От неожиданности я вздрогнула. Слова прозвучали непосредственно в мозгу. Как в маленьких пуговках-наушниках, совершенно не заглушающих звуки извне и позволяющих слушать музыку, сосредотачиваться на ней, а всё вокруг воспринимать фоном, но не пропускать ничего важного.

Я резко обернулась. Вчерашний безмолвный собеседник висел прямо передо мной. То же мальчишеское лицо. На этот раз удастся поговорить?

«Здравствуй, Руслан», – произнесла я мысленно, не открывая рта. Ощущение было очень странным. Я представила себе строку горящих букв, как в караоке. И просто прочитала слова, гаснущие по мере произнесения. По реакции мальчика поняла, такой способ общения работает.

«Как ты узнал моё имя?»

«Я вчера следил за вами. Слышал ваш разговор во флаере с Витькиным папой. Простите».

«Ты знаешь Витю Борзенко?»

«Конечно». – Лицо пропало, шар остался на месте, но светился пустой матовой поверхностью. Через секунду Руслан вернулся, сфера заколыхалась и спустя мгновенье обрела знакомые очертания. – «Он уже здесь. Вы разве не видите?»

Я посмотрела вокруг. Да, они были здесь. Поднялся ветер. Люди на площади смотрели вверх, не пряча лиц, не кутаясь в одежду. Наоборот, позволяли ветру раздувать плащи, забираться под воротник, трепать волосы на голове. Люди думали, что это делает ветер. И только я видела правду.

Вокруг каждого человека крутился шар. Как щенок, оставленный один на целый день, и, наконец, дождавшийся хозяина, и мечущийся от радости, готовый раствориться в обожаемом двуногом Боге.

«Вон дядя Юра. И Витька с ним».

Я не узнала Борзенко в гражданской одежде. Это он, когда мы пришли на площадь, стоял в задумчивой позе, раскачиваясь на пятках. Теперь же, как все, задрал голову и замер, лишь волчок-сын кружился вокруг.

Я не могла больше смотреть на эту сцену. К горлу подступил ком.

«Они не видят вас».

«Да. Но вы видите?»

Я кивнула.

«Значит, вы – особенная».

Я смотрела на него, на маленького мальчика, которого нет, которого не существовало ни по каким документам. Чьё тело в могилке давно истлело. Который стал призраком. Привидением, разговаривающим сейчас со мной.

«Значит, вы сможете нам помочь».

Как, Руслан? Как я могу вам помочь? Я, несчастная молодая женщина, которая не смогла стать мамой, не смогла выносить и родить своего ребёнка. Которая обожает детей, но, видно, не достойна такого счастья. Ущербная. Калека.

«Я не могу, Руслан».

Он висит на уровне моего лица. Чей-то сын. Чья-то боль, незаживающая рана.

«Но вы же видите нас. Значит, вы можете. Надо просто сильно-сильно захотеть».

Сильно-сильно захотеть… Я должна. Я смогу.

Я громко крикнула:

– Слушайте, все.

На меня уставились полторы сотни пар глаз. Живые люди, живущие в нашем мире, вот уже девять лет несущие на душе тяжёлый камень. Дети-призраки, застрявшие в пси-измерении и мучающиеся не меньше живых. Все смотрели на меня. Ветер стих. Волчки остановились. Безмолвные фигуры застыли на площади под низким серым небом: человек, шар, человек, шар…

– У меня мало времени. Первый. Юрий Борзенко. Витя рядом с вами, висит справа на уровне вашего лица. Он слушает вас.

Сорокавосьмилетний мужчина с начинающими седеть висками вздрогнул, опасливо посмотрел направо и сбившимся голосом произнёс:

– Витенька.

– Говорите, Юра.

Спасатель прокашлялся.

– Сынок, как ты?

– Он говорит, что очень любит вас. Что не хочет, чтоб вы умирали. Чтоб вы жили долго. И что у него всё хорошо.

У мужчины на скулах заиграли желваки. Голос сорвался.

– Сыночек…

– Он говорит, что мама с ним. У неё тоже всё хорошо.

Юрий резко поднял руку и уткнулся лицом в рукав.

Что-то изменилось на площади. Люди непроизвольно сделали шаг по направлению ко мне. Глаза горели неожиданно мелькнувшей надеждой, глотком воздуха для утопающего, слепой родительской любовью, страшной болью девятилетней выдержки. Господи, мне надо это выдержать.

– Второй. Рындина Ольга. Света здесь, говорите.

Молодая женщина без косметики не выдержала. Сквозь спазмы рыдания только и смогла вымолвить:

– Светочка, родненькая.

Двое мужчин подхватили её под руки…

Площадь опустела. Люди ушли. Мы с Сергеем стояли в окружении светящихся шаров, тесно сбившихся вокруг нас. В ногах была слабость, и муж поддерживал меня. За всё время он не произнёс ни слова, и я была очень благодарна ему за это.

На меня смотрели жадные глаза. Детские глаза. Смотрели, как на воспитательницу в детском саду, как на учительницу в школе.

«Что нам делать?» – спросил Руслан.

Я должна это сделать. Для себя. Для них. Для этих несчастных ребятишек. Я закрыла глаза, собралась с духом.

«Руслан, иди ко мне».

«Куда?»

Я положила руки на живот:

«Сюда».

«А… можно?»

«Иди ко мне, сыночек. Иди к мамочке».

Через мгновенье мой живот засветился мягким тёплым светом, я блаженно улыбнулась.

«Мама, мамочка, как у тебя хорошо!»

Я улыбалась, по щекам катились слёзы.

«Сыночек, маленький мой, ненаглядный …»

Сергей взял меня за руку:

– Инга. Инга!

Я с трудом открыла глаза и посмотрела на него.

– Серёженька, я знаю. Просто дай мне немного побыть с ним. Совсем чуть-чуть. Я знаю, что делаю. Так надо.

Он отпустил мою руку и отвернулся. Я гладила живот руками и кусала губы, пытаясь сдержать слёзы.

«Мама, почему ты плачешь? Ведь нам так хорошо вдвоём?»

«Да, сыночек».

Я посмотрела на детей. Они облепили меня так, что со стороны, наверное, я выглядела в сплошном сияющем круге. Каждый норовил коснуться меня, глаза горели таким понятным детским желанием: мама, мамочка!

«Послушайте меня, зайки мои. Послушайте, что вам скажет мама».

Господи, помоги мне, дай мне силы. Пожалуйста.

«Вы сейчас полетите далеко-далеко, в разные стороны. Каждый полетит, куда хочет. Вы найдёте каждый свою маму. Новую маму. Молодую тётю, у которой в животе зарождается новая жизнь. Вы поймёте это, увидите, вы же можете такое видеть? И вы станете этим маленьким ребёночком. Каждый из вас. Сначала эмбрионом, потом будете расти, и через девять месяцев родитесь. Снова. Вы будете жить. Летите».

Всё. Я задержала дыхание. Стояла в центре горящей сферы и считала удары сердца: раз, два, три… Словно осколки при взрыве, во все стороны метнулись яркие лучи, невидимые в нашем мире.

Я успела крикнуть:

– Руслан!

Один шар остановился как вкопанный и медленно вернулся ко мне.

«Да, мама, то есть… Инга».

«Руслан, ещё не всё. Ваши взрослые. Вы должны им помочь».

«Как?»

«Вы должны их отпустить».

Он висел и смотрел на меня непонимающим взглядом.

«Они здесь из-за вас. Из-за вас они не могут уйти».

«Почему? Мы не хотели этого».

«Знаю. Не хотели. Вы неосознанно позвали их. Перехватили в самый момент смерти. Они были в пути, но не сюда, и не должны были оказаться здесь. Отпустите их».

Руслан тихо спросил:

«Как?»

«Вспомните их живыми. У тебя кто, папа?»

Он кивнул.

«Вспомни его. Каким он был. Как он любил тебя. Как ты любил его. Вспомни самые лучшие моменты в твоей жизни, как вам было хорошо. Вспомни и отпусти».

Он поднял на меня глаза, полные слёз. А говорят, что привидения не умеют плакать.

«Я понял, Инга. Я всё сделаю».

– Деда, смотри, что это?

Пятилетний внук тряс деда за рукав.

– Где?

– Вон там, в небе.

Дед, профессор, декан астрономического факультета на пенсии, посмотрел вверх, на серое покрывало облаков. Вчера было солнышко. Опять погода сменилась. Снова кости будет ломить. Эх, старость…

– Да где? Я ничего не вижу.

И тут он увидел. Облака озарились яркой вспышкой. Источник света находился выше, метрах в ста от нижнего эшелона облачности, профессионально заметил астроном. Через секунду сверкнуло ещё, в двух километрах на восток. Потом ещё, ещё. Над городом разразился настоящий фейерверк, скрываемый плотными дождевыми облаками.

Дед с внуком стояли, и, задрав головы, смотрели на разыгравшееся в небесах представление. Дед открыл рот: такого он давно не видел. Надо позвонить в институт коллегам, поинтересоваться, что за атмосферная аномалия такая. Внук просто смотрел: красиво, огоньки какие-то бабахают, как салют недавний на День Победы.

Яркие шары поднимались из разных точек города. Медленно всплывали, словно пузырьки в открытой бутылке содовой. Невидимыми проходили сквозь облака и взрывались, озаряя небо разноцветьем искр. С каждой вспышкой на Земле на одну неупокоенную душу становилось меньше.

Шея затекла. Дед опустил голову. Почти три сотни вспышек! Это надо ж.

…пятнадцать минут назад проехали станцию Тайга. Незадолго до этого я, не включая свет и стараясь не шуметь, взял полотенце, пакет с туалетными принадлежностями и неслышно выскользнул из купе. Большинство пассажиров вагона ещё спало, и я безо всякой очереди смог умыться и привести себя в порядок.

Ингу разбудил противный женский голос станционного диспетчера: «Тридцать восьмой фирменный прибыл на…». Интересно, в РЖД нарочно набирают на эту должность дам с таким характерным тембром голоса? Или дело в электронике: микрофоны, динамики? Как бы то ни было, жена проснулась, сунула ноги в домашние тапочки, схватила пакет и пошла занимать очередь. Вагон просыпался, разбуженный не то местной диспетчершей, не то вдруг замолкнувшим убаюкивающим перестукиванием колёсных пар.

Я, тем временем, собрал постель, свою и жены, и понёс проводнице. Не одному мне пришла в голову такая мысль. Очередь в три человека продвигалась подозрительно медленно. Подойдя к заветной двери служебного купе, я понял, в чём дело: «Разворачивайте». Понятно: опись, протокол, сдал, принял. Покончив с формальностями, я вернулся в купе. Инга сидела на дерматиновом диване и смотрела в окно. Рядом лежали свёрнутые рулоном матрасы. Я быстро перекидал их наверх и сел напротив жены. Поезд тронулся, и здание вокзала медленно поплыло вправо.

Включили радио. До Томска было уже недалеко, и машинист (или кто в поезде крутит ручку настройки?) выбрал одну из местных FM-станций. Раздался гитарный перебор. Я узнал песню – недавний хит одного томского барда. Немного не по сезону, но всё равно приятно:

– Серёжа, – тихо позвала Инга.

Я посмотрел на жену. Она, не отрывая взгляда от окна купе, негромко произнесла:

– Приедем домой, куплю тест на беременность. Мне кажется… Я чувствую… – Затем повернула голову и посмотрела мне прямо в глаза: – Я чувствую.

Мы смотрели друг на друга долгие секунды под стук колёс, мерно отсчитывающих свой нехитрый ритм, и лирические откровения поэта, исповедующегося перед публикой в своей грусти в канун светлого дня для всех христиан. Потом я сгрёб её ладошки и уронил в них лицо.

За окном поезда мелькали сосны, кедры, придорожные деревни – такие родные сибирские пейзажи. Ладони жены пахли душистым мылом.

Инга смотрела на мою голову и плакала. Молча. Слёзы текли по щекам, стекали на подбородок и капали мне на волосы. А из динамиков неслось:

Родная моя, мы едем домой.

Мы едем домой.

Домой.