III. На родине Шекспира
1
Роберт изменился. Загорел до черноты, похудел. И что-то такое во взгляде появилось, прежде ему не свойственное – лихорадочный блеск, как у азартного игрока, или искателя сокровищ.
Соскочил с повозки, отряхнул дорожную пыль, широко улыбнулся мне – я ждала у ворот.
– Встречай, жёнушка, своего капитана!
Бросилась ему на шею и разрыдалась.
– Ну чего, ты… Не надо, милая. Ты из-за ребёнка, да? – Кто-то сообщил ему о случившемся со мной несчастье. – На всё воля божья. Будут у нас ещё дети, не плачь. Посмотри, что я привёз тебе.
Роберт, здесь же, на дворе, достал из дорожной сумки небольшой шагреневой кожи футляр, а из него вынул ожерелье. Жемчуг. Самый настоящий. Да какой крупный! Господи, сколько же это стоит?
Супруг сам надел мне ожерелье. Отступил на шаг – любовался.
– Тебе очень идёт, милая.
И правда, красивая вещица. Но от Роберта мне нужно гораздо больше, нежели драгоценная цацка. Нужен он сам, его любовь и… сострадание.
Наверное, муж мой не был таким уж бессердечным, каким казался. Его жизненная позиция в основе своей имела два базовых принципа: «бог дал, бог взял» и «на всё воля божья». Их он, как говорится, впитал с молоком матери, и не мне его судить.
Умом-то я понимала, но… Кто поймёт меня?
Роберт ворвался вихрем, нарушив неторопливое размеренное течение жизни в доме дяди Рича, каким я ощущала его после выздоровления.
Дядя Рич шумно приветствовал «племянника» в несвойственной англосаксам манере, заключил в объятья и расцеловал. Вечером за ужином он рассказал Роберту о том, как я дала ему ценный совет.
– Твоя супруга Бобби, настоящее сокровище – ума палата. А ещё говорят, не слушайте, мол, советов баб. Да на шерсти я втрое барышей возьму, нежели с аренды под пашню!
– Но, дядя, – возразила я, – теперь вы нажили врагов в лице йоменов!
– А мне начхать! – грубо ответил Беркли. – Хозяин земли я, и буду распоряжаться ей по своему усмотрению. Станут бунтовать – найду на них управу. Пусть благодарят Бога, что простил им недавнюю выходку. Ведь из-за них Бобби, племяшка едва не поплатилась жизнью! Они, правда, клятвенно заверяли, что не хотели ничего худого сделать…
– Мерзавцы! – неожиданно воскликнул Роберт. – Уж я-то им не спущу! – и по столу кулаком.
Не замечала раньше за Робертом такой невыдержанности. Африка, должно быть, так на него повлияла.
Я испугалась. Не хватало ещё, чтобы муж устроил разборки.
– Роберт, дорогой, прошу – не надо мстить этим людям! Я ведь тогда испугалась, сама не знаю чего. А без их помощи наверняка умерла бы. К тому же, они не бунтуют больше, так дядя?
– Да, угомонились. Половина уже съехала из деревни. А тем, кто остался, я обещал дать работу. При условии, что впредь поостерегутся выказывать недовольство и сеять смуту.
– Вот видите! Худой мир лучше доброй ссоры.
Я-то вовсе не жаждала крови бунтарей, фактически загнавших меня в реку, со всеми вытекающими последствиями. Чувствовала некоторую вину перед крестьянами, лишившимися заработка из-за моей болтливости.
Роберт остыл так же быстро, как и завёлся. Не хмурился больше, шутил, разговаривая с дядей Ричем, и всё на меня поглядывал. Глаза его блестели, и не только от виски, которым угощал хозяин. Взгляды красноречивее слов говорили об охватившем супруга желанием близости. Немудрено, после стольких месяцев разлуки.
Его нетерпение передалось мне. Душевные страдания отошли на задний план.
«Не дождусь, когда мы останемся наедине», – прочла я у Роберта в глазах.
«Милый, я так соскучилась по твоим ласкам», – вторили мои очи.
«Готов задушить тебя в объятиях!»
«Нет большего счастья, милый, чем быть с тобой.
Тут я заметила ухмылку на устах дяди Рича, наблюдающего наш немой диалог. Лицо моё залила краска: ещё не разучилась смущаться. А старый греховодник подмигнул, сконфузив окончательно.
– Бобби, – насмешливо произнёс дядя Рич, – тебе надо отдохнуть с дороги. Да и племяшка, поди, измучилась, ожидаючи.
Ну, дядюшка! Ну, охальник!
Роберта не пришлось уговаривать.
Пожелав хозяину дома спокойной ночи, мы поспешили удалиться, чтобы, наконец, оказаться вдвоём.
Если честно, я не до конца отошла от преждевременных родов и их последствий. Наверное, стоило бы поберечься, но я была готова ради близости с любимым вытерпеть любую боль, и, может статься, насладиться ею. Никогда не замечала за собой мазохистских наклонностей, и теперь не стремление к извращённым удовольствиям двигало мною, а нечто похожее на готовность к самопожертвованию.
Впрочем, сейчас всё это не имело особого значения, ведь главное – мы опять вдвоём, любимый! Давай же скорее освободимся от одежды!
При свете свечи нагое тело супруга казалось отлитым из бронзы. Как он красив, ненаглядный мой… А это что? Боже!
Заметила рубец под левой ключицей. Совсем свежий, покрытый розовой кожицей. «Пустяки, царапина, – ответил на мой вопрос Роберт. – Дикари угостили стрелой». Какой ужас! Его могли убить! Вонзись стрела чуть ниже и…
Я нежно коснулась губами отметины.
«Пустяки», – повторил муж, крепко прижимая меня к груди.
Пожалуй, никогда прежде я не испытывала столь дикого и необузданного вожделения. Но мой пыл ничто, по сравнению с обрушившемся на меня огненным смерчем страсти. Вот что значит изголодавшийся по женским ласкам мужчина! Ради таких мгновений стоит побыть какое-то время с мужем в разлуке.
«Мой ласковый и нежный зверь», – прошептала я на ухо супругу, когда удалось отдышаться.
Роберт никак не отреагировал. Ну, откуда ему знать нашу киноклассику?
2
Денег, привезённых Робертом, хватило на покупку дома в Стратфорде-на-Эйвоне, провинциальном городке близ Бирмингема.
Наконец-то у нас появилось своё собственное жилье! Ничего, что не хоромы какие, а маленький домик с крошечным участком. Плевать, что в захолустье. С милым и в шалаше рай, а тут – особнячок с мансардой, и сад в придачу. Ну, сад, слишком громко сказано: по кусту смородины, крыжовника и малины, да ещё дерево – орех. (Сроду бы не подумала, что в Англии грецкие орехи выращивают!)
В Стратфорде имелся городской совет, главой (бальи) которого был ремесленник-перчаточник по имени Джон. Имя, конечно, вполне заурядное, зато фамилия этого достойного человека – Шекспир. Да, родной отец Уильяма Шекспира.
Фантастика! Я теперь жила по соседству с великим англичанином. Могла запросто увидеть будущего гения вживую, и даже познакомиться с ним.
Могла, конечно… теоретически. А вот на деле… Что ж, взять и подойти к парню на улице: хочу, мол, познакомиться? Он примет меня за шлюху! А что Роберт подумает, если узнает: его супруга пристаёт к парням?! К тому же, я слышала от местных кумушек, что сын бальи женат и имеет ребёнка. Злые языки утверждали: здешняя богачка (дочь крупного землевладельца), которая была старше Уильяма на восемь лет, забеременела неизвестно от кого и, чтобы скрыть позор, женила на себе юнца, прельстив деньгами. Уильям же, и связав себя узами браки, остался шалопаем, завзятым ловеласом, нарушителем спокойствия.
Уорикширские лесники горели желанием изловить его во время охоты в чужих угодьях, ревнивые мужья тоже – юный сердцеед был не прочь «поохотится» за чужими жёнами. Вот такая слава шла о будущей национальной гордости Англии.
Но как же хотелось мне пообщаться с Шекспиром!
Помог случай.
Подданные её величества Елизаветы праздновали день святого Георгия, небесного покровителя Англии. В Стратфорде, как и повсюду – народные гуляния. Пели, плясали, угощались бренди. На площади перед ратушей собралась добрая половина жителей – дым коромыслом. Все радовались погожему дню и возможности отдохнуть от трудов праведных, веселились, кто как мог.
По случаю праздника сословные различия временно упразднялись, все явились пешими, смешались в одной толпе. Впрочем, Стратфорд – не Лондон, знатные вельможи не частые гости этого провинциального городишки, а своей аристократии тут просто нет. Даже Городской совет, возглавляемый Джоном Шекспиром – самые обычные горожане, в большинстве ремесленники и мелкие торговцы.
Я впервые увидела местного бальи – седоусого крепыша, опирающегося при ходьбе на палку. Но что мне за дело до старого перчаточника, занимающего выборную должность. Не мистер Шекспир-старший интересовал меня, а его сын Уильям. Увижу ли человека, чьё имя в нашем веке знает каждый грамотный, а здесь лишь десяток-другой жителей захолустья?
Мы пришли на праздник втроём: я, Роберт и дядя Рич. Дядя гостил у нас один: Джейн, его супруга, осталась дома – была на сносях. Я заскучала в обществе двоих мужчин, ведущих разговоры об охоте, ценах на сукно и, конечно, о политике – куда без неё! Ну, во все времена одно и то же!
На площади заметно усилилось движение в сторону сооружённого накануне дощатого помоста – с минуты на минуту должно начаться театральное представление, гвоздь программы праздника. Ожидалось выступление труппы из столицы – событие, которое никак нельзя пропустить.
Перед сценой стояли в линию длинные скамьи – «первый ряд», предназначенный для привилегированных зрителей (социальные различия давали о себе знать). Публика попроще занимала стоячие места. На скамьях разместилось городское начальство во главе с бальи, и несколько зажиточных горожан с жёнами. Капитан Хоум, я, его супруга, и наш гость мистер Беркли, эсквайр, также удостоились чести смотреть представление сидя.
Зрителей собралось – яблоку негде упасть. За сидячие места мы заплатили по два пенни, и пенни стоило стоячее. Думаю, устроителям представления удалось собрать лишь малую толику денег. «Зрительный зал» хоть и огорожен канатами, но пролезть под ними – пара пустяков. Что и сделало большинство зрителей. Да столько же наблюдало за происходящем на сцене со стороны.
А ещё говорят, что «халява – русское изобретение».
Поперёк сцены был натянут занавес из чёрной материи с нарисованными жёлтыми звёздами и луной. Из-за него вышел высокий носатый мужчина, чуть сутулый и рыжий – вылитый Жерар Депардье.
– Достопочтенные жители Стратфорда! Я – Ричард Барбидж, актёр! – провозгласил мужчина. – Сейчас мы покажем вам весёлые пьесы. Смейтесь, ибо смех – ключ к счастью!
Роберт наклонился ко мне:
– Я знаю этого молодца – лондонская знаменитость. Только дела у их труппы, видно, неважнецкие: сам себя объявляет, нет денег на ведущего.
Как оказалось, вся труппа была представлена одним актёром – Барбиджем, остальные – «сборная солянка» из провинции. Труппа Зуко, в которой я в своё время имела честь состоять, куда профессиональнее этих комедиантов. Собственно, представление тянул один Барбидж, остальные больше мешали, без них, думаю, он лучше бы справился. Впрочем, был ещё актёр, на которого я обратила внимание – исполнитель роли женщин в пьесках, что представили гастролёры. Молодой парень, крепкий, коренастый, он выглядел комично в парике и нелепых нарядах, что и требовалось, поскольку вначале шли шутливые сценки, вроде наших с Зуко фацеций. Публика осталась довольна.
Но вот Барбидж провозгласил:
– А сейчас, достопочтенные зрители, вы увидите пьесу, которая называется «История севильского распутника Дона Хуана, друга короля Педро Первого, и дочери убитого им командора, доньи Анны».
Как я и думала, нам показали вариацию на тему Дона Жуана, накликавшего беду насмешками над статуей командора. Только соблазнённая сим насмешником Анна в этой интерпретации была не вдовой, а дочерью убитого. Юную красавицу играл тот же актёр, что привлёк моё внимания. Только теперь роль совершенно не подходила ему. Зрители встретили смехом появление парня в платье знатной испанки.
– Я узнал тебя, Уилл! – раздалось у меня прямо над ухом. – Вырядился в бабу, ха-ха! Ребята, это наш Уилл Шекспир.
Бог ты мой! Кто бы мог подумать! Так вот кого Ричард Барбидж, лондонская знаменитость, взял в напарники! То-то он поразился бы, узнав, что никому не известный провинциальный актёр – будущий гений мирового масштаба.
Впрочем, уже сейчас нельзя не заметить у парня несомненный талант. Наблюдая за игрой Шекспира, я подумала: он актёр от Бога. Роль юной испанки, потерявшей голову от любви к убийце отца, Уильям сыграл так, что зрители, в конце концов, поверили и прониклись сочувствием к несчастной девушке. Финальную сцену все (включая меня) смотрели, затаив дыхание, при полной тишине, нарушаемой лишь всхлипываниями чувствительных зрительниц. А потом устроили овацию.
Объявили перерыв. Выступление театральной труппы закончилось, дальше – цирковое представление.
Роберт и дядя Рич отлучились, намереваясь «промочить горло» чарочкой-другой бренди в кабачке неподалёку. Я осталась.
Позади оживлённо болтали парни, приятели того крикуна, кто признал в донье Анне своего знакомого. Они то и дело поминали Уилла, комментировали роли, сдабривая замечания непристойностями, ржали молодыми жеребчиками.
Дурачье, знали б вы…
– Уилл! Иди к нам!
Он подошёл, и стоял теперь в шаге от меня. В своём подлинном обличье, без грима и в мужском платье. Я поглядывала, как бы невзначай, чтобы не нарушать приличий.
Что сказать? С виду – деревенский парень. Открытое лицо, широкая улыбка, только в глазах – хитринка, даже сумасшедшинка какая-то. Шатен. Одет просто: куртка, кожаные штаны до колен, гетры, грубые башмаки.
Будущий классик громко поприветствовал приятелей:
– Том, рад видеть тебя! Майк, дружище! И Джефферсон тут, а говорили, будто в Лондон собирался?.. Раздумал? Слышал, как потешались надо мной, бездельники! Увы, мне пока доверяют только женские роли – удел всякого начинающего комедианта.
– Бабы у тебя хорошо получаются, Уилл. Ха-ха-ха!
Приятели продолжали зубоскалить, а Шекспир уселся на скамью рядом со мной, но лицом в противоположную сторону.
Я будто на горячих углях сидела, и всё думала, как бы с ним заговорить? Наконец, решилась:
– Извините, сэр.
Он повернулся ко мне.
– Да?
– Вы ведь Уильям Шекспир, верно?
– К вашим услугам, миссис…
– Жанна Хоум, – подсказала я, и добавила, – жена капитана Роберта Хоума.
Мужа я упомянула, дабы оградить себя от возможных поползновений со стороны молодого ловеласа и его дружков-приятелей. С них станется, решат, раз первая заговорила, значит – женщина не очень строгих правил.
– Вы меня знаете? Откуда? – поинтересовался Уильям.
Я не стала отвечать, увела разговор в сторону:
– Мне очень понравилась ваша актёрская игра, мистер Шекспир.
– О, бога ради, без церемоний! Просто Уилл.
– Хорошо, Уилл. Должна сказать: у вас несомненный талант.
– Вы так считаете?
– Не просто считаю, я знаю. У вас большое будущее, Уилл!
– Вот как? Откуда вам это известно? Попробую угадать – вы предсказываете судьбу, как цыганки на ярмарках.
Не очень-то он любезен. Говорит развязно с женщиной… Впрочем, сама напросилась.
– Нет, не как цыганки. Но вы угадали, я умею предсказывать.
– Любопытно. Значит, моя судьба вам известна? Что же меня ожидает в жизни?
Он вовсе не насмехался, несмотря на игривый тон. Я видела: молодой человек действительно готов поверить в дар провидицы. Возможно, в моей манере говорить читалась образованность, что придавало словам весомость:
– О, вы прославитесь и прославите Англию! Все актёры мира будут мечтать сыграть в пьесе, написанной вами. Только, хочу заметить, не в комедии раскроется ваш талант в полную силу, а в трагедии! Запомните мои слова, Уильям.
– Постараюсь не забыть. Вы, я вижу, понимаете толк в пьесах. Знаете, а я никогда и не сомневался в том, что стану известен.
В его голосе я всё же уловила лёгкую усмешку. Да, молодой и никому пока неизвестный Уильям Шекспир не так прост, как можно подумать. Уже сейчас в нём проглядывается дар, который в полной мере смогут оценить лишь будущие поколения.
И ещё я подумала, что версии об авторстве кого-то другого, якобы написавшего за Шекспира все его известные пьесы и сонеты – полная чушь.
А беседа наша была прервана появлением Роберта с дядей Ричем.
3
Какая жалость, что не прихватила с собой мобильник. Хорошая мысля всегда приходит опосля. Чёрт! Уникальные кадры могли получиться на видео: Шекспир, выступающий на театральных подмостках. Им бы цены не было в двадцать первом веке! Хотя этого века в моей жизни, похоже, уже и не будет…
Такие мысли не давали мне покоя весь вечер, по возвращении с праздника. Сидела в спальне и слёзы на кулак наматывала. Мои мужчины, хорошенько угостившись в кабачке, продолжили застолье дома. Им и горя мало, они у себя, в своём столетии, не то, что я, горемычная.
Вошёл Роберт. На своих ногах, а не «на бровях», как можно ожидать. Даже язык не заплетался, когда, увидев в моих глазах слёзы, спросил:
– Отчего плачешь, Джонни, милая?
Иногда он называл меня мужским именем. Когда я спросила, почему «Джонни», объяснил схему трансформации моего имени: «Жанна – Жан – Джон – Джонни».
– Да так, по дому загрустила.
– А-а. Понимаю. Не грусти, радость моя, мы с тобой обязательно поедем в Московию, где живут чародеи… Да, совсем забыл. Я так давно не любовался твоей волшебной коробочкой. Милая жёнушка, покажи мне её, позабавь мужа.
Ах, баловник! Хорошо, покажу ему один клип…
В меню значилось: «знойная латиноамериканская любовь».
За полупрозрачной кисейной занавеской, колышимой ветерком, нагие мужчина и женщина, их тела сплетены в жарких объятиях. Иногда ткань касается их, красиво облекая, подчёркивая изгибы станов. Сладострастные стоны под изнывающую музыку…
Роберту очень понравилось.
– В Африке мне довелось наблюдать пляски обнажённых туземцев, мужчин и женщин. Но разве могут они сравниться с этим?!
– Негодник! – воскликнула я с притворным возмущением. – Так вот чем ты там занимался!
Роберт расхохотался и повалился на кровать:
– Иди ко мне, моя прелесть. Покажи, как умеют это делать белые женщины.
Нет худа без добра. У себя, в двадцать первом веке я не встретила бы капитана Хоума, моего Роберта.
4
– Ты не только красива, Джонни, но и умна, – признавал Роберт.
В устах английского джентльмена – наивысшая похвала. К слову сказать, в понятие «ум», применительно к женщине, вкладывается рассудительность, умение ладить с окружающими, и лишь в последнюю очередь образованность. Но во мне Роберт ценил именно обширные (в его понимании) знания. Хоть я и старалась не выпячивать своей образованности. Ведь и о той же Африке знала, пожалуй, во стократ больше моего капитана. Несмотря на то, что никогда там не бывала.
Роберт, в известном смысле, по сравнению со мной – ребёнок. И его, как малыша, нужно учить простым вещам: мыть руки перед едой и чистить утром зубы.
Сама я панически боялась заразы, которая чудилась всюду. И то сказать, эпидемии здесь слишком частые гости: оспа, холера, брюшной тиф и – не приведи господь – чума. А ещё можно запросто заполучить проказу, одна мысль о которой вызывает ужас. Я хорошо помнила (только не знаю, откуда) фразу: «В Европе эпидемия проказы прекратилась, когда завели обычай мыть руки с мылом».
Как могла, старалась привить эту полезную привычку супругу. Он посмеивался, но не перечил: удалось внушить, дескать, будешь мыть с мылом руки – не заболеешь. Поверил.
Сложнее обстояло дело с чисткой зубов, при полном отсутствии зубной пасты и щёток. Меня данное обстоятельство угнетало, особенно первое время. Потом ничего, приспособилась: нажую щепочку и ей орудую, плюс настои для полоскания рта. Так и обходилась тем, что имелось под рукой.
«Ты же не хочешь, чтобы у тебя болели и выпадали зубы, – говорила я Роберту, – чисти их каждое утро». «Моряк без зубов – обычное дело, – пытался отмахнуться Роберт. – Мы называем болезнь, поражающую экипажи в долгом плавании, морским скорбутом. И, слава богу, знаем хорошее средство от сей напасти – еловое пиво. Ты, верно, помнишь, как на «Святом Эдмунде» мы все его пили каждый день?» «Помню, конечно. Жуткая дрянь это ваше пиво, лучше бы отвар шиповника пили, и лимоны с апельсинами ели, тогда точно никакая цинга не страшна». Так разговор от необходимости ухаживать за зубами у нас переключился на цингу, или морской скорбут. Роберт, кстати, подсказал мне неплохое средство, отчасти заменяющее зубную щётку – яблоки. На самом деле: по яблоку каждое утро – и зубы чистыми будут, и вообще, сплошная польза. Недаром англичане живут долго – очень яблоки любят, и чуть ли не круглый год едят.
Между тем, доходили слухи, что в Ливерпуле и Манчестере разгулялась оспа. Могла пожаловать и сюда.
О возможном появлении смертельно опасной болезни в Стратфорде судачили все, кому не лень, но, странное дело, рассуждали, словно речь шла о банальном гриппе каком-нибудь. Девиц на выданье, правда, пугала перспектива получить на лицо отметины-оспины, сделаться рябыми. Хотя и в этом имелся свой плюс: в другой раз оспа уж не пристанет (по-научному: вырабатывается пожизненный иммунитет). А мужчины и замужние женщины (для которых красота не имела особого значения), к возможности заразиться оспой со стоическим спокойствием: мол, «чему быть, того не миновать» и «на всё воля божья».
Тёмный вы народ, дорогие предки! Сидите и дожидаетесь, когда зараза убьёт и вас и ваших детей.
Впрочем, то не вина ваша, а беда: до открытия Дженнером способа уберечься от оспы при помощи вакцинации целых два столетия. Так что – ждите.
А вот я ждать не могу. И не хочу.
Помню, ещё маленькой девочкой я обратила внимание на два округлых шрамика у мамы на плече. На мой вопрос, что это такое, она ответила: оспинки. Позже я узнала: такие отметины есть и у папы, и вообще у каждого человека старше тридцати пяти – результат обязательной вакцинации, которую отменили в восьмидесятых.
У меня оспинок нет, я, как и все здешние люди, беззащитна против заразы. Все? Да нет же – доярки, те оспой болеют реже других. Это ещё во времена Дженнера знали. Вот и выход: нужно привить себе безопасную коровью оспу, тогда не заразишься оспой натуральной («чёрной»).
Дело за малым: найти корову с папулами на вымени. Что же, по дворам ходить? Не годится.
А почему обязательно заражённую корову искать? Лошадиная оспа ничуть не хуже.
Я решила начать с осмотра наших с Робертом лошадок. Их у нас две, обе арабской породы: караковая Роберта и моя – игреневой масти. И конюх имелся – деревенский подросток Джим, старшая сестра которого тоже у нас жила, состояла прислугой.
Первое, что бросилось в глаза, когда вошла в конюшню – голые грязные до черноты пятки Джима; бездельник дрых, зарывшись в сено, только ноги наружу. Будить его я не стала, сразу подошла к своей красавице Маркизе, кобыле с серебристо-белыми хвостом и гривой, и шкурой шоколадного цвета. Дала лошадке хлеба, стала осматривать.
Ага, кажется, есть! На сгибе путного сустава я приметила мелкие гнойные язвочки и не вскрывшиеся папулы.
Если это не лошадиная оспа, то я – английская королева!
Стала очень аккуратно вскрывать папулы иголкой, собирая вытекавшую жидкость в бокал венецианского стекла (единственная подходящая посуда из имевшейся в доме). Маркиза стояла смирно. Я так увлеклась, что не заметила, как подошёл проснувшийся мальчишка, встал сзади и смотрит, поражённый, должно быть, странным занятием хозяйки.
– Нечего делать, Джим? Принеси лошадям воды. И навоз убери… Давай, работай!
Терпеть не могу, когда над душой стоят.
В тот же день сделала прививку себе на левом плече. Все прошло как надо: ранки нагноились, а когда подсохли, и отвалилась корочка, остались два аккуратных шрамика. Точь-в-точь, как у моей мамы.
А Роберт, конечно, не понял смысл моих манипуляций, когда приказала ему снять рубаху и подставить плечо для прививки. «Это убережёт тебя от оспы», – сказала я, отвечая на вопрос «зачем».
Он лишь головой покачал.
