Глава вторая
1
Самолётик явно не пассажирского назначения, задрав хвост, бойко подбежал к группке людей сидящих возле взлётной полосы на коробках и мешках с инструментом.
Лётчик, молодой щекастый парень лет двадцати пяти, невысокого роста, шариком скатился с алюминиевой стремянки, выкинутой им из чрева этого зелёного насекомого, обутого в тугую дутую резину.
– От винта! – дурачась, скомандовал он, рубанув ладонью у правого плеча воздух, как бы отдавая честь. – За-гружай!
Ребята, лениво посмотрев на него, такого бодрячка, медленно потянулись за куревом.
Бегая через десять-пятнадцать минут в аэропортовский буфет, они уже достаточно приняли на грудь, чтобы философски относиться к происходящему: «Ты, работа, нас не бойся, мы тебя не тронем!»
Да, действительно, как говаривал в таких случаях бригадир этой волонтёрской команды Лафа, – работа не Алитет, в горы не уйдёт.
Откуда знал этот постоянный обитатель всевозможных строек про литературного героя, чукчу, который, обидевшись на советскую власть, ушёл в горы.
Повесть эта была в ходу в эпоху сталинского социализма, а Николай Подковыров по кличке Лафа, имел за плечами всего-то около сорока лет и несколько судимостей.
Наверное, прав старый уголовник Сова, не школа воспитывает человека, а тюрьма.
«Алитет уходит в горы» – по всей видимости, единственная книга, которую за свою весёлую жизнь прочитал Сергей Подковыров, и она ему, книга эта, так глубоко вспахала мозговые извилины, что превратилась в поговорку бывалых шабашников.
Монтажник Лафа прошедшел все громкие стройки коммунизма, начиная от Курской Магнитки и кончая Байкало-Амурской магистралью. В четырнадцать лет он убежал из дома, исколесил полстраны и даже успел побывать на Братской ГЭС, где всё лето околачивался «на подхвате» у строителей.
Его родители, вероятно, не были обременены слишком сильной любовью к сыну, потому что, озабоченные похмельными головоломками, они хватились чада только осенью, когда из школы пришла училка узнать – почему Коля Подковыров (кличку «Лафа» он получил позже, когда заматерел) вторую неделю с начала занятий не посещает школу, класс волнуется, просит выяснить – что с мальчиком?
На вопрос учительницы родители испугано переглянулись и почему-то оба враз полезли под кровать, но там, кроме пыльных пустых бутылок да мятой бумаги, никакого Коли не было.
На следующий день до них дошло, что пропал сын, и они обратились в милицию, которая их хорошо знала.
Таким образом, Серёжа Подковыров до следующего лета снова вернулся в родное гнездо и в лоно школы, не обремененный ностальгическими чувствами, но обогащенный опытом первых переселенцев, пилигримов от комсомола.
Правда, несмотря на высокую идейную убеждённость, будущий бригадир монтажников Лафа там же сподобился и к выпивке, не частой, но вполне регулярной, хотя спиртное на Великих стройках всегда было в большом дефиците.
Кое-как перекантовавшись в школе, он к радости учителей и родителей, подался в ПТУ приобретать специальность монтажника. Тем самым доказав своё возмужание и преданность первому увлечению.
Выбор профессии, как выбор невесты, иной переберёт всё, что есть под рукой, а своё место так и не найдёт, а иной, как глянет – сразу втюрится на всю жизнь, хоть тяжело, а не бросишь, как чемодан в дороге – жалко!
Лафа, стрельнув у Кирилла сигарету, сразу же угадал его паническое состояние, в котором тот пребывал после знакомства со своей бригадой:
– Не ссы, мастак, – подбодрил он своего начальника, – закон-тайга! У меня там родни по всем берлогам, по гостям пойдём – подметки сгорят!
Этот великовозрастный подросток, Лафа, напросился у Савенкова в командировку, сорвав тем самым пятую по счёту свадьбу, да не чужую, а свою. Убежал всё-таки! Не дал себя охомутать семейными путами, и теперь – вот он здесь, на взлётной полосе, правая рука прораба!
Несмотря на обильную выпивку – а какой монтажник не пьёт? – Лафа у ребят пользовался авторитетом. Разгадывать ребусы проектов и чертежей для него одно удовольствие. Лафа, как всякий русский человек, в деле был сноровист, пока трезв, но стоило ему выпить самую малость, то сразу – «Ты, работа, постои, а мы лежать будем!».
Бесконечные байки о любовных похождениях, да ещё с картинками, уводили его в дали неоглядные.
Наказывать его, было себе дороже. Погонять – то же самое!
Протрезвев, он всегда навёрстывал упущенное, безропотно оставаясь на сверхурочные работы.
Он всегда находил объективные причины длинных, в затяжку, «перекуров». Оправдываясь плохой организацией труда со стороны начальства, что, по правде сказать, до недавнего времени постоянно имело место на любом производстве. Это та самая бездна, куда рухнуло в одночасье всё наше социалистическое хозяйство.
Наконец-то всю страну на этот раз подвело всегдашнее русское «авось».
2
Грузились в самолёт нехотя, исподволь.
Был канун Рождества. Морозный ветер, сдувая с обочины снег, как наждаком шлифовал бетонированную взлётную полосу.
Молодой пилот, несколько смутившись за свой «комсомольский» порыв, трезво оценил эту «шарашкину контору» и, похлопав по карманам своей синей лётной куртки с крылышками на правом рукаве, достал сигарету и тоже закурил, присел на дощатый ящик с оборудованием, отыскивая глазами в этом сброде старшего.
Назаров, хоть и был назначен производителем предстоящих работ, но ничем не отличался от своих подопечных. Он и всегда старался не выделяться, пройдя сам в ранней юности крутую рабочую выучку. Вот и сейчас: те же стёганые мешковатые штаны с отвислым задом, шитые ещё по выкройкам первых пятилеток, негнущаяся фанера валенок, брезентовая куртка поверх телогрейки да серый вязаный подшлемник на голове.
Одежда не отличалась от обычной зековской, но была самой подходящей для северных мест, особенно где – закон-Тайга.
«Может быть, так много лагерей на Северах потому, что лагерная одежда самая подходящая для этих мест, а, может, сами места эти глухие и ледяные под такую одежду», – заметив ищущий взгляд летчика, иронизировал про себя Назаров, топча большими валенками снег.
Лётчик молча пожал его протянутую ладонь, с недоумением взглянув на Кирилла, и продолжил шарить глазами по взлётной площадке.
Назаров, прикурив от его сигареты, представился, и «летун» по-мальчишески заспешил, говоря, что время не ждёт, надо быстрее загружаться, погода начинает портиться, в график полёта надо уложиться и, – побыстрее.
Ну, что ж, коли есть график. Тогда другое дело… Тогда конечно… Уложимся. И ребята стали подтягивать свои манатки к самолёту.
Лётчик, обрадовано взлетев с фанеры ящика, тут же оказался внутри воздушной машины.
Кирилл – за ним, кивнув своему бригадиру и ещё одному оболтусу следовать в самолёт – надо принимать и складировать груз. Ребята, к удивлению Назарова быстро справились со столь привычным делом, правда, пришлось повозиться со сварочным оборудованием. Трансформатор – вещь необыкновенно тяжёлая из-за своих магнитопроводящих пластин и обмоток – никак не хотел втискиваться в люк и придавил одному зазевавшемуся рабочему палец.
Закрутившись волчком, монтажник, матерился по-чёрному, отрясая руку, с которой скатывались на снег красные рябиновые ягодки.
Лафа толкнул его головой в сугроб, чтобы тот немного поостыл.
Из-за нерасторопности этого «самоделкина» пришлось снова перекантовывать по хлипкой лестнице эту двухсоткилограммовую «дуру».
Второй пилот, неожиданно вынырнувший из кабины самолёта, оказался вовсе не вторым пилотом, а, судя по нашивкам, первым. Подойдя к сваленному в кучу монтажному хозяйству, он, строго взглянув на своего молодого напарника, жёстким и властным голосом приказал всё выгружать обратно на снег.
К удивлению Назарова ребята, правда, рассыпая отборный мат, стали вытаскивать на взлётную полосу всё, что было загружено, включая и тот проклятый трансформатор.
Командир, сразу определив в Назарове старшего группы, стал дотошно объяснять центровку машины в полёте, рассказывать о равномерном распределении массы и надёжном закреплении каждого груза отдельно.
Теперь первым закрепили специальной лентой за скобы на фюзеляже всё тот же трансформатор, чтобы он оказался в хвостовой части, затем стали также обвязывать по одному и многочисленные ящики.
Задраив входной люк, лётчики предупредили перелётных монтажников, чтобы все пристегнулись к дюралевым креслам и никаких хождений во время взлёта. Предупредили, что курить в полёте также нельзя.
Старшой ещё раз внимательно всё осмотрел, потрогал крепёж, и оба лётчика скрылись в кабине.
Раскручивая винты, взревели двигатели, задрожал корпус самолёта, побежала освобождённая от снега лента бетонки, мелькнуло внизу какое-то строение, и появилась глухота в ушах.
Самолёт быстро набирал высоту.
Вынырнув из-за облачной пелены, неожиданное по-летнему яркое солнце брызнуло в салон, и самолёт, как бы нежась в его лучах, завис на месте. Он висел в небесном бескрайнем пространстве, бешено лопатя синеву неба сверкающими винтами. Под крылом ослепительно белели сугробы густой облачности, над головой высасывающая зрачки непривычная синева неба.
Ах, Есенин, Есенин! «…Только синь сосёт глаза»…
Самолёт держал путь из Тамбова строго на восток, в Сибирь, в далёкий таёжный посёлок с названием ничего не говорящим слуху русского человека – Мамырь. Вернее, самолёт летел до Братска, ну а там бригаду должны были встретить люди ещё одного маклера, подельника Совы, по кличке Мамай.
Кирилл за время работы так и не узнал его настоящее имя. Все называли его Мамай да Мамай.
Вот какие товарищи по баланде были у тамбовского депутата городской думы Савенкова Григория Матвеевича, Гоши Совы!
Внедрение импортной технологии в производство продиктовала Мамаю сама жизнь. Открылись все порубежные ворота. Бери, сколько проглотишь, и неси! Такой клич бросил Президент в жаждущую толпу своих прихлебателей. И… – понесли!
Китай под боком, он покупает всё, вплоть до древесной коры. Грандиозная стройка века!
У китайцев спрос на цементно-стружечную плиту был бешеным. Платили хорошие деньги, и не юанями, а полноценным долларом. Вот тогда и решил Мамай кинуть Сову – до Тамбова тысячи и тысячи километров, а Китай вот он, на огородах!
3
…Летели, как пешком шли.
Кирилл оглянулся по сторонам. Ребята с любопытством посматривали в круглые, как очко, иллюминаторы, о чем-то сквозь рёв моторов кричали.
Все были возбуждены и подвижны.
В салоне самолёта обшарпанные пластиковые панели местами были отодраны, обнажая тонкий металл фюзеляжа. Казалось, ткни пальцем – и попадёшь в небо. Было видно, что эту «сивку» укатали крутые горки.
Воздушный грузовичок дрожал всем корпусом и вибрировал так, что казалось, вот-вот оборвутся все болты и заклёпки, и люди высыпятся из его чрева, как семечки из горсти. Но время шло, дюраль вибрировала, самолёт, хоть и медленно, но передвигался по небесным колдобинам и люди оставались на своих местах.
Успокаивало ещё и то, что лётчики тоже не имели парашютов. Поэтому они изо всех сил будут стремиться дотянуть самолёт до места назначения. Обнадёженный этой мыслью, Кирилл начал было подрёмывать, согреваясь от тёплой воздушной струи под ногами, как его толкнули с армейской бесцеремонностью.
– Прими, начальник! – Перед носом щерился Лафа, подсовывая под руку наполненный до краёв стакан водки.
Впереди было ещё часов семь-восемь полёта, почему бы и не расслабиться, коль попал в такое стадо, и Кирилл перехватил плескавший ему на колени стакан.
Ребята тоже зашевелились, перебирая содержимое своих сумок. Слов не разобрать, одни жесты, как в немом кино.
Водка была ледяной и безвкусной. Выпить целый гранёный стакан – много. Но, с другой стороны, кто будет за тобой допивать? Вылить под ноги – немыслимо. Побьют. И Кирилл с короткой передышкой, влил в себя содержимое до конца.
Не успел даже от знобкости передёрнуть плечами, как бригадир ему уже услужливо протягивал хорошо пропеченную куриную ляжку. Невеста Сергея Подковырова сопроводила своего женишка основательно.
– Жена-баба в дорогу собирала, – уловив взгляд Кирилла, лыбился Лафа. – Привязчивая – страсть! Пришлось поклясться, что как только прибуду из командировки, так и под венец, – лукаво подмигнул он понятливому прорабу.
От нашего стола – вашему столу!
Назаров распоясал свою дорожную сумку, вытащил оттуда любимую монахами Соловецкого монастыря и покойным писателем Солоухиным перцово-чесночную настойку собственного приготовления, комок фольги, в котором был запечён обвалянный в красном перце свиной окорочек, пару солёных огурчиков, а хлеб – добавил Лафа.
Так что хорошо сидеть можно было долго.
Грести против течения было бесполезно, и они поплыли…
Ныряя и выныривая, Кирилл незаметно погружался в омут, в то время как их самолёт входил в ночь.
Его орава, свесившись с сидений, пристёгнутая страховочными ремнями спала обвальным сном.
Привыкший к шуму винтов Кирилл уже не замечал рёва моторов, только равномерный убаюкивающий звук. Страшно захотелось покурить. Его сегодняшний напарник по выпивке, привалившись к плечу, тоже похрапывал.
Что оставалось делать? Он закрыл глаза и закачался в сладкой дрёме.
Из состояния забытья Кирилла вывело странное чувство, словно кто-то суёт ему в нос воняющую табаком тряпку. Он, махнув возле носа рукой, открыл глаза. Перед ним никого не было.
При всём неудобстве для пассажирских перелётов, самолёт всё же был оборудован одной точкой, без которой восемь часов перелёта человеку было бы трудно перенести. И вот та самая точка располагалась за лёгкой дюралевой перегородкой, как раз рядом с креслом, в котором, блаженно вытянув ноги, дремал Кирилл.
Грузовые перевозки сопровождали обычно мужчины, поэтому дверь в санузел отсутствовала, и овальный проём служил входом в столь необходимое место.
Судя по тому, что Назарову никто не отдавил ноги, его команда до этой точки ещё не созрела.
Кирилл повернул голову к переходному лючку и с ужасом увидел, как из-за перегородки, ломаясь в дверном проёме, тянется по потолку голубая струйка дыма. Выкрикнув что-то нечленораздельное, он в два прыжка очутился возле кабины лётчиков и забарабанил в дверь, которая тут же пружинисто распахнулась, опрокинув Кирилла на спину.
Быстро вскочив, он просунулся в тесноту кабины пилотов. Там стоял умиротворяющий голубоватый полумрак от подсветки приборов, а в окнах – чёрная стена ночи.
Уму непостижимо, куда они могут загреметь в этой всепоглощающей космической бездне!
С левой стороны от Кирилла, свесив на грудь голову, мирно спал первый пилот, а его молодой напарник, тоже отпустив полукруг штурвала, копался отвёрткой в какой-то коробочке, зажав её между колен.
Никем не управляемый штурвал легонько вздрагивал, чуть поворачиваясь из стороны в сторону.
Самолёт шёл на автопилоте.
Может быть, потому что машина была старая, приборы безопасности не среагировали на пожар в хвостовой части самолёта или этот молодой парень просто-напросто пропустил сигнал из-за своей неопытности, пока спал его старший пилот, но паники в кабине не было.
Назаров, размахивая руками, стал кричать, что самолёт горит и надо что-то делать. Но из-за гула двигателей и наушников на пилотах никто не услышал его слов.
Молодой пилот, глядя на встревоженный вид ворвавшегося в кабину Кирилла, быстро выпростался из кресла, сдёрнув наушники.
Назаров показал ему рукой в хвостовую часть самолёта, где через проём в перегородке, теперь уже клубами прокатывался в салон едкий, смешанный с какой-то гадостью, дым.
Лицо пилота мгновенно побелело, и он кинулся туда, в дымное, вонючее чрево.
Монтажники-перелётчики, не чувствуя никакой опасности, спали тяжёлым, глухим сном в алкогольном дурмане.
Моторы ревели всё так же спокойно и ровно с полным равнодушием к тому, что может произойти с людьми.
Кирилл бросился вслед за пилотом, мысленно прощаясь со всеми, кого любил на этом свете.
Споткнувшись о ящик с инструментом, который был рядом с его креслом, он боковым зрением увидел, что кресло, где спал его бригадир, теперь пустовало.
Здесь надо отметить, что при всей недисциплинированности и беспечном разгильдяйстве монтажников, эти ребята понимали, что и они тоже смертны, и не надо всуе искушать судьбу. Сидя на бочке с порохом, ни один курильщик не сделает затяжки, даже если он и не курил неделю, поэтому при погрузке, пропустив мимо ушей совет старшего пилота, Назаров не стал отбирать у них сигареты, коль они побожились продержаться без курева до конца перелёта.
Всем было ясно, что чем чёрт не шутит, когда Бог спит…
Сунувшись в дверной проём вслед за лётчиком, Кирилл остановился ошарашенный увиденным: на полу лежал, обморочно откинувшись «Мустафа» – ещё одна перелётная птица Великих Строек Коммунизма, так и не свивший своего гнезда. Переломанный то ли в драке, то ли вследствие производственной травмы нос на широком и плоском лице с двустволкой ноздрей и принёс ему это прозвище.
В отделе кадров он числился как Мухамадиев Егор Талович, самый старый из бригады. Ему было уже за пятьдесят. Маленького роста, полурусский, полумонгол он весь был коряв и растрёпан, как перекати-поле – без руля и без ветрил.
Тот, кто работал на стройках, знают, что там прозвища и клички являются обычным делом; на них по привычке откликаются, не обижаясь и не вдаваясь в этимологию слова.
Прозвище, как штамп в паспорте – раз и навсегда!
Вот и здесь в перелётной бригаде монтажников были «Коммунист», «Мустафа», «Валет», «Лафа». Был даже один прозванный за свой скандальный характер почему-то «Декабристом».
Так вот – Мустафа лежал барином, раскинув руки, стращая всех перебитым носом.
Сбоку, морщась и крутя в разные стороны головой, стоял пилот, показывая пальцем, куда следует поливать. Лафа, держа наперевес двумя пальцами свой природный шланг, пускал струю на дымящуюся мотню стёганых брюк, которая находилась где-то между колен Мустафы. Мотня почти вся выгорела, и теперь в этом месте чернела опалённая по краям дыра. Несмотря на то, что бригадир добросовестно опорожнил мочевой пузырь, заливая вату, она ещё дымилась изнутри, выпуская едкие испарения.
Теперь за дело взялся и пилот.
После, притоптав ногами края, чтобы они не парили, Кирилл со своим бригадиром волоком втащили Мустафу в салон, где было заметно теплее.
Не простывать же мужику возле туалетной дыры!
Мустафа, то ли отравился дымом, то ли перепил, но на все старания привести его в чувство, никак не реагировал, только сладко посапывал дырявым носом.
На возню и разговоры зашевелились монтажники, протирая глаза. Выпитый перед сном алкоголь никак не прибавлял жизнерадостности – кто тихо матерился потряхивая головой, а кто небезуспешно рылся в своих тормозках.
Самолёт всё так же висел над бездной, перемалывая лопастями пропеллеров глухую ночь.
После всего, что минуту назад пришлось пережить Кириллу, у него не осталось сил, чтобы пнуть Мустафу. «Вот скотина!» – только и проговорил он, опустившись на своё кресло.
Лафа достал термос, отвинтил крышку и протянул Кириллу чёрный, дегтярной густоты чай. Раскаленный алюминиевый стаканчик от термоса обжигал пальцы, и Назаров быстрыми, короткими глотками втягивал в себя вяжущий рот чифир, напиток весьма популярный среди монтажников. Во рту было такое ощущение, словно он пожевал наждачную бумагу, но в голове сумерки прояснялись.
Мустафа всё так же лежал у них в ногах, раскинувшись на ледяном дюралевом полу, как на перине.
Кирилл уставился в иллюминатор, рассматривая под крылом чёрную бездну. Там, внизу, как будто бы пробежали красные искорки раздуваемого ветром костра. А вот и сам костёр. Вернее кострище, полыхающее огнями города.
Самолёт стал всё больше и больше заваливаться на бок, двигатели закашляли, выбрасывая под крыло пульсирующие красные сполохи. Кто-то из монтажников, рыча по звериному, опорожнил желудок прямо на гофру пола. Резко запахло отработанным алкоголем.
У Кирилла под ложечкой тоже ожила, завозилась, заторкалась юркая мышка, норовя вышмыгнуть наружу. Он закрыл глаза, прижав зубами эту поганую сущность. Машину стало переваливать на другую сторону, и его потащило с кресла куда-то вверх, как будто он выныривал из омутной глубины. Вцепившись в поручни кресла, чтобы не улететь к потолку, Кирилл открыл глаза. В окнах оранжевым светом пылал снег, самолёт уже скользил по взлётной полосе.
Мышь снова юркнула в желудок и там растворилась.
Лётчики приземлили машину на промежуточном аэродроме для дозаправки топливом.
Старший пилот, выйдя из кабины, нехорошим взглядом окинул своих пассажиров, открыл входной люк, опустил стремянку и кивком головы приказал всем вымётываться наружу.
На аэродроме порывистый ветер морозным крошевом кидался в лицо.
При заправке топливом никому внутри самолёта оставаться нельзя, и ребята волоком вытащили Мустафу на улицу, прислонив его к высокому сугробу возле взлётной полосы. Мустафа так и остался стоять, раскорячившись, бессмысленно елозя руками по крупинчатому грязному снегу, наметённому уборочными машинами.
Застарелый пьяница медленно приходил в себя.
Из дыры в мотне цвели незабудки трикотажных подштанников. Обгоревшие края ватных брюк на морозе уже засахарились, но всё ещё испускали едкий пар.
Мустафа тогда в самолёте, выйдя по малой нужде, решил потаясь разок-другой курнуть. Присев возле толчка на корточки, он после первой затяжки не справился с бродившим в мозгу алкоголем и вошёл в полный штопор. А курил этот монгол исключительно моршанский табак, который горит долго, как торф. Вата брюк тлеет тоже медленно, отчего и получился такой конфуз.
Мустафа, отвалившись от сугроба, ещё не понимая в чём дело, засучил ногами, хватаясь нечистой пятернёй за промежность. Зауральский мороз быстренько дотянулся до его самого чувствительного места. Выпучив азиатские голубые белки глаз, он вопросительно смотрел на своих товарищей.
Лафа, медленно подойдя, стащил с его головы ушанку, оставив ему один подшлемник, затем, повертев в руках шапку, примащиваясь, засунул её в прореху на мотне, потом весело гыкнув, толкнул Мустафу головой в снег.
Мустафа, как нашкодивший котёнок, только отфыркивался, нечленораздельно матерясь.
Тем временем к самолёту, тяжело урча, в жёлтом свете фонарей подползла огромная цистерна на колёсах и, невесть откуда выскочившие люди, забегали, засуетились, подтягивая под брюхо крылатой машины длинный тонкий шланг.
Заправка длилась бесконечно долго. Ухватистый мороз с наглой бесцеремонностью старался залезть, куда не надо. Монтажники гнали местного старожила похлопыванием рукавиц и забористым матом.
Даже нелепый вид Мустафы, своего товарища, не вызывал обычного подначивания и смеха, только хрустел задубелый снег под ногами, урчала цистерна с горючим да пронизывающий на аэродромной пустоши ветер, который никак не мог найти себе другую забаву, чем эти зачумлённые алкоголем и долгим перелётом люди.
Но вот цистерна стала пятиться назад, что-то крикнули лётчики, и ребята, сорвавшись с места, кубарем, толкая друг дружку, вкатились в самолёт.
Дело было далеко за полночь, и в сравнительном тепле этого летающего грузовичка Кирилл быстро заснул убаюканный лёгким покачиванием при наборе высоты.
Снилось что-то тяжёлое, липкое и непристойное. Не хватало воздуха. Кирилл глубоко вздохнул, как будто только что вынырнул из глубины затхлого водоёма. В иллюминаторах ослепительно сияло солнце. Можно было подумать, что они летели не в край вечной мерзлоты, а куда-нибудь в Шри-Ланку или в Африку. На щеке, обращённой к солнцу, ощущалось его жгучее прикосновение. Небо было светло фиолетовым и холодным, словно в родниковой воде развели чернила. Далеко внизу расстилалась тайга с большими и частыми проплешинами вырубок. И здесь человек основательно приложил свою руку, алчную и жадную до дармовых природных богатств.
Самолёт, качнув крылом, стал заваливаться-заваливаться, и вот уже внизу показалась исходящая паром, вспоротая турбинами Ангара, знаменитая Братская ГЭС, где мальчишкой впитывал в себя законы рабочей жизни бригадир Лафа. Всегда шумный и развязный, он теперь сосредоточено приник к стеклу, что-то выискивая в белой пустоши. Со стороны было видно, как стало серьёзным и жёстким его лицо со слегка подрагивающим веком.
Не одну мальчишескую жизнь перепахали видать комсомольские стройки.
Это только в конъектурном запале «под крылом самолёта о чём-то поёт зелёное море тайги», а в тайге, как известно, хозяин волк – животное хищное и злобное. Норовящее перегрызть горло слабому и беспомощному.
Видать нелегко приходилось Серёже Подковырову в свои четырнадцать лет постигать науку выживания в экстремальных условиях: «Боевые Стройки» – это не полигоны для бойскаутов, играющих в трудности, а реальная жизнь под крики «Бойся!».
Кирилл Назаров, ныне инженер, сам проходил эту школу, увёртываясь от камнепада…
Самолёт, как с горки заскользил-заскользил вниз, проглиссировал над бетонной полосой, затем, коснувшись земли, сделал короткую пробежку и остановился, как врытый.
Братск – город отмороженный. В январе сорок-пятьдесят градусов ледяного колотуна для него явление обыкновенное – живёт, работает, рожает детей, как любой город в России, несмотря ни на что.
Гвардия Кирилла Назарова вывалилась из брюха самолёта, как заячьи орешки.
Щурясь от нестерпимо яркого солнца, они, притоптывая, разминали затёкшие за время перелёта ноги.
Вопреки ожиданию их никто не встречал, и они налегке, потрясая рюкзачками, ринулись в здание аэропорта – в тепло и в человеческий уют.
Предупредив своих подопечных, чтобы не разбредались по углам, Кирилл зашёл в диспетчерскую, где и выяснил, что никакого транспорта за ними никто не присылал, и они не могут сказать – что делать с прибывшими монтажниками. Но один из них, полный мужик с монгольскими усиками, наверное якут, сказал, – что через станцию Мамырь из Братска ходит электричка, и часика через три-четыре они как раз могут быть на месте, если поторопиться, от станции до самого посёлка всего-то километра два-три – рукой подать, но к ночи идти через тайгу он не советовал бы.
Куда шарахаться, не зная дороги, в такой лютый морозняк да с грузом в полтонны при себе?!
Ничего не ответив якуту, Назаров пожал плечами и пошёл проводить с ребятами маленькую летучку – собрание на тему: «Иди туда не знаю куда… Принеси то, не знаю что…»
Его мобильные хлопцы уже начали обживаться в просторном и светлом здании аэропорта. Прямо на бетонном полу, расстелив кое-какую бумагу, они беззаботно предавались ещё не оскудевшему празднику.
Если сегодня не выпить, то когда ещё? Любимая поговорка хорошо ложилась на язык: «Не откладывай пьянку на завтра, а е…. на старость!».
На озабоченный вид прораба обратил внимание только бригадир. Узнав о проблемах, он шумно вздохнул и потянул Кирилла за рукав к общему застолью.
Опохмелка, конечно, дело хорошее, но на прорабе висела ответственность за людей, за работу, которая поможет ему обрести былую жизненную прочность, потому то и отказался от застолья их начальник, тем самым несказанно удивив и огорошив рабочий класс.
Ребята только с недоумением поглядывали в его сторону, прихлёбывая из пластиковых стаканчиков и шумно работая челюстями.
«Во, – чудак!» – было написано на лицах.
Откуда-то сбочку суетливо возник ещё один доброхот из бригады, Мишка Ермолаев по прозвищу «Коммунист», хотя коммунистом никогда не числился.
– Вмажь, начальник! Пьяного Бог бережёт! – успев принять «на грудь», бестолково затараторил он. – Дорогу загрунтовать надо, начальник!
Какой он к чёрту начальник, когда не сумел обеспечить нормальные условия своим людям!
Кирилл, недовольно отмахнувшись от словоохотливого пьянчужки, пошёл искать начальника аэропорта, чтобы выяснить вопрос с выгрузкой оборудования из самолёта.
Но ему навстречу уже спешил какой-то человек в стандартной форме гражданской авиации, что-то говоря на ходу и показывая рукой в сторону взлётной полосы.
Оглянувшись, Назаров увидел, как их самолёт, почти касаясь крылом высоченного сугроба возле здания аэропорта, подруливает прямо к выметенной начисто бетонной площадке.
Подбежавший авиатор сказал, что надо срочно освобождать борт номер пятьсот тридцать пять, так как он через полчаса улетает в аэропорт приписки. «Здесь штрафом не отделаешься! Под суд пойдёшь!» – И, погрозив пальцем перед лицом Кирилла, убежал так же быстро, как и появился.
Монтажникам такое сообщение, несмотря на выпитое, не прибавило энтузиазма.
Разомлевшие и хорошо опохмелённые, они уже лежали вповалку возле большой батареи отопления, лениво перекидываясь обычными, ничего не значащими матерками.
В дальнем углу среди порожних ящиков и какого-то бытового хлама сидел, закутавшись в старую, пыльную ковровую дорожку, Мустафа. Рядом на батарее отопления были развешены его ватные штаны, которые слегка парили.
Чтобы не отравлять атмосферу почти пустого зала этими испарениями, ребята перегнали Мустафу сюда, в самый закуток.
Он сидел молча, по-совиному крутя головой, и беспричинно щерясь.
«Ну, что за люди! На месте Мустафы плакать надо, а он сидит и весело щерится. Запасных ватных брюк нет, так что ему обеспечено на весь срок командировки незаменимое место в теплушке, а не звенеть мудями на морозе. Наверное, поэтому Мустафе сегодня так весело. Тьфу, зараза!» – плюнул в его сторону Кирилл и с несвойственной ему злостью выругался.
– Мустафа, он и есть Мустафа! Чего с него взять-то? – поддержал Кирилла кто-то из ребят. – Ему всё равно яйца без надобности.
Бригадир по кличке «Лафа» приложил некоторые усилия к подъёму бригады, попинал кое-кого ногами, и все, кроме Мустафы, отправились на разгрузку самолёта.
Минут через пятнадцать мешки и коробки были уже на снегу, и самолёт, ревя двигателями, медленно развернулся и пополз в дальний конец поля.
Нужно было что-то делать со всеми этими узлами и ящиками.
Ребята, потоптавшись на месте, молча покатили сварочный агрегат прямо в здание аэропорта. Туда же закидали ящики с инструментом и монтажными приспособлениями на все случаи жизни.
Посовещавшись с бригадой, Назаров решил оставить здесь сторожить оборудование самого никчёмного, то есть Мустафу, а самим отправиться электричкой до неведомой станции Мамырь и вежливо посмотреть в глаза тому человеку, который заставил их торчать без уведомления в чужих краях, у чёрта на куличка. Так бы и сказал – не нужны, мол; они бы с радостью с этим же бортом за номером пятьсот тридцать пять вернулись бы восвояси. Всё равно полёт был уже оплачен. Но, потом, выкурив ещё по сигарете, они в другой раз решили, что добраться до леспромхоза сегодня им никак не удастся – день короток, как дамские трусики, а ночью – кого высвистывать в глухой тайге?
Было сказано: «Там встретят!». Вот и встречают гостей дорогих…
Но все печали и сомнения были утолены.
Не успел Назаров под невесёлые мысли, привалившись к батарее отопления, вздремнуть, как перед ним вырос человек в больших серого цвета валенках и в чёрном полушубке кустарной выделки.
Человек приветливо улыбался, показывая рукавицей в сторону окна, где стоял окутанный белым паром от выхлопных газов небольшой автобус японского производства с большими чёрными иероглифами по борту.
Нищему собраться – только подпоясаться!
Ребята вмиг, повскакав, завозились возле своего груза и, хлопая туда-сюда дверьми, вызывая недовольство работников аэропорта, в момент загрузились.
Шофёр уже выжал сцепление, как кто-то вспомнил про Мустафу, и вот он уже под хохот ребят, зажимая обеими горстями мотню на брюках, повалился в услужливо открытую дверь.
Знай наших!
Поехали!
4
По обе стороны дороги за высоченными сугробами лежала изуродованная человеком тайга-матушка.
По крайней мере, Кириллу Назарову так показалось, когда он увидел вывороченные трелёвочной техникой, изломанные, перекореженные и брошенные гигантские стволы деревьев по обочинам. Попадались и частые вырубки, и тогда тайга отступала, открывая большие проплешины в глухом массиве.
Было видно, что отсюда ушёл хозяин, и теперь здесь никому и не до чего нет дела – побыстрее ухватить и отбежать. Ухватить и отбежать! Шакальи повадки новой формации.
Автобус шёл ровно, мощный двигатель обдувал шумных пассажиров тёплыми струями воздуха. Можно было подумать, что здесь не самое чрево Сибири, за тысячи километров от дома, а родные тамбовские края в самое жаркое время.
Ехали, ехали – и день как-то стал съёживаться, тускнеть. В половине четвёртого уже засмеркалось, солнце завалилось за деревья, и автобус, выбросив две полосы света, теперь мчался вперёд, как по сверкающим рельсам.
По обе стороны чёрной стеной стояла тайга, и свет мчался внутри широкого бесконечного тоннеля, выхватывая на поворотах молчаливые деревья.
Пассажиры уже стали подрёмывать, поскучнели, реже отпускались шуточки и подходящие к моменту матерки.
Но тут автобус внезапно выскочил на распахнутую освещённую улицу и остановился напротив длинного щитового здания с маленькой котельной, прислонённой к этому бараку. От котельной к помещению шли трубы одетые в чулок из стекловаты.
Рядом высокая труба дымила что есть мочи, обогревая настуженное здание.
Ну, вот и приехали! Встречай Мамырь тамбовских волков!
«Волки» оживлённо высыпали из автобуса.
Улица была пуста, только низкое чёрное небо, усыпанное сверкающими кристалликами звёзд. Такого неба на тамбовщине не увидишь, там звёзды норовят уйти всё больше в высоту, в зенит, а здесь они такие близкие, что хоть рукавицей сшибай.
Мороз уплотнил воздух, сделал его неподвижным и чистым с оптическим эффектом линзы.
Белые дымы, как заснеженные деревья, росли прямо из крыш с вершинами, уходящими туда, под самый свод, сливаясь с искрящимся туманом Млечного Пути. Огромный ковш Большой Медведицы цеплялся ручкой за остроконечный забор тайги огораживающей посёлок.
Утрамбованный ногами и колёсами снег имел твёрдость асфальта и только хрумкал пружинисто и резко.
Длинное приземистое здание перед приехавшей бригадой выхвалялось огромным крыльцом в русском стиле и громко называлось гостиницей, хотя это был всего-навсего дом для приезжих, с центральным отоплением, но без туалета. Причинное место, с оторванной дверью и с большими надолбами экскрементов перед ней, располагалось за домом, на задах, как говорят на тамбовщине.
Кстати, как убедились позже монтажники, сделать в этих местах столь необходимое и неотложное дело было не так-то просто: вначале следовало разжечь костёр, а после справлять нужду, иначе, как заметил Лафа, можно на всю жизнь остаться мудозвоном.
Все комнаты этой барачной гостиницы были заняты местными специалистами, периодически наезжавшим сюда из Братска вахтенным методом руководить делами леспромхоза. Поэтому приезжих расположили в большом, на половину здания, «красном уголке» с плакатами, фотографиями передовиков социалистического производства и другой теперь уже отжившей атрибутикой.
– Зовите меня просто, без дураков: Римма Марковна! – Объявившаяся комендантша, вернее, ватно-стёганая фигура в образе женщины, прокуренным голосом изрыгая короткие матерки, велела забирать из кладовки матрасы.
– А байки нет! – имея в виду байковые одеяла, прокашляла она.
На любой стройке можно найти такую Римму Марковну.
Пять-шесть матрасов оказались бесполезными в деле – ещё с осени подмокшие, они теперь промёрзли и коробились, как старый шифер на крыше.
Прибывшие специалисты сложили матрасы домиками возле чуть тёплых батарей, но они так и остались до утра горбатиться на дощатом некрашеном полу.
Это всё брехня, что водкой можно согреться!..
В ту ночь монтажники выпили всё, что можно только выпить, и – никакого результата!
Бригада в прямом смысле обледенела, как те неандертальцы при наступлении ледникового периода. Запертые в пещерах Европы, они просто вымерли, оборвав нить своей эволюции.
А монтажники – ничего! Поскалили зубы, разгоняя настоянным на водке крепким матом сибирскую ночь, и затихли.
«Если бы не батюшка Мороз, то неизвестно, куда повернула бы наша цивилизация», – думал с усмешкой Назаров, запаливая прямо на полу очередной агитационный листок, благо их тут было не счесть – тоже ушедшая цивилизация!
Монтажники у огня, словно клавиши перебирали, сведённые холодом пальцы грели, подбрасывая в огонь всё новые и новые листки. Но бумага, известное дело, горит быстро, и скоро было спалено всё что можно, даже почётные грамоты леспромхоза.
Замерзать бы им до утра, если бы не Мустафа. Прихватив заначенную от коллектива бутылку водки, он втихую нырнул в котельную делать удовольствие кочегару и себе.
Пока Мустафа делал себе удовольствие, горе-новосёлы медленно впадали в анабиоз.
В этот самый критический момент он и ввалился к ним раскрасневшийся, в расстегнутой до пупа телогрейке, в засаленных, но целых ватных брюках, держа под мышкой кочегара, аборигена здешних мест: то ли мальчика, то ли старичка с тёмным лицом хорошо пропеченного блина.
На груди аборигена электрическим кабелем были перепоясаны штаны, которые прожёг в самолёте неугомонный Мустафа. Мотня штанов была через край прошита медным проводом и теперь надёжно защищала от сибирского мороза, то, что в ней, то есть в мотне, обычно находиться.
Новые друзья, как говориться, махнулись не глядя, но Мустафа от этой сделки явно выиграл.
Абориген только мычал и ласково скашивал узкие глазки на Мустафу.
Окоченевшие ребята, поняв, в чём дело, ринулись в котельную, там был хоть и не Ташкент, но довольно тепло. Из топки небольшого приземистого котла, загораживая проход, торчало длинное, круглое, как телеграфный столб, полено. По мере сгорания это бревно постепенно надо было продвигать в топку – в этом была вся и хитрость.
Колоть и пилить такое бревно не надо, кончилось, прогорело одно, истопник шёл во двор за следующим бревном. И так всю зиму. Обойдётся!.. Рубить да пилить – себе дороже. У пилы две ручки, а истопник один. А колоть дрова, это ж надо топором махать!
Ни пилы не топора в кочегарке не оказалось. Ребята под бравое уханье засунули в топку для компании ещё пару брёвен, облепили со всех сторон котёл и медленно согреваясь, засыпали там, где стояли. Ночь прошла в одно мгновение.
– Музики! Музики! Давай подъём! Обвиднелось узе!
Вчерашний ангел спаситель, набравшись с Мустафой, оставил котельную на полное попечение монтажникам. Теперь печёное лицо горького пьяницы выражало крайнюю степень муки.
Сквозь запылённое окно, как через сито просеивался мучнистый белый свет.
Ворча и разминая суставы, к топке потянулись и монтажники. Там, в самом устье печи, полуприсыпанный тлеющими углями фыркал и плевался дёгтем алюминиевый покореженный, но еще довольно крепкий чайник.
Судя по всему, в нем вываривался по второму или по третьему кругу дурной чайный лист в надежде сделаться чифиром. Мустафа, уже на правах друга, прокопченного огнём и жизнью аборигена, выхватил из огня чайник и выплеснул содержимое в топку. Оттуда ударило, клубясь, жаркое и вонючее облако пара, которое в одно мгновение растаяло у самого потолка.
Абориген с ужасом смотрел на испарившееся вожделенное удовольствие, и сокрушённо хлопал себя по широким ватным бокам обгоревших штанов коричневыми ладошками.
– Ай, друган! Ай, друган! Вчера сам пил-хвалил. Зачем выбросил чифир?
– Говно твой чифир! – Мустафа протянул аборигену пустой чайник и велел набить его снегом.
Тот, догадавшись, в чём дело, заметно повеселел.
Быстро прошмыгнув в дверь, тут же скрылся в морозных клубах пара.
Лафа, по-хозяйски развязал свой солдатский вещмешок. Достал оттуда пачку индийского «со слоником» чая и положил на опрокинутый кверху дном фанерный ящик, служивший кочегару обеденным столом.
Абориген уже стоял рядом, перекидывая с руки на руку набитый доверху крупитчатым снегом чайник. Лафа взял у него из нетерпеливых рук эту видавшую виды посудину и поставил на поседевшие сверху, но красные изнутри уголья. Не прошло и двух минут, как чайник снова недовольно зафыркал. Лафа быстро вскрыл пакет с чаем и весь без остатка высыпал в его бурливое нутро.
Повеселевший абориген железным прутом приподнял за дужку чайник, попридержал немного, затем снова поставил на угли. Затем снова приподнял на несколько секунд и снова опустил. И так несколько раз. Чтобы чаинки, развернувшись, разбухали и прели.
Теперь чайник только сыто пыхтел и чавкал.
Ребята стали доставать свои узелки с припасами.
Абориген с надеждой оглядывался, но того, что он искал, не обнаружилось в горах снеди. Якут сглотнул слюну и снова занялся чайником.
Не понять ему, что русский человек никогда не отложит выпивку на завтра.
Чифир был настоящим. Густая чёрная дымящаяся масса, казалось, может поставить на ноги даже паралитика.
Пригласив аборигена за стол, новые друзья подтрунивали над ним и друг над другом, обжигаясь знаменитым настоем лагерников и северян.
Несмотря на свой внешний вид сибирский бродяга, истопник в опасной в пожарном отношении душегрейке, к пище относился деликатно, ел не спеша, тщательно запивая каждый глоток бодрящей чёрной нефтью.
На предложения Мустафы действовать смелее, он только улыбался, покачивал головой, справедливо говоря, что «лес не боится, кто много рубит, а кто мало, да часто».
После плотного, усадистого завтрака стало как-то повеселее жить – «Нам славы не надо! Нам денег не надо! Работу давай!»
Монтажники, весело толкаясь и сшибая друг друга в сугробы, снова вернулись в промёрзший до основания «Красный уголок», где они вчера жгли агитацию и пропаганду всепобеждающего ленинского учения.
Там их уже поджидал, бывший парторг леспромхоза, а теперь представитель молодого капитала Наседкин Поликарп Матвеевич, плохо выспавшийся мужик с тяжёлым взглядом и неприветливого вида.
В акционерном предприятии ООО «Кедр» его, как опытного человековеда поставили возглавлять кадры.
Раскурив отсыревшую папиросу, он сказал, что никаких спецов, вообще-то, здесь не ждали, но коль так случилось – работа для вас найдётся, лишние руки бывают только за обеденным столом. Записав в клеёнчатую тетрадь фамилии вновь прибывших, он остановил взгляд на чём-то одному ему ведомом, потом обвёл глазами стены в белых квадратах побелки, подпалину на полу, мёрзлые сложенные шалашиками матрасы, покачал головой и не сказал ни слова.
«Понятливый мужик!» – отметил про себя Кирилл, удивившись его снисходительности.
Кадровик между тем объяснил, что жить монтажники будут на территории ООО «Кедр», где условия более подходящие. «Главное, чтобы было тепло!» – раскурив новую «Беломорину», прокашлял он.
Ребята с таким доводом спорить не стали: «Лучше маленький Ташкент, чем большая Колыма!»
– Собирайте свои пожитки и – на улицу! – натягивая оленьи, мехом наружу, большие рукавицы скомандовал он.
Нищему собраться – только подпоясаться! Ребята мигом высыпали на крыльцо.
Кирилл сбоку, краешком глаза увидел висящий на бревенчатой стене возле двери наружный термометр. Любопытства ради, он подошёл поближе посмотреть – какая же сегодня температура? «Наверное, не меньше тридцати, Сибирь всё-таки!» – подумал он.
Спиртовой шарик красной икринкой мерцал за тонким стеклом, еле-еле проталкивая розовый столбик до отметки минус пятьдесят три градуса. Ослепительно светило солнце, дышалось легко, какой-либо зябкости не ощущалось – обычный зимний день. Небо без единого облачка было высоким и голубым, словно летним днём в Сочи.
При такой температуре Кириллу ещё работать не приходилось, все прошлые командировки он отрабатывал в летние жаркие, но гнусные в прямом смысле, месяцы.
Уткнувшись носом в сугроб, в белом облаке выхлопов их уже ждал всё тот же автобус-сибирячок с двойными стёклами на окнах.
Ребята даже оживились, узнав, какая сегодня температура.
Заслоняясь рукавицами, монтажники, как зайцы в лодку Мазая попрыгали в автобус без лишних понуканий. Последним, зевая и кряхтя, в салон забрался сам Наседкин Поликарп Матвеевич, бывший ленинец, а теперь подручный капиталистической акулы, подельника и сокамерника Совенкова, тамбовского предпринимателя и мецената административного чиновного люда.
Водитель, оглянувшись, весело посмотрел на ребят, и они тронулись в путь по хорошо утрамбованной белой, без единого пятнышка, дороге.
Недавно здесь прошёл снегоочиститель. По обе стороны узкого, только чтобы разъехаться, проторенного пути высились голубые от чистого неба сугробы, искрившиеся, как горы новогодней мишуры на детском утреннике.
Поперёк дороги длинными шпалами стелились тени высочайших деревьев: сосны, кедрача, ну и, конечно, лиственницы, той, на которой стоит уже несколько веков красавица Венеция – и ничего! А у нас это дерево идет больше на щепу и опилки, из которых потом делают не совсем безопасную асбестоцементную плиту для облицовки щитовых дачных домов и других построек.
Сидящим в неторопком автобусе монтажникам не было никакого дела до технологических премудростей и экономической целесообразности.
В широком лобовом стекле показались какие-то, наполовину засыпанные снегом, четырёхногие скворечники с остатками колючей проволоки. За проволочной огородкой, где штабелями, а где внакид, лежали толстенные брёвна, отсвечивая красно-коричневой корой.
Напротив, наполовину загороженное брёвнами, коробилось дощатой крышей приземистое щитовое здание барачной постройки. Возле здания стыли на морозе механизмы и приспособления, угадать назначение которых было невозможно.
Голенастый, членистый козловой кран, один высился над всем этим мёртвым безлюдьем похожий на гигантское насекомое о четырёх ногах. Между железными кривыми ногами похабно свисал подъёмник для брёвен с загнутыми вовнутрь хватательными скобами.
И кругом – снега, снега, снега! Сахарные, крупитчатые они вызывали острую резь в глазах и какой-то неуловимый страх затерянности.
За бараком, просвечивая рёбрами обрешетника, из сугробов торчали полуразрушенные строения с прогнившим верхом, такие же приземистые и длинные, как этот уцелевший барак.
Без сомнения перед взором Кирилла Назарова и его монтажников был лагпункт, переименованный теперь в ООО «Кедр».
Автобус медленно, но без пробуксовки въехал в огороженную зону, где им предстояло работать и жить по местным законам.
5
Барак, к которому в два захода припарковался автобус, с виду казался нежилым, а если и жили в нём, то так давно, что он и сам забыл своих пришлых, к хозяйству непривыкших постояльцев.
За дощатой дверью, в глубине тамбура, куда вошёл Назаров, была ещё одна дверь, обитая залоснившимся от долгого употребления брезентом, или это был просто дерматин – в потёмках сразу и не разберёшь.
Дверь была наглухо закрыта и не поддалась на первые робкие усилия Кирилла.
Кадровик, бывший парторг, привыкший ломиться куда попало, упёрся ногой в притолоку, двумя руками резко дёрнул за скобу, и дверь с тяжёлым вздохом отошла, впуская людей в промёрзшее большое помещение. В середине, раскорячившись на тяжёлых гнутых ногах и загораживая почти весь проход, пузатилась деформированная от былого жара, сваренная из толстого листового железа печь, без конфорок, но с поддувалом и широкой, в дырках по низу для тяги, дверкой.
Судя по величине помещения и огромной печи в нем, теперь можно было не беспокоиться за дальнейшую судьбу вновь прибывших. Чего-чего, а брёвен для топки здесь предостаточно, и сибирскому морозу будет трудно дотянуться до монтажников, пока эта железная утроба набита поленьями.
Обступив печь со всех сторон, в два уровня теснились лежаки, сбитые из массивных горбылей и прокопченные до того, что казалось, по ним краснодеревщик щедро прошёлся морилкой. Лежаки были пустые, кое-где подёрнутые то ли изморозью, то ли застарелым грибком.
Надо сказать, что это помещение было отделено от остального барака стеной с пожелтевшими наклейками советских тружениц из журналов «Огонёк» и «Смена».
Кажется, только эти два журнала в то время имели цветные вкладки.
Для каких целей раньше служило это помещение неизвестно, но для прибывших сюда ребят оно подходило в самый раз. Узкие окна были забиты то ли ватой, а то ли снегом, и света не пропускали, лишь кое-где по краям просвечивали голубоватым бледные подтёки, как будто невзначай по стеклу разлили снятое молоко.
Такие окна, конечно, тепла на улицу не выпустят, да и входная дверь, прошитая и простеганная суровой ниткой, работает, как поворотный клапан.
Кирилл дал команду разгружаться, а сам, нашарив в куче инструмента топор, пошёл рушить полуразвалившийся барак напротив – сухие поленья будут гореть, как спички.
Ребята затащили в помещение вчерашние, до сих пор не оттаявшие матрасы, сложили по своему назначению инструмент. Сварочное оборудование закатили в полутёмный тамбурок и стали потихоньку приходить в себя после дороги.
В этих местах морозы наступают мгновенно и надолго.
Обычно снег выпадает только в первозимок, обильный и плотный, а в остальное время до самой весны стоит сухая морозная и солнечная погода. При обычных температурах 45–50 градусов, здесь привычного снегопада не бывает, такого, как в средней полосе России, когда снег пушистый и мягкий заволакивает всё кругом. Но зато всю зиму, при любой погоде, с неба осыпается мельчайшая морозная пыль, делая снежный покров зыбким и текучим, как сухое просо.
Посёлок Мамырь – самая морозная точка Иркутской области. Расположенный далеко на север от областного центра, в самой низине, он вбирает в себя весь холод восточной Сибири и Якутии.
Здесь даже в солнечные дни стоит туманная мгла, выстуживая воздух до запредельных температур.
6
Кирилл намахал уже порядочно дров, когда его вдруг позвал заскучавший кадровик Наседкин:
– Поедем! Твои горлохваты как-нибудь здесь и без тебя разберутся!
– Куда, Поликарп Матвеевич? Дайте сначала хоть чуточку оглядеться, а о работе мы и завтра поговорим, – не уловив, куда клонит кадровик, запротестовал Кирилл.
– Вот-вот, завтра в восемь ноль-ноль планёрка, а сегодня тебя ещё пристроить надо. У нас контора в посёлке, а рабочий объект здесь. Планёрки ежедневно. Устрою тебя в гостинице, есть там одно место, а на работу с нашими ездить будешь. Сегодня, вроде как Рождество по новому направлению, – Наседкин внимательно посмотрел на Кирилла, видимо оценивая его способности в питейном деле, – а завтра, чтобы, как штык трезвым был. И смотри за своими. Ой, смотри! У нас прошлым летом тоже вот такие ухари с Рязани были. Решили в тайге пикничок устроить. Ну, и устроили. Из восьми человек домой только один пришёл, да и то случайно на посёлок набрёл. Остальные до сих пор в тайге дорогу ищут. Вертолёт вызывали, милицию… У нас люди когда пьют, то ключ от квартиры соседу через форточку выбрасывают. Здесь прежде чем в туалет сходить, костёр разводят. Так что ребят проинструктируй. Они ж, пьяные, как дети малые. Ты их жалей!
Назарову предложение жить отдельно от своей оравы в неуютной гостинице, конечно, не фартило – начальство рядом, не увернешься, да и тунгус тот, побрательник Мустафы, вряд ли хорошо топить к весне научиться. А насчёт морозов и пьянства – конечно! – Кирилл кивнул головой, – как же, понятное дело! В тайге один медведь хозяин, да и тот спит. А пьянству – бой!
Возвращались в посёлок неспеша, переваливаясь с одного переката на другой.
Солнце как-то быстро стало заваливаться за верхушки деревьев, окрашивая снег в ярко-малиновый цвет. День, не успев начаться, уже катился под гору.
Вот и гостиница. Распластанная на два крыла, она загородила дорогу. Красные сполохи её окон ложились на сугробы, и казалось, от сугробов они поднимаются до самого неба.
Наседкин повёл Кирилла со двора, а не с красного входа, где за небольшим порожком, простеганная и толстая, как матрас, блестела никелем ручки входная дверь. Распахнув её, они вместе с клубами морозного воздуха ввалились в небольшой коридорчик, по обе стороны которого были распахнуты настежь двери комнат.
Сегодня тот туземчик-кочегар, наверное, трудился на славу.
В одной из комнат на четырёх рахитичных ножках, мерцая пустым экраном, стоял старый, ещё в ламповом исполнении, телевизор.
Кадровик выдернул вилку из розетки и снег на экране сразу осыпался.
В комнатах никого не было. Свет с трудом пробивался сквозь опушенные морозом окна – белый узорчатый мох.
В тусклом свете короткого зимнего предвечерья виднелись кровати.
В комнате, где впустую работал телевизор, постели были скомканы, значит, в ней жили. А в комнате напротив, слева от стола, стояла аккуратно заправленная кровать с пухлой подушкой и свёрнутой конвертом простынёй. В комнате было тепло и уютно.
Кирилл, с удовольствием опустившись на кровать, почувствовал под собой хорошо натянутую сетку и огляделся по сторонам.
Между тем, кадровик открыл дверцу стоявшего рядом холодильника.
По всей видимости, холодильник служил просто тумбочкой (зачем в такие морозы ещё и холодильником пользоваться?), достал и посмотрел на свет уже початую бутылку с желтоватой, слегка маслянистой жидкостью, отвинтил крышку и плеснул в два стоящих рядом стакана этой настойки.
Кирилл, было, потянулся за чайником, но Поликарп Матвеевич со знанием дела сказал: «Не порть продукт!», открыл запушенную створку окна и достал оттуда завёрнутый в газетную страницу кусок сала.
Хлеб и нож лежали под рукой на столе.
Поставив сало торцом на столешницу, щедрый кадровик пододвинул его к Назарову, показав глазами – пора действовать!
По всему было видно, что кадровик здесь, если не хозяин, то и не посторонний человек.
Кирилл взял нож и привычно полоснул им по оковалку. Нож, соскользнув, чуть не порезал его руку даже не оставив следа на бело-розовом аппетитном бруске.
Кирилл попробовал пальцем лезвие. Нож был достаточно острым.
Сало на пятидесятиградусном морозе становится твёрдым и хрупким, как стекло.
Кадровик молча положил сало на широкий обрезок разделочной доски, и лёгкими движениями лезвия стал его скоблить. На доску посыпалось тончайшее крошево.
Посыпав этой массой, как солью, кусок ржаного хлеба, Поликарп Матвеевич разделил его ножом на две половинки и одну протянул Кириллу.
– В Сибири быть не приходилось?
Кирилл не стал распространяться о своих коротких командировочных набегах за Урал и отрицательно замотал головой.
Назаров всегда видел в Сибири какую-то сказочную страну с крепким и суровым народом, с необыкновенной природой. А на самом деле при встрече оказалось земля, как земля, люди, как люди – ничего особенного. Если бы не морозы, то здесь всё то же, как под Тамбовом или под Рязанью.
– Здесь русский дух, здесь Русью пахнет! – Кирилл поднял стакан, и они молча, не чокаясь, выпили.
Спирт, если при этом не дышать, пьётся не хуже водки, а с морозца – тем более. Рот обволокло чем-то непривычно сладковатым и вкусом свежей крови, но Кирилл сразу на это не обратил внимания. Главное – выпить.
Стало тепло и весело.
Назаров снял куртку и свалил её тут же за дверью в угол. Вешалки в комнате не было, а в коридор с насиженного тёплого места идти не хотелось.
Добрейший Поликарп Матвеевич только, широко зевнув, расстегнул свою меховую под волка, а может, это и был настоящий волк, тяжёлую куртку.
Как говорится: «Коль пошла такая пьянка – режь последний огурец!», и Кирилл вытащил из своей дорожной сумки кусок запеченной в фольге говядины и положил на стол.
Его неожиданный покровитель плеснул по стаканам ещё на два пальца, и они чокнулись теперь уже на правах доброго знакомства.
То ли стаканы были некачественные, то ли жидкость в них была такая, что звук получился глухой и вязкий.
– Давайте, Поликарп Матвеевич, выпьем за вашу и нашу Сибирь-матушку, кормилицу и поилицу России! – Кирилл патетически показал глазами на запушонное снегом окно.
В то время нищий прораб Назаров ещё не знал, кого будет и поить, и кормить, и ублажать на Канарах матушка-Сибирь… Поликарп Матвеевич высокий тост своего гостя не оценил, а посмотрел на просвет свой стакан и спросил почему-то не страдает ли тот гипертонией?
«Зачем ему моё давление? Не в космос летим!» – подумал Кирилл и неопределённо пожал плечами. Голова у него иногда болела, но только после крепкой выпивки, да и не так, чтобы уж очень. Его молодой, здоровый организм расщеплял алкоголь на зависть друзьям-собутыльникам.
– На счёт женского пола – здесь дефицит. Да… Ты когда-нибудь пантокрин употреблял? – снова безо всякой связи спросил бывший парторг.
– Да приходилось как-то, когда перебой с водкой случался. А что? – Кирилл поднял глаза на собеседника.
– Узнай, что в этой посудине, а? – Поликарп Матвеевич щёлкнул пальцем по бутылке.
– Не знаю… но питьё – что надо!
– Мараловая настойка, вот что! Здесь она у нас в большом почёте. Молодит не хуже женьшеня. Как её делают, говоришь? – спросил кадровик, хотя Кирилл его ни о чём не спрашивал. – Проще некуда! – продолжал нечаянный его сотрапезник. – У нас – каждый охотник. Достать марала не проблема. В медицину идут рога, молоденькие такие, как гуттаперча. Слыхал, небось? Панты. Их, как морковь на тёрке строгают. Настрогал щепоть – и в бутылку! Если рога уже затвердели, то в дело идут семенники. Яйца у олешка выкалывают сразу, пока не остыли. Потом в спирту вымочишь – и вот она, – настойка! Результат сегодня во сне увидишь. – и хитро улыбнувшись, протянул мягкую, податливую, не привыкшую к физическому труду, ладонь. – На яйцах даже результативнее! Ну, бывай! – И направился к двери.
Назаров с наслаждением стянул валенки и, не раздеваясь, лёг поверх одеяла на кровать, окутанный подступившим теплом и тишиной. Выпитый сибирский настой медленно проникал в мозг, будя причудливые воспоминания. Уснуть никак не удавалось. Из тёмных глубин, как льдина в полую воду, чистая, пронизанная голубоватым светом весеннего дня, всплывала память детства.
Его поколение – это послевоенные слёзы России, избитые войной отцы и горемыки матери не всегда могли достойно воспитать и накормить своих скороспелых чад. И те чада уже подростками привыкли надеяться только на себя и умели достойно за себя постоять.
Рано возмужавшее поколение постигало жизнь только на своих ошибках и победах.
Эмпирический путь, хоть и не самый короткий, но самый надёжный.
7
Судьба страны и его зависимость от той судьбы, полное безденежье привели инженера Кирилла Семёновича Назарова сюда, в самое сердце Сибири, в глухой таёжный посёлок осваивать капиталистические методы покорения тайги.
Времена комсомольских строек бесславно закончились. Романтика дальних странствий оказалась невостребованной. Молодым стали ближе другие ценности и другие атрибуты: взамен гитары, вечного спутника комсомольца-добровольца, стал более желанным автомат Калашникова, или, на плохой случай, обрез, вместо томика стихов в рюкзаке, туго перетянутая резинкой пачка «зелени» в кейсе с кодовым замком, вместо студенческой зачётки в кармане, невзрачная сберегательная книжка.
Новые кумиры вдохновляют подростков на прагматичные действия и поступки, где все вопросы решает «бабло» – «бабки».
Теперь говорят: «Не в деньгах счастье, а в их количестве!»
Вот и он приехал в Сибирь не «за туманом и запахом тайги», как бывало приезжали сюда его ровесники, а по нужде.
Вот и он стал подумывать, что «горловая» работа на стройках с матом и неизбежной пьянкой не самое лучшее, что ему удалось сделать в жизни? А во всём виновата его чумовая юность, затянувшая Кирилла, в эту воронку, из которой ему теперь вряд ли удастся выбраться.
Прошлое живёт в настоящем.
8
…И пришёл сон густой и душный, как пар в русской бане. Матрёна (тьфу-тьфу-тьфу!) уже не вахтёр в бараке, а начальник их монтажного участка в строительной каске на голове и в страховочном высотном поясе ведёт рабочую планёрку, вальяжно раскинувшись в кресле. Изжеванная беломорина в углу обметанного редкой порослью рта и частая нецензурная брань делают её похожей на Савинкова, на «Сову» то есть. И вот она, эта Матрёна, положив пухлые ладони на стол, грозно вопрошает: «Почему ёппай-мать, ты, лядский прораб Назаров, до сих пор не сдаёшь пусковой объект приёмной комиссии? Я, ёппай-мать, изуродую тебя, как бог черепаху!»
А в конторе жара несусветная, и вот Матрёна, уже совершенно раздетая, просит Назарова высверлить в стальном сейфе, где всегда лежит рабочая документация, замок. «Я, ёппай-мать, там доллары храню, а ключ дома оставила. Сверли!» – говорит Матрёна.
Кирилл сверлит ручной дрелью. А сталь высокопрочная никак не поддаётся! Сверло вибрирует – раз, и только брызги огненные от сверла. Глаза Кириллу потом заливает, а Матрена-Сова всё кроет его непотребной похабщиной: «Я тебя сделаю, если ты сейф не вскроешь!»
А тут к ним спускается откуда-то сверху Дина, волосы по плечам, а сама в белой ночной рубахе. «Я – говорит Дина, – этот сейф пальчиком открою». А пальчики у неё все в красном маникюре, ноготки острые. Сунула она в замочную скважину свой ноготок, и стальной ящик тут же раскрылся. А там, в сейфе, одна рыхлая солома да обрывки какого-то зарубежного порножурнала всего в долларовых знаках и – никаких денег, ни баксов, ни даже наших нищих рублей. Грязь одна.
Оглянулся Кирилл вокруг себя, хотел спросить у Дины, где она была всё время? А вместо Дины стоит перед ним Мустафа и, ощерясь, предлагает ему брусок тротиловой шашки. «Жахни начальник, – говорит Мустафа, – Матрёна-сука деньги под подолом держит! Подложи ей взрывчатку, и жахни!»
Кирилл быстро очнулся и, привычно тряхнув головой, посмотрел на часы, было около двух часов ночи. В комнате жарко, электрическая лампа с потолка сыпала светлой пригоршней золотой сверкающий песок прямо в глаза.
Кирилла потянуло на улицу освежиться и пустить струю в морозный сибирский снег.
Дверь была не закрыта и легко подалась на себя.
Кирилл шагнул за порог и ахнул от видения ночного неба. Такого неба ему видеть ещё не приходилось. Тонкий сверкающий месяц над чёрной наполненной волшебством тайгой казался таким нереальным, что Кирилл остановился поражённый и месяцем, и огромными близкими звёздами, похожими на сказочные хрустальные яблоки на высоких белых деревьях.
Это прямые уходящие в Млечный Путь столбы дымов над низкими крышами домов создавали такую картину.
Рядом, никак не реагируя на присутствие незнакомого человека, в снопе света лежала, свернувшись кольцом, пушистая лайка. Нос её прятался под хвостом, как делают все северные собаки – мороз не достанет!
Короткий ледяной ожёг заставил Кирилла встряхнуться и поспешить снова в дом. Там хорошо! Там тепло и сухо!
С тех пор, как его мужское чувство было глубоко оскорблено, Назаров никогда не видел во сне свою первую любовь – с глаз долой, из сердца вон!
Но не со всем, в чём был и не был виноват, можно легко расстаться.
Жуткая конская грива женских волос в чёрных ошмётках запёкшейся крови неожиданно врывалась в его сознание, отравляя всё сущее. Видение было настолько чётким, что Кирилл, в первые дни после трагедии, оставшись наедине с собой, закусив воротник рубахи, выл по-звериному от невозможности что-либо исправить. Наверное, поэтому подсознание глубоко прятало эти видения, щадя молодой мозг рабочего парня.
И вот теперь, через много лет после случившегося, образ далёкой девушки всплыл из глубин, как всплывает затонувшая ещё со времён войны мина, освобождённая от пут опеленавших её водорослей, чтобы гулким эхом отозваться при встрече с какой-нибудь рыбацкой посудиной, разом опустошив её недра.
Кирилл, раздевшись, улёгся снова в постель, но разбуженный мозг никак не хотел освобождаться от вломившихся воспоминаний, которые, ворочаясь в прошлом, уже не могли дать успокоительного сна.
Долгожданный рассвет всё не наступал, заставляя Назарова снова и снова горько переживать свою такую несуразную юность. Ночь прошла в мучительных схватках реальности и зыбкого неуравновешенного забвения, не приносящего ни покоя ни отдыха.
В полной темноте телефонный настойчивый звонок вырвал его из липкой паутины бреда. Назаров наощупь стал шарить на столе трубку. Он вчера не обратил никакого внимания на чёрный эбеновый старинный аппарат, стоящий на морозном подоконнике и теперь старался уловить, откуда раздаются тревожные хрипловатые трели телефонной связи, которой, ну, никак не должно быть в этой глухомани.
Наконец, схватив трубку, он услышал грубый настойчивый мужской начальственный голос, рвущий стальную мембрану возле уха:
– Ты, мать-перемать, сучий потрах, сюда, что отсыпаться приехал? Почему не на планёрке?
Голос был грубый с хамоватой наглостью человека, которому здесь всё позволено.
Кирилл на своей работе так привык к матерному выражению эмоций, что не придал этому никакого значения, а даже обрадовался, что наконец-то оборвались мучившие его видения.
Нищему собраться – только подпоясаться.
Обогнув здание с другой стороны, он вошёл в маленькую, крепко прокуренную конторку, где уже шла утренняя «брехаловка», так монтажники всегда называли начальственные планёрки, где уточнялись текущие вопросы на грядущий день.
– Ты знаешь, как гундосых лечат? Раз, – и по сопатке! Если ещё раз опоздаешь на совещание, выгоню без командировочных вместе с твоей оравой!
Из-за сбитых наскоро тесин поднялся шкаф, громила, с лопатой вместо ладони!
Назаров слегка опешил и подался было назад, но протянутая ладонь, как ни странно, требовала рукопожатие.
Кирилл слегка даже ойкнул, когда его полуинтеллигентная рука оказалась в горячей «волчьей пасти».
Шкаф самодовольно хохотнул, увидев реакцию командировочного прораба на своё рукопожатие. Весь его вид говорил, что мы здесь, в тайге, всех «делали» и ещё «сделаем»!
Назаров непроизвольно оглянулся, отыскивая взглядом среди немногочисленных присутствующих вчерашнего кадровика, но Поликарпа Матвеевича среди них не оказалось.
– Чего зыркаешь? Нет твоего Поликарпа! Он вам на помощь за китаёзами в Харбин отправился. Говори, только без понтов, как думаешь 10 км бревнотасок монтировать? Вот тебе проект работ, и чтобы на завтра ты мне всю спецификацию спустил.
Назаров сразу понял, – кто в доме хозяин.
А хозяин сидел, развалившись в кресле, с похвальбой во всём своём облике, в толстом красном свитере и при перстнях.
Вот, мол, мы какие в краях отдалённых! Это у вас там, на материке, парторги да директора в галстуках и требуют себя на «Вы» называть. А меня зови просто – Вова!
Кирилл был действительно в ступоре. Этот шкаф – и Вова?!
Вот, оказывается, какой друг-приятель у Гоши Совы будет! Явный уголовник «откинувшись» по амнистии в первоначальный вариант наращивания капитала, в законе стал владельцем лесопромышленного комбината на золотой таёжной жиле со странным именем Мамырь.
То ли с эвенкийского языка пристало название лагерного посёлка, намырь – болото, а то ли с говорливой «фени» нечаянно соскочило. Ведь в этих краях ещё с царских времён держались на привязи ухватистые до чужого добра, русские мужики.
Ну, Вова-Вован! Ну, «браток», «пацан конкретный»!
Хотя они были примерно одного возраста, но чтобы так вот, запросто, называть начальника «Вовой»?!
Все понимающе заулыбались. Хозяин пошутить любит. Пусть этот раб-прораб почувствует разницу: кто он и кто такой «Вова».
А «Вова» – это просто кличка, погоняло, как любят выражаться между собой эти люди. Одним словом – псевдоним на свой лад у известного в правоохранительных органах гр. Владимира Синицына, мошенника и вора социалистической собственности в особо крупных размерах.
Но теперь вроде как совсем нет социалистической собственности, и Владимир Яковлевич Синицын, конечно, человек состоявшийся.
У Назарова противно заныло под ложечкой.
Во попал! С этими «вовами» ему, ну никак не хотелось иметь дело. Ещё в прошлой жизни он хорошо знал эту породу людей, завистливых, алчных, на всё готовых, если светит выгода.
Ну, Сова! Сосватал работёнку!
– Тут сварки километр! – быстро взглянув на проект производства работ, стал отпираться обескураженный прораб. – При таком морозе шов, как стекло лопается! Может, до весны подождём?
– Срать да родить – нельзя годить! Ты инженер, вот и решай, как сварку делать будешь. Мне хоть сам жопой стыки грей, а за каждый шов я с тебя спрашивать не буду. Вот они спросят! – обвёл руками «Вова» присутствующих. – Им славы не надо, им деньги давай! Они мои акционеры! Спросят, как отстирают! Воткнут головой в сугроб, а по весне ты подснежником станешь! Лютики-цветочки на снегу в садочке!
Люди, акционеры эти, сидели хмуро уставясь на Кирилла с таким видом, что каждый готов его расчленить на составляющие, если он не выполнит в срок задание.
От этих ли недобрых глаз, или оттого, что рядом нет ему никакой поддержки, Назаров стал по-мальчишески божиться:
– Все строительные нормативы запрещают вести сварочные работы при столь низких температурах!
– Ты языком динамо не крути, а выполняй свою работу! – Вова снова больно прищемил ему ладонь, давая понять, что разговор продолжения не имеет.
Да, сон оказался точно в руку…
9
В лесной промышленности для транспортировки брёвен к месту дальнейшей технологической обработки используют «бревнотаску» – такой цепной конвейер со стальными захватами-шипами на мощных звеньях в виде гребёнки.
Эти захваты на цепной передаче вместе с громадными брёвнами перемещает электрический двигатель с мощным редуктором. Длина конвейера может быть разной в зависимости от расстояния складирования леса до цеха по его обработке. Расстояние транспортировки можно и увеличить, расположив «бревнотаски» цепочкой.
Вот и решил «Вова» поставить несколько стометровых конвейеров в ряд таким образом, чтобы можно было обойтись без дорогой трелёвочной техники, а брёвна транспортировать сразу с места рубки леса на «бревнотасках».
Конвейер может работать круглосуточно, не взирая ни на какую погоду.
Просто и без напряга.
Вот и должен был Назаров со своей бригадой приблизить лесную вырубку к разделочному цеху. Бесперебойная работа гарантировала «Вове» огромную прибыль.
Нагрянувшие сюда в тайгу вместе с «Поликарпом» китайцы, не вдаваясь в рассуждения, тут же приступили к бетонным работам, для чего жглись на месте заливки большие костры, в пламени которых мороз отступал в тайгу, а земля под фундаментом парила как вулканическая лава.
Монтажные работы можно было начинать незамедлительно.
Правда сумятица в организации приводила иногда к полной неразберихе: то у цепи шаг не тот, то натяжные зубчатые колёса не того размера – то рубашка коротка, то…
«Вова» психовал. Он однажды даже самолично пустил в ход кулаки на снабженца, который комплектовал детали.
Но работа хоть и в горячке, да только на таком морозе долго не постоишь, и ребята спешили закончить монтажные работы побыстрее. Женщин нет. А с китаянками не договоришься. Китаяночка делает колечко пальцами, лопочет: «Насяльник большой, а у меня маля-маля. Боюся!».
Вот и весь разговор. И «Вова» стращал, что если чего – член тому на пятаки изрежет.
Но к концу срока командировки дело как-то стало разлаживаться; то ли ребята подустали в постоянном аврале, то ли мистические силы тормозили работу, давая Кириллу время на раздумья и осмотрительность.
Вначале неожиданно объявилась это странная икона загадочного письма в нише щитовой переборки под журнальными вырезками из «Советского Спорта». Полез, было, Мустафа свои картинки из новых перестроечных журналов клеить, а рука возьми, да и провалилась в пустоту. Пошарил старый бродяга в провале и вытащил эту чёрную лиственничную прокопченную доску с распятием.
Вначале думал пакет с деньгами заныкали прошлые люди, а это оказалась намалёванная красками обыкновенное полено.
– Начальник, глянь, картина Репина, чё ли? – подошёл к Назарову Мустафа. – Посмотришь, или как?
– Посмотрю, посмотрю, – отмахнулся Кирилл, который никак не мог увязать «длину» с «шириной» на плохой светокопии чертёжного листа, – ступай на площадку к ребятам! Сегодня пораньше кончим. Мороз чертов, работать не даёт!
– Эт-та правильно! Работа дураков любит… – осклабился флибустьер строек. – Мне бы аванец, начальник!
– Для чего тебе деньги? Всё равно пропьёшь или растеряешь. Жены нет. Детей по чужим семьям раздарил. Зачем тебе «аванец»?
– Мне, может, сама Римма Марковна сегодня свидание назначила. Я, может, жениться буду!
Назаров, отложив чертежи, удивлённо поднял на Мустафу глаза:
– Твоя Римма Марковна сама вместо капусты деньги в кадушку трамбует. У неё запасы на всю твою оставшуюся жизнь… Иди, мужик, гуляй!
– Семёныч, – не отставал Мустафа, – посмотри, может, фуфло какое?..
«Семёныч» взял доску в руки.
Необычное изображение измождённого человека, распятого на красной звезде и демонический собачий оскал парализовали его внимание. Особенно собачий оскал. Шершавый красный язык слизывал кровавые потёки у ног скрученного колючей проволокой несчастного в арестантской шапке «домиком» и мятых грязноватых кальсонах без завязок.
10
Мустафа давно ушёл, а Назаров всё смотрел и смотрел на прокопченную и местами обугленную на углах доску, проникая в замысел неизвестного художника.
Господи, так это же новый каторжанский Христос! Искупитель безбожного времени, которому в этих таёжных «катакомбах» молились первые постхристиане эпохи Великого Перемола. «…Скоро ль, скоро на беду мою, я увижу волчьи изумруды в нелюдимом северном краю»
Кирилл достал из тумбочки аптечку, распечатал ватный пакет и, пропитав его нашатырным спиртом, стал медленно снимать с доски сальный, пыльный налёт времени, обнажая ещё более страшную арестантскую её сущность.
И выпученный глаз надзирателя, и пёс, и даже кальсоны с оборванными завязками выглядели настолько трагично, что Кирилл внутренне содрогнулся и спешно полез за куревом: «Вот оно время какое! От сумы и от тюрьмы не зарекайся».
– Кирилл Семёнович! Кирилл Семёнович! – впервые называя прораба полным именем, в дверь ворвался бригадир Сергей Подковыров. – Мустафа! Там Мустафа!
Ещё не совсем понимая, что случилось, Назаров выскочил вслед за своим бригадиром, и, увязая в снежном крошеве, побежал к эстакаде, на которой монтажники должны были сегодня установить приводной механизм цепной передачи в полной сборке весивший более пяти тонн.
Чтобы поднять такую махину на фундамент, Кирилл предложил использовать часто применявшийся при монтажных работах отводной блок, который перераспределяет направление силы в нужную технологически обоснованную точку.
То ли сталь блочка не выдержала таких низких температур, то ли изношенность сопрягающихся деталей, но туго натянутый лебёдкой трос, как пращёй выбросил литое колесо блока, размозжив голову стоявшему «на подхвате» вечному монтажнику, маргинальному спутнику всех громких строек своей страны, Мустафе.
Красивой смерти не бывает, но Мустафа умер, как истинный боец на своём посту.
Вот тебе и свидание с Риммой Марковной! Вот тебе и женитьба! Вот тебе и «аванец», дорогой товарищ!
Ребята наскоро сколотили из лежаков тяжёлый гроб, уместивший всю жизнь флибустьера строек в одну сосновую горсть.
Римма Марковна, несмотря на свой необычный для женщины вид, хоронила своего неудачливого жениха по христианскому обычаю. Накрыла новой простынкой с головы до ног мужика. Высвободившиеся из-под белой материи жёлтые прокуренные ладони, скрестила на остывшей груди раба Божьего Михаила Сапрыкина. Вот, оказывается, как звали Мустафу по паспорту! Утёрла рукавом бушлата махонькую слёзку со своей обветренной щеки и велела опускать гроб в седую от измороси вечную мерзлоту сибирской дальней стороны.
Потом пили принесённый Риммой Марковной спирт. Потом божились никогда не забывать Мустафу. Потом пили ещё и рвались на мороз из барака, пока Назаров не повесил с наружной стороны замок на дверь, сам, оставаясь в прорабской будке неподалеку – ещё сгорят заживо работнички!
Объяснительную по поводу несчастного случая на производстве Кириллу Назарову писать не пришлось. Некому. «А, – махнул рукой опытный кадровик Наседкин Поликарп Матвеевич, – мало ли их теперь гибнет на широких просторах! Война миров дорогой Кирилл Семёнович! Ехать вам отсюда надо! «Вова», – поперхнулся Поликарп Матвеевич, – Владимир Яковлевич Синицын на Гавайских островах свою фирму обозначил. Там провёл регистрацию. А эту, где вас наняли работать, обанкротил. Теперь нет больше такого предприятия, как «Ленсиблес», а есть одни долги государству, а платить их некому. Так вот».
– А наши, кровные, Поликарп Матвеевич где! Мы же пахали на совесть! Я к главбуху пойду! Вот они – процентовки! Весь объём налицо! Здесь по-плохому, без северных надбавок на сотню тысяч выполнение!
– Не ходи в бухгалтерию, там люди из конторы сидят. Главбуха арестовали. Мотай отсюда со своей оравой побыстрее, пока на тебе, как на соучастнике не отыгрались! «Вован» тебя провёл по бумагам как руководителя подрядного ИЧП «Майна». Опустил тебя «Вовик». «Майна», говорит, ему самое – то! А прокуратура любит пошарить там, где светло. Ключи от сейфа ищет под фонарём, а не где они лежат. Тикать тебе надо!
– А Вы как же?
– Я в финансах «не курю»! Не копенгаген, как говаривал наш «Вова». Моя задача – народ. А свои сроки у меня на все будущие времена «замётаны». Тьфу, чёрт! Дурной пример заразителен! Я своё, Кирилл Семенович, отсидел. «Там хорошо, но мне туда не надо!» Помнишь, как у Высоцкого? Ну, давай, собирай ребят – и на вечерний поезд, Усть-Илимский проходит ровно в полночь. Попутного ветра тебе!
Сказал, как в воду глядел. Вышел Назаров на улицу, а там уже на заносах снег дымиться начал, верёвки вьёт, жгуты белые – оттепель.
А в этих каторжанских краях оттепель понятие относительное. Утром было минус 52 градуса, а после обеда стало минус 35. Считай, весна пришла.
Ну, влип! Что же я ребятам скажу? Командировочные проедены. А до Москвы шесть тысяч километров, да от Москвы – пятьсот. Во дела!
Постоял Назаров, поёжился под ветерком и снова повернул туда, откуда только что вышел:
– Поликарп Матвеевич! Выручай! Нам бы денег на билеты только! Ребята меня на ремни изрежут – ни зарплаты, ни дорожных… Поликарп Матвеевич…
– Деньги – коварная вещь. Тебе дай, а потом ночами спать не будешь. Ты ведь не отдашь?
Назаров молча кивнул головой – откуда он возьмёт.
– Вот видишь! А ты говоришь – дай! Дам я тебе. Дам. Оборудование своё ты всё равно не довезёшь. Вот мы и махнёмся: часы на трусы!
«А, чёрт с ним, с инструментом и оборудованием! Они, конечно, денег стоят, но и бригада не за так работала. Хоть что-то сорвать с этого «Вовунчика» – штуку ему в горло!» – Кирилл с радостью пожал руку Наседкину:
– Забирай всё! Там – как раз нам на дорогу! А остальные пусть Сова платит!
Но Сова платить ничего не стал. Пока – суть да дело, пока пилили неделю на поезде, пока отмывались в бане, а, как пришли в контору, там, на дверях печать – все ушли по своим срокам.
Вот тебе и – шабашка!
Случилось самое удивительное, что может быть в наше время: мошенников посадили! Ну, что стоило Сове отстегнуть прокурору откат, получили бы и наши горемыки свои законные. Ан, нет! Как говорится в том мире: «Жадность фраера губит…».