Глава 28
Вадим мчался к ледяному сердцу Мегафара с предельной скоростью. Быстрее могли нестись только частицы света.
Если бы во вселенной не было толстых пластов вневременного пространства, лететь бы ему ещё многие миллионы лет. Но эти прослойки, которые можно преодолевать в один миг, значительно сокращали время полета.
«Я – Харт», вспоминал Расин. С какой особой интонацией это было сказано! Словно старик исключал себя из всех мыслимых вероятностей пути Вадима. Непостижимый Харт. Он пересек колодец в поперечном направлении. Но там, за стенкой колодца – небытие. Иное Подобие – вот какой эпитет Харта сидел в голове Балмара. Спасибо тебе за помощь, Иное Подобие.
На 1976542 секунде с момента вылета из Кантарата толстое пространственное скопление, сформировавшееся неожиданно на пути, в мгновение ока приблизило Расина почти к самому центру. Начинался конечный участок колодца. Территория уже относилась к сердцу Мегафара. Расин резко сбавил скорость, немного сплющившись от перегрузки. По вычислениям ажны, до места, где он должен был покинуть колодец, оставалось около 5300 секунд.
С тех пор, как он восстановил силы, ему удалось несколько раз удачно увернуться от ледяных камешков.
Никакие знания не сравнятся с опытом. Сколько бы не обучали тебя преодолевать главное зло колодца – ледяные камешки, – пока не увидишь их своими глазами и не поймешь, что это такое, ты перед ними бессилен. Крапс учил, что каждый камешек впереди себя толкает сигнал длиной в десять миллионов диаметров колодца. Если слух тонок, ты уловишь этот сигнал и, сбавив скорость, прижмешься к стенке.
Поначалу все старания уловить сигнал были безуспешны, но ещё за несколько тысяч секунд до подлета к карману персолипа Вадим стал замечать, что перед появлением ледяного камешка слышен слабый хлопок, после которого на мгновение становится тише, чем обычно. Крапс говорил об этой «шумовой яме» или «отрицательной тишине».
Когда Расин понял, что хлопок-спад-тишины и есть тот самый сигнал, он попытался на него реагировать маневром. Но силы тогда были на исходе, а реакция замедлена.
Теперь он без труда успевал увернуться, хотя между появлениями сигнала и камешка проходило не более одной десятой секунды.
Тело пилота лавировало в начавшем петлять колодце.
Накачав себя силой, Вадим немного переборщил с мышцами верхнего плечевого пояса, но теперь уже приходил в норму. Всего две царапины, оставленные камешками, не уродовали, а скорей даже украшали торс.
– Бу-у! – завыло невидимое чудище, но звук тут же унесся далеко назад.
Пилот чуть замедлил скорость, огляделся.
Никаких карманов здесь не было. Откуда же донесся вой?
Персолипы и пусторосли, по рассказам учителей, были единственными обитателями колодца. Правда, до открытого пространства Глубины оставалось уже совсем немного. Сюда могли проникать беззвучные змеи, чернь и ледорубы, о которых говорили учителя. Кто из них мог выть?
О беззвучных змеях он знал, что они не издают звуков, несмотря на их фантастические размеры. Поскольку учителя не употребляли никаких земных метрических единиц, кроме секунд и скорости света, Расину трудно было представить длину этих змей. Крапс сказал: для того, чтобы накормить одну такую змею, понадобится около сотни тузоров. Но вряд ли монстры могли выть. Из названия следовало, что змеи были беззвучны.
Чернь обитала вдали от пересадочных станций и зоны вечных снегов. Сначала надо было достичь конца колодца, выйти наружу, а затем двигаться обратно. Чернь представляла собой беспросветную кору, отделяющую Глубину от некоего Алехара, которую учителя упомянули вскользь.
«Тебе все равно не проникнуть туда, хомо, – сказал Кробиорус. – Туда не долетал ни один хомун. Хотя это место их искушения».
«А вы бывали там, учитель? – спросил Вадим.
«До того, как заключили контракт, мы были свободны, – ответил Кробиорус. – Чистым вастам в Алехар добраться легко, но им просто нечего там делать».
Если там, за стенкой колодца, беспросветная кора, мог ли пробиться через стенку вой черни?
Еще ледорубы… Эти твари, как говорил Крапс, водятся глубже сигнального уровня, до них он ещё не долетел.
Хлопок-спад-тишины – и Вадим сделал резкий маневр, уходя от ледяного камешка. Видели бы его в эту минуту члены «Кружка Аманды»! Хотя, пожалуй, Глорию и Аманду он попросил бы отвернуться.
Вадим с сомнением покосился на свое мужское достоинство. Любопытно, зачем ему в нематериальном мире этот земной атавизм?
Во время обучения он проводил над собой эксперименты, пытался изменить форму тела. Можно было слегка увеличить рост, вес, исказить до неузнаваемости черты лица, удлинить или укоротить конечности, но человеческие очертания всегда оставались узнаваемыми. Где-то в глубине души существовал стерженек, делавший его хомуном. Может, эта штука и была его проявлением?
– Бу-у-у! – раздалось снова, теперь уже ближе. Мыслезвук доносился справа. На этот раз раскат следовал за пилотом, а не уносился назад.
– Бу-у! Бу-у-у-у-урр! – послышалось со всех сторон сразу, и тут Расин заметил, что стенки колодца то там, то тут продырявлены. Рваные края материи трепетали, создавая шум. Словно исполинская флейта, звучал колодец, по которой несся пилот, толкая перед собой поток воздуха.
Колодец становился шире. Голубоватое свечение приобретало лиловые оттенки, в отверстиях поблескивала белизна.
Стенка дугообразно изгибалась, пришлось опять сбавить скорость. Неожиданно он проскочил мимо многокилометрового просвета, в котором успел разглядеть белоснежную даль. Вадиму показалось, что он видел холмы.
Сигнал – и он не успевает увернуться: камешек рассекает дельтовидную мышцу.
Вадим схватился за плечо и, как мог, склеил ткани. Кровь, оставшуюся на ладони, впитал ладонью же.
В следующую секунду в стенке образовался широкий просвет, и Расин остановил движение.
Колодец не окончился, но здесь вполне можно выбраться наружу. Конечно, надо бы соблюдать инструкцию, и первым её пунктом значится не покидать колодец до конечной станции.
Но он уже вцепился руками в края проема.
Вадимом двигало нечто большее, чем любопытство. Жалкие крохи педантичности не могли справиться с этим чувством, имя которому жажда приключений.
Расин легко вытолкнул тело наружу, отдалился на некоторое расстояние и, развернувшись, посмотрел на колодец.
Наружный диаметр намного превосходил внутренний. По такой трубе без труда пролетел бы Боинг.
Если внутри все было абстрактным и одноцветным, то снаружи труба выглядела вполне вещественно.
Ее стенка покрыта толстым слоем наледи, поверх которой топорщится серебристо-голубоватый иней. Колодец отчетливо контрастирует на фоне беспросветно черного неба, в котором нет ни единой звезды. Там – непроницаемый пласт, территория черни. Оттуда исходит колодец.
Глянул вниз. Сплошной искрящийся снег до самого горизонта. Пугающая девственность вечной пустоши. Вдали равнина дыбится, образуя предгорье, за которым торчат заостренные пики.
Сияние снега не было отраженным светом, как и чувство, улавливающее это сияние, не было зрением.
Вдруг послышался тонкий скрип. Колодеу пришел в движение, встряхнулся. Искорки-снежинки разлетелись в стороны, несколько из них упало на лицо и грудь Вадиму, и он не почувствовал холода.
Стенки деформировались. Края проема начали сближаться, утолщаясь, покрываясь новыми слоями наледи.
Расин висел над ослепительными снежными холмами и смотрел, как затягивается просвет, через который он покинул колодец. Ему не было страшно. Наоборот, он почувствовал великое облегчение, покинув нескончаемый колодец, и лишь теперь понял, что на протяжении всего полета страдал от неизжитых остатков клаустрофобии.
Здесь, в открытом пространстве, он почувствовал себя сильнее. Простор сулил бездну возможностей. Коснуться поверхности снежной зоны, окунуться в снег, ощутить его нематериальную материальность.
Проем окончательно закрылся. Расин бросился вниз.
Сначала ему казалось, что до снежной пустыни рукой подать. Он летел вдоль колодца, совершая вокруг нее плавные обороты.
Инструкция велела, чтобы скорость полета на терминальном участке колодца не превышала одну тысячную скорости света. Странно. Его реакция позволяет остановиться в любое мгновение. Скорость упадет до нуля, а инерция будет минимальна и столкновение не опаснее шлепка. Видно, инструкция устарела и не рассчитана на таких асов, как он. Когда она составлялась, не было ещё планеты Земля и самих хомунов, а в Хомофаре властвовали лиловые флегмокристалы. Позднее эти предшественники инволюционировали до белых шаров, живущих в межпланетном пространстве оболочечных прослоек.
Труба становилась все шире и шире. На стенке не было больше отверстий, через которые полость колодца сообщалась с окружающим пространством. Вадим силился высмотреть место, где нет наледи, чтобы понять, из какого материала создана труба. Но все было сплошь обледенелым.
Расин мог лететь со скоростью света, но не стал нарушать инструкцию. Возможно, ему придется это сделать в будущем, в сложной непредвиденной ситуации.
Отлетев на значительное расстояние, Расин попытался высмотреть место, где колодец оканчивается и переходит в станцию. Но вдали труба зрительно сужалась, превращалась в тонкую ниточку и исчезала.
Ажна сообщала, что до станции остается не более сорока минут.
Расин все ещё жил биологическим земным временем. Даже находясь в пространственно-безвременной камере Крапса, он не терял связи с якорем – своим телом, лежащим в палате психбольницы под опекой Хвана. Учителя сказали, что Кантарат позаботилась о жизнеобеспечении его тела, но с первой секунды пребывания в Пустыне чутье подсказывало не верить в надежность канторатских обещаний.
«Учитель, – спрашивал он Крапса. – Что будет, если я потеряю свое земное тело?» «Слишком неопределенно, – ответил Крапс. – Потерпи и узнаешь».
Сколько потерпеть? Может ли он сам узнать, что будет с ним в необозримом будущем? Он предугадывал на несколько тысяч секунд вперед, и то лишь тогда, когда находился в зоне ментальных событий. Если же рядом находилось много сущностей, картина мира усложнялась; приходилось некоторые линии отодвигать на задний план либо складывать множественность моментов в единую точку.
Может, «терпеть» придется недолго, а может, десятки лет. Что это значит для хомуна, достигшего почти самого центра вселенной?
Если он попадет на территорию чистой васты или проникнет сквозь толщу черни, связь с якорем прервется, а значит, биологические секунды уже перестанут иметь для него значение. Ему придется перейти на иное времяисчисление, и в этом ему должна помочь ажна.
Труба расширилась до невероятных размеров. Теперь было ощущение, что он летит над поверхностью земли. Ледяные наросты превратились в бугры. Зона снегов возвышалась впереди бескрайней стеной. Горы располагались вверху и выступали навстречу гигантскими шипами. Ажна не в состоянии была определить расстояние до поверхности зоны, и Расин не мог оценить приблизительную высоту гор: вполне вероятно, что гиганты вздымались над поверхностью на сотни километров.
Вспышка.
Пустота.
Миллионы красных, синих, фиолетовых линий. Веселых и искрящихся. Бесконечная электрическая сеть.
Сигнальный уровень!
Расин остановил движение, переключил ажну на панорамное обследование.
Это место Крапс называл «психодефицитным». Уплотненный пространственно-временной континуум – сердце пространственной и пременной составляющей Мегафара. К центру от него расположен уровень холода – разум сознение-составляющей. На границе двух уровней – совет стихий, высший орган власти, контролирующий выполнение требований Великого Соглашения и трех установок.
Из активных участков Мегафара эти уровни были самыми свободными в плане контроля со стороны чистых васт.
Это значит, что, если кто-нибудь замыслит создать в любом из этих уровней внутривселенскую военную базу (понятие гипотетическое и занимающее в курсе обучения кашатеров Кантарата семь недель), то вся ответственность за урегулирование проблемы ляжет на совет стихий и, в первую очередь, на хозяев уровней – стихии пространства и времени или стихию сознания.
Территория иной морали.
«Мегафар – самая большая корпорация, – говорил Крапс. – Если перевести устройство мироздания на язык бизнеса, то выходит, что стихиям не принадлежит и полпроцента акций, им приходится довольствоваться лишь зарплатой – ничтожной подачкой чистых васт».
«Мегафар – источник силы, – пояснял Кробиорус. – Между внутренней частью и оболочкой существует огромная разность потенциалов. За счет этого происходит выработка силы, которая накапливается в большом вместилище. Стихии следят, чтобы течение не прерывалось».
Выходит так, – думал Вадим, – если чистые васты – банкиры, владельцы акций вселенной и получатели дивидендов, то стихии васт представляют собой совет директоров по производству, отвечающих за бесперебойность рабочего процесса. Они являются непосредственными руководителями всех двенадцати фаров и, вместе с тем, прослойкой между службами охраны Хомофара и чистыми вастами.
«Стихии присматривают, чтобы никто не проник в Глубину Мегафара?» – спросил Вадим.
«Ты правильно понял, хомо. Если оболочка объединится с сердцем, исчезнет относительность, и тогда из Мегафара невозможно будет выкачивать силу».
Сигнальная точка номер 1,3120552414 на десять в десятой степени.
Если бы Вадим попытался использовать математические возможности сознания, он не отыскал бы точку и до окончания действия срока Великого Соглашения.
Сейчас он попытается сделать то, чему не мог попрактиковаться, находясь на учебе у Крапса и Кробиоруса.
Уменьшение.
Скорость плюс ажна.
И…
Взрыв!
