Глава 27
Погрызи ледяных камешков: тебе мозги охладить надо! Персолип говорил с тобой на твоем родном языке, поскольку владеет им не хуже тебя. Да-да! А ты сперва подумал: это ажна твоя так ловко шпрехает по персолиповски?
Он (гриб с человеческой душой) сказал тебе, чтобы ты им воспользовался. В точности, как ты воспользовался теми пончиками в лаборатории Кробиоруса.
– Камешки тебе не помогут, – сказало Странное Создание, которое слышало мысли так же хорошо, как и слова, произнесенные вслух. – Ты должен использовать меня. Других энергетических скоплений здесь нет.
– Я думаю над этим, – буркнул Расин. Так, чтобы не молчать.
– Я знаком с твоим предшественником, кашатером Криброком, – сказал персолип. – Он бы сделал это, не раздумывая. Возьми мою силу. Тебе хватит надолго. Может, даже дотянешь до самого центра. Только вначале поведай мне о своих планах. Прошу тебя.
Расин почесал затылок. Опуская руку, он почувствовал, как скованы стали движения. Это оттого, что сила его заканчивалась, как бензин в баке.
Еще на третий день после вылета из Кантарата, получив несколько ударов камешками, он произвел полное восстановление своих доспехов – заменил их на более прочные. Новые доспехи он создал из материала, который втрое был толще предыдущего (что это за сплав, он не знал). Некоторые части Вадим сделал ярко-фиолетовыми, этот цвет определенно стал ему нравиться, другие – черными. Творческий процесс посреди пустынного колодца слегка его развлек.
Поначалу Расин думал, что усиленные стенки наплечников и нагрудных лат защитят его от ударов ледяных метеоров, но вскоре стало ясно: камешки пробивают доспехи с той же легкостью.
Каждый удар отзывался болью во всем теле, и всякий раз чуть менялось направление полета. Вначале он опасался сбиться с пути. Но оказалось, что с трассы вылететь невозможно.
Иногда камешки отрывали кусочки плоти. На лету поднеся травмированную конечность к глазам, Расин видел: теперь его организм отличается от привычного человеческого. Различия небольшие, возможно всего лишь такие, какие допускает в своей картине хороший художник, когда делает копию по памяти.
Вадим тысячи раз видел вскрытые ткани и с идеальной точностью мог бы воспроизвести в памяти внешний вид и устройство кожи, подкожной жировой клетчатки, фасций… Но его теперешняя анатомия была кое-чем другим. Видимо, в работу его подсознания, формирующего окружающую картину и самого себя, вмешивалось ещё что-то, добавляя в дело собственную субъективность. Что это – два подсознания, соединенные воедино?
– Что будешь делать, когда доберешься до центра? – спросил персолип.
Вадим не знал, что его ждет дальше. Вероятно, он будет действовать по наитию. Совет Кантарата принимал решение о его судьбе в течение трех недель – с того дня, как Балмар выпустил Вадима из карцера.
Иногда удавалось прочитать обрывки мыслей в голове Крапса. Из этих скудных данных можно было заключить, что во время заседаний совета шел ожесточенный спор. Балмар понимал, что судьба Гонца-Пришедшего-С-Поверхности не в его руках.
Блиц-обучение – это лучшее, что можно было придумать. Хомун-выскочка может быть полезен лишь в случае, если ему будет дан правильный статус.
Герой или отверженный?
Никто о нем не знает. Все его жизнеописание – дым, как и сама оболочка. Может быть, Гонец – вспышка, как те, которые дает пустота? Может, он вот-вот погаснет?
Но вдруг он разведчик или что-то новое, необъяснимое даже с точки зрения всеведущих персоназ?
Итак, сокращенное обучение – и отправка к ледяному сердцу Мегафара, в зону вечных снегов, в сигнальный уровень – по следам кашатера Криброка.
Если Гонец пропадет – так тому и быть. Если вернется назад, то у Балмара будет, во всяком случае, время все обдумать и как следует подготовиться. Может, придет какое-нибудь указание от персоназ.
Но удерживать Гонца здесь, в Кантарате, или отправить на одну из береговых баз (пусть это будет даже самая отдаленная туманность Хомофара) – значит дать повод создавать легенды.
Нет уж. В его мире хомуны будут верить тем легендам, которые дает им их бог – господин Балмар.
И ровно через месяц Вадим Расин, возведенный до ступени ведущего кашатера охраны Хомофара, был благословлен и отправлен в колодец.
– Что буду делать, не знаю, – проговорил Расин. – Что со мной произойдет, когда попаду туда, о том расскажу тебе на обратном пути.
Глаз-сердце персолипа, не мигая, смотрел в свод кармана.
– Ты должен меня съесть, – наконец сказал он. – Сделай это, и не кори себя. Ведь я всегда был готов к тому, что однажды это случится.
– Нет, – ответил Вадим.
Он отстранился от персолипа, словно опасался, что потеряет над собой контроль и наброситься на него.
– Съешь меня… – повторил гриб. – Мир не пострадает. Зато ты можешь оказаться его единственной надеждой. Что толку, если я буду вечно сидеть в этом кармане, собирая залетные мысли? Если я дам силы тебе, ты предотвратишь событие, смертельно опасное для многих рас. Существа спасутся. Значит, и я приму в этом участие. Какой это для меня сюрприз! Персолип-герой!
– Нет, – сказал Расин. – Не путай. Бутерброд не становится героем только потому, что его съел тот, кто совершил хороший поступок. И ты – не бутерброд. И герои не едят мыслящих тварей.
Вадим поднялся на онемевших ногах и направился к выходу.
– Постой!.. – позвал персолип.
– Прощай, – ответил Расин и, толкнувшись от выступа кармана, нырнул в бездну колодца.
За время пребывания в кармане он не только не отдохнул, но и растерял часть оставшихся сил. Теперь двигаться стало значительно труднее.
Полет его не объясним с точки зрения механики или квантовой физики. Не было ни гравитации, ни невесомости, ни силы трения, ни реактивной тяги. Правда, при резком торможении он чувствовал некоторую перегрузку.
Он совершал полет, переходя из точки в точку, заменяя каждую точку точкой себя.
– Ты не можешь взять с собой запас, – сказал Кробиорус перед вылетом. – Поэтому наедайся до отвала.
И Расин одолел почти полное блюдо горячих пончиков и выпил два стакана молока.
Живя в Киеве, он никогда не ел пончиков и не пил молока. Странно, что подсознание облекло силу именно в эту форму.
Запасаться силой нельзя по той причине, что её транспортировка сводит на нет скорость движения. Даже один пончик в кармане привел бы к резкому снижению скорости, и в эту минуту Вадим находился бы в самом начале колодца.
Сейчас ажна указывала на то, что Расину до середины пути осталось двигаться около 8900 секунд. Если скорость не начнет резко падать.
Вадим думал о Доэ. Почему он с таким легким сердцем расстался с ней, едва увидев здание Кантарата? Если бы он тогда знал, что это – самое главное учреждение семиста двенадцати туманностей, являющееся при всем при том венцом человеческой (если не вселенской) бюрократии, может, он глубже вдумался бы в смысл её слов: «Они живут в каменном городе под названием Пустыня, хотя и не могут проникнуть в Глубину Мегафара, а я живу в моем саду и гуляю там, где хочу».
И ещё он вспомнил вот что: «Однажды опасности подвергнемся мы оба, но в следующий раз спасать придется тебе. Но только угроза будет намного страшнее тузора… Это произойдет в Глубине».
А почему бы ему тогда не остаться с ней? «Могу тебя кое в чем натаскать, Вадим, – говорила она. – Если прислушаешься к моим словам, тебя ждет меньше ошибок впереди».
Вот уже первая его крупная ошибка. Он один посреди вселенной и гибнет. В нем не нашлось духу убить живое существо, вернее, использовать в пищу лепеху, которую он счел своим братом по разуму. А ведь он идет на войну.
– Самое прекрасное из всех доступных нам переживаний – переживание непостижимого, – послышался голос.
Расин обернулся и увидел высокого моложавого старика. Прямоугольное лицо обрамлено бакенбардами.
Старик двигался с той же скоростью, что и Вадим.
– Тот, кому незнакомо это чувство, кого ничто более не удивляет и не приводит в трепет, все равно что мертвец. Это сказал Альберт Эйнштейн. Хомун, как и ты. Что такое прекрасное, я понимаю, а вот что такое непостижимое – об этом мне ничего не известно. Прошу прощения за не совсем удачный каламбур. Я – Харт.
Старик протянул руку.
Контроль над чувствами! – вынужден был сказать себе Вадим, ощутив, как внутри все всколыхнулось в радостной надежде.
– Расин, – сказал он, пожимая большую крепкую руку.
– Тот, что пробил оболочку? – спросил Харт, разглядывая доспехи Вадима, вернее то, что от них осталось. – Куда путь держим, пилот?
– К ледяному сердцу, – сказал Расин. – Если нам с вами по пути, можете присоединяться.
– А я никогда не двигаюсь прямо, – Харт развел руками. – Но на короткий промежуток времени могу тебе составить компанию.
Расин перешел на мышление по принципу «частица в частице».
«Не могу назвать Харта хомуном», – вспомнил он собственные слова, которые недавно говорил персолипу. Если бы не умел контролировать чувства, то наверное бы сейчас покраснел.
– Ты умеешь прятать мысли? – обрадовался Харт. – Готов поспорить, не Балмар тебя этому обучил. Сам научился? Что ж, неплохо. Однако вот тебе мое мнение: слаб ты ещё для таких прогулок. Справедливее было бы Балмару лететь, улаживать вопросы. Вижу, тебе даже средств никаких не выдали. Хотели от тебя избавиться попросту.
Расин почувствовал, будто лежит в камере компьютерного томографа, и все данные о нем страница за страницей ложатся перед Хартом.
– По-моему, совет службы принял правильное решение, – сказал Расин.
– Да что ты понимаешь в колбасных обрезках? – лицо Харта вдруг покрылось пятнами. – Балмар сотворен не для руководства. Он – обыкновенный исполнитель. Клерк. В нем так и не развились способности, которые я сам вот этой рукой помогал закладывать.
– Что?..
– А ты что думал? Когда они изготовляют кого-нибудь более-менее важного, то всегда зовут старика Харта. Как же! Без Харта никуда. Так вот… Изначально Балмар планировался как исполнитель. Ну, вроде этих самых ведущих кашатеров. Но возможности его до сих пор спят. Кстати, он летал к бушменам?
– Зачем к бушменам? – не понял Расин.
– Чтобы знать хомунов, надо знать их поверхностный уровень, – сказал Харт.
– Балмар говорит, что нет никаких уровней, оболочка едина… Но причем здесь бушмены?
– Бушмены управляют поверхностным уровнем – всеми пятью континентами. Разве ты не знал, кто тобой управляет?
Вадим не ответил. Он вдруг ощутил приступ такой слабости, что вынужден был резко замедлить движение.
Харт поймал его за руку, нахмурил лохматые брови.
– Думаю, ты не глуп, – сказал он. – Просто, не в меру рассеян. Похоже, это временное явление. Поговаривают, ты был неплохим хирургом.
«Кто это поговаривает?» – подумал Расин.
– Ты сильно изменился за последнее время. Стал неупорядочен. Это хорошо, ведь ты открылся Истине, но и плохо вместе с тем, так как ты перестал замечать мелочи.
– Вы сказали, я рассеян… Что вы имели в виду?..
– Ты, кажется, не понял. Я – Харт. Это значит, что я не могу давать тебе прямых указаний. Только намеки.
– Тогда намекните, как мне заметить то, что я упустил.
– Этого не знаю, сынок, – сказал Харт отрешенно.
– Вы же говорили, что вам неизвестно, что такое непостижимое, – нашел в себе силы съязвить Вадим.
– Ха-ха! – Харт был доволен. – Ты далеко не глуп. А это значит, что ты найдешь ответ сам.
Он развернулся и двинулся поперек колодца. Миг – и Харт пропал из виду.
«…ты перестал замечать мелочи».
Вадим посмотрел по сторонам.
Ничего примечательного.
Мимо просвистел одиночный ледяной камешек.
– Слушай! – послышалось рядом. Из пустоты выглядывала голова Харта. – Это, конечно, тебя не зарядит на веки вечные, но добраться до станции сил хватит.
И он опять исчез.
Вадим попытался исследовать стенки, но ничего не было видно. Материал плотный, кое-где выступы. Словно старая канализационная труба.
Все – и сам колодец, и его карманы – состояло из информации, которую подсознание облекало в форму. Пусторосли, проплывающие мимо и кое-где висящие на выступе колодца, тоже представляли собой информационные цепи. Вадим пытался выжать из них хоть немного силы, но не смог.
Прошло полторы тысячи секунд, и Вадим понял, что, вероятно он ослеп, раз не видит того, о чем говорил Харт. Теперь ему постоянно приходилось давать себе команду контролировать чувства.
Несколько раз он намеревался повернуть обратно к покинутому персолипу. Затем, чтобы убить его.
Хватит ли ему сил долететь обратно? Он отдалился от того места ненамного…
Вадим вспомнил чувство, когда начинаешь восполнять недостаток силы.
Что-то потянуло назад, вначале медленно, потом чуть быстрее…
Плавно развернулся лицом в направлении движения. Может, это и имел в виду Харт? Может, нет ничего плохого? Все призрачно.
«Я наполнен мыслями, – говорил персолип, – чувствую то же, что и ты».
Стоп!
Инерция несла его ещё немного, но, в конце концов, он остановился.
– Я останусь здесь… – прошептал он, и мысленное звучание разнеслось по колодцу.
Прости меня, брат… Скоро эти мысли долетят до тебя, и ты их уловишь. Ты узнаешь о моей слабости. Я чуть было не нарушил слово… Нет, я нарушил его. Ведь я не вернусь к тебе и не расскажу, что случилось дальше.
Ты хотел, чтобы мы с тобой совершили подвиг, но, прости, ничего не выйдет.
Потому что не нужны такие герои, которые едят братьев…
Которые едят подобных себе, а потом молчат об этом всю оставшуюся жизнь.
Вадим опять развернулся и завис на месте. Может, если он не будет делать никаких движений и растрата сил прекратится, он сможет прожить долго? Может, бесконечно долго? Ведь Балмар говорил: все, кто достиг Пустыни, становятся бессмертными.
Ну а как же выскочки-дезертиры? Бесчисленное количество их пропало безвести.
Нет, он особенный. Крапс называл его самородком.
А Кробиорус возражал: нет, обычный хомун.
Что, если он все же бессмертен? Значит, так и зависнет здесь до тех пор, пока не появится следующий кашатер.
А может, война скоро всему положит конец?
Война, которую он не сумел предупредить, потому что оказался слабее всех хомунов и не смог пожертвовать ради целой вселенной одним-единственным грибом.
Мимо просвистел ледяной камешек. Ухо обожгла боль.
Как же, зависнет он здесь на веки вечные. Надо было хоть до пустого кармана добраться. Через несколько дней камешки растерзают его на части, превратят в болтающееся в пустом пространстве решето…
И пускай…
Если бы ничего с ним не произошло, он ничего не знал ни о Кантарате, ни о Трифаре, ни о Доэ.
Комок подкатил к горлу.
Доэ.
Еще один камешек. На этот раз пробило голень.
Хорошо, что не на веки вечные. Иначе это был бы настоящий Инфар, которого он так и не увидел. А что, если он умрет здесь, а окажется там, недалеко от Доэ?
Еще камешек. На этот раз мимо.
– Стреляйте! – крикнул он в пустоту. Ослабевшие пальцы вцепились в доспехи на груди и рванули, пытаясь обнажить грудь. Слишком прочные.
Он взялся крепче, рванул сильнее. Нет, не идет.
Расин вспомнил, сколько сил вложил в создание лат, как сразу почувствовал некоторый упадок сил, ведь он думал сделать их сверхплотными.
С трудом он оторвал нагрудные латы, при этом не без удивления отмечая слабое тепло, исходившее от них. И ещё какой-то в себе акулий аппетит, словно поблизости разрывали кровавую тушу. Изголодавшиеся пальцы впились в эти теплые латы, начали втягивать в себя… их силу. Ведь это была чистая сила! Харт!
Вадим живо стал все с себя скидывать, стараясь не выпустить из рук одеяние, чтобы его не унесло к периферии. Он стащил и обувь и, оставшись совершенно голым, свернул все в один большой ком.
Получившийся тюк по размерам превосходил персолипа.
Вадим знал, что делать дальше. Уплотнив тюк руками, он прижал его к груди.
Объединиться с пищей – значит уничтожить расстояние, разделяющее нас.
По ключицам побежало тепло, передалось плечам. Следующая волна – и он уже начинает восстанавливать размеры тела.
Тепло расходится по конечностям, заполняет полые сосуды, поврежденные ткани активно регенерируют, обрывки кожи втягиваются, раны заполняются красноватыми грануляциями и тут же покрываются здоровой кожей.
Через несколько минут он был совершенно восстановлен. В руках оставалась горстка бесформенного месива, но он заставил себя использовать и ее.
Вперед!
