Книга: Ветви Ихуа
Назад: 3
Дальше: 5

4

Выйдя на улицу, Зубров огляделся. Во дворе — ни души. Все так же сеял дождь, но теперь, когда не надо беспокоиться о папке с бумагами, непогода ему даже нравилась: было что-то таинственно-привлекательное в этой моросящей мгле.
Он побрел по мокрому асфальту, но решил идти не на остановку, а в обход: хотелось прогуляться.
Так что же получается: Инза против системы? Что он пишет? Тайный труд, лжеучение. Хоть и не в разрез с материалистической теорией Лининга, однако это противоречит традиционной федеративной науке — единственно верной, сто раз доказанной и — черт побери! — до боли справедливой. Но Инза пытается ее переосмыслить. Сомнению подвергает. Подточить стремится — точно так же, как червяк точит крепкое здоровое яблоко. Почему? Не верит? Усомнился в верности теории Лининга?
Что же это — наивное правдоискательство или коварная неблагодарность Родине? Нечестно и предательски то, что он делает. Инза — гражданин Федерации, член партии, ученый, выходец из хорошей семьи. Отчего он такой двуличный? Положим, в детстве у него было больше свободы, чем у других. Значит, это привилегии, которые есть у отца, так его избаловали? Ну, допустим. Да только разве это объясняет бунтарство Инзы Берка? А что, если он хотя бы на сотую часть того, о чем говорил, прав?
Вздохнув полной грудью, Зубров задрал голову и посмотрел вверх, в бездну темного пространства, заполненного бесчисленным количеством падающих капель.
— Эй, пролетарий! — позвали сзади. — Дай закурить.
Зубров похолодел, сердце отозвалось учащенным стуком: гопники!
Он сунул руки в карманы и решил не поворачиваться. «Плохой сон, — прозвучали в ушах слова матери. — Скверный сон. Рассказывать нельзя».
Втянув шею, он зашагал прочь. Послышались шаги: его торопливо догоняли несколько человек.
— А ну, стоять! — Это был голос подростка — взбалмошный и повелительный. Зубров на ходу мельком обернулся — их было не меньше шести! — и ускорил шаг. Бежать стыдно, а останавливаться страшно, к тому же мелькнула наивная мысль: а вдруг хулиганам наскучит преследовать, и они отстанут. Но эта надежда тут же растаяла. Сильный удар в спину чуть не свалил его с ног.
— Я сказал: стой! — сердито крикнул кто-то над ухом.
Его схватили за волосы, за локти, за плечи, а чьи-то проворные руку деловито стали рыскать по карманам. Двое гопников мелькали перед ним туда-сюда, оба были невысокими и едва доходили ему до плеча. Зубров хорошо видел их в темноте их сосредоточенные лица.
— Лошара, блин, — недовольно сказал один из них. — Три файфушника с мелочевкой.
— Что? — спросил Зубров, не понимая и трясясь от ужаса.
Неожиданно свет фонарика ударил ему в лицо.
— Ну и рожа! — сказал кто-то сквозь зубы.
— Эй, плесень, куда бабки заныкал? — За этими словами последовал удар в живот. У Зуброва перехватило дыхание, он согнулся, но его немедленно выпрямили.
— Где бабки, лошара? — закричал первый гопник и наотмашь врезал по лицу.
Зубров взвыл от боли. Хотелось сказать им, что у него больше ничего нет, но от волнения он лепетал невнятицу.
— Чего ты там мекаешь? — спросил тот, что бил в живот. — Где нычку прячешь? Ну, говори! В носках? А ну сымай!
— Я домой… Я не прячу… — Зубров не узнавал своего голоса. — Может, отпустите… ребята?..
— Носки, лошара! Бегом! — Первый гопник запрыгал, как боксер, замахал кулаками.
Зуброва отпустили, и он стал торопливо разуваться. Он был ослеплен яркой вспышкой и тяжело дышал, при этом продолжал бубнить себе под нос разные невнятные оправдания. Когда он стаскивал второй носок, стоя на одной ноге, гопник двинул его в скулу. Зубров оказался на земле, копчик обожгла боль.
Фонарик сразу же выключили, и гопники, не сговариваясь, стали пинать Зуброва. Удары сыпались со всех сторон. Прикрыв голову руками, Зубров видел, как один из гопников отошел в сторону и с отрешенным видом закурил. Чуть погодя отошли еще двое, но трое самых усердных, шумно дыша, продолжали бить. Неожиданно один из них подскочил и обеими ногами саданул его в живот — Зубров едва успел напрячься. Парень два раза подпрыгнул как на батуте, а затем соскочил.
— Завтра в это же время сюда притопаешь, — сказал он негромко. — Принесешь пять червонцев. Ясно?
— Ясно… — простонал Зубров, стараясь вложить в интонацию больше страдания, чтобы гопники чего доброго не усомнились в том, что достаточно жестоко его отделали, и не надумали продолжить. Но они, вроде как, были удовлетворены.
Наконец Зубров с облегчением услышал, что они уходят. Не дожидаясь, пока передумают, он вскочил на ноги и тяжело, шатко побежал в противоположную сторону.
***
Проснувшись наутро, Зубров обнаружил, что в руке сжимает мятый кусок оттаявшей говядины: вчера он приложил его к фингалу, да так и заснул.
Зубров сходил на кухню, с отвращением бросил мясо в морозилку и отправился в ванную, к зеркалу. Он удивился, обнаружив, что большая часть синяков, которые вчера украшали лицо, грудь и плечи, рассосалась. Переносица тоже вроде бы выдержала, хотя из носа по дороге домой долго не унималась кровь. Только правый глаз по-прежнему был заплывшим и напоминал сейчас печеную сливу. Да еще побаливали копчик и правый бок.
— Скоты, — процедил Зубров.
Двоих из них он хорошо запомнил. Гопники, должно быть, и не думали, что он разглядит их в этакой темноте, но он мог видеть ясно даже в самую пасмурную ночь. «Может, в милицию?» — подумал он.
Ну, положим, он туда пойдет. А дальше что? Затаскают на всякие там опознания, все кругом прослышат, что случилось. Авторитета уж точно не прибавит. «Нет, не пойду», — решил он.
Зубров помылся и стал готовить завтрак.
«Так чего ж делать-то? — раздумывал. — Может, на больничный?»
Закипел чайник. Зубров заварил чай и сел завтракать. Сжевав без аппетита пару бутербродов, снова сходил в ванную и, припав к зеркалу, старательно замазал синяк зубной пастой.
— Чудо-юдо, — оценил он то, что получилось. Пасту пришлось смывать.
«Эх, надо было хоть одному из них врезать», — подумал он. Отойдя от зеркала, несколько раз ударил по воздуху, глядя исподлобья на отражение.
— Получи!
Странно, почему он в школе никогда не дрался? Многие дрались, а он нет. Только его вечно мутузили. Неправильно все это как-то. Такой здоровый медведь, — наверняка вчера смог бы пару гопников завалить.
Он сжал кулаки до боли, осмотрел их. А вот если бы у тех гадов да этакие кулаки — вот тогда бы точно хана. Не стоял бы тут со своими идиотскими рефлексиями, — в лучшем случае сейчас в травматологии валялся.
Он неторопливо разжал пальцы. И сразу же вспомнил свою печатную машинку «Зенит».
Выйдя из ванной, он вернулся в комнату и расчехлил машинку. Зубров расположил пальцы в линейку: левая рука — «А», «В», «Ы», Ф», правая — «О», «Л», «Д», «Ж».
— Черта с два, — с сомнением пробурчал он.
Зубров заправил бумажный лист, и с вроде бы привычной скоростью пробежал по клавишам: «ОТКАЗАТЬСЯ ОТ ВСЯКИХ ДЕЛ С ИНЗОЙ БЕРКОМ». На этой короткой фразе ему дважды пришлось разъединять сцепившиеся рычаги литер.
На бумаге вышло следующее: «РОПАХЗТЬСМЧСМФЯ ОЛТЬ ВАСЯФКУИХ ДЕНЛД СМ ИРНЗХОЛЙЦ БЮЕКРОКОИМ».
Он попытался печатать помедленней, но результат тот же: пальцы не хотели вмещаться.
— Я не помню, как я это делал! — прошептал он обреченно.
Оцепенение, ставшее привычным, стиснуло спину, плечи, запястья. Нервно растирая руки, Зубров заходил по комнате.
«Критическая масса… — бормотал он. — Вот что это такое. Что-то произойдет. Так или иначе должно произойти. Уж больно много странностей. Острое зрение… Тонкий слух… Машинка… Сны… Нож… и еще та штуковина…»
Он вернулся в кухню, поставил на огонь кастрюлю с водой: как бы там ним было, а еду готовить надо. Кинул на стол пачку вермишели и затем достал из плиты сверток. Внутри был другой, маленький сверточек. Размотав его, Зубров вынул электронные часы. Точнее, это было компактное устройство, похожее на болгарские часы, которые ему однажды довелось увидеть в комиссионном магазине. Корпус был сделан не то из крашенной стали, не то из пластика, явно не отечественного производства. Браслет походил и на кожу, и в то же время на металл, и ничего подобного раньше Зубров не видел. По маленькому экранчику бежали ряды цифр. Центральные цифры показывали время. Кнопок не было за исключением одной маленькой с торца, при помощи которой устройство можно было выключить. Вчера, перед тем как идти к Инзе, у Зуброва было искушение надеть часы, но он передумал.
«Хорошо, — сказал себе он теперь. — Не то бы забрали».
Он подумал немного и защелкнул браслет на запястье. Не всякие часы налезали ему на руку, а эти вот налезли. «Смотри ты, точно на меня сделаны», — хмыкнул он.
***
Первые неприятности начались еще во дворе школы. Несколько ребятишек из четвертого или пятого класса сорвались с крашенных труб спортивной площадки и, догнав его, зашагали рядом, обратив к нему торжественные злые лица и молча улыбаясь. Когда они всем скопом поднимались по ступеням, Зубров услышал, как кто-то из старшеклассниц, стоявших в стороне, шепнул: «Девки, а вы знали, что Бульдозер красится?» Подруги захихикали.
Перед дверью он резко остановился, и один из преследователей, не ожидавший этого, ткнулся ему в спину.
— Вы идете или нет? — спросил мальчишка-бионер, и уже не в силах сдержаться, расхохотался.
Зубров круто развернулся.
— Вы, все! Проваливайте!
От его крика умолкли даже те, кто стояли поодаль.
Школьники на секунду опешили — явно не ожидали такого от учителя. Но тут один из них нашелся и с ухмылкой заявил:
— Не пустите в школу — мы на вас руководство натравим. Будет вам тогда.
Зубров весь задрожал от этой неожиданной дерзости, но тут мальчик злорадно прошипел:
— Ага! Вон и завучка!
По школьному двору в самом деле плыла массивная фигура Геры Омовны. Зубров бросил на малолетних преследователей безнадежный взгляд и, больше ничего не сказав, вошел в школу.

 

Первый урок он проводил в восьмом «Б». Судя по заметкам на первой странице журнала, этот класс, в отличие от десятого «А», составляли дети простых рабочих. Было среди них, правда, трое или четверо из интеллигентских семей, но родители их — мелкие служащие, вроде самого Зуброва.
Речь шла о ландшафтах. Зубров старался держаться к ученикам левым боком. Время от времени он косился на соседний дом, поглядывал на будильник в окне, — он стоял на прежнем месте.
Дети перешептывались, перебирали вероятные причины появления под учительским глазом фонаря. Порой на чьем-нибудь лице мелькала хитрая ухмылка, но не более.
Урок прошел тихо, без происшествий. Зуброву даже удалось через одного примерного парня передать журнал восьмого «Б» в учительскую.
Следующие два урока — в двух седьмых классах — также прошли более-менее спокойно. Осталось переждать окно, после которого придет девятый класс, и день можно считать пережитым.
«Судьба моя — врагу не пожелаешь, — думал Зубров, поглощая вермишель из банки. — Чем я того же Инзы хуже или Локкова, или тех вчерашних негодяев, или кого угодно? Почему они заставляют меня чувствовать себя ничтожеством, притом что сами творят все, что вздумается? Локков — сын секретаря обкома — носит патлы, болгарскую музыку слушает, а Инза и вовсе припеваючи живет, точно на каком-то особом положении… Я вот план на следующий год до сих пор не сдал, — так за это мое собственное чувство вины всякую волю у меня отбирает! А все эти, кто вокруг… Им же на святое начхать! Они высшие ценности попирают! И при этом спокойны, как слоны. Да кто они, черт возьми? Лицемеры… Что у них впереди? А может, они и счастливы, что такие, как я, есть, и больше им ничего и не надо? Одно только это понимание, что они выше меня в пищевой цепочке, как в животном мире… Нет! Дурацкая у меня логика! Бред и клевета! Это во мне неудачник говорит…»
Доев, Зубров открыл выдвижной шкафчик, собираясь взять салфетку, и увидел круглое зеркальце. Взяв его, стал разглядывать подбитый глаз.
Синяк немного побледнел, но по-прежнему оставался главной достопримечательностью лица. «Зайти в магазин и купить пудры?» — подумал он, но тут же отбросил эту затею, представив, с каким любопытством посмотрит на него продавщица.
Зуброву казалось, что он запер дверь, но он обманулся, и вошедшая Лина Рене застала его за попыткой припудриться мелом. От неожиданности он дернулся, зеркальце вывалилось из толстых пальцев и с тихим звоном разбилось.
Лина ойкнула и, видимо, без задних мыслей спросила:
— Что с вами, Орест Крофович?
«Они же еще не знают», — с грустью подумал Зубров. Он присел и, наклонив голову, начал собирать осколки. Жаль зеркальце. Оно прижилось у него еще на первом курсе, и вот настал его конец. Лина подбежала и принялась помогать.
— Не порежься, — проворчал Зубров. — Почему не на уроке?
— Физрук заболел… — Лина старалась не смотреть на учителя.
Зубров подумал, что Лина самая тактичная из тех, с кем он знаком, но при всем при том ей наверняка ужасно хочется про фонарь узнать.
— А я всем предложила идти к вам, — вдруг виновато сказала Лина. — Думала, если у вас есть время… можно было бы поговорить о том, что мы разбирали на внеклассном часе… ну, о болгарской пропаганде, помните?.. когда пришли только мы с Верником…
— Надо было у меня спросить вначале! — с досадой сказал он.
Лина ойкнула — на пол закапала кровь.
Зубров быстро положил собранные осколки на стол и, схватив Лину за руку, пережал порезанный палец. Кровь перестала капать, но он придавил слишком сильно, девочка вскрикнула. В это время дверь снова открылась, в класс вошел Верник, за ним Гудастов и другие.
— Ты что, совсем?! — крикнул Верник с порога. — Эй, пацаны!
Ученики бросились к Зуброву и остановились в трех шагах.
— Офигеть. — Верник смотрел то на окровавленную руку Лины, то на разукрашенное лицо Зуброва.
— Случайно вышло, — пробормотал Зубров. Он почувствовал, что дрожит. — Рене… она порезалась… Скажи им, Рене.
— Случайно, — кивнула Лина. — Не давите так… Больно.
Ученики зашумели.
— Эй! — угрожающе крикнул Верник. — Ей больно! Ты что, не слышал? А ну быстро отпустил ее!
— Перестань, Верник, — цыкнула Лина, но ее слова потонули в общем гвалте.
Верник схватил Зуброва за руку, подступил вплотную. Гудастов тоже шагнул к нему, но не так решительно, — он взял его за рукав пиджака. Зубров попятился и выпустил руку Лины. Кровь закапала снова. Верник вдруг рассвирепел и пихнул Зуброва кулаком в плечо. Зубров механически оттолкнул его, и Верник полетел в проход между партами. Лина взвизгнула. В эту минуту в класс вошел Ард Локков.
— Вот это да! — сказал он. — Какой вы, оказывается, буйный, Орест Крофович!
За ним вошло несколько парней и девчонок. Локков оттеснил Верника с Гудастовым и подступил к Зуброву.
— О-ба-на! — воскликнул он. — Какой макияж!
Все дружно рассмеялись, даже Рене, и та не выдержала и прыснула.
— Лучше уйди, Локков, — хрипло сказал Зубров. — Я не собираюсь тебя… с тобой… — Он не находил слов.
— Что вы сказали, Орест Крофович? — Локков повернулся к Зуброву ухом. — Не слышу, повторите, пожалуйста.
— Не лезь не в свое дело! — прорычал Зубров. — Уйди… по-хорошему… я с тобой не собираюсь…
— Не в себе вы нынче, — заключил Локков. — Видать, нервишки расшалились.
— Смотри, Ард, он Рене порезал, — сказал Гудастов, — а потом Вернику вмазал.
— Скотина! — процедил, поднимаясь, Верник. — Прям под дых впаял.
— Вот те на! — Локков присвистнул. — Как такое могло случиться, Орест Крофович? Что за средневековые методы? Вы уж не обижайтесь, но я как староста класса должен разобраться и принять меры. Ого, кровь! А вот это уже в самом деле серьезно. Похоже, будем отвечать по всей строгости… Ну что, дорогой вы наш учитель, пока вас в милицию не забрали, не хотите облегчить себе наказание? Надо бы прощения попросить.
— Я не хотел, — пробормотал Зубров.
— Ну нет, Орест Крофович, вы меня совсем разочаровываете. Кто же так прощение просит? Неискренне как-то. Встали бы на колени для приличия…
Тут Верник, раздвинул стоявших впереди и запальчиво выкрикнул:
— Пускай еще раз попробует!
Зубров машинально замахнулся. Его трясло.
— Ну! — сказал Верник, дергая глазом.
На Зуброва нашло странное ощущение гиперреальности. Лицо Верника на миг показались ему какой-то бессмысленной намалеванной рожей, которую в эту минуту кто-то для чего-то удерживает перед ним. Все остальные были тоже не вполне реальны и как бы только для фона. Зубров встряхнулся и обвел их взглядом: нет, они таки были реальны, они смотрели с напряженным ожиданием, им всем до ужаса не терпелось узнать, как он себя поведет.
— Вон отсюда, — прохрипел он. Тело его начинало угрожающе цепенеть. — Проваливайте!
— Нет уж, — процедил Локков, и по его непоколебимому виду стало понятно, что так просто он не отвяжется. — Послушайте, я вам реально предлагаю нормальный способ все это замять. Может быть, мы даже совсем забудем этот инциент и не станем никого вызывать. Вы же не глупый человек, зачем вам из-за такой чепухи садиться в тюрьму? От вас требуется встать на колени и извиниться. И тогда милиции не будет. Обещаю.
Зубров ударил его, но все же успел умерить силу за долю секунды до того, как кулак ткнулся в узкий подбородок подростка. Локков взлетел в воздух легко, как пушинка, — он описал дугу и, развернувшись в воздухе, шлепнулся животом на пол.
Девочки завизжали и кинулись к двери. Началась давка.
Зубров несколько мгновений смотрел на неподвижно лежавшего Локкова, а затем выругался:
— Черт!
На него навалилось понимание того, что только что случилось. Он схватил себя за кулак, осмотрелся. Верник с Гудастовым пятились. Контиков присел над Локковым, попробовал перевернуть его на спину.
— Стой! — крикнул Зубров. — Нельзя! Может быть сломан позвоночник! Надо срочно в скорую звонить…
Он окинул взглядом оставшихся. Кого бы из них в учительскую отослать? Нет, лучше он сам…
— Псих… — ошеломленно пробормотал Верник. — Не выпускайте его…
— Строим баррикаду! — крикнул кто-то.
Все, кто был в классе, бросились сдвигать парты.
— Арда оттащите! — попросила Лина. — Кто-нибудь, сбегайте за медсестрой.
Она склонилась над Локковым, хотела развернуть, но, видимо, вспомнила слова учителя и остановилась. На светлом замшевом пиджаке Локкова остались следы ее крови.
Зубров одним движением отодвинул парту, преграждавшую путь, присел рядом с Локковым. Первое, что пришло на ум — проверить пульс. Он протянул руку, но в это время парень шевельнулся и начал подниматься. Повернув голову, он что-то пробормотал. Шатаясь, прополз на четвереньках около метра и снова повалился. Контиков снова кинулся к нему и помог сесть. Локков вяло оттолкнул его и стал нескладными, паралитическими движениями ощупывать лицо, бормоча что-то вроде «закопают тебя, урод хренов».
Зубров прошел мимо и свернул к выходу. Больше никто не пытался перегородить ему дорогу.
Назад: 3
Дальше: 5