда-то на жаровне пустынных степей. Несмотря на большие семитские глаза, на еврея он похож не был. В профиль смотрелся, как испанский тореро во время сиесты.
Его можно было принять за кого угодно, но только не за человека среднерусских равнин – не лукавого и достаточно мягкого.
Вид «Карамбы» был столь резок и выразителен, что и через несколько лет, встретившись с ним взглядом, невольно кивнёшь головой.
Кирилл, стушевавшись, обернулся к Сергею, но тот уже приподнимался, протягивая недомерку руку с какой-то угодливой поспешностью.
– Этот что ль, тоже жить хочет? – пожимая ладонь Сергея, кивнул «копчёный» в сторону Назарова. В нарочито-заботливом голосе, где-то там, в глубине интонации чувствовалась скрытая усмешка бывалого человека. – Ну-ка, подойди сюда! Дай папане руку!
Кирилл, опасаясь нечаянного подвоха, протянул свою ладонь и назвался.
Пожатие этого «испанца» было сухим и костистым, как жухлый дубовый лист.
После пожатия пальцы у Кирилла заломило так, что он непроизвольно потряс рукой.
«Недомерок» смотрел весело и нагло, как действительный испанский гранд, хотя гранды, наверное, смотрят совсем по-другому.
Обойдя бочком вокруг Кирилла, он с безразличием посмотрел куда-то вверх, и неожиданно сделал резкий выпад, как будто норовил ударить по печени.
Кирилл моментально отпрянул, успев перехватить жёсткое запястье «шутника».
Отставной тореро, Шитов Константин Иванович, видно ещё не потерял чувство юмора, и мог позволить себе подурачиться:
– Ладно, живи пока! – Было видно, что «недомерок» остался доволен Кириллом. – Пашка! – он, не оборачиваясь, позвал пальцем к себе верзилу, топтавшегося молча на всякий случай за спиной хозяина. – Ты этого чудака на букву «м» поставь на волгоградский шлях с товаром, да посмотри – что почём. Завтра утречком часиков, эдак, в пять, – обратился он теперь уже к Назарову, – будешь здесь, как штык, трезвый и целый. Рыбы не обещаю, а удочку с приманкой тебе попробую дать, может, что и получиться! – И расставил руки, показывая всем своим видом, что аудиенция окончена.
Про какую такую удочку он намекал, Кирилл, боясь выставиться назойливым и непонятливым, расспрашивать не стал, про себя сославшись на русскую поговорку, что утро вечера мудренее.
Ровно в пять, ежась от утреннего холодка, он уже стоял у знакомого бастиона и трижды по условному сигналу вдавливал кнопку звонка.
Вчерашний амбал Пашка, высунув руку из приотворённой калитки, бесцеремонно схватив Кирилла за плечо, одним махом поставил его на середину двора.
Там, уткнувшись носом в ворота, поблескивала голубым глянцем новенькая «Газель».
Во дворе было непривычно пусто и тихо. Старый пират Карамба, по всей видимости ещё спал. Неведомо, что снилось грешной душе видного члена Союза предпринимателей, депутата областной Думы Шитова Константина Ивановича в такую благодатную рань.
Для тех высоких покровителей, он был никакой не депутат, да и член не видный, а просто-напросто «Карамба». Громкая флибустьерская кличка сопровождала его с того самого дня, когда оказался он на «малолетке» за кражу школьной кассы.
Грамотные авторитеты того времени окрестили однова и – на всю жизнь, согласно облику и повадкам!
Теперь кличка, как грязное родимое пятно в неподходящем месте. Так, вроде ходишь – ничего, а разденешься – оно на самом том виду! И женщинам не покажешь!
Каким-то образом выпавший из кибитки цыганок, обрусевший по приютам и детским приёмникам, при случае выдавал себя за сына испанского коммуниста, замученного в застенках ненавистного Франко, диктатора и душителя свободы.
Хвалился, что, мол, когда вывозили детей испанских республиканцев в Советский Союз, его, ещё грудного, боевые товарищи отца положили на крыло русского самолёта отправлявшегося в столицу свободного мира – Москву, завёрнутого в клочок солдатской шинели, правда, без документов. Какие документы, когда вокруг пожар войны гражданской? Лётчик уже при взлёте самолёта краешком глаза заметил на крыле свёрток, и, подумав, что это подарок братьев по классу, через открытый фонарь затащил его в кабину. Аэродром в Мадриде уже бомбили фашисты, надо было смываться, и лётчик взлетел, так и не узнав имени маленького патриота гордой Испании, поэтому в детдоме он и получил русское имя и лыком шитую фамилию – Шитов.
А вообще-то, он – Карамба! Но пассаран!
Такая вот сказка была у цыганёнка Кости Шитова в счастливые годы своего незаботливого существования.
Всё это было так давно, что Константин Иванович старался и не вспоминать эти «университетские» годы.
В новейшее демократическое время, заполняя разные анкеты, он не совсем каллиграфическим почерком записывал в соответствующую графу: образование – высшее, социальное происхождение – сирота, безродный сын военного времени, национальность – русский. Всё равно проверять было некому!
С такими данными он мухой влетел во вновь образованные властные структуры города.
Уже имея за спиной несколько экономических преступлений, он хорошо разбирался в маркетинге, и оказался востребованным в том базаре, который стыдливо назывался рыночными реформами, перестроечным временем, развалившим гигантскую страну на обломки.
По неожиданно вошедшим в жизнь правилам, тот, кто сидел наверху, поближе к «пекарне», пользуясь возможностью, прихватили себе с поощрения властей национальные пироги с начинкой, и тут же, вопреки здравому смыслу, объявили себя демократами, оболгав и опошлив само слово «демократия».
Остальных, «не состоявшихся», одним махом вбили по уши в землю, в самую грязь – сиди, милок, не рыпайся, отсюда тебя уж никто не выдернет! Крути головой, поглядывай, дальше двух шагов ничего не видно – одни подмётки.
Ну, да Бог с ними, с коммунистами-демократами и другими либералами-перестройщиками!
Перелицовывая Тришкин кафтан, каждый примеряет его на себя, отсюда всё и начинается…
«Высшее» экономическое образование безродный сын своей страны по кличке Карамба получил, конечно, не в университетских стенах. Воистину, как любил он говорить, – не школа делает человека человеком, а тюрьма!
Шитов Константин Иванович, как патрон в патроннике, тесно уместился в депутатском корпусе, получив от народа (а от кого же ещё!) индульгенцию за прошлые и будущие грехи в этом прекрасном и яростном мире. Карамба держал руку на пульсе времени, и точно знал направление движения, не задаваясь вечным риторическим вопросом: «Что делать, и кто виноват?».
По конфиденциальному заказу видного предпринимателя, депутата областной Думы Шитова Константина Ивановича, якобы для японских друзей русского маркетинга на тамбовском заводе опытных машин НИИ резинового машиностроения были изготовлены несколько форматоров-вулканизаторов автомобильных шин с высокими прочностными характеристиками, принятыми в стране восходящего солнца.
Особенных вопросов никто не задавал, потому что расчёт производился не бартером, как все уже привыкли, а живыми деньгами, зелёными, спрятанными в тугой пакет.
Какие после этого могут быть вопросы – наверное, японцы сами уже разучились делать форматоры для своих чудо-колёс?..
На известном шинном заводе Ярославля один из бывших подельников Карамбы, со странной кличкой «Дуремар», арендовал заброшенное складское помещение. И по долгосрочному договору с Узбекистаном спокойно штамповал на доморощенном оборудовании глубокие калоши-шахтёрки да негнущиеся, прямые, как фанера, резиновые сапоги для освобождённых от советской империи дехкан.
Товар хоть и не очень ходовой, но в хозяйстве нужный. Сажать в унавоженных чеках рис босиком не будешь, а старый браток Шитова Константина Ивановича зарабатывал себе на хлеб с маслом небольшие, но постоянные деньги.
Карамба, как народный избранник, давно уже всё продумал и с государственным размахом. Приехав в гости к Дуремару, он сходу осмотрел неприглядное хозяйство своего дружбана. Тот с гордостью показывал ему чудо – станки, превращающие чёрные тягучие резиновые блины в достойную обувь.
– И это ты называешь бизнес? – брезгливо морщась в серных испарениях, фонтанирующих из-под раскалённых прессов формующих резину, проговорил он.
Бывший подельник (хотя бывших подельников, как и бывших алкоголиков не бывает) хмыкал, чесал затылок, виновато разводил руками, переходя на подзабытую уже феню:
– Мне бы твою паханскую ксивоту, я бы самого директора завода раком поставил, а то шестерить перед ним приходиться! Хрусты на лапу пластовать. А он, фуфло, варом ссыт, расширять производство не даёт. Боится, захомутают. Тебе с ним вместе динамо покрутить надо. Иди, побашляй! Может, линию презервативов разрешит поставить, или баб надувных делать, они теперь в большой моде.
– Ну, ты как был Дуремаром, так и остался! Пойду, поговорю с твоим шефом. А по фене ботать бросай, не у хозяина в лагере. Уголовщина из тебя прёт! – поморщился Карамба отечески похлопывая приятеля по плечу.
Вечером, сидя в уютном ресторанчике на берегу матушки-Волги, Карамба выложил Дуремару свой план, от которого у того закружилась голова и заложило уши. Горизонт вместе с Волгой отодвинулись в необъятные просторы, и запредельные возможности рынка слепящими огненными кругами поднимались над их головами. Теперь уж, как по той поговорке: «Уж если я что и решил, то выпью обязательно!». Заказали по старой привычке, не марочного коньяку, как было бы уместнее при их деньгах и положению, а водочки, своей, русской, жёсткой, как можжевеловый куст.
Какие упоительные разговоры вели два старых уголовника, повидавшие в жизни даже то, чего бы и совсем не надо.
В тех местах, где прошла-проехала-пролетела, нет, прошумела юность этих двоих, ныне «состоявшихся» людей, за слово надо отвечать. Оно – и не слово вовсе, а сталь с обоюдоострым лезвием, готовым впиться в горло в любой момент, поэтому подельники не утруждая себя бумажными договорами-обязательствами, ударили друг друга по рукам и разошлись довольные и счастливые.
Шитов Константин Иванович, в обиходе – Карамба, отправился в свой обетованный город Тамбов на депутатские слушанья. А его бесфамильный товарищ с наивной детской кличкой Дуремар уже обсуждал технические возможности своего предприятия с одним знакомым алкашом, умницей, кандидатом всевозможных наук, получавшим от Дуремара свои ежемесячные «мозговые».
ТОО «Буратино», которым руководил Дуремар, время от времени нуждалось в мозговых атаках для улучшения производства водонепроницаемой обуви для граждан ближнего зарубежья.
Технические возможности теперь позволяли разместить на ТОО «Буратино» рабочие мощности нескольких форматоров-вулканизаторов по изготовлению «импортного» дефицита.
Оборудование, вскоре доставленное самим Константином Ивановичем лично, смонтировали без лишней шумихи, и наша отечественная резина для калош с необходимыми добавками-ингридиентами оказалась на первый взгляд совсем неотличимой от той, во какую обуты супермашины из страны Восходящего Солнца.
Эх, шоферня, шоферня!
«На баранке лежат ладони, кепка кожаная на лбу.
Под капотом топочут кони, ржёт в моторе живой табун.
Расступись ты, дорожка, шире! Скорость жадная в колесе.
Дышит жаркая грудь машины, шины крутятся по шоссе.
По бокам, по стальной обшивке хлещет ветра упругий жгут…
Друг, не сделай в пути ошибки – дорогие из рейса ждут.
Шоферская крута наука. Знай, выруливай, не зевай!
Осевая – по леву руку, а по праву – родимый край.
Пронесётся селенье мимо, что под сердцем своим ношу.
А за стёклами ветровыми только скорости слышен шум,
Cловно листьев осенних шорох… Эй, живой кто есть, отзовись!
Но уже по иным просторам мчится-катится грузовик.
Впереди, там, где небо синее, кружит облако иль дымок?..
На все стороны мать-Россия! Не измерить её дорог».

Дорога дальняя, работа беспокойная, зависит от удачи и везения, потому делает человека суеверным, как язычника, и словоохотливым, как вошедшего в раж телеведущего…
Вот, например, отправились они с Пашкой на «фуре» в славный город Воронеж за японскими шинами местного изготовления и на обратном пути напоролись на милицейский кордон. А всё потому, что утром Пашка не пустил свою крепкую струю на тугой скат новенькой «фуры», которую недавно приобрёл Карамба за пустячные деньги по-умному обанкротившейся автоколонны, где директором был человек, хорошо знавший покупателя, который в случае чего по своим депутатским каналам мог «отмазать» его вороватого и обрядить в белые одежды.
Карамба мог невозможное.
Ему как раз требовался грузовик для перевозки больших партий товара неучтённого ни в одних бумагах. По железной дороге такой товар не повезёшь – требуются накладные, а «фуру» загрузил – и всё!
Вот и теперь они по самое некуда загрузили несколько сотен новеньких, только что из-под вулканизаторов-форматоров, с масляным блеском, резиновых игрушек для легковых автомобилей с клеймом «made in Japan», хотя Ярославль так далеко от Японии, как и Япония от Ярославля. Вот и возник у компетентных органов вопрос – откуда в таком количестве импорт, и где документы на растаможку и другие «малявы», где сказано о легальном приобретении такого дефицита? Где?
Отмазался.
У нас всё разрешено, что не запрещено. Вы, дорогие командиры, что – против частной инициативы? А президент что говорит? Слыхали? И бумажки зелёненькие начальнику, который поглавней. Всё! Коммерческая тайна! А?.. Где взял, где взял? Нашёл!
Дуремар всегда нервничал, когда вывоз контрафакта задерживался и потайной склад «японских» шин затоваривался. Телефонная трубка в такие минуты в руках Карамбы вела себя непристойно, если прислушаться. Тогда хозяин давал команду Назарову, который был посвящён в эти махинации, и Пашка поутру, как всегда перед важным рейсом, мочился тугой струёй на заднее колесо, «фуры» и они ехали за грузом.
У Карамбы был свой отдельный склад под Тамбовом, который он арендовал за гроши у председателя местного Совета. В помещении этом при колхозном режиме хранились ядохимикаты. Когда колхоз разворовали, то эти яды за ненадобностью свезли в соседнюю лощину, перетрусили землёй – и до следующего половодья! Вода всё смоет.
Карамба знал, что этот склад вряд ли кто будет осматривать, потому что он от фундамента и до потолка был пропитан такими ядами, что у проверяющих не только сыпь по коже пойдёт, а и в мозгу муравьи завозятся. Безопаснее места не найдёшь. Местные жители обходили это строение стороной. Да и милиции здесь делать было нечего – рыночная экономика! Или вы – против? Против президента и народа? Нет? А… Вот то-то и оно-то! Делать первичный капитал никому не запрещено, особенно людям со связями.
Резина, изготовляемая на левых вулканизаторах, ничем не отличалась от импортной, и поэтому имела хороший спрос. Карамба работал кустовым способом и по соседним областям.
Дорога все следы сгладит. Откуда взял резину? Да вот по дури взял у одного кавказца по дешёвке, а теперь моржую! Противозаконный бизнес? Я знаю! Самому тоже бабки нужны. Инспектор, тебе нужны бабки? Ну вот, нужны. На, возьми взаймы! Семья, дети, жена сволочь! Вот-вот! И у меня то же самое! Каждый рубль считает. На кружку пива не выпросишь. Бери, потом отдашь как-нибудь.
Разговор с инспектором состоялся, и стой себе спокойно, делай бизнес проходимцу Шитову, и себе возьми щепотку…
На трассе Москва-Ростов, дальнобойщики резину брали партиями, на юге любят покрасоваться – Япония!
С таким контрафактом рано или поздно, а скорее – рано, аварии не избежать. Резина на вид хороша, а в деле – пластилин. На второй неделе по серпантину кавказскому порвётся и – в дамках! А мёртвые не скажут, где они покупали обувку для своей красавицы на колёсах.
Поэтому с таким бизнесом на крови долго не продержаться. Надо быстро «пилить» бабки и мести следы. Карамба спешил, и на одном месте торговлю дважды не организовывал. Велел своим дилерам разбредаться по разным направлениям. Продал товар, и ушёл, пока тебя не ушли. Закон рынка!
Крутятся колёса, поднимая пахучую чернозёмную пыль на продутых ветрами просторах, накручивают ленту дорог на рифлёные контрафактные шины доморощенного производства Дуремара.
Подлог обнаружится только тогда, когда бдительный и дотошный инспектор дорожного движения, рассматривая очередную аварию со смертельным исходом от взорвавшейся шины, напишет это в своём служебном рапорте – бренд японский, а начинка наша. Контрафакт!
Но это – если только бдительный инспектор. А где они у нас эти дотошные и бдительные?
Поэтому бизнес у друзей не встречал никаких преград.
При случае – ответ один: купил, вот и продаю, а что, это запрещено законом? У нас разрешено всё, что не запрещено. Гениальная формула свободы по-российски!

3

Во дворе у Константина Ивановича Шитова, куда попал Кирилл, в этот ранний час – тихо и благостно. Только пунцовые розы роняли слезу умиления, встречая новый рассветный день.
Кирилл засмотрелся на их, похожих на женские прелести, забыв о том, что пришёл сюда в поисках заработка, хлеба несущего, а не на экскурсию в дендрарий.
– Лезь в машину! – крикнул ему верзила Пашка, нажимая какую-то кнопочку в своём мобильнике.
Тут же стальные полотнища ворот медленно раздвинулись, открывая зелёный простор улицы.
Кирилл уже сидел в кабине и с удовольствием вздыхал подзабытые запахи кожи, масла, свежей эмали кабины – всё, чем пахнут новые автомобили.
Пашка, не дожидаясь, пока ворота разъедутся до упора, хлопнул дверцей «Газели» и они выскочили на безлюдную в столь ранний час улицу. Кирилл оглянулся, но там, где они только что были, уже стоял молчаливый железный заслон.
Пока ехали по городу, водитель молча крутил баранку, не отворачивая глаз от ещё влажного после поливки асфальтового полотна, а как только выскочили за город, Кирилл наконец-то услышал руководящие указания на сегодняшний трудовой день:
– Значит так, я тебя на волгоградской развилке выкину, а сам до Воронежа махну обыдёнкой. Карамба – Пашка, как своему, подмигнул Кириллу, – там хочет дело застолбить, вот я и прикину – что к чему. Народ прощупаю, чем живут. А как же! Везде свои люди нужны. Капитализм, мать его так! Мозгами шаришь?
– Шарить-то я шарю, да не совсем. На этой рогульке мне что, до самого некуда торчать. Ты когда воротишься за мной? – Кирилл повернулся к верзиле.
– Не ссы кипятком! Я про тебя не забуду, на обратном пути прихвачу. Товар скинешь, вот и ладушки. А то у Карамбы штрафы, если с реализацией не потянешь. У него работать не в домино играть. Пусто-пусто – никогда не бывает. Врубайся, пока я рядом!
– Павел, – Назаров на всякий случай с водителем старался быть на этот раз повежливее, – а какой товар я реализовать должен?
Тот от неожиданности даже матюкнулся:
– А чего садился со мной? Тебя что, не предупреждали?
– Нет!
Пашка передёрнул рычаг скорости, «Газель», завизжав, как свиноматка под ножом, остановилась.
– Ты, что, хрен моржовый, пентиум грёбаный, – сроду такой, или прикидываешься?
Кирилл опасливо покосился на попутчика, – такой может, не спросясь, и по морде вмазать.
Тот так посмотрел на незадачливого пассажира, что Кириллу сразу стало как-то неуютно в новенькой просторной кабине. Он, было, рванулся открыть дверцу, чтобы выскочить на дорогу, но Пашка бросил педаль сцепления так быстро, что машина прыжком выскочила на осевую линию.
От рывка рука у Кирилла соскочила с рычажка дверцы, и они уже мчались мимо дачных участков зеленеющих обочь дороги. Густая листва скрывала маленькие теремки домиков, среди которых уже возвышались и новые дворцы разжиревших быстрыми деньгами новых рыночников.
Теперь участки казались заброшенными и пустыми.
В большинстве своём дачный народ основательный, степенный, в такую рань на своих трёх сотках им делать нечего, спят себе, потягиваясь в утренней прохладе под тёплыми одеялами, и не суеты тебе, ни резких движений.
Кирилл Назаров даже позавидовал им, дачным пенсионерам.
Минуя новый комплекс каких-то складских помещений, они сразу влетели в ещё сумеречный зелёный массив загородного леса. Дорога была пустынной и узкой, и расторопная «Газель» скакала и скакала себе по выбоинам запущенного властями и дорожниками асфальта.
Пашка – верзила угрюмо молчал, угрюмо молчал и Кирилл.
Зная криминальную особенность любого предпринимательского дела в России, Кирилл хотел показать будто он полудурок, и ему, кроме денег – ничего не надо: нашёл – потерял и потерял – нашёл.
В сущности, это так и было.
Принюхиваться к деньгам, – чем они пахнут, он не испытывал никакого желания, поэтому и не лез вчера с расспросами к оборотистому работодателю по кличке «Карамба». Он знал, что любопытство в этих кругах не поощрялось никогда, а теперь – тем более.
Меньше знаешь, дольше живёшь.
И вот он сидел и помалкивал, смотрел, как машина сноровисто сматывала рваное, грубое суконное полотно дороги. Разбегались обочь деревья, пропуская распарывающую утренний воздух «Газель». Над ними, над деревьями, стало выцветать небо, превращаясь из голубого в дымчатое, что гарантировало изнуряющую жару долгого дня.
Миновали лесной массив и Кирилл с любопытством, но не без тревоги поднял глаза на водителя. Тот, медленно сбавив скорость, тихо спустил машину в кювет. Устроившись у капота, он долго поливал пенистой струёй новенькое колесо своей красавицы «Газели», а потом, встряхнувшись, распахнул перед Кириллом дверцу:
– А ну, вываливайся! Присох что ли? – громко, но без явного зла сказал он.
Кириллу ничего не оставалось, как спрыгнуть на землю, что он и сделал, пританцовывая на затёкших от долгого сидения ногах.
Пашка, сопя, расстегнул тент кузова и принялся молча швырять прямо в бурьян новенькие, пахнущие свежей резиной, шины для легковых автомобилей.
Матово отливая здесь, на пыльной дороге, они для Кирилла теперь могли оказаться спасательными кругами в его житейском неласковом море. Резина в те начальные времена рынка была настоящим дефицитом, и обменять её здесь на деньги не составляло никакого труда.
Пока водитель возился в кузове автомобиля, Назаров сложил пружинистые круги шин один на другой, получились четыре стопки по четыре тора в каждой. Целых шестнадцать штук. Продать такое количество случайному покупателю – дело немыслимое. Хотя по всем статьям резина была не наша, с чётким рельефом протектора, с выступающими на широких, самодовольно надутых щеках большими буквами латинского алфавита и цифрами международного стандарта, рядом красовался столбик иероглифов, отбивающих всякое сомнение в высоком качестве продукции.
О том, что все эти круги не что иное, как попросту – липа, контрафакт на языке уголовных дознавателей, Кирилл даже и не догадывался.
Он с интересом рассматривал извивистые знаки восточного письма, когда к нему подошёл Пашка, эмиссар самого Карамбы, дружелюбно хлопнув по плечу:
– Смотри, смотри, грамотей! Обувка вся импортная, с Окинавы, от самого Кю-ра-сю. Загнать такую – раз плюнуть! Работа – и ежу понятна. Толкай парами или комплектом, а если сумеешь раскрутить клиента на полную катушку, оптом – весь приварок твой. Адреса поставщика не давай, прикинься шлангом, мол, сам сторговал на дороге, а теперь вот жене на алименты продаю. Шаришь? – Он так врезал Назарову по спине, что тот прогнулся в поясе.
– Да, а если к тебе менты подойдут и будут документы спрашивать, скажи – от Карамбы. И всё! Языком особо не шлёпай. Всё зависит от того, – кому какая масть пришла! Козырная шестёрка иногда и бубнового туза побьёт. Помнишь того очкарика с налоговой инспекции, который на днях Карамбу делал? Карамба за ствол хватался, а очкарик этот сидел себе тихо за столом и писал в своих бумагах какие-то закорючки. Показал хозяину бумагу, а тот сразу молчком в стол полез, кусок зелени отвалил. Шибздик тот смахнул капусту в потёртый старенький портфелишко, ушёл и спасибо не сказал. Вот тебе и шестёрка! Карамба только головой покачал. Говорит: «Учись, Пашка у этого петуха гамбургского! Курочка по зёрнышку клюёт, а зоб всегда полный. Без таких людей правительство с Думой давно бы по миру пошли. Налоги выше прибыли. А тут отстегнул несколько хрустов – и в дамках! Шибздик пошуршал бумажкой с закорючками, и я уже не акула бизнеса, а жертва немецкой оккупации, инвалид по рождению, и жду от Германии гуманитарную помощь за моё искорёженное фашистами детство». Нет, – Карамба превеликий человек и даёт жить другому. Закон природы! Помнишь?
– Не, не помню! Я у Карамбы со вчерашнего дня…
– А… Ну, тогда всё понятно! Прикинул горбатого к стенке? Ну, я погнал! На обратном пути подберу, если не забуду. Шутю, шутю! – И покатил в начинающую покрываться маревом даль.
Трасса на Волгоград, конечно, не самая прибыльная.
Едут обычно отпускники на Волгу, или чиновники на Воронеж, офисная моль, как теперь говорят. Или промелькнёт погромыхивая суставами старенький «Запорожец», или «Жигулёнок», торопясь к родственникам в гости, или из гостей ковыляет.
А резина, точно хорошая, рассчитанная на скоростные иномарки. Надо бы на другую сторону: на Пензу, на Урал. Туда катят большие люди при деньгах, за металлом, за лесом, а не только «за запахом тайги». Ну, Карамба, ну, делец! Новяк – резина! Вчера из Японии! Вот связи! – думал Кирилл, оглядываясь по сторонам.
Солнце начинало припекать по-настоящему. В бурьяне завозилась какая-то живность, – то ли юркая ящерка, то ли обезумевшая от жары мышь.
Машины равнодушно шли туда-сюда, не обращая на заграничный товар никакого внимания.
Кирилл перетаскал резину поближе к дороге и снова сложил по комплектам. Один резиновый тор он выдвинул на асфальт и поставил перпендикулярно движению.
Теперь издалека видно, что здесь стоит не просто человек, а продавец дефицита для автолюбителей и профессионалов, солидный предприниматель. Менеджер по сбыту! Почему бы не остановиться да не поговорить ради интереса?
Действительно, мчащаяся со стороны Тамбова оранжевая красавица-легковушка со скошенным назад ветровым стеклом и длинным капотом, предполагающим мощный двигатель, остановилась метров за пять от Назарова.
Из-за раскрытой дверцы выпорхнуло нежное создание, яркое, как бабочка, с ногами от самых серёжек, и, пробежав с обочины несколько метров по густой ржи, не обращая внимания на стоящего с товаром мужика, присела на корточки.
Над колосьями, как жёлтый большой одуванчик покачивалась её голова, прихваченная у лба ярко красным шерстяным гарусом, шнурочком таким.
С минуту погодя, из машины сверкающей никелем и лаком, разминаясь, вышел парень лет тридцати, стриженый ёжиком, отчего его лоб создавал впечатление непробиваемого. А может, это было так и на самом деле? К тому же, парень был коренаст и крепок, и уверен в себе. На обнажённой волосатой груди его болталось что-то блестящее, то ли амулет какой, то ли складные очки. На нём были только тропические шорты, нелепые и длинные с огромными синими цветами по красному полю.
Счастливец, удачный баловень судьбы, даже не посмотрев на Кирилла с его товаром, сделал несколько приседаний, обошёл вокруг своего гоночного автомобиля, бережно провёл пальцем по сверкающей обшивке, мельком взглянул на палец и небрежно вытер его о шорты.
Прелестница во ржи поднялась с корточек, в руках у неё появился изумительный букетик васильков, лёгкий и прозрачный, как дыхание ангела. Сквозь букетик просвечивало весёлое лицо этой прелестницы. Подняв руку над головой, она что-то крикнула своему другу и помахала букетиком.
Он резким кивком головы показал, что пора ехать, и она побежала к машине, весело закидывая ноги, от которых у любого перехватит дыхание.
Кирилл не удержался от соблазна проводить её долгим взглядом.
Парень, взяв букетик у спутницы, покрутил его в руках и швырнул на обочину.
Тихо урча, как дремлющий котёнок, машина вдруг рванулась вперёд, и только пыль с обочины весело закрутилась на том месте, где лежал голубой букетик ещё не тронутых увяданьем цветов.
Кирилл подошёл, поднял букетик, посмотрел на него, понюхал и положил на резиновый тор на дороге.
Транзитные автомобили по-прежнему, даже не сбавляя скорости, проходили мимо да мимо. Люди спешили по своим важным делам, им было наплевать на какую-то резину, пусть и японскую. Мало ли что продают на дорогах!
Всё ни так просто, как вначале думалось Назарову.
Солнце уже ярилось вовсю, выжигая в нагретом асфальте гудронный чад, машины пылили прямо в глаза, пот заливал лицо, и нестерпимо хотелось пить. Рядом – ни кустика.
Кирилл только крутил головой, встречая и провожая машины.
Тяжёлый пластырь дороги перепоясывал поле – с одной стороны податливая каждому дуновению рожь, а с другой – подсолнечник, ещё не успевший зацвести. Только кое-где светился золотом лоскуток из лопушистой завязи. От зноя укрыться негде. Жажда неимоверная, губы потрескались, а покупателей всё нет.
Кирилл с ненавистью посмотрел на стоящий торчком резиновый круг на дорожной кромке и опрокинул его торчком ноги. С ума сойти!
А жара и прогорклый воздух всё усиливали чувство жажды, превращая горло и язык в сплошное кирзовое голенище с оторванной подмёткой, как когда-то было на полигоне в Кап-Яре.
«А, пошли они все! – Назаров, матерясь, ещё раз пнул чёрное резиновое чудище, источающее на солнце отвратительный запах то ли клея, то ли скипидара смешанного с ацетоном. – Нет, надо поискать себе другое занятие! В управдомы податься что ли?»
От удара заморское хвалёное изделие, спружинив, выкатилось на дорогу, создавая угрозу движению. «А, чёрт!» – пришлось тащиться за колесом…
Обдавая Назарова с головы до ног соляровой гарью и разогретым железом, с шумом выгнав из тормозных цилиндров сжатый воздух, перед незадачливым торговцем остановился длинный, как вагон, рефрижератор.
Шофёр, дальнобойщик, пружинисто соскочил на землю и, разминая ноги, враскачку подошёл к Назарову, равнодушно взглянув на заморские изделия русской выпечки, потом, что-то решив для себя, заинтересованно, как пробуют на спелость арбуз, подхватил резиновый круг, помял его, покрутил со всех сторон:
– Ты что, браток, в одиночку такой ценный товар торгуешь? Загребут ведь! – покосился он на Кирилла и, бросив с оттяжкой на асфальт рубчатый в ёлочку круг, который спружинив, снова оказался у него в руках.
– Да я не один! У меня вон там во ржи приятель яйца насиживает. Живот прихватило, – зная о разбойных нападениях на дорогах, соврал Назаров. Потом, стараясь показаться бывалым, сплюнул под ноги густую слюну. – После вчерашнего, в горле ёж поселился. Прикинь, ага!
Дальнобойщик молча поднялся в кабину и оттуда протянул Кириллу объёмистый металлический термос, с широкой винтовой крышкой-стаканом.
– На, глотни! Чего дурью маяться?
– Ну, тогда мы, типа, поправимся! – продолжал Кирилл разыгрывать из себя бывалого, слегка приблатнённого, повидавшего жизнь жуликоватого торговца, типичного для того времени.
Ну, слава! Слава шоферне, утюжащей комковатое полотно русских дорог!
В термосе оказалось пиво, да такое холодное, что Назаров, зажмурившись, даже застонал от удовольствия.
Дальнобойщик вероятно никуда не спешил: дорога длинная, а поговорить со свежим человеком охота. Вот он и присел здесь же на корточках.
– Где японской резиной отовариваешься?
– Как где? Центробежная доставка из самого Владика! Владивостока типа. Там с этим проблемы нет. Только вчера контейнер пришёл. – Кирилл, с облегчением вздохнув, вернул опорожненный термос водителю. – Ну, земляк, выручил! А то из нутра припекать стало. Закурим – протянул он сигареты своему спасителю.
– Не балуюсь! – отказался от курева дальнобойщик, возвращая термос на место. – Сколько за пару берёшь? – кивнул на резину.
Назаров, не надеясь продать свой товар, и чтобы не упасть перед шофёром в своей значимости, ведь не колготки же он продаёт и не прокладки эти самые, которые с крылышками, загнул такую сумму, что даже самому стыдно стало.
Пашка, распорядитель чужого добра, говорил о более скромной сумме.
Дальнобойщик постоял-постоял, ещё раз помял руками жёсткий обрез бортика шины и посмотрел оценивающе на Кирилла.
Тот, уверенный в пустопорожности этого дела, напустил на себя полное безразличие:
– Да я уже клиентов саратовских жду, вот-вот должны подъехать. Весь товар забирают. Хорошие покупатели, хорошо платят.
– Так ты тут до вечера изжаришься! Скинь по стольнику с каждого колеса, и я всю партию забираю. Идёт?
– Ну, давай, на пару стольников сброшу! – не показывая радости нежданному обороту разговора, вроде нехотя ответил Кирилл. Забирай! К вечеру ещё партию подвезут! Ты меня выручил, теперь, я тебя! Он ещё слабо верил, что сделка состоится.
Дальнобойщик вытащил из-под сидения свёрток, перекрещенный изолентой, где теснились деньги, и отсчитал довольно крупную сумму Назарову.
Тот, поспешая разделаться, даже сам стал закидывать в кузов очертевшие с утра колёса, пока дальнобойщик снова запрятывал под сидение свой свёрток.
– Быть добру!
– Быть!
Ударили по рукам, хлопнула дверца, и трейлер, сыто урча, мягко покатил на восток, туда, где умеют ценить хороший товар.
Если бы Кирилл знал тогда из каких доморощенных палестин эта резина, он пешим бы догнал того добряка – шофёра, чтобы вернуть ему деньги. А так – всё нормально! Резина японская, она, действительно больших денег стоит, чего же стыдиться. Рынок. Продал – купил! Купил – продал.
«Японская резина – она и в Африке японская!» – решил тогда Кирилл, оглаживая тугой карман на тесных джинсах. Подумалось – надо бы для денег барсетку иметь…
Он вышел на дорогу, смело голосуя рукой проезжающим в город машинам.
Но те шли всё мимо и мимо, возмущённо сигналили, швыряли в лицо мелкую гальку, колючий песок и наполненную гарью пыль.
Кирилл снова отошёл на обочину, гадая, каким образом остановить попутку. «Интересно, сколько ему этот жучила-Карамба сегодня отстегнёт от своей выручки, от «навара»? Не зря же он лицом срамился и ручкой прял на дороге, как побирушка какой! Хотя, по новым правилам – любая работа – есть работа. Тут уж ничего не поделаешь! Были бы деньги! А они всё спишут! Диплом о высшем образовании? Диплом инженера, ради которого ему приходилось в лучшие годы своей жизни ходить в двойной упряжи, толкая буксующую телегу знаний на подъём. Теперь эту бумагу можно запихать в отхожее место. В новой России образование только мешает бессовестно рвать куски от обнищавшей матери-Родины. Вытри интеллигентские сопли и куй железо, не отходя от кассы. Как говорили классики уголовного мира. Коммерция – дело немудрёное, но довольно хитрое», – так думал бывший прораб монтажных работ Кирилл Семёнович Назаров, поэт по душевному складу и просто хороший человек.
Он достал из кармана деньги, переложил несколько бумажек к себе в загашник – это его кровные, как говорится, комсоставские.
У Карамбы свой расчёт и у него свой. Такая работа дорогого стоит. Оказывается, жить хорошо – не запретишь!
Деньги приятно тяготили карман. Завтра можно и поболее отстегнуть. А пока, на первый раз, достаточно. Номинал – хозяину, а эти, что в загашнике, его законные, трудовые. Да ещё жучило Карамба должен процентную ставку заплатить. Закон свободного рынка!
Деньги – не шуба, а тело греют!
Повеселевший Кирилл вскочил в услужливо подкатившую под него «Копейку» – «Жигулёнок» первой модели, разболтанный на все четыре колеса, но ещё способный катиться по дороге.
Через полчаса Назаров уже стоял у пятнистых ворот.
Пока он в зарослях винограда нашаривал пуговку звонка, калитка, как будто по волшебству, тут же открылась.
Кирилл от неожиданности даже отпрянул в лопушистые заросли.
В открывшемся проёме никого не было, лишь на асфальтовой дорожке лежал вчерашний шланг, и так же сочился влагой. Дорожка парила, источая характерный запах мокрого нагретого асфальта.
Кирилл шагнул в калитку и остановился, оглядывая пустующий дворик.
На широкой, струганной из дуба лавочке, во всю её длину, как чья-то забытая шуба, лежал невозможных размеров котище с мордой похожей на бульдожью, заинтересованно насторожив глаза куда-то за плечо вошедшего гостя.
Кот что ли калитку отворил?
Кирилл непроизвольно оглянулся и вздрогнул: за его спиной молча стоял сам хозяин дома, Шитов Константин Иванович, Карамба – в своих кругах, и насмешливо поглядывал на вошедшего. Старый закалённый в ристалищах тореро, неизвестно как попавшего на этот чистый и уютный тамбовский дворик. Кириллу стало как-то не по себе. Он стоял, словно провинившийся школьник перед директором школы, который намерен вызвать на беседу его родителей.
Вот ведь чертовщина какая!
Калитка, щёлкнув замком, закрылась сама собой, и хозяин, подойдя к скамейке, свалил наземь упиравшегося котяру. Тот, плюхнувшись, так и остался лежать там, куда упал, лишь коротко мяукнув, вытянул в дремотной истоме бархатистые лапки, выпуская кривые зубочистки когтей. Судя по его вальяжному виду, до мышей и соседских кошечек он был не большой охотник.
Хозяин сел на освободившееся место, показывая жестом, что гость тоже может присесть рядом. Мол, чего считаться? Видишь, какой я простой!
– Садись, садись, не робей! Раньше сядешь – раньше выйдешь! Куда Пашку дел? Он с тобой должен вернуться!
Кирилл, стряхнув оцепенение, протянул хозяину руку. Вроде, – чего гоношиться подельникам? Я вот тоже простой, как штык!
Хотя чувство унижения перед тем, из юности цыганком, никак не давало ему покоя.
– Жарко! – он стянул взмокшую рубашку и сел рядом, блаженно вытянув ноги.
– Ну, я прогноз погоды и без тебя знаю. Чего Пашку потерял? – повторил Карамба.
– А я почём знаю, где Павлуха теперь обитает! Он мне не докладывал. У него семь дорог и все куда-нибудь ведут!
Назаров теперь чувствовал свою полную независимость от сидящего с ним рядом человека. Теперь и Карамба в какой-то степени от него живёт. Вот они, деньги-то!
– Не понял? – резко повернулся к нему хозяин. – Он, что, с товаром уехал?
– Да какой там товар! – небрежно бросил Назаров, поднимая себе цену, как будто всю жизнь только и работал вороватым товароведом, а не занимался честным трудом инженера.
– Не понял? – положил цепкую ладонь на плечо Назарову хозяин.
– Константин Иванович, товар – это деньги, а всё остальное – только продукт труда. Марксизм непобедим и вечен, как призрак капитализма! – Кирилл победно вытащил завёрнутый в обрывок газеты свёрток и протянул Карамбе.
– Сколько? Пролетариат умственного труда! – в тон ему спросил тот.
– Сколько есть – все ваши!
Карамба быстро, с ловкостью картёжника перетасовал деньги:
– Нормалёк, нормалёк! Очковый ты парень, быстро обернулся! А Пашка снова без меня к своей лахудре завернул! – теперь уже по-свойски скороговоркой предположил старый корсар, разодетый сегодня в просторный, с адидасовскими лейблами, спортивный огненно-красный костюм и белые, тоже адидасовские кроссовки. Вытянул из пачки одну бумажку и протянул Кириллу. – На первых порах – хватит! Ум будет, ты и сам возьмёшь! Толкач муку покажет! Может, потом и премию накину, как ударнику капиталистического труда. Пивка холодного глотнёшь?
– А то нет! – Назаров с интересом смотрел на Константина Ивановича и гадал; за что к нему прикипела такая странная кличка? Мужик, как мужик теперь. Дела провёртывает… Марк Аврелий – не еврей ли? Вроде на еврея обликом не похож, а толк в жизни знает. Глаза как-то не по нашему скроены… А, может, и еврей? Чёрт его знает! Хваткий уж очень!
Пока Назаров решал о национальной принадлежности своего хозяина, тот уже раскладывал на скамейке несколько банок баварского пива и пакетик солёных орешков:
– Ты не будешь, слава Богу, или будешь – не дай Бог? – показывая своё дружеское расположение, припомнил он ходячую лагерную поговорку.
Кирилл расстегнул колечко, выбросил излишки пены на землю и поднял банку, показывая, что он пьёт за такого щедрого хозяина.
Карамба согласительно кивнул в ответ, похрустел пакетиком, вскрыл его и протянул Кириллу.
Ну, что сказать о настоящем пиве, когда пиво говорит само за себя?! Да ещё в неимоверную жару. Да ещё с орешками. Да ледяное!.. Сам бы пил, да кто даст?
Новый патрон Назарова тоже был человек не гордый.
– Зови меня – Константин, а, можно, просто – Иваныч! Мы с одного поля колоски. Нам бы навозцу поболе, да дождичка по четвергам. Тогда и с урожаем будем. Ты как?
– Да и я – так же! – неопредёленно ответил Назаров, не уловив – куда клонит старый уркаган.
Карамба молча прихлебнул малый глоток из банки:
– Мне про тебя дружок твой Колосицын, Серый тот, кое-что прозвонил, – Карамба нарочито переврал фамилию Сергея, – мне догадливые люди ни к чему, а вот умные – в кайф. Каждый в жизни должен получать не по закону. Какие у нас законы? Фуфло одно в Думе сидит! Жизнь должна быть устроена по понятиям. Ты работаешь – я плачу наличманом. Ты платишь – я на тебя горбачусь. Никакого гнилого либерализма! Всё по расчёту. Так, Кирюша?
– Так или не так, мы перетакивать не будем. Я – за! Кто – против? Против – никого нет! Так и отметим в протоколе! – созорничал слегка захмелевший от крутого пива Назаров.
– Ты вот что: ты на волгоградскую дорогу больше не показывайся. Завтра мы тебя направим на пензенскую трассу. Там и клиентов хватит, и дорога подальше от чужих глаз, да и менты – все свои ребята. Пока резина в цене, договаривайся на партию, можно со скидкой. Ничего, мы в убытке не будем! Главное – оборот! Деньги – товар. Товар – деньги! Ты своего Маркса ещё в хедере проходил. Да, а ты не еврей? – посмеиваясь, спросил почему-то он. – Моя Циля тоже в России еврейкой была, пока в Израиль не отчалила. А там русской себя называет. И жалуется теперь. Пишет, что там кругом одни евреи. Поговорить не с кем. Ты не стесняйся, пей. Орешки кушай! Папаня добрый!
Кирилл, опоражнивая банку, внутренне изумлялся: почему это вдруг его хозяин, матёрый калач, с ним такой разговорчивый. Вроде как за одной партой сидели.
Наверное, все, кто общался с представителями теневого бизнеса (а какой бизнес, если он легальный?!) замечали, что эти люди, в отличие от чиновников, ведут себя предельно просто. Ничего от официоза. Хлопанье по плечу – обычное дело. Братки!
И в этом тоже есть психологический расчёт на уровне безусловного рефлекса. Мол, я такой же, как и ты – пахарь. Перепахиваю свою борозду. Настрой паруса по ветру, и они тебя сами понесут навстречу удаче. Всё по-честному! Всё – хоккей!
Нет на свете человека более коммуникабельного и общительного, чем бывший зек, сидевший за мошенничество. Профессия обязывает. Срока обычно дают небольшие, а люди они умные, вот и тянет на разговор. Времени много, спешить некуда. Считай, болезнь у них такая. Ну, как силикоз у шахтёра.
И Константина Ивановича Шитова сделала простецким парнем ранняя нетрудовая жизнь. В лагере поневоле психоаналитиком станешь. Там, или тебя лечат, или ты кого-нибудь лечишь. Без этого нельзя.
Между отсидками – ты весь в делах, крутишься волчком, там точный расчёт нужен, наживка добрая. А в тюрьме и расслабиться можно: «динамо крутить», «лепить горбатого к стенке», «гнать фуфло», то есть сочинять биографию, байки травить. И «братанам» на пользу, и квалификацию не потеряешь.
Там, как в том анекдоте: «или ты чёрта съешь, или чёрт тебя съест. Если ты чёрта съешь – хорошо, а если чёрт тебя съест, тогда милок, ищи выход, тот, единственный, через задний проход».
Поплавок хоть маленький, а не тонет. Правда, дерьмо, тоже не тонет, но это другой случай.
Земля существует, пока она вертится. Крутись, сынок! Одна кура-дура от себя отгребает. Глянь-кось, рука в локте куда гнётся? То-то! А ты говоришь…
– Кирюша, – положил ладонь на плечо Назарову старый тюремный обыватель, – главное – не суетись под клиентом, не базлай! Пока резина в ходу, мы будем бабки делать. Потом, я тебя ещё куда-нибудь посерьёзнее пристрою. Ты чего не пьёшь-то? Пиво кончилось? Так я тебя коньячком прибалую. Хочешь?
На этот раз Назаров от дармовой выпивки отказался, сославшись на свои дела.
Обговорили завтрашний день. Никакого базара! Работать на интерес, а интерес – это деньги, бабло, как теперь принято выражаться в правительственных кругах.
– Ну, тогда держи краба!
– Держи!
Ударили по рукам. Ладонь у Шитова сухая, жёсткая, цепкая, точно как клешня у краба.
Назаров закрыл за собой калитку с двойственным чувством: с одной стороны получил работу и первые деньги здесь и сейчас, а с другой, горький, как от избыточного пива, осадок, что вот так вынужден жить по Дарвину, приспосабливаться к изменяющейся каждый день обстановке, наступать на собственную совесть, которую потом не отстираешь.
Но, если копнуть поглубже, то ведь всё бытие от сотворения мира – адаптация. Динозавры, уж какие громилы, а заартачились, гордые были. Ау! Где они теперь?
Сопоставив динозавров с тараканами, которые и теперь благоденствуют, Кирилл тут же повеселел. Напряжение от безденежья спало, лицо разгладилось, и он потянулся за сигаретой, забыв, что курево у него кончилось ещё там, на дороге. Пальцы нащупали в кармане мятый листок, который он хотел выбросить, да увидел кривые цифры телефонного номера и четыре буквы под ними – Галя.
Давно он с женским полом не встречался. Всё заботы, круговерть чёртова! О здоровье некогда подумать, напряжение снять, поиграться. Мужик ведь! Природой положено!
Хотя жизнь непоколебимого холостяка, вопреки устоявшемуся мнению, скушна и однообразна.
Привыкшего к нерегулярности женского общения, его, холостяка, как это не покажется парадоксальным, даже вопросы секса и всё, что связано с этим проявлением человеческой деятельности, заботят меньше, чем, скажем, женатого человека. Какие заботы? Увидел, – снял в кабаке, в клубе, на улице, да мало ли где снял ищущую того же женщину, привёл к себе, посетил сам, отстрелялся и – будь здоров! Никаких тебе проблем!
Только в тяжёлых рассветах наплывает иногда холодной тварью, раздувая резонаторы тоски, горькое чувство одиночества. Завозится в груди вместе с похмельной тошнотой. И станет омерзительна лежащая рядом чужая женщина с мятой грудью, ещё вчера столь желанная и необходимая. И ты, предотвращая затяжную, обязательную утреннюю «разминку», сунув сигарету в зубы, цинично хлопаешь по мягкой, остывшей за ночь, ягодице своей случайной подруги. Перебираешься под душ скоблить себя с остервенением жёсткой мочалкой, всем своим существом понимая, что так жить нельзя, и что такое – в последний раз.
Но «последний раз» повторяется снова и снова, и уже – не выпрыгнуть, из этого чёртова круга.
Давно, давно бы пора остановить круговерть беличьего колеса: Галя, Валя, Лала, Оля, Леля, Ляля, Аля…

4

Да, Галя!
Все равно надо где-то коротать время. Своя квартира ему до того обрыдла, что Кирилл на вечер стремился куда-нибудь прислониться.
А куда холостяку податься? Конечно в кабак!
С годами одиночество становится всё более невыносимым, но и семейная жизнь его друзей и знакомых чувство зависти не вызывает. Совсем как у того поэта – «От чёрного хлеба и верной жены мы бледною немочью поражены».
Метаться на коротком поводке семейной привязанности (слово-то какое!) для того, чтобы по утрам видеть нечесаные волосы и заспанное мятое лицо, и сходить с ума от капризного визга поносных отпрысков? Нет, ему по горло хватило чужого опыта! Да и маячить рогатым венцом, тоже шея устанет.
Деньги – соблазн для любой женщины, кого бы ты ни выбрал в жёны. Пусть она, жена твоя любимая, будет несгибаемой, как Пенелопа, но всё равно развитое в женщине чувство зависти к чужим успехам, будет оскорблять тебя. А это не менее омерзительно, чем вороватое совокупление впотьмах, как месть за своё испорченное бедностью супружеское счастье.
Нет, лучше грусть в одиночку, чем тоска вдвоём! Любовь приходит и уходит, а ты остаёшься. Ведь написалось когда-то, в минуты грустного раздумья над неухоженным бытом своих друзей, вот это:
«Рыдала она и смеялась. На цепких губах киноварь.
Вкруг шеи его обвивалась неверная, подлая тварь.
И так в его жизни сложилось, что волю отняв и семью,
его, предавая, божилась немыслимым словом – люблю!»

В жизни всегда есть место подвигу, то есть – подвижке.
На время, утешить чужое одиночество он был готов, но не более того. Особенно тогда, когда:
«Валяет с ног весёлый Бахус и выбивает клином клин…
Был губ твоих тяжёлый август, а в сердце горькая полынь.
Я здесь не гость, но и не дома. Смолк лист в предчувствии росы,
и тянет свежестью с балкона, и клонят к полночи часы.
А во дворе ещё не август. Прижмись, распутница, ко мне.
Мы снова выпьем горькой влаги за тех влюблённых на скамье.
Им хорошо под сенью клёна. Ночная светит глубина.
А паренёк ещё зелёный. Ещё зелёная она.
Не говори слова пустые и слёзы пьяные не лей.
Мы вместе что-то упустили в безумной юности своей.
И я, слова бросая на кон, к шестёрке прикупа не жду…
Зачем? Зачем ты, как собака, глядишь на дальнюю звезду?»

Это тоже его стихи. Стихи Кирилла Назарова, неузнанного поэта.
Теперь, спустя много лет, воспоминания не хотят отпускать, и часто вламываются в сон по-бандитски, полуночным кошмаром, и тогда Назаров вскакивает, вопя, с набитым ватным воздухом ртом в тщетной попытке первым успеть ухватить призрак за горло, пока он не повалил тебя.
Но в судорожном кулаке только ночь, и ничего больше!
И вот он сидит, ошалело, выкатив глаза, с трудом соображая, что это лишь тяжёлый сон, и в жизни всё невозвратно.
Теперь с большого расстояния Назарову видна вся ничтожность его молодости. А тогда? Что тогда? Тогда его жизнь цвела на городской окраине, на пустыре, как весенний одуванчик среди битого щебня и стекла, среди хлама и мерзости, как подорожник возле тысячи ног, шагающих рядом, и каждый старался тебя придавить тяжёлой ступнёй.
Но это приходит тогда, когда ничего исправить уже нельзя…
«Так-так-так… Галя? – гадал, прежде чем набрать номер, Кирилл. – не та ли Галя из нотариальной конторы, где он выправлял документы на свою квартиру, перед тем, как её заложить в банке? Крутогрудая эротоманка с медлительным взглядом крадущейся хищницы перед последним броском. Посмотрим, посмотрим, как это у неё получится?»
После долгих гудков на другом конце прошелестел шёлком по бархату женский голос:
– Да, Галя! Но это для кого как. А для вас можно и без формальностей, зовите просто Галиной Петровной. Нотариальная контора. Приходите завтра с девяти до восемнадцати, кроме понедельника и воскресенья. А сейчас рабочий день кончается. Всего доброго!
– Галина Петровна, минуточку! Умоляю! – Кирилл изобразил крайнюю степень возбуждения. – Галина Петровна, у меня к вам срочное дело! Пожалуйста… Ваше время будет оплачено, Галина Петровна! Я уже еду! Еду! Хорошо?
– Ладно. Жду. Только недолго! – со скрытой заинтересованностью ответила скользкая пластиковая штучка в потной руке Назарова.
Не дожидаясь рейсового автобуса, он поманил купюрой частника.
И вот она – бронированная дверь, спрятанная в дубовую обшивку. Такие двери ставят обычно преуспевающие адвокаты и частные зубные врачи.
Размышляя, с чего бы начать, Кирилл согнутым пальцем несколько раз постучал.
Звук был настолько глухой, что за дверью его вряд ли было слышно. Звукоизоляция здесь, вероятно, как в студии звукозаписи.
Он тихо нажал отполированную бронзовую витую ручку, и дверь совершенно беззвучно отворилась, впуская неурочного посетителя в обитель, где правят закон и порядок, да ещё денежные знаки всех достоинств, но желательно крупных.
Кирилл невольно почувствовал себя униженным и недостойным просителем и, за секунду устыдившись такого поганого чувства, напустил на себя обычную браваду успевающего и обольстительного.
– Галя, – как можно небрежнее начал Назаров, оглядывая весёлыми глазами присевшую на краешек покрытого сукном стола молодую женщину лет тридцати, в полном соку, в наманикюренных пальцах которой дымился длинный стерженёк дамской сигареты по стольнику за пачку. – Галина Петровна, простите за наглость, вот я весь у ваших рук! Пардон, у ног…
– Не валяй дурака, гражданин Назаров К.С.! Что, квартирка уплыла за долги? Жить негде! Женюсь! – Ты, наверное, это хотел сказать?
– Мне бы такую память, Галина Петровна! Я бы нобелевским лауреатом был! – удивился Кирилл, что в этой конторе может кто-то помнить его имя и обстоятельства дела приведшего его сюда около года назад.
Назарова сразу же поставила на место прямота этой дамочки и её насмешливый тон.
Он даже поперхнулся чуть не слетевшим с языка привычным матерным словом.
– Память тренировать надо, гражданин хороший! Кроссворды разгадывай. Задачки решай, мемуары пиши.
– Как будет время, обязательно этим займусь! А квартирка у меня ещё цела. Жить есть где. А жениться я пока погодю.
– Ну, погодю, так погодю! А я то, по какому вопросу нужна! Пришёл зачем?
– Как зачем? – обнаглел Кирилл и пошёл напропалую. – Разделим на двоих одиночество… Разожжем на дороге костёр… И костёр гореть будет, Галя, я обещаю! Дровишек…, палочек подбросим. Чем больше палок, тем ярче костёр горит. Вот и весь, вот и весь разговор!
Ухо у Галины мягкое, розовое.
И он, наклонившись, дотянулся губами до маленькой серёжки с искрящимся камешком, рискуя получить пощёчину.
От женских волос и кожи источалась дорогая косметика и густой тяжёлый аромат, как от горящей сандаловой палочки, вызывая сладкое удушье – предвестник физической близости.
В разогретом воображении Кирилла тут же пронеслись картины – одна беспокойнее другой, с боями местного значения и с непременным белым флагом, смятым последним, судорожным движением руки.
– Галя, может – по полной программе? А? Оттянемся? Работа тем и хороша, что после неё отдыхать требуется. Впереди такой вечер… В груди пожар. А?
– Может, кто и отдохнёт, а мне недосуг. Мамочка заругает с молодыми мужчинами вольничать. «Нехорошо, – скажет, – девочка, оттягиваться!» А у этой девочки кто и поскромнее некоторых есть, – прикрыв длинными ресницами глаза, игриво снаивничала она, нажимая на слово «оттягиваться».
Про себя же думала – остаться на вечер с этим симпатичным нахалом, или снова придется скучать за семейным чаем с давним обожателем, маклером-паучком, вести длинные разговоры об удачных провёрнутых сделках, о первичном капитале, который он вот-вот вложит в одно очень доходное дело, о порочности сегодняшней молодёжи.
«Да ну его к чёрту, этого вдовца суконного! Пусть расслабляется сам с собой! Он, – что и наскребёт – не донесет. По дороге растеряет. А этот, вроде олень ещё! Вон, как землю копытит! Хотя, тоже не первой свежести… ладно, посмотрим, сколь он прыток, если – не на словах?» – решилась на маленький безобидный разврат законопослушный нотариус, Галина Петровна Юдахина.
– Ну, где будем костёр разжигать? – в тон Кириллу кокетливо протянула она. – Я думаю – до пожара не дойдёт? – Она картинно откинула назад голову.
Назаров, подражая старому ловеласу, закрепив пройденное, прижал к себе податливую женщину.
Галина подставила ему для поцелуя, ещё не увядшую щёчку и выскользнула из объятий.
– Мы так не договаривались!
– А как? – Кирилл вытащил из её гибких пальчиков сигаретку и, затянувшись, пустил сладковатый дымок колечками к потолку.
– Для начала, пригласи даму на ужин. Обед-то, ой, когда был!
– Об чём разговор! – хлопнул он себя дурашливо по лбу. – Сразу не докумекал! С удовольствием! Выпьем-закусим, удила отпустим! Айда! – смальчишествовал он.
После одуряющей жары город лежал в предвечерней истоме, вытянувшись вдоль молчаливой тёмной реки, перепоясанной висячим на толстых канатах мостом, с берегами заросшими горбатыми вётлами и осокой.
Тенистая набережная Тамбова, самое очаровательное место города, особенно теперь, когда жёлтые бабочки липового цвета истекают пахучим мёдом прямо на головы гуляющей публике.
А она, эта публика, состоит в большинстве своём из людей среднего и пожилого возраста, вынырнувших из каменных нор на свежий воздух пахнущей молодостью природы.
…Июнь – я юн!
Простите, – воспоминания мучают!

5

Оставив скучную нотариальную контору, скороспелая парочка незаметно влилась в общий, кажущийся беззаботным и праздным, что совсем не так, людской поток, дефилирующий по набережной.
Здесь, действительно, молодёжи было мало, только изредка подвыпившие юнцы заколобродят где-то сбоку, серчая от недостатка денег и избытка юношеской напряжённости.
Их более удачливые сверстники снимают это самое напряжение в ресторанном гуле, в тихих элитных клубах или казино под лёгкий шелест вентиляторов и обладающих центростремительной силой гипнотических рулеток. «Ах!» – скажет какая-нибудь малолетняя глупышка, прижавшись телом к Соловью-разбойнику, который небрежно кидает сотенную ухватистому швейцару или хлопает по плечу братка-охранника, победно оглядывая себя в зеркале – вот, мол, какой я куражистый! Деньги – навоз! Завтра ещё знаю, где взять! Народ русский пока дозволяет!
И кружится невместительная девичья головка от избытка бунтующих гормонов, выпитого вина и сладких предчувствий на ближайшее время, не замечая того, как от юности останется только обветшалое тело да пузырьки от сгубленного шампанского.
Ну, да ладно об этом! Жизнь сама расставит всё на свои места. Наиграется юность, наплачется старость…
Чем хорош стал в последнее время Тамбов, так это обилием всяческих и на любой вкус, как говорили раньше, злачных мест. Повернись налево, повернись направо, подними голову и ты увидишь то, что искал. Были бы деньги и таких вопросов – «Куда б пойти? Куда б податься? Где б хлебнуть? Кому б отдаться?» – вообще не возникает.
Огромная акулья пасть на пластиковом фронтоне, заглатывающая обнажённую нимфу, и большие, горящие адским пламенем буквы в слове «Бездна» гипнотически подействовали на воображение Назарова, и он потянул свою подругу туда, в открытый летний коктейль-бар с музыкой, визжащей как пилорама.
«Вот здесь самое то место, где можно быстро поднабраться, а не вести пустые фальшивые разговоры. Да и грохочущая музыка будет на его стороне – долго выдержать эти ударные темпы партнёрша вряд ли сможет и наверняка попроситься куда-нибудь ещё. Вот тогда-то ей и можно будет показать своё квартирное одиночество. Всё – тип-топ!»
Галина, оглядывая незамысловатый антураж бара с безнадёжным и многообещающим названием «Бездна», капризно надула губки и села за столик.
Назаров иногда заходил сюда зарядиться оптимизмом. Публика в «Бездне» гулевая, пьют или до самого утра, или до потери пульса. Девицы – доступнее не бывают. Случается здесь и мордобой. А как же без мордобоя? Это всё равно, что свадьба без гармошки! Поэтому у входа всегда стоит дежурный «Уазик» постовой службы с голубой полосой.
Бар работает всю ночь. Сюда приходят люди, обычно уже хорошо поддавшие, которых своя постель не греет.
Весёлый народ любит это место за его дешевизну и простоту нравов. Водку здесь подают в бутылках, а из коктейлей готовят один, но зато убойный. Называется он «Ястребок». Основные ингредиенты – это водка, полынная настойка, дешёвый вермут, а вместо сахарной пудры, ободок стакана обмазывают красным перцем.
Получается гораздо крепче, чем «Ястребок» – настоящий ястребиный коготь.
Но, что самое удивительное – с такой гремучей смеси начинаешь трезветь. На опохмелку он незаменим. Всегда горячие сосиски с русской забористой горчицей добавляют остроту ощущений.
Для особо привередливых припасён и коньячок, но в «Бездне» он, почему-то не пользовался популярностью. Может потому, что дорого и недостоверно.
Коньяк тоже бывает всякий…
Назарову здесь всё напоминало о далёких днях его юности: и хлопающий на ветру брезент навеса, и громыхающая музыка, и пьяный гомон такой знакомый, что сразу же появляется желание выпить и разделить с присутствующим народом его радость неизвестно по какому случаю.
С женщиной, – как в бою, – быстрота и натиск решают всё. Кирилл это хорошо усвоил из прошлого времени и, не вдаваясь в долгие рассуждения, пошёл к стойке.
Бутылка водки, минеральная вода и полная тарелка горячих сосисок, не мудрствуя лукаво, обещали при удачном раскладе достаточную близость.
Война войной, а обед в первую очередь!
У Назарова даже не возникло сомнений, что его телефонная подруга оскорбится такому, чисто мужскому, подходу к ужину. Он слишком хорошо знал цену подобным встречам.
И действительно, увидев Кирилла с общепитовским подносом в руках, она удивлённо раскрыла глаза и покачала головой:
– Да нам здесь и до утра не управиться!
– Галя, простите за ужин простолюдина! Помянем своё счастливое детство! Выпьем и снова нальём!
– Ты с ума сошёл!
– Не сошёл, а соскочил. И всё из-за любви к… хорошей выпивке, Галина Петровна! – он нарочито вежливо назвал её полным именем.
– Ладно, прощаю твоё плебейское происхождение только потому, что сама голодная, как ощенившаяся волчица! – с юмором у неё было всё в порядке.
– Ну, вот! А говоришь – «Ой!» – Кирилл разлил водку в белые пластиковые стаканчики, и приподнял руку:
– За мир и дружбу двух великих народов! – Чокаться такой посудой не будешь, и он, шутливо показывая, как они теперь с ней близки, опустил донышком в её стаканчик – свой.
Жест был явно рассчитан на двусмысленность.
Выпили. Помолчали. Пососали по ломтику лимона.
Надо отдать должное Галине, – выпила она без затей и теперь густо намазывала горчицей вихлястую сосиску.
После того, как Кирилл целый день провёл впроголодь и на нервах, вторая порция водки ему показалась более необходимой, чем первая.
Ну, а о третьей – и говорить нечего!
Галина шла с ним грудь в грудь – на равных.
Что хорошо в таких злачных местах, народное название которых «рыгаловка» – здесь нет любопытных. Каждый занят самообслуживанием в прямом и переносном смысле. Публика, в основном, средней руки, половозрелая, видавшая всякое. Прямо, не питейное заведение, а долгоиграющий клуб «Кому за тридцать», весёлый и находчивый.
Кто бы, что не говорил, а после трудового дня, посидеть в таком месте – одно удовольствие. Здесь, как раз тот случай, когда говорят – «дёшево и сердито».
Как-то незаметно, молчком-торчком, тарелка опустела, да и водочки осталось только «на посошок», а вечер ещё не уступил дорогу ночному произволу.
Только уменьшилось количество прохожих на улице, а количество посетителей в «Бездне» прибавлялось в обратной пропорциональности.
Музыка всё так же гремела на рельсовых стыках и визжала поросячьей истерикой, а на цементном полу этого заведения, поднимая пыль, с усердием затоптались, задёргались те, кому уже было хорошо.
Что-то наяривать под эту какофонию ногами, Кириллу не захотелось, и он, приподнявшись, пошёл снова к стойке.
Галя оказалась хорошим партнёром за столом, потому что, по-братски разделив бутылку водки с напарником под крепкую закусь, оставила ещё для себя приличный запас прочности, который было бы неплохо, потом расшатать.
Предполагая бессонную, хлопотливую ночь, он на всякий случай взял плоскую бутылку грузинского коньяка, ещё из советских запасов, и кивком головы показал Галине на выход.
– Держи! – Передал ей эту стеклянную фляжку. – Положи в сумку. С глаз долой – из сердца вон! Держи, держи, потом разберёмся!
Город, объятый ленивой истомой ночи, уже зажигал огни, и небо из темно-синего превращалось в ультрамарин, выцеживая из своей глубины, пока ещё редких, но в сверкающей чешуе звёздных мальков.
Самая ответственная пора для таких холостяков, как Назаров со своей дамой.
Водочка тем и хороша, что она, в отличии от других напитков, усиливает чувство привязанности к тем, с кем её пил.
– Погуляем?
Может прямиком ко мне, Галя? Коньячком побалуемся, кофейку попьём, музыку послушаем, а?
– Хочешь соблазнить одинокую беззащитную женщину? Заманить в постель? Не выйдет, господин Назаров!
– Галя, да какой же я господин? Я рабочая лошадка, Галя!
– Скорее скаковой жеребчик! – было видно, что хмель стал легко оплетать Галину своими податливыми, но цепкими, как вьюн, ростками, расцветая в маленькой головке крупными розами.
Да и сам Кирилл от выпитого чувствовал себя уже хорошо и беззаботно, как школьник после экзамена.
Сомнений в том, что его подруга на сегодняшний вечер может улизнуть от прямых обязанностей, не было никаких. Целая ночь ещё будет держать звёздную свечку в головах.
Незаметно они снова вышли к реке, опустились по бетонной лестнице вниз и сели у самой воды на большой округлый камень, ещё не остывший от дневного зноя.
Берег реки в районе города с недавнего времени засеяли газонной травой, которая теперь превратилась в мягкий зелёный подшерсток, скрывший былую неприглядность спуска к илистому берегу, заросшему остролистой кугой и рогозником.
Эту часть реки городские власти чистили неоднократно, но технология очистки так хитро была разработана, что все отпущенные деньги уходили в песок, который должен быть уже золотым, а куга всё так же прёт, как на чернозёме.
Теперь, после газонной травы, и рогозник с лопухами куда-то подевались.
Охорашивая набережную, главному архитектору пришло в голову, что настало время разбрасывать камни.
Мысль оказалась настолько удачной, что спуск с подшерстком стал похож на живописный кусочек альпийского луга. Крупные камни, чаще причудливой формы, привезённые сюда из песочного карьера, создавали видимость природного ландшафта после ледникового периода.
По вечерам теперь здесь стало хорошо и уютно.
Мысли Кирилла, как мошкара возле фонаря, вились всё на одном месте. Водка, плотный ужин и тепло женского бедра будили фантазии, которые никак не назовёшь приличными.
Если бы эти мысли действительно превратились в назойливую мошкару, то все подростки, снующие мимо туда-сюда, свернули бы себе шеи, вглядываясь в их очертания.
Но Назаров не торопил события, помня, что подготовка важнее самого результата.
Он огляделся вокруг, подростки куда-то исчезли, растворились в темноте, и только там, где маленькая плакучая ива до земли опустила свой подол, защищая от нескромного глаза влюблённую парочку, которая самозабвенно занималась вечной игрой природы.
Жаркие всхлипы говорили, – что было поставлено на кон.
– И жить торопятся, и чувствовать спешат! – чтобы не спугнуть решительную парочку, прошептал на ухо своей подруге Кирилл, заметив, что она напряжённо туда же всматривается.
– Мы тоже были молодыми! – Она сладко потянулась всем телом, показывая спутнику, что надо что-то предпринимать в их дальнейших отношениях.
– Галя, друг любезный, я, хоть и нахал, но не настолько, чтобы этой танцующей парочке помешать исполнять ламбаду. Уйдём отсюда на цыпочках, не будем смущать молодёжь своим назойливым присутствием. Живите юные, и здоровейте телом! – Назаров взял Галину за руку и, пригибаясь, нарочито медленно ступая по траве, потянул партнёршу вверх по склону, минуя освещённую жёлтыми огнями широкую лестницу.
Наверху, в городе, шла ночная жизнь.
Старый, ещё советских времён кабак, ярко светил окнами, собирая со всей округи ночных бабочек, которые торкались в стёкла с маниакальной настойчивостью, ломали крылья и, сухо шелестя, осыпались на землю.
В глубине аллеи, сбоку от ресторана притаился табунок машин, преимущественно иномарок, где водители-лакеи в ожидании своих хозяев предавались блаженной дремоте за тёмными тонированными стёклами.
Только нет-нет да и метнётся чей-то красный уголёк сигареты. Кому-то не дремлется.
– Зайдём? – остановился Кирилл.
– Ну, что ты! Я – в постельку и баиньки! Передача «Спокойной ночи малыши» давно кончилась. Мне пора, а то мамка заругает! Проводишь? – Галина посмотрела на спутника с надеждой, что он сделает ей совсем другое предложение.
Действительно, не вести же его к своей хозяйке, бабушке Дуне, где она уже несколько лет снимает квартиру. В каком качестве она явиться с этим бесчувственным остолопом? Вот отстроится дом с её долевым участием, тогда – пожалуйста. Тогда всё можно. А пока надо вести себя соответственно, уж больно любопытные и склочные соседи у бабушки Дуни! Враз бумагу настрочат участковому, что она кроме денежной работы ещё по вечерам проституцией подрабатывает и обирает пьяных клиентов. Соседки всегда на страже нравственности. Бдят.
– Галочка, для меня край света за первым углом! Куда-то ехать, идти… Айда лучше ко мне! Коньяк – он приподнял сумку над головой, – требует к себе должного отношения. Не обижай ночь, Галя! «Словно бархат темна, для влюблённых она, как в обычай!» – дурашливо пропел он ей на ухо обрывок какой-то запавшей в голову песни.
– Ну, если для влюблённых, то я согласна. Возьми меня под венец! – Она капризно топнула каблучком, за что тут же получила короткий поцелуй в шею, резкий, как укол. Лицо сразу же залило кипятком от сладостного предчувствия знакомого праздника со взаимной вседозволенностью. Она снова почувствовала себя озорной студенткой приглашённой сокурсником на ночь в пустующую комнату общежития.
В былые времена на бедность Назаров никогда не жаловался. О богатых тогда знали только понаслышке – расхитители социалистической собственности!
Чиновники знали своё место. И свой карман с государственным не путали под страхом возмездия карающих органов. Вся страна, за небольшим исключением, хлебала одни и те же щи. Выбери любой город, зайди в любую квартиру и там – всё то же самое, что и у тебя. Денег хватало, если сильно не запивать, до следующей получки, которая гарантирована, что бы ни случилось. Получи своё – и снова живи, не кашляй!
И-ех! «Глаза наши – ямы, руцы наши – грабли. Что глаза увидят, то руцы загребают…» Видите ли – не нравиться одежда от масспошива: костюм из шивьёта, ботинки фабрики «Скороход» байкой внутрь, пусть не модные, но из натуральной кожи и подошва спиртовая, зимой – шапка-ушанка из крашеного кролика, демисезонное пальто из драпа – век носить можно!
Чего ж ещё надо? Мебель под одну гребёнку – это, чтобы не завидовали друг другу. Квартиры – сплошь малогабаритки совмещённые, чтобы локоть товарища чувствовать – коллективизм. Дома-пятиэтажки – это вам не хата с краю. Все друг друга знают. На одной лестничной площадке рядом квартиры: и директора завода беременного задачами очередного пленума КПСС, и слесаря-сантехника, нагруженного инструментом и лишними деталями – разводные ключи, зубила и шаберы, – жену, что ль шабрить?..
Советская власть делала всё, чтобы не было богатых. Теперь же – всё наоборот! Грабьте государство, кто поближе к народной собственности! Глотайте, сколько проглотите – клич дурака-президента!
Правда, призыв к обогащению был объявлен таким образом, что народ его и не услышал, или им не дали услышать.
Но более расторопные, бессовестные и жадные схватили – как раз!
Стали лихорадочно отстраиваться, переводя деньги и недвижимость на тёщу или убогую соседку.
Стала модной дворцовая архитектура. В клозетах плазменные телевизоры, японская сантехника с анализаторами отходов. Кругом финская мебель, немецкие светильники, любовь по-французски. Только навоз для удобрения английских газонов русский.
Обогащайтесь!
Назаров всей своей сущностью принадлежал к тем многочисленным представителям государства, которые, брошенный отставными коммунистами клич: «Сарынь, на кичку!», сразу не поняли. Разве так можно – не своё брать? Растерялись. А, когда сообразили, то над ними стали смеяться. Всякие азартные игры для них организовывать – «МММ» и «Селенги» устраивать, ложью обольщать, египетские пирамиды воздвигать.
Бывший авангард страны, стал самой презираемой частью общества.
По наущению заокеанских советчиков министры предавали своё государство, разоряли его в открытую. Заводы остановились, специалистов – хоть пруд пруди! Легализовались барыги, в гору попёрли – цвет нации! Хотя какая у них национальная принадлежность! Отребье мировое!
Кирилл жил в однокомнатной, но объёмистой квартире, полученной ещё в эпоху развитого социализма, пользуясь личным знакомством с председателем жилкомхоза, с которым они в своё время вместе учились в институте. Ну и, разумеется, вместе пили прогорклый вермут, когда позволяли возможности.
Квартира ему стоила всего-навсего хорошей попойки в ресторане, что вообще не считается за взятку.
Назаров ещё в ранней молодости, кочуя по рабочим общежитиям и дешёвым гостиницам, привык непритязательно смотреть на предметы, которые в нормальных условиях составляли домашний уют и были крайне необходимы в семейной жизни, но холостяку от них одно лишь неудобство.
Наверное, поэтому его квартира всего в одну комнату казалась такой пустынной и огромной.
Из всей мебели настоящее уважение вызывал только диван красного дерева, сработанный ещё «рабами Рима». Ну, если не Рима, то русским мастеровым позапрошлого века, хитроумным столяром-краснодеревщиком, законопатившим свой талант в мореный дуб.
Как ни крути, а тот мастер, пожив на белом свете и выпив не одно ведро водки, ушёл и увёл свой талант, и земной шар ему теперь стал несокрушимым мавзолеем, из которого его уже никто и никогда не вынесет. Добрая память ему!
Диван – это лежбище с высокой, украшенной резным виноградом, спинкой. В спинке светлым озерцом поблескивало овальное зеркальце. Резные львы на подлокотниках в сладкой зевоте ощеряли крупные зубы. Пухлая кожаная обивка была настолько прочна, что на ней, кажется, можно было, не только «заниматься любовью», но и пилить дрова.
Кроме всего прочего у дивана было ещё одно существенное преимущество – он во всех ситуациях невозмутимо молчал.
Этот музейный экспонат Назаров случайно приобрёл за бесценок в комиссионном магазине, куда попал деревянный динозавр, уступив место заморской тахте, кругом опоролоненной и вялой.
Это всё равно, как сменять русскую бабу на ихнюю мамзель.
Кроме этого дредноута, в комнате стояла маленькая тумбочка с дорожным портативным телевизором на ней, в углу журнальный столик с кипой газет и два небольших овальных креслица. На полу стопками лежали груды книг умных и разных, которых теперь уже не читают, да и вряд ли когда будут читать замороченные пастухи золотых тельцов и их подпаски.
Было видно, что и хозяин сегодня редко пользовался их мудростью. Она, эта мудрость, с возрастом разъедает душу, увеличивая печаль. В самой мудрой книге человечества об этом всё сказано Экклезиастом.
Когда-то книги для Назарова были предметом гордости и самоуважения, как верные товарищи, чьё плечо всегда рядом. А теперь он предал их, тоже замороченный великими экспериментами авантюрных экспериментаторов.
Скудная обстановка, куда привёл Кирилл Галину, вызвала в ней оторопь и раздражение.
– Это всё, что ты мне можешь предложить?
– Зачем же так, Галя, моё сердце для тебя открыто, живи там, а это – он обвёл комнату рукой, – только видимость одна. – Он, смахнув на пол газеты, поставил коньяк на столик. – Давай справим твоё новоселье в моём просторном сердце, Галя!
Рюмок у него, разумеется, не было.
Пить всё больше приходилось на стороне. В одиночку заниматься делом, требующим определённого ритуала, он считал омерзительным, – это всё равно, что тешить себя мастурбацией под стёганым одеялом.
Так что один на один он с водкой не дружил, а для пива годилась и пара общепитовских гранёных стаканов, которые, использовались и под пепельницу.
Кирилл прошёл на кухню. Вытряхнув всякий мусор и обсосанные, вонючие окурки, он прополоскал стаканы, достал из холодильника сыр, нарезал тоненькими ломтиками, немного подумав, поставил на плитку чайник и вошёл в комнату, держа в руках разделочную доску с «ужином».
Его ничуть не смущал весь этот антураж.
Девицам, которых он приводил к себе, требовалось совсем другое, и спартанский быт хозяина их вовсе не интересовал, поэтому Кирилл считал вовсе не обязательным всякие приманчивые штучки – шоколад, духи, музыка, хрусталь и другая дребедень.
При желании, он всё это, включая и мягкую мебель, которая сама зазывает опрокинуться на спину, мог бы иметь без усилий. Деньги у него когда-то водились.
Инженер Назаров, прораб ответственных монтажных работ, имел высокую зарплату, плюс премиальные за досрочный ввод объекта, за выполнение плана, за высотные работы и другие не регулярные, но достаточно частые выплаты.
Привыкший ещё со времён своей незабвенной молодости относиться ко всяческому уюту, как к необязательному в жизни, он и не стремился загромождать свою квартиру мещанским атрибутом. Поэтому его сегодняшнее существование мало чем отличалось от той далёкой и весёлой жизни, когда, как говорил певец революции – «кроме свежевымытой рубашки, мне ничего не надо».
Галина, тем временем выскользнув из туалета, охорашивалась перед зеркалом скорее по привычке, чем из желания понравиться партнёру. Ещё со школьных лет, ей всегда нравился такой упрощённый подход к общему действу, минуя отпущенные природой занятия, промежуточные условности – капризное жеманство, якобы застигнутой врасплох женщины, мимикрия, камуфляж желания.
Блажен, кто верует!
– Да у тебя тут особенно не разгуляешься! – она взяла из рук Кирилл разделочную доску со скудной пищей, поставила на столик и отвалилась в кресле с иронической усмешкой. Выпитый с вечера на равных с Кириллом алкоголь, испаряясь, теперь делал её ленивой и флегматичной – состояние, которое хорошо известно сколь-нибудь пьющему человеку.
– Ах, маманя, ты маманя! Ты сама повадила – приду поздно, приду рано – по головке гладила! – дурашливо пропел хозяин, откупоривая плоскую бутылку коньяка.
Быть уверенным в том, что напиток настоящий – никак нельзя. В тамбовских закусочных частенько торгуют контрафактом для лохов. Но, судя по фирменной пробке, коньяк мог быть и настоящим.
Кирилл плеснул в стаканы чуть более, чем на палец, и посмотрел на Галину, которая, судя по глазам, мужественно боролась с обуявшей её дремотой. Никакого полового рефлекса!
– Всё, всё, всё! Баиньки, Галя, баиньки! Давай – на сон грядущий, и – в постельку! – он протянул стакан разомлевшей от жары и неуёмных желаний девице.
Та молча выпила содержимое одним глотком и потянулась всем телом так, что одна грудь её выпросталась из-за отворота платья, дразня тёмным соском в розовом ореоле.
– Может у тебя и простынка найдётся? – проговорила она, спокойно заправляя грудь обратно, как будто только что покормила ребёнка.
Безмятежный сон никак не входил в планы Назарова, и Кирилл, быстро застелив диван свежей простынёй, предложил своей подруге, выражая на лице огорчение, место на этом дредноуте:
– К вашим услугам, мадам! В здоровом теле – здоровый сон!
Галина встала, передёрнула на бёдрах коротенькое платьице и пошла в ванную.
Удручённый её партнёр в это время налил себе полстакана коньяку и в один заход выпил.
Делать любовь со спящей женщиной, это всё равно что танцевать балет «Лебединое озеро» в валенках.
Но он тут же пришёл в восторг, когда в прямоугольном дверном проёме ванной комнаты, словно в картинной раме, выросла русская Ню, придерживая скрещенными руками, как это обычно делают купальщицы перед заходом в холодную воду, объёмистые груди, не придавая никакого значения остальным частям тела.
Матовая кожа её не тронутого загаром крутого свода живота резко оттеняла короткую, но выразительную бровку поросли с искрящимися на свету бусинками влаги, словно непрокошенная строчка луговой травы в утренней росе.
В комнате стояла летняя духота, и Галина, не вытирая полотенцем влажное тело, улыбаясь, блаженствовала, совершенно обнажённая.
Кирилл для усиления впечатления, как бы защищаясь от ослепительного проблеска электросварки, театральным жестом оттолкнул это непостижимое видение:
– Галя, пожалей глаза бедного ребёнка! Они уже плавятся!
Обнажённая Маха с полотна Гойи на цыпочках пробежала по крашеному полу, и отряхнув от воды маленькие ступни ног, как это обычно делает домашняя кошка, попав в блюдце с молоком мягкой лапкой, наступила на маленький квадратный коврик возле дивана и, нагибаясь, потянулась за простынкой.
Выпущенные из рук груди, потаённые изгибы тела, сама поза были настолько впечатляющи, что будь на месте Кирилла кто-нибудь другой, Галине Петровне не пришлось бы сомневаться в своих чарах. Но он, зная женское тщеславие, прищурив глаза, как от яркого света, спокойно пошёл на кухню готовить кофе, где чайник уже давно яростно плевался на раскалённую плиту.
До глубины души оскорблённой девице ничего не оставалось, как опоясавшись простынёй, снова присесть за столик. От дремотного её состояния не осталась и следа: гнев застрял в горле, по лицу пошли красные пятна, в глазах затаилась растерянность, губы обидчиво кривились: «Импотент несчастный!»
С пластиковым подносом, как ни в чём не бывало, появился улыбающийся Кирилл. Расставил чашки. Не торопясь, разлил исходящий жёлтой пеной кофе, от которого сразу запахло, как от дорогой замши – заграницей, достатком, тихим уютом и маленькими взрослыми шалостями.
Назаров никогда не любил растворимый кофейный суррогат из-за его ненастоящности, кислого вкуса и дурной горечи. Другое дело – только что раскалённый на сухой чугунной сковородке, исключительно для этих целей используемой, зёрна, тут же, ещё горячие, смолотые на ручной кофемолке, делали ни с чем не сравнимый напиток, аромат и горьковатый вкус которого, потом, ещё долго обволакивает нёбо.
Сам процесс приготовления такого напитка, конечно, требовал свободного времени, но зато – каков результат!
Вот и сейчас Кирилл на время не поскупился, хотя оно ему жгло пятки.
Наполняя чашки, он как бы и вовсе не смотрел на роскошный, порозовевший от волнения или затаённой злости бюст с торчащими тёмными, как перезрелая вишня, сосками.
Если говорить правду, то груди у Галины Петровны, городского нотариуса, были по-девичьи крепкие, но не как у большинства девственниц или не рожавших женщин – репкой, а высокие, начинающиеся почти у самых ключиц, округлые, созданные природой исключительно для любовных утех, а не как пищевая фабрика для требовательных крикунов рода человеческого.
А этот, набившейся сегодня в любовники козёл и не замечает того, что виноград созрел и сам проситься в рот, тянет волынку, выхватывает щипчиками из глубокой вазы сахар-рафинад, чиркает зажигалкой, пробует зажечь сахар. Наконец сахар горит голубоватым спиртовым пламенем, тягучие темно-коричневые капли падают, шипя в кофе, взрываются и исчезают в нём. Движения раздражающе медлительны, взгляд весь на призрачное пламя, хоть бы раз посмотрел в её сторону, нет – всё чего-то колдует над чашкой. Гурман хренов!
Галина не выдерживает напряжения. Тянется к коньяку. Кончики пальцев подрагивают. Разливает по стаканам:
– Зябко тут!
Кирилл опускает недогоревший кусочек сахара в чашку и берёт стакан:
– А меня что-то в жар бросает! – Глаза совершенно трезвые, озорные, смеются. Поднимает стакан. – Выпьем? – медленно тянет коньяк. Неторопливо ставит стакан на столик и, наклонившись к Галине, медленно берёт губами, как спелую клубничку с веточки, сосок, и втягивает его, прижимая языком к нёбу, и так же медленно отпускает.
Напряжение молодой женщины взорвалось. Она, задыхаясь, запрокидывает голову, стискивая зубы, сползает с кресла. Тихо стонет:
– Ещё…
Он отодвигает столик, становиться на колени, подхватывает её влажноватые после душа ноги, притягивает к себе и окунается в уже обессилевшее тело. Через несколько мгновений она вяло отстраняет его рукой:
– Я больше не могу… Подожди…
Всё произошло настолько быстро, что кофе в чашках ещё не успел остыть и обжигал губы.
После сахарной жжёнки, кофе стал ещё более терпким, резким на вкус и отдающим горящим берёзовым угольком.
Теперь у Назарова терпения хватило только на половину чашки.
– Аа! – он подхватил Галину на руки, как будто перед ним была не заматеревшая в жизни женщина, а школьница, бедовая выпускница с тёмными оленьими глазами и детским безрассудством.
Он, теперь, как тот губошлёпый юнец, с восторгом нырнул лицом в прохладные, вроде как подталые, груди, зарылся в них, отпуская своё желание на волю.
Прочность старинного дивана была непоколебима, он всё так же был равнодушен к человеческим страстям, как и сто лет назад, недоумевая, – почему вдруг эти два человеческих существа с такой неистовой самоотдачей борются друг с другом, постанывая, как от зубной боли.
Только в деревянной душе его в тот миг очнулись давно умершие звуки: весёлое лепетанье утренних листьев, бархатный гул тяжёлого шмеля в чашечке раскрытого цветка, истекающего золотым мёдом, тихое поскрипывание веток в ливневую грозу, торопливое шуршанье небесных капель, омывающих свежестью иссушенную землю, тугое напряжение почек набухших клейким соком, в котором пульсирует жизнь…
Да мало ли что может очнуться в молчаливой душе дерева? Может голос не родившейся скрипки, чистый, как соловьиное пенье, когда-то разбудившее двух таких же человеческих существ, спящих в объятиях друг у друга далёкой теперь майской ночью.
Жизнь дерева была длинной и счастливой, и много чего могло теперь очнуться в его задубевшей душе под неумолчные всхлипы и стоны на прочной, незыблемой спине.
Галина теперь сама была похожа на вскопанное поле после длительной засухи – истомлённая земля уже ничего не может родить, только обморочно ждёт живительного дождя, хватая первые капли, и тут же осушая их. И, когда хлынет ливень, поле размягчается, расслабляются все связи, и земля только ловит горячими губами упругие и тугие, как струны, струи дождя.
Кирилл с удивлением и радостью ощущал эту её потребность, которая после каждого движения только увеличивалась, и, кажется, не было конца и края в пересохшей глубокой её долине перепаханной вдоль и поперёк.
«А он – ничего! Есть ещё порох в пороховницах, а ягоды в ягодицах! Надо, надо непременно закрепить пройденное!» – думала в коротких передышках, в минуты отлива Галина Петровна, девица тридцати лет, пока снова не погружалась в пенистую пучину прибоя.
И вот теперь, когда ушла последняя волна, открылось полное бесстыдство наготы, которое уже не воспринимается в эти минуты как что-то потаённое и запретное.
Галина, озорно улыбаясь, не могла просто так отпустить от себя такого понятливого в женском деле молодца и, чтобы понадёжнее привязать его к себе, пошла на крайнюю уловку: «Я его губами прибалую, а там посмотрим, какой он стойкий».
Она дотянулась до коньяка в стакане, плеснула его на ладонь и, как моют упавшее яблоко, провела несколько раз по бархатистой на ощупь, слегка подвянувшей, но не упавшей гордости Кирилла, хмельного и слегка утомлённого.
Накрывшись распущенными волосами, она лёгкими, сначала чуть уловимыми прикосновениями губ трогала эту бархатистость, подчиняя её своим прихотям.
И – всё началось сначала. И снова пела не родившаяся скрипка в том дереве, и снова переливались, как ртутные сверкающие шарики в горле у свадебного соловья звуки, заставляющие останавливать дыхание у всякой живой твари.
Природа не знает непристойности. И этим двоим, сошедшимися в случайном поединке, уже ничто не казалось безобразным и постыдным. Власть плоти, зов её неотвратим и беспощаден настолько, что всё живое не может не подчиниться ему.
Природа не ведает морали.
«О, чёрт, как они похожи друг на друга!» – проваливаясь в сон, внезапно сморивший его, разочаровано подумал Кирилл.
В чёрной глубине, куда стремилось его, такое податливое тело, кружила и липла надоедливая мошкара. А может, это вовсе и не мошкара была, а яркие бабочки взлетали и садились на потную кожу, шурша сухими крыльями и досаждая ему.
Кирилл лениво пытался отогнать их, но руки не слушались его, сон уже накрыл их тяжёлым одеялом.
Теперь губы Галины безнадёжно порхали по его телу. Кирилл уже не чувствовал ничего, и крепко спал, как после тяжёлой физической работы, спокойный и счастливый, каким можно быть только во сне.
Галина, убедившись в отсутствии обратной связи, оставила партнёра в покое, допила из стеклянной фляжки коньяк, с наслаждением выкурила сигарету, приняла тёплый душ и тоже уснула рядом умиротворённая.
Старые холостяки: как мужчины, так и женщины, имеют много общего, а в основе всего лежит банальный эгоизм, нежелание обременять свою жизнь обязанностями.
Вольному – воля!
Вот и на этот раз: встали, встряхнулись, не отводя глаз, посмотрели друг на друга – кто в туалет, кто в ванную, потом, наоборот. Покурили. Попили кофе. Посмеялись. Покурили ещё раз, и разбежались по сторонам – кому – направо, кому – налево.
– Звони!
– Позвоню.
– Увидимся!
И – точка!
Эта эпизодическая ночь выветрилась бы из головы Назарова с первым же утренним сквознячком. Мало ли было у него таких встреч: сошлись по вкусам, разошлись по интересам, если бы не профессия Галины: она юрист нотариальной конторы. При рыночных отношениях, это многое значило. Иметь своего карманного юриста стоит хороших денег. А деньги при новой власти – мера всего.
Конечно, ему в данный момент законница без надобности, но, как говориться, – запас карман не трёт, хлеба не просит, монах монашку не гребёт, а гребень всегда с собой носит…
Назаров удовлетворительно хмыкнул, переложил телефонный номер Галины в другое, более надёжное место, и подался на встречу с ещё одним трудовым днём, сквозящим прохиндейством и авантюрой.
Каждому – своё, кому – поп, а кому – и попадья…

6

Торговля шинами «японского» производства приносила Кириллу в день выручку иногда сравнимую с бывшей месячной зарплатой прораба. Доволен Назаров, доволен его работодатель, неизвестно каким способом вырвавшийся из малолетних шестёрок в тузы. Кто-то позанимался его воспитанием не понарошку.
В уголовном мире понарошку ничего не делается. Значит, большая ставка была на Костю Шитова, «Карамбу», в том мире, где живут и процветают понятия.
Вот и наша страна перешла тоже от закона к понятиям.
Всё взаимосвязано.
Приходит как-то Назаров за новой партией товара, а Пашка ему и говорит:
– Константин Иванович тебе приказал к нему в офис явиться!
– Какой офис? Паша, ты что, охренел! С каких это пор Карам…, Константин Иванович бюрократом стал?
– Офис, брат, самое то, чего у Константина Ивановича никогда не было. А теперь есть! Так, что иди на адрес. Вот и бумажка тебе! Малява от Карамбы, ну, от босса нашего, Константина Ивановича!
На бумаге фирменный знак заглавными буквами – ООО «Социальная инициатива», и что поразило Кирилла, на бланке стоит витиеватая подпись «Ш» и далее курчавился длинный хвостик. Шитов, значит.
Подошёл Назаров к обшитой красной натуральной кожей двери. Ну, Карамба! Что ещё за маскарад? Не мог, что ли, по простому поговорить! Камуфляж какой-то…
Но в дверь постучал.
Тишина…
Отжал золочёную скобочку. Дверь мягко отворилась, выдохнув аромат духов. За столом перед компьютером сидела хрустальная куколка в завитушках под Барби.
– Ой, Кирилл Семенович! А Вас только что спрашивал Константин Иванович. Проходите!
Назаров с недоумением посмотрел на куколку. Он вроде никогда с ней не встречался? Надо же, какая информативность у Карамбы! Ну, мозер! И компьютером обзавёлся, и секретаршу себе откопал не в навозной куче…
Но, что больше всего поразило Кирилла, так это кабинет Шитова: за большим длинным столом, покрытым глянцевым ледком, в котором отражался мягкий свет небольшого торшера в виде виноградной лозы, сидел сам хозяин, совсем не похожий на того флибустьера, которого знал Кирилл. Прежде всего – галстук. Белый горошек на чёрном поле рассыпался так, что рябило в глазах. Белый мягкий костюм подчёркивал торжественность момента. Невероятная метаморфоза!
Назаров, как открыл дверь, так и остался стоять, с недоумением уставившись на хозяина.
Тот, судя по широкой улыбке, был чрезвычайно доволен произведённым эффектом.
– Ты что торчишь, как ржавый гвоздь в заднице? Садись, садись! – Карамба освободив кресло, широким жестом пригласил Назарова на своё место. – Я здесь только по делу. Подпиши бумагу, и мы в дамках!
– Какую бумагу?
А вот эту!
Шитов подсунул Кириллу лист, в котором говорилось, что инженер Кирилл Семёнович Назаров с данного числа является исполнительным директором ООО «Социальная инициатива» с полной ответственностью за финансовые и технологические вопросы, связанные со строительством жилья для малообеспеченных граждан.
– Ну, чего смотришь? Подписывай! Я все вопросы уже наверху согласовал. Справки о тебе самые хорошие. Хватит тебе колёсами заниматься! Это дело для шестёрок, а не для конкретных людей. Я свой бизнес закрыл. Дело неперспективное! А здесь – большому кораблю попутный ветер! Я – народный избранник. Мне коммерцией заниматься западло! Вот ты и будешь моим представителем. Зарплату тебе хорошую начислю. Прибарахлишься малость! Кредиты погасишь. Я в банк сегодня звонил. Хлопотал за тебя, чтобы проценты снизили. Ну, давай, садись!
Кирилл был ошарашен до того, что машинально опустился в мягкую, как женское лоно, кожаную полость.
– Ну вот, а ты говоришь… Удобно? – заботливо спросил улыбающийся Шитов.
– Да я… – Кирилл было привстал, но жесткая ладонь опустила его снова в кресло.
– Сиди, видишь, как я о тебе забочусь!
– Константин Иванович, я всего лишь исполнитель работ. Прораб. В директорах никогда не был. Моё дело работа, шараш-монтаж! А здесь финансы, ответственность…
– За финансы ты не беспокойся! Я сам займусь. Твоё дело – техническое обеспечение нашей фирмы. И – всё! Чего тебе бояться! Поработаешь, осмотришься, может, я тебя потом в долю возьму. Действуй!
А! Чем чёрт не шутит, пока Бог спит! За квартиру должок погасить надо! Теперь время решительное. Быстрое. Кто не пьёт шампанское? Вот то-то и оно! И Кирилл Семёнович Назаров согласился с месячным испытательным сроком на должность исполнительного директора только что образованной строительной фирмы.
– Ну, вот и ладушки! – Карамба открыл маленькую дверцу в столе и достал пузатенькую небольшую бутылочку, судя по шрифту, настоящего английского виски и два бокала толстого стекла. Громыхнул ледок из холодильника и – вот она, ещё одна точка в жизненных письменах Кирилла Назарова.

7

Удивительна и непредсказуема судьба.
Взять того же, когда-то безродного уголовника, тамбовского малолетнего гоп-стопника Карамбу, и нынешнего депутата областной думы Шитова Константина Ивановича. Две судьбы, две стороны одного и того же чекана. Никто не поставит знак равенства между ними, как никто не поставит равенства между Советским Союзом и нынешней Россией.
В переломный момент цивилизации случается всякое. Мог же царский уголовник, хранитель общака Янкель Мовшевич, в будущей жизни Яков Свердлов, стать одним из видных руководителей молодого государства большевиков. Был бы человек, а место найдётся…
Повезло цыганку, ой, как повезло! За групповой подлом ювелирного магазина получил Костя Шитов пять лет строгого тюремного режима, как закоренелый рецидивист. И пришлось ему сидеть в одной камере с Хорхоломеем, старым якутом, для которого весь уголовный кодекс не более как бумага для подтирки.
В том мире, как известно, понятия ставятся выше любого закона. И попробуй отойти от неписаных правил воровского жития!
Хархоломей, получил такую кличку благодаря своему настоящему имени – Варфоломей. И был он вовсе не якут, а сибирского замеса русский человек, правда, с хищным раскосым взглядом – якутским подарком русской переселенке.
Уголовная феня любит перекраивать нормальный язык, вот и стал Варфоломей «Хархоломеем».
По разговорам Хархоломей принадлежал к какой-то неизвестной секте – то ли шаманистам, то ли рябинникам. Он не пил чифир, не курил вонючий «план», к водке, когда в счастливы часы её приносили в камеру, не притрагивался вовсе.
Однажды на лесоповале возле стройной корабельной сосны стояла развесистая рябина с гроздьями налитыми красным вином, кровью Христа, говорил Хархоломей бригадиру, когда тот поднял было топор, чтобы срубить отяжелевшее дерево.
Рябина мешала повалить товарную сосну, которая засчитывалась в план бригады.
Хархоломей вырвал из рук козырного мужика по кличке «Ермак» топор и закинул его в сугроб.
Немыслимое в уголовной среде дело!
Подошедший на шум охранник приказал Хархоломею поднять топор и самому срубить «на хер» рябину.
Хархоломей напрочь отказался.
Вохровец харкнул:
– Руби, сука!
Хархоломей упрямо мотнул головой.
На морозе сыто чавкнул затвор винтовки.
Хархоломей бросил под ноги охраннику топор и снова по-бычьи мотнул головой.
Вохровец из азиатов был более настойчив, и пуля выбила из-под ног Хархоломея фонтанчик рассыпчатого мордовского снега, а потом неожиданно гукнуло по сосняку так, что лавиной повалил снег, и сам охранник, недоумённо вскинув голову вверх, так и остался стоять, заслоняясь от небесной манны армейской трёхпалой рукавицей.
Вохровец получил суровое наказание за несанкцианированное применение оружия с переводом в колымский ад, а Хорхоломей отделался только пятидневным изолятором. Но рябину тогда не тронули.
Хархоломея боялись все.
Даже «воры» и, что характерно, «мужики» обходили его стороной, хотя по той масти он был всего лишь «один на льдине». То есть не связанный никакой порукой с остальным уголовным миром.
Бригадира Хархоломей, зажав широкими ладонями его голову, тут же отчитал от порчи гордыней, а потом избавил и от потребления плана.
Как Хархоломею это удалось, никто не знал.
Хархоломея стали обходить стороной. «Ну, его! – говорили наиболее достойные зеки. – Вон он как Ермака уговорил! Теперь тихий на хозработах ходит. С Хархоломеем западло водиться! Не дай Бог, в «красную зону» попросишься! «Осадмильцем» станешь! «Хозяину» содействовать будешь, как последняя «сука»! Нет, лучше почифирить, планчик замастырить, да и к петушкам молоденьким!»
Вот как раз в это время и подоспел шустрый, смышлёный цыганок под Хархоломеево крыло.
Таким был его первый настоящий учитель.
Однажды, по какому-то случаю, цыганка пригласили авторитетные пацаны на сходку.
Посидели на толковище, покурили мастырку по кругу, разбавили это дело чифиром. И пошла кругом голова у цыганка. Вспомнив, что по жизни он «Карамба», отпетый хулиган и вор, пошёл поразвлечься в барак к опетушёным, где его в бессознательном состоянии и нашёл Хархоломей.
Вытащил молодого друга на воздух, опрокинул навзничь, зажал ему широкими ладонями смуглые виски, закатив глаза, зарыкал горлом непонятные звуки, перевернул его на живот, снова зажал виски, и снова затянул что-то нечленораздельное.
Цыганок громко застонал, согнувшись в дугу, напрягся и широким кровавым рукавом стал выблёвывать свои внутренности.
Через несколько минут он затих, и Хархоломей осторожно отнёс его на руках в свой барак.
Наутро цыганок забыл всё.
– Ничего, ничего… Всё путём. От наркотиков я тебя отвадил, водочку будешь пить напёрстком, а вот к «петухам» и женскому полу тебе лучше не ходить. Вещий Олег умер от коня, а ты бойся баб и мальчиков. На время я тебя избавил от этого, а там – сам смотри!
Цыганок хотел ему что-то сказать, но Хархоломей снова зажал его голову в стальных листах заскорузлых ладоней и цыганок сразу затих.
Всё что раньше не давало ему покоя, куда-то ушло. Осталась одна возможность – только писать. (Так вот почему в окружении Карамбы никогда не водилось женщин!)
За что сидел Хархоломей никто не знал, а он и не распространялся. Знали только, что он служил кладовщиком на алмазных разработках якутской трубки Мира. А дальше – темно.
Срок у Хархоломея длинный, длиннее всякого терпения, вот и «впарил» он цыганку мозги, чтобы было с кем долгими ночами толковать на своём языке.
Какую «динаму они крутили», никто не знал. Но взгляд у цыганка изменился коренным образом, в глазах появилась какая-то мысль, напряжение, он всё чего-то искал, шарил глазами по зоне, вроде как бежать собирался.
Но всё разрешилось быстро и счастливо. Пришла новая власть денег. За какие-то заслуги Хархоломея освобождили досрочно, вместе с ним досрочно освободили и цыганка, теперь уже полноправного «Карамбу».
Куда после освобождения канул Хархоломей неизвестно, а вот Карамба стал заметным человеком в криминальных, а затем и в бизнес-кругах города.

8

Строительная контора, возведённая в ранг фирмы Шитовым Константином Ивановичем, Карамбой, принципиально ничем не отличалась от массовых при советской власти СМУ.
Есть заказ, под этот заказ отпущены деньги – и вперёд!
Снова, как тогда: «плоское – катай, круглое – таскай, а, что не поддаётся – ломиком!»
Кириллу эта работа была знакома с самой ранней юности, и теперь он вписался в своё место, как крылатое слово в строчку.
Центр Тамбова очищался от исторической старины. Новым постсоветским гражданам смело идущим по капиталистическому пути на запад, русская культура, как укор, как соринка в глазу, мешала видеть монетарные перспективы состоявшихся проходимцев. Ибо, кто же глотал, сколько проглотит, по попустительству Ельцина лакомые куски своей страны? Глотал и не подавился! То-то!
Русскими их назвать трудно.
В центральной части города в ночное время почему-то участились пожары. То проводка не выдерживала напряжения, то старики стали забывчивы и газовые плитки не отключали на ночь.
Старые купеческие дома горели, как солома.
Уцелевшим на краю города, на неудобиях, скороспело возводились коробки без внутренней отделки и туда в принудительно-согласованном порядке переселялись коренные жители.
Город украшался. На место резных наличников ставились комолые пластиковые обрамления на высоких окнах.
Банки, коммерческие фирмы, развлекательные центры глушили раскидистые сады оставшихся до следующего пожара частных участков.
Всё путём!
Карамба входил во вкус. Принимал подряд и дольщиков. Недаром же его строительная контора носила имя «Социальная инициатива».
Назаров получал хорошие деньги, но в доле с хозяином не был. И вообще, все финансовые вопросы решались только самим Шитовым и его главным бухгалтером Свирским Самсоном Львовичем, человеком тёмных кровей и такого же тёмного прошлого.
Что с того, что ты не в доле? Работаешь на Карамбу, значит соучастник.
Когда Кирилл стал догадываться, куда уходят деньги дольщиков вместо того, чтобы их вкладывать в производство, у него постепенно созрела мысль покинуть, хотя и хлебное, но совсем ненадёжное место.
Прямо заявить об этом Шитову он не решался. Он знал, что вход сюда – рубль, а выход – два.
Как-то, возмущённые долгим, затяжным строительством дольщики, ещё до конца не ведавшие, что их попросту, как теперь говорят, кинули, пришли с протестными выступлениями в контору.
Карамба сразу же послал объясняться с ними исполнительного директора, правда, на всякий случай, выделив ему для прикрытия двух стражей порядка.
Особо подготовленный руководитель инициативной группы дольщиков попытался ознакомиться с финансовыми документами фирмы, на что Карамба, улыбаясь, широким жестом пригласил его в бухгалтерию, откуда через некоторое время тот был выведен в наручниках, как пытавшийся продать сотруднице пакетик героина.
Такой был предусмотрительный Константин Иванович, вот и оказался, как нельзя, кстати, ещё один милиционер в конторе, прибывший для решения проблем охраны.
Назаров объяснял неспокойным гражданам, что объекты будут подготовлены к сдаче на следующий год, и им, конечно, волноваться не стоит. У Шитова всё схвачено. Как только завезут облицовочный кирпич, так снова пойдёт работа.
Действительно, продолжению строительства как раз и мешали: нехватка цемента и полное отсутствие красного облицовочного кирпича, который должен был поставлять завод в Старом Осколе.
Карамба самолично ездил на тот завод и что-то там решал. А когда приехал, то все работы приостановил до неопределённого времени.
– А мне, что делать? – Кирилл явно был раздосадован на приостановку строительства очередного дома дольщиков. Дом небольшой, всего на восемьдесят квартир, и к первым морозам его можно было бы уже подключать к инженерным сетям.
– А тебе, – глубокомысленно сказал Карамба, – получить в кассе отпускные и гулять на просторах родины! А, может путёвочку в Таиланд сделать? К массажисткам. А? Я могу!
– Ну, в отпуск, так в отпуск! А в Таиланд – не! Не полечу! Там хорошо, но мне туда не надо! Косоглазье сексу хоть и не помеха, но русские бабы – куда лучше!
– Ну, иди, иди! Получай бабки, и – катись колбаской! Когда надо будет – позову!
Тамбов город маленький. Присмотришься с одного конца, другой конец – вот он!
Подвижек в строительстве восьмидесяти квартирного дома, как не было, так и нет.
Вот уже гуляет по городу лето. Гуляет по городу и Назаров.
От Шитова ни звонка, ни оклика никакого.
Зашёл как-то Кирилл в контору, а там тишина такая, что сразу же, как Ванька-встанька, в дверях появился охранник, правда, заспанный до того, что на лице от кулака вмятина выпаялась.
– Ну, спи! Спи дальше! Извини, что разбудил!
Повернулся исполнительный директор и, тихо закрыв за собой дверь, вышел из душного помещения на улицу.
Самый разгар работы, а тут и конь не валялся. Хотел, было, Назаров пойти к Шитову с вопросами, а потом махнул рукой – погуляю ещё!
Тамбов город маленький. Вдоль и поперёк изгулял его Кирилл Семенович Назаров. Истоптал тротуарную, выложенную по новой моде плитку набережной тиховейной реки Цны. Попил холодного пивка. Покупался на рукотворном море – тамбовском водохранилище, пока ещё не зацветшем сине-зелёной водяной плесенью. А дальше что? В его возрасте без дела нельзя. Сам себе противен станешь. Лялька Айзенберг снова в Москву укатила. Теперь на молодёжном канале ТНТ щебечет. Хоть Лялька к сексу с ним была равнодушна, но всё-таки какое-то разнообразие в холостяцкую жизнь вносила.
Нотариальная Галя, составитель разнообразных крючкотворных юридических бумаг, за лысого паучка-маклера в замужество ушла, как в омут нырнула.
Однажды пошёл оформлять бумаги по работе фирмы Шитова, так эта Галочка, теперь строгая Галина Петровна. В чёрном блузоне без легкомысленных вырезов и строчек, она, кроме зевоты, никаких желаний у Кирилла не вызвала. Всё на Вы да на Вы величает: «Вы, Кирилл Семёнович, здесь запятую пропустили, а здесь скобочку забыли закрыть, а вот тут буквица строчная! Надо повнимательней юридические документы составлять. Приходите, я Вас на следующий месяц запишу».
«Тьфу, лахудра чёртова! Вроде никогда с ним не оттягивалась!» – Кирилл, швырнув дверь от себя, ушёл ни с чем.
Нагулялся Назаров вволю, и пришла ему мысль самому отправиться на Белгородчину в Старый Оскол, узнать о выполнении заявок на красный облицовочный кирпич, что был заложен в проекте на строительство дома.
Своей машиной он так и не обзавёлся – прошлые кредиты под квартиру в банк выплачивал, а теперь вот снова какие-то заморочки у Карамбы! Надо клубок распутать. А то, глядишь, подставным окажешься…
Автобусное сообщение, теперь хорошее. Добрался, правда, с пересадкой в Воронеже, до Старого Оскола.
Городок районного масштаба, но чистенький, ухоженный, каких всегда не достаёт в глубинке. Хороший город! И завод кирпичный тоже ничего себе! Оборудование сплошь новое. Производительность высокая. Вся складская территория в красных пирамидках, упакованных в высокопрочный полиэтилен. Кирпич к кирпичику. Всё честь по чести. Директор, наверное, хозяин ушлый. Всё подобрано до крошки. Ничего лишнего. Печи обжига гудят как гигантские пчёлы. Доброе, доброе производство! Здесь строительного материала на несколько небоскрёбов наберётся… Как же так, ведь Карамба заявлял, что завод, де, перестраивается под новую технологию, и теперь кирпич более дешёвого по цене и лучшего качества поступит только после Нового Года – надо спросить в плановом отделе: почему при таком затоваривании складской территории материал, согласно заказа, до сих пор не поступил на фирму «Строительная инициатива»? Может бумаги затерялись в конторских «главбухах»? Непорядок!
В пустынном помещении администрации завода стояла обеденная тишина, хотя был самый разгар рабочего дня. Только в плановом отделе кто-то резко разговаривал по телефону, нажимая на слово – «оплатить!».
Там на Кирилла посмотрели, как на зачумлённого алкогольной несдержанностью:
– Мущина, – сказала ему престарелая кокетка с густой помадой на скуповатых губах, – мущина, вы что, с печи обжига свалились? Мы сидим второй квартал без зарплаты! В отделе маркетинга все ушли в неоплаченный отпуск. Реализации никакой, один бартер! Вот и меняем шило на мыло, кирпич – на что придётся! Вчера партию галош полученных по бартеру отправили в Киргизию. Ждём перевода на оплату мазута для печей. Вам по безналичному расчёту хоть сейчас отгрузим, а за наличные – весь завод берите с потрохами! Всё шутите! Дама обидчиво поджала губы и отвернулась к засиженному летним летучим народцем окну.
На громкий разговор в дверь заглянул сам директор:
– Какие проблемы? – спросил он у растерявшегося Назарова.
Тот объяснил ему цель своего вояжа к ним на завод:
– Кирпич нужен до зарезу! Стройка стоит! Заявку на отгрузку подали ещё три месяца назад. И счёт оплатили. А стройматериал не получен…
– Какой счёт? От кого? – выговорил директор с заметной одышкой, уплотнённого жизнью человека. – Зоя Алексеевна, посмотрите бумаги!
– А чего смотреть? К нам никакой заявки от «Строительной инициативы» не поступало. Если бы заявка была, мы бы ещё сами за свой счёт кирпич отгрузили. Нет никакой заявки, и поступления денег нет! Директор вопросительно посмотрел на Кирилла, но взгляд его встретил только спину незадачливого заказчика.
Всё стало на свои места! Абсолютно всё! Полный абзац! Карамба играет в опасную игру с народом. Прокуратура разберется, в чём состоит успех бизнеса мошенника-депутата!
Но, вспомнив про нашу незлобивую, нелюбопытную прокуратуру и про депутатское кресло бывшего цыганка, Кирилл Назаров впал в угрюмое беспокойство: он, как исполнительный директор, должен полностью отвечать за финансовую часть своей строительной конторы. Попробуй, объясни, проявившей вдруг пристальный интерес тамбовской прокуратуре к его личности.
А, что этот интерес к нему будет пристальный, он знал точно.
Шитов, тот не вызовет у правовых органов никаких вопросов: депутат, человек государственный, занятый по-горло, ну, не усмотрел за своим алчным исполнительным директором. Понадеялся…
Во бля, вляпался! Бежать, если повезёт, из этой конторы на просторы Родины! Бежать!
Как в таких случаях расправляются с «вице-председателями» подобных контор, Кирилл Семенович знал не понаслышке.
Судебные тяжбы не давали результатов только тогда, когда под расследование попадал человек с денежным мешком в зубах. Тогда – всё! Тогда применялась безответственная статья, нецелевого использования финансов: фирма объявлялась банкротом, и государство в лице внешнего управляющего за счёт бюджета вытягивало предприятие в рабочий режим.
И всё снова шло по кругу.
У Назарова Кирилла Семеновича руки не были смазаны мёдом, деньги к ладоням не прилипали. Физиология такая, особая…
Что с него взять – «совок», однако!
Из новой личностной формации советского человека надо вытравлять по капле. Тот, запах наживы на дух не принимает. Нос воротит, гад! Всё высокое ему подавай! А выше головы не поднимешься! Все через анальное отверстие испражняются, а ему, совку, лирику подавай!
«Засудят! Наверняка, засудят!» – паниковал Назаров, возвращаясь на старом, разболтанном русскими дорогами, автобусе.
До Тамбова прямого рейса не было. Только опять через Воронеж. Хороший город, чистый, зелени много, воздуха много.
Оглядывается Кирилл на дома высотные, на улицы широкие, на людей спешащих по делам своим, вздыхает от зависти. Тамбов – тоже хорош, – уютный, по-сельски обжитый, но размах не тот, не городской…
До его автобуса на Тамбов, оставалось ещё около трёх часов, и Кирилл от вокзала повернул на гулкий Московский проспект совершенно бесцельно, только чтобы размять от долгого сидения ноги.
Невзначай очутился возле магазина «Пиранья», где под стеклом витрин и на стенах находилось бесчисленное рыбацкое «счастье». Для успешной рыбалки здесь было всё: от махоньких проволочных крючочков до современных эхолотов, для определения удачливых мест рыбного царства, и спутниковых навигаторов – «не скроешься от нас, – мы – Глонас».
Назад: Глава вторая
Дальше: Глава четвёртая