В следующие две недели ничего необыкновенного не случилось. Алгирск жил все той же призрачной жизнью, терракотеры по-прежнему оставались загадкой. Руна ходила на работу, там ей приходилось всеми способами ограждать себя от ухаживаний лейтенанта Коли Басова и придумывать дурацкие истории, чтобы не пустить его к себе в квартиру. На работе Руна не слыхала о попытках разыскать Зуброва, словно ничего и не было. Сигурд в светлое время суток отсиживался дома, зарисовывал терракотеров, составлял планы города, записывал наблюдения, а кроме того готовил ужины, читал газеты, журналы, дремал или смотрел телевизор. Мало-помалу сомневающийся умник внутри него спаялся со своенравным дикарем в единое целое. Сигурда не тянуло рвать на себе волосы, изнывая от жажды мести; он не метался в ужасе от ощущения безысходности. Наоборот, чтобы обрести внутренний покой, он приучился подолгу сидеть в одном положении, погружаясь в себя и сосредотачиваясь, как это делал Мерло Джикер, когда ему нужно было принять серьезное решение.

Дважды в неделю Сигурд брился до пояса (на ноги терпения уже не хватало). Щетина с каждым разом становилась все жестче, а процедура бритья неприятнее, но он напоминал себе, что это временное неудобство. Между тем, уходить из города Сигурд не спешил. Ему все больше нравилось чувствовать себя благоразумным мстителем и борцом за свободу, заброшенным в тыл врага. У него набралось четыре тонкие тетради записок и эскизов: к встрече с албами он готовился, как следует, дабы явиться к ним во всеоружии.

Он подсчитал, что в городе двадцать четыре больших и сто восемь малых терракотеров-наблюдателей. Размеры терракотеров зависели не от важности подконтрольных объектов, а от плотности обитающего в этом месте населения. Имелись четыре маршрута, по которым можно пройти, оставшись вне поля видимости наблюдателей — на всякий случай Сигурд пометил их на плане.

К необычным происшествиям, как то дорожная авария или драка в очереди, терракотеры оставались безучастными — стоя на своих неприступных пьедесталах, они продолжали отрешенно вертеть головами. Он видел терракотеров-пешеходов, колесивших на своих бесшумных дисках, — эти обитали исключительно на периферии города и за городом. Он нашел на южной окраине Алгирска станцию, расположенную невдалеке от линии электропередач: она, видимо, служила для терракотеров-пешеходов пунктом для подзарядки.

Сигурд был уверен: все эти данные впоследствии принесут ему пользу. Если все тщательно проанализировать, можно будет приблизиться к разгадке тайны терракотеров, а то и вычислить местонахождение тех, кому они служат.

Было неясно, откуда терракотеры управляются; общаются ли они между собой; где и кто их ремонтирует; каковы их планы; что будет, если рискнуть и проверить терракотера на прочность — хотя бы камнем; как заправляются терракотеры-наблюдатели — и еще много чего он не знал.

Собрать крупицы всех этих наблюдений, прийти к албам, захватить власть… Сигурд продолжал вынашивать эту идею. Он не забывал, что между бигемами и албами существует кровная вражда, но теперь он вынужден был признать: соперничать вынуждало существование общего врага.

«Кто такие албы?» — написал он в отдельной тетради, которую носил всегда с собой и позднее собирался уничтожить. Он был знаком только с одной представительницей этой расы — Руной. А еще, если верить ей, Мерло Джикер был полукровкой: старик и впрямь отличался от знакомых бигемов — был рассудительнее, спокойнее. Чего стоила одна только его привычка сидеть часами в неподвижной позе с закрытыми глазами!

Но все же ни Мерло, ни Руна, ни ее рассказы не давали Сигурду объективного представления об албах.

В первое время Сигурд был так увлечен своими разведками и обдумыванием, что почти перестал общаться с Руной. После того дня, когда к нему вернулась память, и он стихийно овладел девушкой, оба вели себя сдержанно. Спали в одной постели, но друг к другу не прикасались и даже не вспоминали о том, что с ними случилось.

Со временем с Руной начало что-то происходить: она бывала раздражительной и на вопросы отвечала уклончиво. Как-то раз он попытался серьезно поговорить с ней о Большом Поселении: Руна незаметно ушла от ответа.

Когда он однажды под утро принес ей десять рублей, заработанных на разгрузке вагонов, Руна неожиданно вспылила:

— С ума сошел! Ты здесь что, на всю жизнь собрался остаться?

— Я учусь. — Сигурд положил деньги на стол.

— Хватит учиться! — сказала Руна, и в голосе ее зазвучали незнакомые сварливые нотки. — Мы только теряем время.

Она стала упрекать его в медлительности, уверяла, что ни его ночные рысканья, ни ее прослушивание должностных разговоров ничего нового уже не дадут. В завершение она предложила уйти сразу после Нового года.

— Нет, Руна, — ответил он. — Уходить рано.

Как-то незаметно для себя Сигурд усвоил, что можно обходиться без грубости — всего того, что раньше достигал с ее помощью, легко добиться короткой, уверенной фразой.

— Мы теряем время, — сухо сказала Руна.

Она всякий раз подавляла упрямство, если Сигурд этого хотел, но он не мог не замечать: атмосфера их отношений постепенно накалялась.

Сигурд замечал, что Руна, как и прежде, пыталась на него влиять. У его личности появились новые грани — утончилось и ее искусство. Албианка то дулась на него, то становилась мягкой и шелковой, пользовалась хитрыми уловками, на которые не были способны простодушные женщины бигемов. Но Сигурд стал мудрее и видел ее пещерное плутовство.

— Ты ведь помнишь легенду о Пустых Землях? — спросила она как-то.

— Там, на юге, — сказал Сигурд. — Над ними якобы не летают спутники… раньше я называл их демонами.

— Интересно, — сказала она задумчиво. — Как думаешь, кто-нибудь искал эти земли?

— Наверняка такие находились, — ответил Сигурд.

Он старался быть терпимым. Она хотела выжить и думала о надежном приюте. Она искала жизненное пространство для своего будущего. Может быть, для потомства: как ни крути, она — женщина. И все же он чувствовал: чего-то она недоговаривает.

Однажды выдался вечер, когда Руна показалась ему умиротворенной. Это было за три дня до Нового года. В комнате пахло апельсинами. Сигурд лежал на кровати. Руна украшала букет из еловых веток, который ей на работе подарил Коля. Игрушки были найдены в диване, в двух коробках из-под женских сапог.

— Расскажи о себе, — попросил Сигурд. — Что было до того, как тебя привел Уилл?

Руна повесила на ветку серебристую снегурочку с обшарпанным боком и села в кресло, уютней запахнувшись в свой голубой халат. Перед тем, как заговорить, она с минуту раздумывала.

— Кажется, сто лет прошло, — сказала она. — У меня была мать, два дяди, тетя… А еще — двоюродные братья и сестры.

— А вождь у вас был?

— Дядя Леон. Он был самым старшим. Мы жили на периферии, в неглубокой пещере, в жерле замершего вулкана.

— И чем вы там занимались? Охотились?

— Албы этим очень редко занимаются. Мы растили белковый хлеб.

— У вас что, была своя лаборатория? Вы были вроде ученых?

— Скажешь тоже. Мы жили едва ли не на самой поверхности… Те, кто растят хлеб, они — фермеры, хлебоделы… Правда, еще мы умели варить гибкое стекло для экранов на продажу… хотя, дела шли так себе. Второй мой дядя — он умел собирать компьютеры из деталей, работать с программами… Кое-чему он и остальных научил.

— Значит, ты — фермерша, — Сигурд хмыкнул. — Больно ты образованна для фермерши. Все-таки бигемам до вас далековато еще.

— Не все албы одинаково продвинуты. Есть среди фермеров и невежи. Просто дядя Леон… он большое значение придавал нашему образованию.

— А что, твои родичи — это все, кого ты знала?

— Пару раз приходилось бывать в соседней общине. Там тоже наши родственники жили. Старейшины думали объединиться, да только условия не позволяли. Зато у нас была кое-какая связь, мы даже опытом могли обмениваться. Эти наши соседи кроме того, что хлеб растили, умели делать пневматическое оружие и некоторые электроприборы. Торговали с помощью гонцов — бигемов-наемники. Их полно в местах, где албы живут. Ты ведь слыхал?

Сигурд кивнул.

— Помню, три раза к нам наведывались из объединенной общины. Люди из Большого Поселения. У них там целые лаборатории, даже заводы. Те записи, что ты видел, все они оттуда. Их принес сам Велимир.

— Этот человек приходил к вам? — удивился Сигурд.

— Он жил среди нас.

— Значит, он стал вашим вождем?

— Нет. Но он все равно был великим. Раньше он правил Большим Поселением.

— Говори…

— Велимир… он готовил восстание. Он был очень одарен, ему удалось многого добиться в науке и прийти к власти. Сначала он изобрел особый снаряд, он может разрушить все, что угодно. Но была проблема: этот снаряд нельзя запустить на большое расстояние. Тогда Велимир придумал танк. Он может прокладывать себе дорогу под землей и в глинистом грунте делает до тридцати миль в час, можешь себе представить… Когда-нибудь танки двинут на все известные города терракотеров и уничтожат их.

— Хорошая идея, — согласился Сигурд.

Впрочем, он и без нее понимал, для чего нужны танки, и его давно уже терзало желание поскорее увидеть их своими глазами. Мысль, что вскоре он будет причастен к этому великому движению, горячила его, а жажда мести начинала превращаться во вполне определимую цель.

— Итак он был их вождем…

— У албов эта должность называется верховный правитель… Насколько я знаю, сначала Велимир возглавил работы по производству танков. Собрал вокруг себя надежную группу. Объединил самых влиятельных албов региона: они стали называть себя «повстанцами». Говорят, предложения о сотрудничестве стали поступать даже из-за моря. В производстве понадобились радиоактивные вещества, и их стали доставлять издалека. Правда, из-за наплыва гонцов случались проколы. Вот почему те места терракотеры прочесывают особенно часто. За последние десять лет уничтожены почти все маленькие общины албов-фермеров из тех, что жили в поверхностных пещерах.

— Почему все они не ушли в Большое Поселение? — удивился Сигурд.

— Туда просто так не попопадешь. Они не берут к себе кого попало, а только тех, кто что-нибудь изобрел.

— То есть?

— Ну, хоть что-нибудь полезное. Или, к примеру, тех кто привел с собой бигема.

Тут она покраснела.

«Ага, вот что тебе от меня нужно, хитрая лиса…» — Сигурд скривился в ухмылке: пусть она знает, что он ее раскусил.

— Я думала о нас обоих, — сказала Руна. — А тебе и невдомек, что это было бы разумнее всего?

Руна встала и собиралась снова вернуться к своему занятию. Сигурд остановил ее жестом. Он сел на кровати.

— Эй, тебя пока еще никто не бранит. А теперь соберись и давай все по порядку.

Руна повертела в руках елочный шар в виде идиотически улыбающегося колобка, с обреченным видом положила его обратно в коробку, села на кровать и уставилась на свои ладони.

— Говори все, что тебе известно о повстанцах, — сказал Сигурд.

— Клянусь тебе: я о них толком ничего не знаю. О них всякое болтают. У их есть лаборатории, заводы… они глубоко под землей. Слишком глубоко. Найти вход к ним не просто. Он где-то на дне каньона. Там на подступах всюду камеры: они тебя видят, ты их — нет.

— Ты знаешь кого-то, кто добрался до них?

— Мой брат Серен… ему удалось выплавить сверхпрочное нецарапающееся стекло, это приравнивается к изобретению. Он ушел к ним. Но я не знаю, добрался ли он. Это было незадолго до того, как на нас напали.

— Ерунда получается, — сказал Сигурд. — Это ведь из-за повстанцев фермеры пострадали, разве не так? Значит, повстанцы должны были как-то побеспокоиться о безопасности ваших жилищ.

— Нет, Сиг, это невозможно технически. Мы сами должны отвечать за свою безопасность.

— Надо же! Вот незадача! — хмыкнул Сигурд. — А социальная защищенность? Албы такие разумные, у них высокие технологии. Если танки запросто под землей ходят, почему они не нароют сколько угодно новых пещер?

Руна долго изучила ладони, прежде чем ответить.

— Фермеры гибнут… — сказала она. — Это не особенно смущает повстанцев. Цель оправдывает средство — так они говорят.

— Незадача, — повторил Сигурд. — Тут, в городе, с этим и то получше… Не пойму, зачем же ты мне врала, какие они хорошие.

— Прости, — сказала она.

«Танки… это все, что мне от них нужно, — подумал он. — Это моя личная война — не больше».

Однако ситуация требовала переосмысления. Выходит, повстанцы не так-то просты, а он их с подачи Руны едва ли не идеализировал. Возомнил, что, стоит запомнить позиции терракотеров и кое-как набросать карту (как это делали разведчики в несуществующую гражданскую войну), и албы-борцы примут его в свой круг с распростертыми объятьями. До этого единственную трудность для себя он видел в решении моральной проблемы: как подавить неприязнь к расе албов. Теперь эта неприязнь грозила перерасти в отвращение.

— Тот человек, что все придумал… он жил в вашей пещере, верно?

— Да, однажды Велимир ушел от повстанцев. Дождливой осенней ночью он добрался до нас и попросил убежища. Среди нас он и умер.

— Почему он покинул свои заводы, этот старик?

Руна пожала плечами:

— Должно быть, решил, что путь, по которому шел раньше, ошибочен.

— Как так? — Сигурда даже передернуло. — Струсил?

— Дядя Леон говорил, он раскаялся.

— В чем? Объясни толком.

— Сама не знаю.

— Но он жил среди вас!

— Да. Дядя Леон разрешил ему. Велимир большей частью держался в стороне. Говорил мало. Как-то он сказал, что хоть в Большом Поселении и делают оружие, но земляне еще не скоро будут готовы к войне. Не при нашей жизни, понимаешь? Он считал, что воевать рано. Мой брат так не считал. Помню, брат спорил с ним, он хотел учиться у Велимира, но старик отказал ему.

— А ты? Почему не ушла… не попросилась с братом? То его изобретение… разве нельзя было его как-то поделить на двоих? Ты ведь тоже против терракотеров! Помнишь, ты сама говорила об этом на Шедаре.

— На двоих?.. Нет, никак… Не могла я с ним идти…. Из-за родных… их нельзя было оставлять…

— Эй, хватит меня дурачить, — вскипел Сигурд. — Не пойму, ты в Поселение хочешь или не хочешь? Ты сама себе противоречишь.

Она не ответила.

— Ага… кажется, дошло… — Сигурд притворился огорченным. — Большое Поселение — мечта любого алба. У тебя не было шансов попасть туда, но ты усвоила: повстанцы нуждаются в бигемах-гонцах. Вот ты и решила, что я для тебя буду не только средством передвижения, но и товаром, который можно будет обменять на жилье. Прекрасно! Помнится, ты называла этот товар «милым»?

Руна побледнела.

— Если бы я знала, как это объяснить… — голос ее срывался. — Дело в том, что албы из Поселения, они бывают жестоки друг к другу.

— Как это понимать?

— Ты сказал: мечта… Да, нас всех неудержимо тянет туда, но там совсем не сладко, как кажется…

— Выкладывай все, что знаешь, или я ухожу от тебя, — твердо сказал он. — Выбирай.

— Я пытаюсь собраться с мыслями, — пробормотала Руна. — Мне страшно… Там у них строгий порядок, режим… У них своя мораль. Ради выживания, ради науки… Например, когда становится тесно или голодно, они уменьшают количество людей.

— Как?

— Искусственным отбором.

— Точнее?

— Интеллект — он служит у них мерилом. Если ниже нормы — ты уже как бы не член общества.

— Ого-го…

Ему представилась толпа интеллектуалов-очкариков, сжигающая на костре своих отсталых соплеменников.

— Да уж, согласен. Жизнь там не мед. Что ж, видать, обществ без недостатков не бывает. Бигемы — они ведь тоже жестоки, но зато у них нет танков. А у албов они есть. Албы — единственная сила на всей земле, которая может противостоять проклятым терракотерам. Я прав?

— Нет, думаю, албы поселений куда безжалостнее, чем бигемы, — сказала Руна. — Только и это не все. Ты ведь знаешь, у албов нет религии, а без религии глубоко под землей долго не протянешь. Зато у них есть кое-что другое, оно заменяет им вашего Спаро. Это психоделик, он действует на сознание, и… жители поселений делают его из себе подобных.

— То есть, как так?

— Прана… так они его называют, — сказала Руна. — Если надо сократить общину, проводят экспертизу. Тех, кто не дотягивает до нужной цифры, отправляют в специальную лабораторию. Там с ними что-то делают. Иногда их мучение длится несколько лет. Так всегда было, это тянется целые столетия. Все к этому привыкли, но если вдуматься…

— Твари, — выругался Сигурд. — Хуже болгарских гангстеров. Тьфу!

Дзендзелю пришлось цыкнуть на Зуброва: тот уже собирался пропустить через себя поток эмоций.

В голове, однако, не укладывалось, как можно создавать сложные машины и при этом превращать соплеменников в какую-то дрянь для получения удовольствия.

— Психоделики… что с ними делают?

— Их распределяют согласно заслугам. Но, в сущности, все их принимают. Даже дети. Только ренегаты полностью отказались от нее. Но их мало, и они далеко.

«Ладно, — снова стал убеждать себя Сигурд. — Это все равным счетом ничего не меняет. Пусть себе делают, что хотят, — хоть друг друга живьем лопают. Танки, танки, танки — вот все, что меня интересует».

— Думаешь, меня волнуют законы албов? Эй… — Он мрачно уставился на нее. — У меня есть резон туда идти. Но ты… Если тебе так страшно попасть в Большое Поселение, почему ты сама туда все время рвешься?

— Не знаю, — вздохнула Руна. — Должно быть, это ремень.

— Что?

— Мы привязаны к своим персолям, даже те, кто сроду не бывал в больших общинах. Так во всем мире. Если ты алб, обязан постоянно носить персоль. В нем все — патриотизм, самосознание, коллективное чувство… Мне трудно объяснить… это слишком сложно. Персоли в какой-то мере управляют нашими поступками.

— Как терракотеры — куклами?

— Не знаю. Это что-то другое.

— Ясно. — Сигурд невесело усмехнулся. — Почему ты не хочешь избавиться от него, как я от ошейника?

— Нет, Сиг. Вас привязывают к территориям, а мы привязаны к своей расе, к поселениям. Я могу снять его на время, этот ремень… Стоит отойти дальше, чем на пять шагов, и сердце остановится. В ремне моя задача, я не могу не выполнять ее, я всегда остаюсь албианкой. Даже живя среди бигемов или здесь, в Алгирске. Только ренегаты смогли от них избавиться.

— Кто такие? И ты не объяснила, почему раскаялся Велимир?

— Ренегаты… отделившиеся. Что-то вроде религиозной секты. Тоже занимаются наукой, но у них свое мировоззрение, они не хотят воевать.

— Почему?

Она пожала плечами.

— Проклятие! — пробормотал Сигурд. — Албы… психи сумасшедшие… А ты! Ты эту гадость пробовала?

— Одно время мой дядя заставлял нас это делать. В особые праздники… Когда мы их проглатывали… — Она запнулась, потом быстро сказала: — Сигурд, я не хочу, чтобы ты от меня уходил.

— Почему Велимир бросил свое дело?

— Сирен говорил, его ренегаты испортили.

— Как это?

— Не знаю. Им удалось убедить его, что все это скверно.

— Что — скверно? Воевать со злейшим врагом — скверно? Эти сектанты… их что, обратно в Большое Поселение пускают?

— Откуда я знаю. Может, они говорили с ним по волновой связи…

— Злобный чхарь! Избавляться от тех, у кого мозги не так хорошо работают, — это… не знаю даже как назвать. Но отказываться от борьбы с врагом! Нет ничего позорнее! Прана, ренегаты… а вы еще смеете потешаться над бигемами.

Руна вздохнула.

— Стало быть, в ремне все дело? — спросил Сигурд.

— Его действия я не замечаю. Но думаю, если бы не он, я бы никогда не просила тебя идти в Поселение. Здесь спокойно, хоть и терракотеры всюду…

— Что? — Он едва сдержался, чтобы не залепить ей пощечину. — Посмотри вокруг! Ты не понимаешь! Это враги! Они украли у людей все. Они считают себя всесильными!

— Это ты не понимаешь! — огрызнулась она. — Тут больше жизни, чем там… я тоже не знала этого раньше. Меня тянет в Поселение, но на самом деле я не хочу туда, в их бараки. Даже у вас на Шедаре было то, чего нет там. Я не могу, как ты, ненавидеть терракотеров. Эта маленькая квартира, однообразная работа — чудо по сравнению…

— Заткнись, — сказал он таким тоном, что она тотчас закусила губу. — Из твоих слов я понял, что ремень тобой управляет. Стало быть, албы в какой-то мере такие же куклы, как те, что вокруг.

— Нет. Решения принимаю я сама, но внутри как будто какой-то зуд. Наверное, этого никто объяснить не может. Даже Велимир не мог. Этой программе уже лет двести, а может и триста. Ее программу записывают всем.

— Как?

— Не знаю.

— Кто велит ее записывать?

— Понятия не имею. Может, традиция?..

— Так. На сегодня — все, — решительно сказал Сигурд. — Мне надо это переварить.

— Хорошо, — кротко согласилась Руна. Она тут же встала и занялась елочными игрушками.

— Нет, минуту, — Сигурд прищурился. — Ты сказала, что пробовала ту ерунду. Ну, и какие ощущения?

Руна застыла.

Ага, попалась! — он еще тогда заметил, как она хотела уйти от этих воспоминаний. Значит, это еще не вся мерзость!

— Сиг… — Руна выглядела совершенно измученной, на глазах выступили слезы. — Это гадко. Я не хочу, чтобы такое когда-нибудь повторилось.