Выйдя из троллейбуса, Зубров попал в холодную моросящую зябь. Чтобы уберечь страницы от влаги, он расстегнул плащ и сунул картонную папку за пазуху.

Инза Берк жил в крупногабаритной квартире на втором этаже старого дома на улице Школьной в Южном микрорайоне. Двери открыла женщина лет сорока в красном атласном халате выше колен — должно быть, новая Инзина сожительница.

— Входите, — с безразличным видом сказала она и затянулась длинной сигаретой явно импортного производства.

Зубров положил папку на полку для обуви и, стянув плащ, аккуратно повесил его на плечики. Затем разулся и ногой подпихнул под полку свои длинные черные туфли, он их стеснялся.

— Вы случаем не баскетболист? — женщина изогнула бровь.

— Да нет, будто, — сказал Зубров и, взяв папку, зачем-то с улыбкой потряс ею, словно в ней лежал документ, подтверждающий, что к баскетболу он никакого отношения не имеет. Продолжая усмехаться, он вошел в комнату.

Инза сидел за своим дубовым письменным столом и что-то вырезал ножницами. Его черная глянцевитая шевелюра была взлохмачена. Глянув на вошедшего, он отложил ножницы и, радостно помахал рукой:

— Что бы я без тебя делал, друг!

— Привет, — сказал Зубров. Положив папку на край стола, он пожал Инзе руку и сел на желтый велюровый диван.

«Шестнадцать рублей восемьдесят копеек за двадцать четыре печатные страницы», — мысленно напомнил себе на тот случай, если Инза пожелает уточнить.

— Ну? Как житуха? Как работа? — спросил Инза и тут же вернулся к своему занятию. Зубров заметил, что на столе разложено несколько иностранных журналов, судя по фотографиям, по археологии. На одном из журналов Зубров не без удивления увидел болгарские литеры.

— Так себе, — сказал он. — Приятного мало…

— Проблемы?

Какие, в сущности, проблемы? Начальство пожурило, ученики не слушаются… обычные будни.

— Ерунда, — сказал он. — Откуда такие журнальчики?

— Ясный перец — из загранки! — отозвался Инза. — Вот, монтирую. У одного знакомого копировальник… только это так, между нами, лады? Вот, видишь, коллаж делаю. Получится этакая занятная страничка. Потом в аппарат его — ррраз! — и готово. Все, конечно, черно-белое будет, как в «Искре», но… — он сделал хитрую мину, — у нас ведь и так все черно-белое, хе-хе…

Тут Зубров заметил, что Инза слегка в подпитии.

«Надо бы про деньги напомнить», — подумал он, но говорить напрямик было как-то неудобно. Зубров дотянулся до крайнего журнала и откинулся с ним на диване, наслаждаясь непривычной мягкостью. С яркой мелованной обложки на него глянул череп, потерявший где-то в тысячелетиях обе теменные кости и сильно напоминавший самодельную пепельницу из тех, что цыгане сбывают на рынках. Эта ассоциация заставила Зуброва вспомнить сон матери.

В комнату вошла женщина, в руках она держала круглый бамбуковый поднос с кофейником.

— Инза, кофэ.

Она поставила поднос на маленький антикварный столик и, виляя бедрами, удалилась. Когда звук ее шаркающих шагов затих где-то на кухне, Инза обернулся и спросил тихо, даже малость заговорщически, словно держал эту тему в тайне от своей сожительницы:

— Ну, как тебе то, что я написал? Зацепило?

Зубров стал вспоминать текст, который сам же печатал на прошлой неделе, но в голове ничего не осело, кроме названия какого-то древнего мавроканского народа — то ли «буштумы», то ли «башманы».

— Я так понимаю, ты первобытных изучаешь, — сказал Зубров. — Должно быть, это увлекательно.

— Ясный перец! — обрадовался Инза. Он вскочил со стула, разлил по чашкам дымящийся кофе и дал одну чашку Зуброву. Затем сел рядом и продолжил: — Да, брат, я изучаю бушменов, и у меня даже имеется своя теория. Знал бы ты через что нужно пройти, чтобы добиться разрешения на выезд в Мавроканию, а тем более на раскопки бушменских стоянок. Сплошная бюрократия, врагу не пожелаешь… Так ты, значит, понял, что я хочу сказать в своей диссертации? Понял?

Зубров улыбнулся уголком рта и пожал одним плечом. Он понимал, что без знаменитого отца, доктора исторических наук профессора Артура Берка, добиться права на выезд было бы в самом деле трудно. Зубров осторожно глотнул кофе: надо сказать, это был лучший кофе из тех, что он пробовал в жизни.

— Бушмены — чистая раса, — стал вполголоса объяснять Инза. — Они — наидревнейшие хомо-сапиенсы, существовали еще до кроманьонцев. Ясно? Последние их захоронения сделаны меньше пяти веков назад, и эти захоронения ничем не отличаются от тех, что были сделаны в древности. Сечешь? Это значит, что всю историю человечества они пребывали в своем первозданном виде. Официально считается, что термин «бушмены» происходит от мавроканского «буштабия». Это значит — «живущие в кустах». Наши отечественные ученые знаешь чем это объясняют? А тем, что бушмены обитали в засушливых мавроканских саваннах, где росли только сухие кустарники. Считается, что бушменов в саванны оттеснили предки древних мавроканцев. Но все это фигня. На самом деле они сами ушли.

Инза посмотрел на Зуброва, должно быть прикидывая, имеет ли смысл рассказывать дальше.

— Между нами говоря, — тут он перешел совсем на шепот, — в действительности слово «бушмен» — болгарского происхождения, хоть об этом, сам догадываешься, распространяться не принято. «Буш» по-древнеболгарски значит «мало», «мен» — «пьющий». Выходит, малопьющий. Сечешь? Вот что такое лингвистика, друг. Языки надо знать.

«Странно, — подумал Зубров. — Инза — партийный, к тому же он, вроде бы, неплохой ученый-исследователь… Но в верном ли направлении он копает?»

— Я кое-что в старых книгах нашел… — сказал Инза. — Видимо, название «бушмен» возникло около трехсот лет тому назад. Предполагаю, что его предложил один из первых болгарских антропологов, а потом его подхватили и другие историки. Сам понимаешь, наша цензура не могла допустить, чтобы термин, используемый в отечественной науке, имел болгарские корни. Да уж, в Федерации хорошо научились историю переписывать. Каждому народу, всякой народности что-нибудь досталось. А уж тем, кто за пределами, и подавно. Потом вообще никаких корней не отыщешь. Вот так. Эти умники придумали ту самую «буштабию» — живущих в кустах. А ведь бушмены в саваннах вовсе не оттого прятались, что их мавроканцы теснили. Нифига. Они не мавроканцев боялись, а океана. Знали о губительном воздействии мертвой воды. Вот почему они и пили так мало.

«Нет, все-таки не туда он копает», — подумал Зубров с тревогой. Понизив голос, он спросил:

— Что, вода была мертвой?

— Да она и сейчас мертвая! Мертвее не бывает! — Инза говорил таким тоном, словно Зубров не понимал очевидной истины. — Она реструктурирована. И мы ее пьем. А вот бушмены — те запросто без нее целую неделю обходились. Бабы бушменские — те вообще, подобно верблюдам, особые курдюки на бедрах имели. В них вода накапливалась, ясно? Но с этого самого места, друг мой, начинается совсем другая эволюционная теория. — Он хитро ухмыльнулся, погрозил Зуброву пальцем. — Эта теория представляет собой нечто среднее между нашей, официальной, и ихней, болгарской, но в отдельности обе они ошибочны, понятно? И болгарская, и наша.

Инза поднес чашку к губам, и глаза его сделались большими и как бы стеклянными: он над чем-то сосредоточенно размышлял.

«Для чего он мне все это рассказывает?» — нервно думал Зубров.

— Пора науку из заблуждения выводить, — торжественно сказал Инза, словно отвечая на его вопрос. — Да только не сразу, не одним махом, а понемногу. Микроскопическими шажками. Наши потомки обязаны правду знать, и кто, если не мы, эту правду им откроет? Но не думай, что я так наивен, чтобы орать об этом во всю глотку. Я не собираюсь открывать перед ними все карты, не собираюсь. Я всего лишь хочу заложить зерна сомнения. Понял меня, а?

Зубров отхлебнул кофе и не почувствовал вкуса.

— Правда, конечно, нужна, — нехотя согласился он и глянул в сторону дверного проема.

«Науку — из заблуждения, — подумал он. — Правда для потомков… Кем ты себя возомнил, Инза? И что делаю я рядом с тобой, крамольником?»

— Ладно, ладно! — неожиданно бодрым тоном сказал Инза. — Ну что, по пятьдесят граммов на душу населения? Есть отличный «Ахтамар».

— Нет, спасибо, Инза, я не…

— Обижаешь. Говорю же тебе: всего по пятьдесят. Тем более что настоящий «Ахтамар».

Он открыл дверцу письменного стола и достал наполовину пустую бутылку и два маленьких стаканчика.

«Может, все это было шуткой?» — подумал Зубров с надеждой.

— Вообще-то предпочитаю мавроканский «бренди», — сказал Инза, — но когда в отечество возвращаюсь, пью только «Ахтамар».

«Нет, эти поездки заграницу все-таки сильно его избаловали, — заключил Зубров. — Слишком уж далеко он зашел в своих теориях. С ума сойти, и как я не заметил всех этих ересей в его писанине? Надо сказать ему прямо сейчас, что я отказываюсь от этой подработки…»

Зубров поставил чашку на столик и машинально посмотрел на пальцы, — он так и застыл, глядя на них. Черт побери! Как эти толстые обрубки могли напечатать двадцать четыре страницы из диссертации Инзы Берка?

Зубров положил руки на бедра и, закрыв глаза, представил, что под пальцами у него клавиатура его печатной машинки «Зенит». «СТОИТ ОТКАЗАТЬСЯ ОТ ПОДРАБОТКИ» — повторил он фразу мысленно, и пальцы привычно забегали, ударяя по воображаемым клавишам. Он открыл глаза и снова посмотрел на пальцы, пытаясь вспомнить, каким образом ему удалось преодолеть трудности, связанные с освоением машинописи.

Да, он хорошо помнил, как однажды на четвертом курсе купил печатную машинку в комиссионном магазине на углу Бородинской и Печатной в центре Багровска, как потом с немалым трудом раздобыл самоучитель, и как много пришлось заниматься, пока он не научился печатать бегло. Но самое главное — то, как же все-таки удалось совладать с маленькими клавишами «Зенита» — это он напрочь забыл.

Инза разлил коньяк и протянул Зуброву стаканчик.

— А ведь ты наш человек, наш, — сказал он. — Нутром чую. Ты — не одна из этих тряпичных кукол, которых сверху за ниточки дергают. Все стараются друг другом манипулировать. Знаешь, как я все это называю? Манипуляториум. Просто молод ты еще, не все пока понял.

«Сколько ему лет? — подумал Зубров. — Лет на семь всего старше, а говорит точно старик. Когда мы познакомились на том семинаре, в Багровске, ему было лет двадцать восемь… А было это недавно».

— Ну, за зерна сомнения! — предложил Инза.

Зубров сдержанно с ним чокнулся и выпил.

Он снова вспомнил о деньгах, которые Инза должен был ему за работу, но после того, что он узнал о содержащихся в рукописи идеях, желание получить вознаграждение утратило первоначальную остроту.

На ум почему-то пришел Локков, и враз сделалось неуютно.

— Ладно, наверное, я пойду, — сказал он.

— Да брось, мы только начали! — К Инзе вернулось его обычное жизнерадостное настроение. Он быстро наполнил стаканчики и снова подал Зуброву. — Давай, давай!

— За что? — Спорить с Инзой было напрасным занятием, так что единственным выходом было ускорить процесс.

— Давай за тебя, дорогой. Чтоб жить было легко.

«Да, не помешает», — меланхолично подумал Зубров и выпил.

Он стал рассматривать стаканчик, прислушиваясь к тому, как внутри растекается тепло. На душе стало веселей.

— Так что ты говорил насчет зараженной воды?

Инза взял у него из руки стаканчик и разлил оставшийся коньяк.

— Бывают теории, а бывают гипотезы, — сказал он. — А еще бывают предположения всякие интуитивные, раздумья, варианты догадок и так далее. Вплоть до фантастических допущений. Не знаю, как назвать то, что я тебе сейчас расскажу, это уж ты сам решай. Так вот, вполне может статься, что раньше всего наша планета принадлежала дельфинам и другим китообразным.

Инза посмотрел на Зуброва выжидательно.

— Веришь или не веришь, а именно так оно и было. Да-да, когда-то дельфины представляли собой разумных млекопитающих, они населяли мировой океан на протяжении пятидесяти миллионов лет и перестали быть разумными как раз в то время, когда появились первые бушмены.

Он залпом глотнул содержимое своего стаканчика и, покривившись, продолжал:

— Видишь ли, вполне вероятно, что мировой океан в свое время и сам был мыслящим. Когда-то он представлял собой единый ассоциат молекул воды. Он был активен благодаря стабильности его наноструктуры. За счет работы особых структурных соединений — клатратов — он, подобно гигантскому компьютеру, обладал памятью и содержал в себе упорядоченную информацию о каждом обитателей Земли. Океан был мозгом планеты! — На лице Инзы появилось вдохновенное выражение, он вытянул вперед руку, как бы прося Зуброва не перебивать его, хотя тот вовсе и не собирался этого делать. — Как тебе известно, все существа были также созданы из воды, и в ходе их жизнедеятельности происходил постоянный обмен с океаном. Другими словами, земные обитатели были его составляющей частью. Их разум в течение многих миллионов лет был ассоциирован с архетипом мирового океана и мог быть эффективным лишь при условии обитания в воде с неизменной структурой.

Инза заговорил громче, должно быть, забыв о том, что сожительница может подслушать. Но та, по-видимому, и не собиралась подслушивать, а даже наоборот — включила радио.

Зубров с непривычки захмелел и мало что понимал в том, что ему пытался растолковать Инза.

— Так кто же из них был разумен — океан или дельфины? — спросил он.

— А вот скажи ты сам: кто разумен — мозг или человек? — Похоже, что Инза был готов к этому вопросу. — Мозг способен мыслить, а человек им только пользуется, когда ему нужно. Если пропустить через мозг электрический ток, все процессы, происходящие в нем, нарушатся, и тогда человек утратит орган мышления. Вот примерно это и случилось когда-то, только на глобальном уровне.

— Погоди-ка… — Зубров одним махом допил свой коньяк и вытер губы. — Хочешь сказать, что через мировой океан был пропущен электрический ток? Нет, Инза, прости, но при всем моем уважении к тебе я не соглашусь.

— Не согласен? С чем именно?

— Что-то ты не то говоришь.

— Прости, приятель, но тебе придется дать самому себе отчет, в чем ты со мной не согласен, и установить пункт разногласия.

— Хорошо. Инза, я вот пытаюсь проследить связь между началом твоей лекции и последним утверждением — и у меня ничего не выходит. Скажи мне, при чем тут эти твои бушмены, якобы знавшие о губительном воздействии воды? Ты ведь сказал, что именно они были наидревнейшими сапиенсами, что значит: разумными. Так?

— Ага! Во-первых, не электроток был пропущен, а изменено электромагнитное поле Земли, — ответил Инза с запалом. — Если в эксперименте воду с клатратами перемешать магнитной мешалкой, связи между элементами будут разрушены, и вода превратится в неупорядоченное месиво. А во-вторых, бушмены — биологическое ответвление дельфинов. Ясно?

«Это все мавроканский ״бренди״», — подумал Зубров.

— Кто-то, кроме дельфинов, претендовал на власть над нашей планетой, — продолжал Инза. — Может, пришельцы, а может, что-то другое. Почему я говорю: пришельцы? Тот, кто объявил войну дельфинам, явно был силен. Магнитной мешалкой, которая могла изменить структуру Мирового Океана, послужила Луна. Да-да, захватчику пришлось втянуть в гравитационное поле Земли Луну, а до того она была одной из планет Солнечной системы. Так и было. Одним из доказательств этого является то, что в эпосе бушменов содержался миф о неких «долунных» временах. Но дельфины, разумеется, узнали об этом заранее. Изменение структуры воды влекло за собой гибель цивилизации. Дельфины должны были разорвать свою связь со всемирным океаном до того, как изменится структура воды, и стать автономными существами. Предвидя надвигающуюся катастрофу, часть дельфинов путем генной инженерии соединились с покрытыми шерстью двуногими палеоантропами, обитавшими на суше. В результате получились гладкокожие существа — дельфинантропы.

«От ״бренди״ бывают бредни», — со странным чувством подумал Зубров и, чтобы скрыть набежавшую ухмылку, обхватил рукой губы и подбородок, как бы изображая мыслителя.

Инза подошел к столу, отыскал среди бумаг снимок и небрежно протянул Зуброву. Это была фотокопия какого-то старого рисунка, изображающего худых темнокожих людей с копьями в руках.

— Вот так они выглядели, — сказал Инза. — Это и есть бушмены. Многие зарубежные исследования косвенно подтверждают, что они прямые потомки дельфинов.

Он погрузился в раздумья, стоя среди комнаты, и стало слышно, как по радио бодрый мужской голос сообщал, что дождливая погода будет сохраняться до завтрашнего вечера.

«Сколько я его знаю? Два с половиной года… Или три, — прикинул Зубров. — В Багровске он никогда не высказывал провокационных мыслей. Шутки шутками, но тут попахивает антифедерационными идеями. Да он и сам признался, что ״намерен науку из заблуждения выводить״! Пусть даже он утрирует… На первый взгляд эта галиматья про дельфинов, конечно, не более чем пьяные фантазии, но может статься, его намерения достаточно серьезны. Кажется, я и сам уже чувствую, какую опасную теорию из этого можно раздуть…»

— Племя бушменов-дельфинантропов ушло жить в безводную пустыню мавроканского континента. Там дефицит воды создавал возможность избежать безумия, — продолжал Инза. — Они и дали начало человеческой цивилизации. Понял? Кстати, один болгарский ученый по фамилии Джонсон на основании некоторых данных предположил, что в языке бушменов были щелкающие звуки. Представь себе: весьма похожие на те, что есть в языке современных дельфинов.

— Ну, знаешь! — не выдержал Зубров. — А как же эволюционная теория? По-твоему она не убедительна? Этак ведь можно чего хочешь понапридумывать! И причем тут болгары? Почему ты все время на их мнение опираешься? Они тебе друзья, что ли? Да в учебнике истории древнего мира для пятого класса черным по белому написано: люди от обезьян произошли. И знаешь, это вполне убедительно. Кроме того, там простым и понятным каждому языком разоблачается целый ряд ошибочных зарубежных теорий. Сказал тоже, болгарские ученые… Так они, извини меня, и в бога верят. Прости меня, Инза, я, конечно, не специалист, но думаю, если ты выступишь на ученом совете с тем, что только что выдал, тебя в пух и прах разнесут. Я сейчас говорю о знатоках классической эволюционной теории… Либо попросту осмеют. Сначала я думал, ты меня разыгрываешь, но теперь мне даже не по себе, честное слово… И самое страшное то, что ты логично говоришь, чересчур логично, Инза. Это… антифедерационно, вот так. Ты мне друг, и я должен тебя об этом предупредить.

— Эх, Орест, — вздохнул Инза. — Вот ты — географ. Разве во время учебы в институте ты не натыкался на уйму противоречий? Уверен: бывало и не раз. Хоть ты наверняка и гнал от себя нехорошие мыслишки, а? Признайся… Гнал — а они все равно лезли. Говорят, что точные науки не могут носить в себе ни национального, ни политического… Фигня это! В действительности всякая страна накладывает свой отпечаток даже на точную науку, вроде математики. А что говорить о наших с тобой предметах, до смешного неточных? Вот в том-то и дело, приятель. Манипуляториум! Эх! — он возвел глаза к потолку, — как бы я хотел подняться над этим территориально-политическим взглядом на науку, как бы хотел! Вот потому и затеял все это, вот потому-то… Ни болгары не правы, ни мы.

— Не говори так, Инза! — возвысил голос Зубров. — Со мной это не пройдет. Я, конечно, по-прежнему тебя уважаю, но мне неприятно будет считать тебя человеком неблагодарным. Выходит, ты усомнился в достоверности открытий нашей науки. Почему? Потому, что тебе было предоставлено слишком много свободы, Инза. Ты забыл, что все это — достижения нашей революции.

Зубров перевел дыхание. Он был доволен тем, что проявил твердость.

Инза смотрел на него долго и удивленно.

— Шаблонные фразы, — холодно сказал он наконец.

Но Зуброву было ясно, что чувства Инзы задеты.

— А я считаю: революция — революцией, а наука — наукой, — вдруг воскликнул Инза. — Как член партии я за достижения революции, а как ученый — за науку.

«Ага, теперь все понятно, — догадался Зубров. — Он хочет, чтобы я поддержал его морально. Инза ищет оправдания себе и своей нелепой теории. Ишь как хитро подбирается: дескать, свои люди, между нами можно обо всем… Впрочем, ему-то бояться и впрямь нечего, прошли времена доносов, да он знает, что я и не из тех, кто донес бы. Но все равно жаль, что нет свидетелей этому разговору… Интересно, чтобы на это сказал его знаменитый папаша?»

— Мы сейчас немного выпили. — Зубров перешел на дружеский тон. — Давай-ка прервем этот разговор и продолжим его как-нибудь потом, на трезвую голову. То, что ты говорил, забавно, а может, где-то и поучительно. Хотя и провокационно, даже в качестве фантастического допущения…

— Вот видишь, вот видишь! — Инза повеселел. — Ты согласен, что это поучительно? Я бы выразился иначе: в этом есть потенциал. Я виноват, что обрушил на твою голову чуть ли не всю свою концепцию сразу, виноват. Говорю же, надо маленькими шажками, маленькими.

«Он меня неправильно понял», — подумал Зубров, но решил больше не усугублять ситуацию и, поднявшись, стал прощаться.

— Хороший кофе, — сказал он.

— Представь себе, отечественный. — Инза развел руками. — Правда, из спецмагазина. Папик прислал. Знаешь, что, Орест? Ты забудь о том, что я говорил, ладно? Разговор этот не стоит продолжать… не стоит… На самом деле всей моей теории никто из нашего ученого круга не узнает. Я только попытаюсь подавать факты в таком виде, чтобы они дали повод возникнуть некоторым сомнениям, понимаешь? Я ведь просто на твою реакцию хотел посмотреть. Того, что ты сказал, мне достаточно. Спасибо, друг.

Инза протянул руку, и Зубров ее машинально пожал. Он был озадачен. Глянув на стол, он подумал, что неплохо бы утянуть один из этих журналов и потом перевести. Но это безумная затея: теперь словарь болгарского можно купить разве что на черном рынке, и то за бешеные деньги.

— Совсем забыл! — Инза стукнул себя по лбу. — Сколько там я тебе должен? Сейчас, за калькулятором схожу.

— Не надо. Было бы что считать. — Зубров назвал сумму.

Инза улыбнулся, полез в карман и достал деньги. Оказалось ровно шестнадцать рублей восемьдесят копеек.