Глава одиннадцатая. ВЫВОДЫ ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТА

Обер-лейтенант Гельмут Шварц начал собирать личные вещи после полуночи. Когда чемодан был закрыт, он ушел в деревню и в последний раз проинструктировал тех, кого собирался оставить на занятой противником территории.

Он был уверен, что эта территория будет занята. Эта уверенность родилась примерно в полночь, когда его разбудил фельдфебель и доложил, что линию фронта пересекли русские бомбардировщики.

— На нашем участке таких еще не было — очень тяжелые, — как бы в оправдание добавил он.

Гельмут накинул шинель и долго слушал небо. Гул тяжелых самолетов удалялся, но вскоре на востоке народился новый. Два гула перемежались и сливались.

Далеко на севере в небе расцветали разрывы зенитных снарядов — там тоже шли самолеты противника.

Да, это была хорошо продуманная и спланированная авиационная операция. Самолеты шли по крайней мере с двух-трех направлений, и Гельмут прекрасно понимал, где должны были сойтись эти направления — над районом сосредоточения резервов.

Он вздохнул, но не отказал себе в удовольствии заинтриговать фельдфебеля:

— Они будут бомбить район, где мы искали советских разведчиков.

Фельдфебель посмотрел на него и промолчал. Он уже привык, что все предсказания Шварца оправдываются. Он верил командиру не раздумывая и поэтому сделал полоборота и стал смотреть на северо-запад, в ту сторону, где были сосредоточены резервы.

— Не спеши. Бомбежка начнется через три-четыре минуты.

Через две минуты Шварц ушел в избу. Постоял возле постели, сбросил пушинку с повешенного на спинку стула френча и достал из чемодана свежую тельняшку.

Он одевался не спеша, прислушиваясь к звукам со двора. Там было тихо. На старинном комоде стояли вазочки и стаканчики. Он сдвинул их так, чтобы они касались друг друга, и они ответили тонким дребезжанием.

— Первые бомбы, — усмехнулся Гельмут.

Пол под ногами ощутимо вздрогнул. В комнату вбежал фельдфебель и не столько с испугом, сколько с восторгом сообщил:

— Они начали бомбежку!..

— Тяжелыми бомбами, — невозмутимо закончил Гельмут. — Зарево видно?

— Пока только вспышки.

— Идите, сейчас увидите зарево.

Фельдфебель щелкнул каблуками и ушел. Шварц не торопился проверить правильность своего предсказания. Он долго воевал и знал, что на объектах бомбежки стоит много машин и танков. Есть склады боеприпасов. Все это отлично взрывается и горит. Поэтому зарево будет обязательно.

Вазочки и стаканчики на комоде продолжали позванивать, пол под ногами — вздрагивать. Но Шварц уже не слышал звуков, не ощущал дрожи. Он лег на кровать, закурил и стал думать.

Когда-то, когда он был в России, он видел многих военных, знал биографии некоторых из них и теперь представлял, как они сидят в такой же избе, как им докладывают их подчиненные и показывают по разостланным на отскобленных, желтовато-теплых столах разноцветным картам расположение своих войск и войск противника.

И может быть, какой-нибудь дотошный разведчик не без кокетства показывает на крохотную крапинку на карте и с надеждой на похвалу нарочито безразличным тоном говорит:

— А вот здесь сидит начальник разведки Н-ского полка обер-лейтенант Гельмут Шварц. И русские военачальники…

А в самом деле, что сделал бы он, будь он на месте русских военачальников? Это по-настоящему заинтересовало Гельмута, и через некоторое время он твердо ответил дотошному разведчику по-русски:

— Это нас не интересует, товарищ майор. Птица слишком мелкая.

С этой минуты Шварц все глубже входил в роль русского военачальника. Его глазами он оценивал данные разведки, которые положили ему на стол. Его глазами осматривал свои войска и прикидывал свои силы. Он даже видел ту местность, на которой предстоит наступать, и те немецкие укрепления, которые предстоит штурмовать.

В сущности, Шварцу не так уж трудно было перевоплотиться. Он неплохо знал расположение и силы и своих, немецких, войск и русских.

После трезвого и спокойного размышления он пришел к выводу: русский военачальник уже принял решение — иначе он не выпросил бы столько тяжелой авиации. И если он не дурак — а оснований предполагать это у Шварца не было, — он начнет наступление через несколько часов. Иначе он потеряет выигрыш во времени.

Именно эти несколько часов решат все. Резервы скованы бомбежкой. Ее видит весь участок фронта, и, значит, она влияет на моральное состояние всех обороняющихся войск. Силы русских сосредоточены, цели пристреляны. Противнику ясно, что немецкое командование обмануто — иначе оно давно бы передвинуло свои резервы.

Были десятки, может быть, сотни других соображений и деталей, которые говорили, что более удобного случая для ограниченного наступления противник не дождется. Он должен начать наступление на рассвете.

На минуту стало грустно, душила обида. Ведь он предупреждал об этом наступлении, указывал его предполагаемое направление, но его никто не послушал. В глазах высших офицеров он всего лишь полковой разведчик, чудак, отказавшийся от карьеры. Или штрафник, которого сунули на передовую, чтобы избавиться.

— Ну и черт с ними! — сказал Гельмут и перевернулся на бок лицом к стене.

Им овладело безразличие. В самом деле, на кой черт волноваться, тратить свой мозг на какие-то опыты, искать новые пути в разведке. Ведь можно жить проще. Со своим умом он может сделать любую карьеру, добиться любого положения. Ему в этом поможет и экселенц и многие другие, с кем связан его учитель.

Именно эти мысли заставили его встряхнуться. В конце концов, борьба не кончена. Она идет и будет идти долго. Ради этой будущей борьбы нужно держать себя в руках, учиться и искать новые методы разведки. Далеко не все генералы довольны положением дел — это ясно дал понять ему учитель. Возможны изменения.

Правда, пришла предательская мыслишка: а вдруг генералы хотят списать собственные просчеты, собственное неумение на кого-то другого. Ведь предстоящее наступление русских они явно проморгали. Но он отбросил эту мыслишку. Дело не в том, добьются русские успеха иди не добьются, погибнут сотни немецких солдат или не погибнут. Все это мелочи. Есть высшие расчеты, высшие задачи, для которых Гельмут и готовит себя.

Именно это и заставило его подняться и вызвать фельдфебеля.

— Бомбят?

— Все еще сыпят.

— Часа через два-три поднимите людей и проверьте личное имущество, снаряжение и вооружение. Мне многое не нравится. На передовой спокойно?

— Пока да.

— Все. Я исчезну на несколько часов.

Шварц быстро собрал чемодан, осмотрел оружие и ушел к тем, кого решил оставить на занятой противником территории.

На рассвете действительно началась артиллерийская подготовка. Она гремела южнее, и единственными, кто встретил ее в полной боевой готовности, были разведчики. Когда об этом узнал командир полка, он затребовал объяснений у Шварца. Гельмут ответил коротко и корректно:

— Я предупреждал и об этом наступлении и о многом другом.

Командир полка промолчал, но Шварц почувствовал — добрее он не стал. Однако это не волновало. Отто сейчас в тылу, и он передаст его предупреждение начальству. В конце концов оно должно будет заинтересоваться методами разведки обер-лейтенанта Шварца.

Наступление русских проходило успешно. Да иначе и не могло быть: они хорошо подготовились, а противодействовать им было некому. По крайней мере в первый, наиболее важный день.

Утром, когда Шварц собрался на передовую, чтобы самому посмотреть, как ведет себя противник, потолковать с солдатами, его вызвали в штаб полка и сообщили невероятное — неподалеку от передовой обнаружены машина и труп Отто Вейсмана.

Впервые за долгое время Шварц оторопел. Вейсман накануне вечером должен был уехать в тыл. Как он очутился почти на передовой, да еще в стороне от дороги, которая вела в село, Гельмут не понимал.

Уже по дороге к месту происшествия он с ужасом подумал, что с Вейсманом была его докладная о результатах и методах разведки. Сам Отто исправно, с подлинно немецкой аккуратностью вел дневник. И если все это попало в руки противника — Шварц окажется в числе штрафников: русские не преминут воспользоваться промашкой. Ведь он, как истый разведчик, не должен был пользоваться случайными каналами, а тем более знакомством, для передачи секретных материалов, не должен был так широко информировать о них Вейсмана.

Дело было, конечно, не в том, что он не имел права — право можно было и доказать: Вейсман приезжал проверять донос. А на дознании можно пойти и на это. Дело в том, что он рассказал обо всем эсэсовцу, а по неписаному закону тех кругов, к которым принадлежал Шварц, это было недопустимо. Таким образом, Шварц рисковал лишиться покровительства военных кругов, на которые он ориентировался и которые так или иначе будут играть в свое время решающую роль. И в то же время он мог усилить подозрительное отношение к себе и своей деятельности своих непосредственных начальников и тех, кто стоит над ними. В сущности, единственными, кто мог его поддержать в создавшемся положении, были эсэсовцы — к ним принадлежал Вейсман, и они не раз предлагали Гельмуту перейти в их разведку.

«На худой конец и это неплохо, — подумал Шварц. — А русские — не дураки. Они не будут сразу раскрывать такие козыри — они им еще пригодятся: ведь борьба продолжается».

И хотя все это не успокоило Шварца, а лишь отодвинуло события, он интересовался теперь только фактами, одними фактами. А они были неутешительными и, главное, путаными.

Осмотр места гибели Вейсмана не дал ничего принципиально нового. Все говорило о том, что машина попала в засаду. Эсэсовские дознаватели уже были на месте и успели опросить всех находившихся в эту ночь поблизости от дороги солдат и офицеров. Но они не слышали ничего подозрительного; ни взрывов, ни криков. Автоматных же очередей и одиночных выстрелов в районе передовой всегда много. Они не видели ничего, что могло бы их заинтересовать или удивить. По дороге ходили машины, но легковой они не видели. Посторонних, а тем более солдат противника или лиц, похожих на партизан, не замечали. А если бы и заметили, то, безусловно, либо задержали, либо вступили в бой.

Положение трупов и следы на снегу со всей очевидностью показывали: нападение было произведено внезапно. Вначале Вейсмана обманули, он остановил машину и сам, именно сам — никаких следов борьбы, применения силы дверцы машины не носили — открыл дверцу. Тут его оглушили и придушили. По-видимому, в ходе борьбы в дело вступила собака и была убита.

Нападавшие не сразу сладили с шофером Вейсмана — Шварц помнил его, — это был крепкий, жилистый мужчина, и он, по-видимому, успел дать очередь из своего автомата и убить одного из нападавших.

И тут Шварца смутила одна деталь — на снегу и на дороге не было ни кровинки. Правда, солдаты врага были одеты очень тепло. Обыскивавшие убитого немецкие солдаты смотрели на его обмундирование с завистью. Поэтому кровь могла просто впитаться в одежду. Но все-таки это было подозрительно. Кроме того, внешний вид убитого русского был иной, чем у Вейсмана и собаки: он казался более промороженным, негнущимся, а ведь одет он теплее…

Следы показали, что шофер героически боролся — валялась даже пуговица от его шинели. Потом его потащили в лес. И здесь он сопротивлялся — видны следы, отклонявшиеся от общей стежки. Наконец он, видимо, решился на крайнюю меру: драться до последнего. Тут его повалили, разорвали шинель, а потом и вовсе сняли ее и выбросили.

— Картина довольно ясная, — сказал один из эсэсовцев.

— Непонятно только одно, зачем требовалось снимать шинель с шофера?

— Неужели не понимаешь? — усмехнулся первый. — Укрощение холодом.

Что ж, и это было логично и оправданно. Когда шофера протянут по лесу два-три часа, он так замерзнет, что не в силах будет оказывать сопротивление. Больше того, за возможность согреться он отдаст многое. В том числе и военные сведения.

Все было правильно. И все-таки многое смущало Гельмута. И самое главное — зачем Вейсман попал в эти места? Ведь они были ближе всего к тому участку фронта, через который пыталась прорваться разведка противника. Неужели Вейсман решил сам проверить…

И тут мысли Гельмута сделали скачок. Он вдруг до мельчайших подробностей проанализировал все, что знал о последнем удачном поиске русских, и понял — неудача разведчиков при попытке прорыва была предусмотрена заранее. Она, эта неудача, должна была прикрыть настоящих разведчиков, и она сделала это.

Шварц молча откололся от общей группы и пошел по следам в лес. Ему кричали об опасности — стежка могла быть заминирована, но Гельмут шел уверенно. Он уже знал, что ждет его в глубине леса. И он не ошибся — за ближним кустарником свежие следы оборвались — осталась стежка старых, полузаметенных следов.

Теперь он знал точно: русская разведка обошла его, она прошла там, где хотела, сделала то, что намечала. И Гельмуту стало не по себе. Неужели все его старания, весь его ум должны и впредь идти насмарку?

— Так не должно продолжаться, — твердо решил он и печально усмехнулся.

Собственно, ради этого неизвестного будущего он и пошел в войсковую разведку. В конце концов, он только учится. А когда придет время — потребуются знания, и он взлетит.

Но для этого нужно, чтобы была армия, была Великая Германия. А эту армию и эту Германию, хотят того или не хотят, продают недалекие люди. Может быть, стоит действовать более настойчиво и активно?

Гельмут медленно возвращался к дороге, постепенно приходя к выводу, что торопиться пока что некуда. Нужно окончательно убедиться, что его учитель генерал Штаубер действительно бережет и тренирует его для больших дел, а потом уж разворачиваться на полную мощность. И коль скоро это так, коль скоро где-то в верхах существует мощная оппозиция, пропажа его докладной и дневника Вейсмана решающего значения не имеют. И уж тем более не имеет значения хорошая работа русских разведчиков. Она уже прошлое.

Важнее были события, которые разыгрались возле штаба резервной дивизии. Теперь Гельмут смотрел на них по-новому. Когда Шварц передал результаты пеленгации неожиданно появившейся рации и высказал предположение, что ее несут русские разведчики, над ним посмеялись. Но первое же прочесывание, предпринятое по его настоянию, дало совершенно неожиданные результаты: с ними вступил в бой одиночка. И этим одиночкой оказался тот, кого он завербовал. Человек, который блестяще справился с первым заданием. Ему не следовало вступать в бой. А он вступил.

Тогда это было непонятно. Тогда Шварц терпеливо сносил насмешки Вейсмана над его методом получения разведданных. Тогда он был даже склонен думать, что перед ним действительно загадочная русская душа.

Теперь все выглядело иначе. Теперь он был уверен, что его человек шел вместе с разведчиками. И теперь Шварц не столько понял, сколько почувствовал — предатель предал и его. Трус струсил. Значит, его система дала осечку.

Он вышел из леса, молчаливо согласился с чужими выводами, молчаливо одобрил версию убийства Вейсмана партизанами и погнал машину в штаб резервной дивизии, промчался мимо еще тлеющих домов и машин, мимо команд, которые выволакивали танки с обожженной краской и, скрипнув зубами — не очень-то приятно видеть результаты явного успеха противника, — выскочил на западную окраину села. Заставив шофера двигаться на первой скорости, он спускался к реке, мысленно прикидывая, где бы расположил засаду, если бы ему потребовалось достать документы противника. Таким местом были кусты возле моста.

Он подошел к ним и сразу увидел следы, а исследовав дорогу, нашел и след торможения и укатанные, но все-таки еще заметные остатки дроботовских снежков.

— Да, они прихлопнули его здесь, — решил Гельмут и, восстанавливая картину нападения на Вейсмана, пришел к выводу: шофер Отто помог русским разведчикам.

Первой его мыслью было немедленно сообщить об этом командованию: следовало наказать хотя бы родственников пособника убийства, дезертира и предателя — у Гельмута не было никаких сомнений, что шофер ушел с русскими, что он довез их почти до передовой. Но он решил не спешить. Трудно сказать, как могут обернуться события.

Не сделал он этого еще и потому, что в эти короткие часы перед ним прошли два облика предателей.

Он понял то, что смутно ощущал раньше. В тех, кого он заставляет работать на себя, нет главного — идеи, ради которой они шли бы на смерть. Их ведет трусость, страх смерти и надежда спастись или хотя бы оттянуть минуты расплаты, надежда получить материальные блага, иногда — месть.

Но как только меняются условия — меняются и те люди, с помощью которых он работает. Верить им до конца он не может. Положиться на них полностью невозможно. Нужны другие люди. Идущие на его работу сознательно, с верой в душе. А этой веры он дать им не может. Гельмут понимал, что он может обмануть, ввести в заблуждение, даже убедить на какое-то время, но на большее он не способен. Идея создания германского господства может согреть только немцев. Все остальные, как бы они ни пресмыкались сейчас перед победителями, все равно в душе готовы предать их, сменить хозяев, лишь бы спасти себя.

«Что ж… Это печально, но закономерно, — решил Гельмут. — Вот я и нащупываю то, ради чего создана оппозиция: идеи фюрера становятся непопулярными. Нужны другие…»

Шварц уехал в свой полк, выдержал бой с командиром, укорявшим его за самовольную отлучку, и так и не сказал никому о своих догадках. Он был уверен, что никто не узнает ни о его мыслях, ни о его умолчании.

Однако обер-лейтенант Гельмут Шварц ошибся.

Полевая сумка Отто Вейсмана, его дневник и шварцевская докладная помогли не только отвести малейшее подозрение от Дробота и Сиренко и полностью доказать вину Прокофьева, но и раскрыть тактику Шварца.

Когда Мокряков и Андрианов ознакомились со всеми документами и допросили шофера, они пришли к выводу: рейды в тыл противника проводить и впредь. В конечном счете они дают больше, чем «языки» с переднего края.