Он стоял у окна в учительской, когда во двор въехал милицейский УАЗик.

Зубров посмотрел на электронные часы. Может, пока не поздно, спрятать их под шкаф? Ведь придется же объяснять следователям, где раздобыл.

Он вспомнил о ноже. В квартире наверняка обыск устроят. Если бы нож в кухонном столе или кладовке лежал, еще куда ни шло, но он завернут в обрывок газеты и спрятан в духовке — готовая улика. Что сделано в неосознанном страхе, выльется в очередную беду.

А вообще черт с ними, с часами, пускай остаются. Проще рассказать все, как было. Никто ему, конечно, не поверит, но это не его проблемы. Головы кое-кому поломать придется. Ну и пускай ломают, авось, докумекаются, откуда все это взялось, — тогда и он тоже узнает.

Зубров отошел от окна и повалился на диван, — тот отозвался унылым скрипом.

Черт возьми, как же это могло произойти?

Ему запомнилось необычное ощущение — оно пришло за секунду до того, как он ударил: внезапно страх уступил место гневу, это было как вспышка света в темноте. В этот миг он мог выбирать. И он свой выбор сделал. И что с того, что это стоило ему спокойного будущего и свободы? Назад время не воротишь, жизнь совершила вираж, и теперь все будет по-другому.

Из-за предусмотрительно запертой Табитой Цвяк двери послышались шаги: по коридору шли несколько человек. Судя по тяжелому топоту, мужчины — строгие, уверенные, неумолимые. Безусловно, они вооружены. Попробуй оказать сопротивление или бежать — и они застрелят на месте, прямо здесь, в школе. Нет, он пришел сюда добровольно, чтобы сдаться, они наденут на него наручники и поведут по коридору, а затем через школьный двор.

Шаги были все ближе, и Зубров подумал, что возможность выбора все еще есть. Он задрожал и, поднявшись с дивана, задыхаясь, пошел к окну.

Зачем жить? Все, о чем мечтал, — чушь. Все, во что верил, — обман. Разве нет?

Открыть щеколды, спрыгнуть со второго этажа. Вон те двое в сиреневых шинелях окрикнут его, но он не послушает и бросится к забору. Тогда они начнут стрелять.

В дверном замке загремел ключ. Зубров положил руку на оконную щеколду, однако открывать не стал.

Дверь отворилась, и кто-то с порога сказал железным голосом:

— Зубров, на середину помещения! Руки за голову!

Вот, сейчас начнется. Перед тем как обернуться, он увидел, как во двор школы вкатилась черная «Волга», за ней еще одна, серая. Машины остановились, в обеих одновременно распахнулись все дверцы, и вышло несколько мужчин в штатском.

Зубров подчинился приказу. К нему подошли сзади и надели наручники, не тронув часы. Затем перед ним возник молодой милиционер в лейтенантских погонах.

— Лицом к стене, — сказал он.

Зубров стал, куда велели.

Он подумал о матери. Когда они ей об аресте сообщат? Должно быть, не сразу, а когда понадобятся ее свидетельства. А может, все это еще как-то обойдется? Может, она ни о чем и не узнает?

Не ври себе… Он уперся лбом в стену. С наивностью придется попрощаться, начинается другая жизнь — жестокая, реальная. «Ты сам этого захотел, — подумал он. — Все неприятности, которые были раньше, покажутся мелочью». Тюрьма — Зубров слыхал, что это такое.

Табитта тоже вошла в учительскую. Лейтенант предложил ей сесть и ответить на какие-то вопросы. Они заговорили вполголоса.

Зуброву надлежало оставаться на месте. Его охранял другой милиционер, очень маленького роста. Зубров не мог рассмотреть его краем глаза, но заметил, как он тщедушен. Неожиданно в голову взбрело, что вместо того, чтобы стать учителем, надо было идти служить в милицию: уж там-то он куда больше чувствовал бы себя на своем месте. «А может, не поздно еще к ним попроситься? — подумал он. — Что, если они прощают тех, кто…»

Он не успел развить эту идею, поскольку в эту минуту в учительскую решительным шагом вошел дородный мужчина в дорогом черном костюме и с холеным лицом, а за ним еще двое.

— Я — Локков, — сказал он. — Кто старший? Вы? Мне надо с вами поговорить, лейтенант. Пусть нас оставят наедине.

Зубров похолодел. Он украдкой повернулся и увидел, что лейтенант с чрезвычайно взволнованным лицом стоит по стойке «смирно».

— Пусть подождут за дверью, — повторил Локков-старший.

Лейтенант сделал знак маленькому милиционеру и тот вывел Зуброва в коридор. Было слышно, как следом посеменила перепуганная Табитта.

Их окружили пятеро штатских. Двое из них были так рослы, что доходили Зуброву чуть ли не до бровей, а по ширине плеч были почти равны ему.

— Допрыгался, — бесстрастно сказал один, и больше никто ничего к этому не добавил.

Зубров не хотел видеть их лица и отвел взгляд. Он вспомнил, как Ард полз на четвереньках по проходу между партами, и подумал, что если бы в руки не попалось зеркало, этого можно было бы избежать. Однако с другой стороны зеркало он не взял бы, если бы вчера его не избили, и вчера его не избили бы, если бы не надо было ездить к Инзе.

Они стояли минуты три, потом дверь распахнулась, и из учительской вышел Локков-старший. Зубров приметил, что у него большие залысины и седина, несмотря на моложавый вид. Локков кивнул, и двое охранников схватили Зуброва подмышки.

— Хныкин, ко мне! — послышался нервный голос лейтенанта.

Маленький милиционер отступил, директрису тоже куда-то оттеснили, и Зубров оказался полностью во власти штатских.

— Ну что, теперь вперед, — сказал один из них.

Его быстро повели по пустому коридору. Зуброва начало лихорадить. Он повернулся, затем чтобы спросить, куда его ведут, но тут же получил ощутимый толчок под ребро.

— Шагай прямо, — сказал один из сопровождавших.

«Что-то не так, — занервничал Зубров. — Зачем меня передали штатским?»

Его привели на школьный двор, велели сесть на заднее сидение серой «Волги». Он увидел, что ко второй машине подошли медсестра и Ард.

Если его собираются отвезти в обком партии, то почему не снимают наручники?

С обеих сторон от Зуброва уселось двое сопровождавших, двери закрылись, и машины тронулись с места. Когда они разворачивались, он увидел, что милицейский УАЗик последовал за «Волгами».

— Менты не отстанут, — сухо заметил мужчина, сидевший рядом с водителем. — Так и будут на хвосте болтаться.

— Ну и хрен? Пускай себе болтаются, — равнодушно отозвался тот, что сидел слева от Зуброва.

Они выехали на дорогу и, свернув, двинулись за черной «Волгой». В зеркале заднего вида мелькнули круглые фары УАЗика.

Неопределенность терзала Зуброва сильнее, чем недавнее ожидание ареста. Он старался унять дрожь, но ничего не выходило. Наверняка, эти два охранника по бокам чувствовали, как ему сейчас страшно. Они смотрели прямо, и при этом, должно быть, представляли себе, что будет происходить там, куда они ехали. Они знали, что его ждет, а он — нет.

— Куда мы едем? — спросил он, не выдержав.

— Угомонись, нетерпеливый, — мрачно обронил сидевший слева.

За окном проплыла огромная надпись «Слава передовикам!»

«Если в обком везут, то, наверняка, чтобы сомолфедский билет отобрать, — предположил Зубров. — Должно быть, обязательная процедура для тех, на кого дело заводят».

Машины свернули на грунтовую дорогу, и тут он сообразил, что его везут вовсе не в обком, а на стройку: впереди возвышались стены будущего «Ледового дворца», строительство которого, как он слышал, заморожено еще года четыре назад.

«Бить станут», — окончательно осознал Зубров.

Он с тревогой глянул в зеркало: УАЗик по-прежнему ехал следом.

Неужели и впрямь самосуд? А как же иначе? Разве эти люди станут разбираться? Все, что им нужно — ощутить силу, отомстить, покарать…

Зубров посмотрел на лохматую голову Арда, качающуюся в заднем окне черной «Волги». Рядом, обнимая за плечо, его отец. Этот холеный мужчина, секретарь обкома партии поставит сына рядом, и оба станут наблюдать, как амбалы в костюмах будут изгаляться над школьным учителем, который еще час назад увлеченно рассказывал семиклассникам, что Федерация граничит с двадцатью тремя странами, и ее граница — самая длинная в мире.

«Станут бить», — словно обезумев, повторял он мысленно, потому что больше ни о чем уже думать не мог. На миг в воображении возникло чье-то немолодое лицо — он даже не понял, кто это — мать или Табитта, или вообще кто-то посторонний, причем, до странности знакомый. Кто бы это ни был, он очень значим в его жизни, хоть и неузнаваем. Спасаясь от ужаса, Зубров стал хвататься за призрак, и в уме отчетливо прозвучало слово «Огин».

В этот самый момент внутри что-то перевернулось. Перед глазами запульсировали сиденья и выпуклые затылки впередисидящих. Пустынный ландшафт за окном и приближающиеся стены «Ледового дворца» окутали сумерки.

«Зверь показывает когти», — вспомнились слова Арда. Да, он прав. Эти кривляки-лжецы и страх, посеянный в детстве, превратили учителя в животное. Но плевать! Так даже лучше!

Зубров услышал какой-то скрежет, а в следующий миг сообразил, что это скрипят его собственные зубы. Он до боли сжал кулаки и мысленно проклял Локковых, школу и свою прежнюю веру в справедливость. Небо стало свинцово-серым и тяжело повалилось на землю.

Машины снизили скорость, въехали в сумрачный проем в стене и остановились. Все, кто сидел в машине, окрыли двери и проворно выскочили наружу. Зуброва схватили за пиджак и тоже выволокли. Внутри «Ледового» воняло мочой и сыростью, всюду валялся строительный мусор и газеты.

Его толкнули в спину и заставили отойти на несколько шагов.

Обернувшись, Зубров увидел УАЗик, — он стоял метрах в десяти от проема. Милиционеры вышли и, не решаясь приблизиться к зданию, вглядывались в его сумрак.

Зубров тяжело дышал, его лихорадило, но теперь это был больше страх зверя, чем человека. От прежней боязни за жизнь, репутацию и хрупкое будущее ничего не осталось. Больше он не чувствовал за собой обязанности вести себя добропорядочно, как подобает «истинному» сомолфеду. Хотелось орать и кусаться, поливать своих похитителей грязной бранью и плевать им в рожи.

«Так даже лучше!» — мысленно повторял он, ненавидя всех этих подонков, возомнивших, что им дана над ним власть. Все что они могут, это причинить ему боль. Да чихать на боль! Он наклонил голову и глянул исподлобья, готовясь терпеть все, что угодно. На секунду он встретился глазами с Ардом. Мальчик продолжал стоять, держась за приоткрытую дверцу, на лице у него была растерянность.

— Смотри! — крикнул Зубров и мрачно рассмеялся.

Локков-старший вальяжной походкой приблизился и, остановившись в двух шагах, смерил Зуброва пристальным взглядом.

— Довели тебя, братец, — сказал он. — Вот она, современная молодежь. Трудно с ними, понимаю. Но, как говорится, взялся за гуж — не говори, что не дюж.

На какую-то секунду Зубров засомневался в том, правильно ли он понял намерения похитителей. Глянул озадаченно, но в это время один из водителей, который задержался, что-то доставая из багажника, подошел к охранникам и передал им пару резиновых дубинок. Двое, те самые, что сидели по бокам, вооружившись ними, обступили Зуброва с обеих сторон.

— Ненавижу! — проорал он.

— Мразь! — рыкнул Локков и шагнул к нему, стискивая кулаки. — Из-за таких падл весь народ страдает!

Зубров отпрыгнул назад, и в этот миг один из охранников сделал выпад и саданул его по ноге. Он рухнул на колени, и Локков, подскочив, стал размашисто бить его по лицу.

До этого момента Зубров не до конца верил, что это все-таки произойдет. То, что секретарь обкома станет собственноручно лупцевать человека, закованного в наручники, никак не хотело укладываться в голове простого федерального учителя и мириться со стереотипами, намертво там засевшими. Конечно, можно было понять чувства отца, но исполнять самосуд так дикарски, при водителях и сыне — все это было выше понимания.

Зуброва охватила тупая злоба. Он машинально отклонился, и рука Локкова прошла мимо, при этом движения его как-то неестественно замедлились. Зубров видел, как инерция разворачивает грузное тело секретаря обкома. Это было странно, удивительно, фантастически! Рука Локкова остановилась и двинулась обратно, из-за живота показался второй кулак: он надвигался еще медленней, Зубров нырнул под него, и кулак проплыл над головой. Разогнувшись, он увидел, что всех, кто сопровождал Локкова, тоже охватила какая-то сказочная сонливость.

Не было времени гадать, что творится. Надо выживать, отбиваться, драпать надо! Зубров напряг ноги и вскочил. Сзади щелкнула цепь наручников — сама собой лопнула — и руки вмиг оказались свободными. Он с силой отпихнул Локкова, и тот плавно полетел в руки охранников.

Еще не успев толком прикинуть, сколько силищи ему привалило, но, чувствуя уверенность оттого, что руки не скованы, он метнулся к охраннику — тому, что ударил дубинкой, и врезал по перекошенному от удивления лицу. Охранник повалился на землю. Зубров прыгнул на другого, тоже вооруженного дубинкой. Прыжок вышел на удивление длинным, и вместо того, чтобы ударить охранника кулаком, Зубров въехал ему в грудь коленями. Пролетев вместе с ним еще несколько метров, грохнулся на землю, кувыркнулся через голову и тут же вскочил. Он бросился к выходу, но навстречу уже спешил лейтенант с пистолетом в руке. Зубров свернул и, вмиг оценив путь к отступлению, помчался к двум колоннам, выложенным из больших железобетонных блоков. Он не думал, что делает, — он полагался на чутье.

Колонны уходили к потолку на полтора десятка метров. Около того места, где они упирались в потолок, был широкий проем, видать, для будущей лестницы.

— Стой, стрелять буду! — протяжно вопил лейтенант.

Не медля ни секунды, Зубров бросился на одну из колонн и, скача с уступа на уступ, в несколько секунд оказался наверху. Он сам не верил в то, что сделал это!

Тут было что-то вроде партера. Зубров быстро огляделся и рванул к ряду горизонтальных проемов, в которые виднелись крыши далеких пятиэтажек. Добежав, он высунулся по пояс, глянул вниз: метров шесть до какой-то террасы, оттуда можно спрыгнуть на деревянную будку или прямо на землю.

«Это сон», — подумал он за миг до того, как броситься вниз.