Снега сходили с гор талыми ручьями, и на кончиках ветвей нежно зеленели молодые побеги, на вершинах стройных бамбуковых стволов трепетали мелкие изумрудные листья. Солнце набирало силу и приятно щекотало спины крестьян, освободившихся от лишней одежды. Каменные холмы с крутыми склонами, расселины и водомоины держали реку на сухом пайке, и теперь в дождливую весеннюю пору каменистые склоны впитали мало воды, остальную сбросили чёрными стремительными ручейками. Они выбегали из ложбин, росли и впадали в ручьи побольше, а те выливались в долины, в озёра, подпитывая их.

Весна почувствовала себя полновластной хозяйкой. Певуче перекликались перепела в горных селениях. Нежно-зелёные верхи предгорий делали водные зеркала у берегов малахитовыми. По долинам разносился сладковатый запах тления старой листвы и сухих ветвей.

Тёплая лунная ночь действовала магически, едва не сводила с ума. Полусветом озаряя пробудившиеся ото сна леса, луга, долины, обливала прозрачным серебром пики гор, заставляла сердца биться чаще.

В комнаты попадало множество яркого света. Луна светила так, будто решила ослепить.

— Что ты сделал? — процедила Юкио. — Открой!

— В последнее время много болтаешь, — хмуро заметил Шуинсай.

Убрав кусок войлока со стены, он открыл небольшую прореху — в комнату захлестал свежий тёплый воздух и вылетели мелкие кусочки льда. С возгласом радости она кинулась собирать холодные льдистые легко тающие жемчужины, смотрела, как быстро они превращались во влагу на её бледно-розовой горячей ладони.

— Не говори то, за что потом будешь корить себя! — строго ответил мастер. Профиль его был невозмутим, отмечен печатью властности.

— Что с тобой происходит ночью? — раздражённо бросила Юкио, тряхнув мокрыми руками. — Нельзя по-другому излить эмоции, успокоиться? — глядя на то, как мастер Шуинсай тренировался до изнеможения, она делалась несчастной и скучающей. Стоило ей увидеть хотя бы малейшее проявление горя, она, потрясённая, искренно сочувствовала, лила слёзы, старалась прийти на помощь, утешить и развеселить. В то время, как девушка трепетала от избытка жизни, радостно глядела расширившимися глазами, ласково улыбалась, он доводил себя тренировками до полуобморочного состояния.

Между тренировками он готовил еду.

Весна разбудила в Юкио неистовую жажду общения, она тормошила Шуинсая, заваливала вопросами. Ответы получала краткие, скупые, и после них воцарялось молчание — девушка, с интересом наблюдая за ним, грустила. Сегодня она перестала задавать вопросы. Вскочив с порога, разразилась упрёками:

— Я здесь не живу, а прозябаю!

— Столкнуться с истиной и ложью, испытать избыток чувств и душевную пустоту, пережить горе и радость, проникнуться верой и смятением — означает жить на свете.

Сосредоточенно выслушав эту чушь, она посмотрела на него так, словно случилось нечто страшное. Лицо исказилось, будто в приступе мучительной боли; девушка закричала:

— Ты обязан развлечь меня! Или ты старик? — она упала на колени и подняла раскрасневшееся лицо с горящими глазами. Волнение сделало её прелестной, но одновременно и ничтожной. Красота молоденькой девушки сроднилась с красотой зацветающей сакуры.

Несколько секунд Шуинсай молча наблюдал, не находя слов. Его захлестнуло острое ощущение вины, она обладала удивительной способностью заставлять других чувствовать вину за свои поступки. Он почувствовал это не сразу, а лишь когда она попыталась спрятаться в лабиринте туннеля, но потом заблудилась. Послышался плач, полный безвыходного отчаяния. Не сразу отыскав, мастер невольно обнял девушку, успокоил. И тогда она ощутила силу и желание в каждой выпуклости его мускулистого тела, обозначившегося под кимоно. Будущий избранник жил в её мечтах — пусть не из кугэ, не знатного происхождения, и не самураем, но благородным, сильным духом и телом. Женщина проснулась в ней намного раньше, чем уснула романтическая девочка. Лишь прикоснувшись к ней, дрожащей, мастер почувствовал, что его жизнь утратила обычную чистоту. А нетронутое тело Юкио трепетало от романтического предвкушения ё… В темноте пещеры её влажные глаза отливали зеркальным блеском, горели, словно лунным светом, родившемся в полной тьме. Она стояла неподвижно, наслаждаясь близостью с ним. От неё веяло пряным благоуханием гиацинтов, и этот запах мог одурманить кого угодно.

— Не сопротивляйся, Шуи, — попросила она еле слышно. Жадно схватив его грубые руки, она сильно потянула к себе, повернулась, изогнувшись так, чтобы одной рукой он мог беспрепятственно ощутить её грудь, а пальцы второй окунуть в распущенные волосы. Наконец-то она осмелилась на крохотную долю своей сокровенной жизни и ждала понимания.

— Что… вытворяешь? — спросил Шуинсай не своим голосом. Оттолкнув девушку, он потащил её за руку из туннеля:

— Замёрзнешь!

Осознание того, что желание не исполнится, вызвало разочарование и гнев. Вырвавшись, она побежала вглубь туннеля, кричала, рыдая:

— Ненавижу тебя! Слышишь? Болван!

Поймав, Шуинсай залепил ей пощёчину, чтобы привести в чувство. Но не помогло.

— Не понимаешь? — не без помощи выбравшись из туннеля, выкрикнула она снова. — Я — женщина! И ты… — она горела жарким румянцем смущения, голосок её сорвался, договорить дыхания не хватило. Но вздохнув, Юкио хитро скосила глаза, её полураскрытые влажные губы затрепетали. Наконец, она вымолвила:

— Убедился в моей женственности!.. Те ночи, когда тебе снилась какая-то Шина… кто она?

— Шина!.. — повторил Шуинсай, и, словно охваченный холодом, вздрогнул.

Загадочная улыбка Юкио и взгляд искоса не оставили сомнений в смысле слов. Разные мысли заметались в голове, как мечутся в сумерках летучие мыши. Он вспомнил ночи, когда снилась жена. Плавая в мягкой мути сна, видя жену, ощущая её ласки, Шуинсай бормотал, как в бреду. Ему чудилась Суа, затем Юкио. Их неспокойные души, сливаясь воедино, пели ему о святой, бесконечной, возвышенной любви, способной на самопожертвование. И мастер ощущал во сне настолько болезненное желание обладать ими всеми, что желудок завязывался узлом. А проснувшись, он чурался своих сновидений, уговаривал себя, что верен только Шине, любит лишь её, мать своего сына.

— Несколько раз ты позволял мне готовить ужин… — с обидой сказала Юкио. — Я нашла сушёные грибы. Я не девочка… и ты помог мне, сам не зная… — и вдруг, не договорив, она замерла, побледнела.

— Что такое? — предчувствуя нехорошее, Шуинсай подскочил к ней.

Она вытянулась в струну, запрокинула голову, мускулы шеи напряглись, одеревенели. Лицо, вмиг осунувшееся, исказилось судорогой, гримасой боли, открытые глаза застыли. На миг показалось, что она умерла. Поймав обмякшее тело, Шуинсай отнёс её на циновку. Девушка дышала прерывисто, глухо стонала, казалось, вселившийся демон терзал Юкио изнутри.

Фитиль заморской лампы, утопая в масле, медленно горел сине-жёлтым огоньком, отбрасывал зыбкий свет, мерцал тусклым кругом на взмокшем теле Юкио.

— Где… я… ты не… ушёл?! — с пеной на устах она выдавливала слова. Приподняв опущенное веко, Шуинсай убедился: зрачок не реагировал на свет.

— Грибы нашла… — вспомнил Шуинсай. — Дурочка.

О шаманской болезни мастер знал немногое, но этого хватало, чтобы моментально предпринять действия. Освободив почти бездыханную Юкио от одежды, он внимательно осмотрел её тело. Девушка впала в беспамятство. Следовало прибегнуть к особой точечной терапии, с помощью которой ассистенты возвращали в чувство шамана, заблудившегося в мирах. В китайских свитках он находил описание, и вот несчастный случай, чтобы опробовать. Чем таким монахи здесь занимались? Грибы…

Осторожно перевернув её на живот, Шуинсай, волнуясь, двумя руками нащупал несколько точек на пояснице и выше. Надавил, забормотал заклинание возвращения силы и духа. Девушка внезапно дёрнулась, цепко ухватилась за его вспотевшую руку. Отцепив её, мастер отошёл в темноту.

Она упиралась локтями в циновку и хрипела. Руки сжимали задравшиеся края циновки, сворачивали их, рвали. Козлиные грудки метались так, словно демон-великан тряс девушку, точно игрушку. Переламываясь надвое, она снова падала навзничь, бросалась от одного края циновки к другому. Уловив момент, когда Юкио вновь впала в забытьё, мастер вышел из темноты и надавил на три точки под грудью вокруг родимого пятна, формой напоминающего крупный четырёхконечный сюрикэн. Положив руку на её мокрую и липкую грудь, ощутил биение сердца: успокоилась. Через недолгое время лицо принцессы приняло здоровый цвет, а тело перестало гореть. Накрыв девушку, мастер устало сел на циновку рядом с ней, облегчённо вздохнул:

— Обошлось.

Шуинсай не отходил от неё до рассвета, и всё утро, и весь долгий день, и каждый раз, когда её дыхание сбивалось, он с тревогой готовился к худшему.

Очнулась Юкио под вечер. Она долго глядела на мастера, который дремал, сидя, ссутулившись. Подставив руку под щёку, сопел.

В прорехи пещеры, освобождённые от войлока, лился малиновый свет, напоённый свежестью горного воздуха. Каким-то редчайшим везением ветер задул в пещеру несколько лепестков сакуры.

— Вишня! — вдохновенно проговорила Юкио. — Хороший знак! — Не стесняясь наготы, она вскочила и обняла мастера. Он проснулся и тоже заметил несколько залетевших лепестков, но взгляд его был насторожен.

Долгожданная пора пробуждения природы началась с внезапной буйной вспышки цветения вишни. Её розовые соцветия волновали и восхищали не одно поколение ценителей красоты — не только пышным цветением, но и недолговечностью жизни они дарят вдохновение людям, живущим на вулкане в трагически изменчивом мире. Лепестки сакуры не знают увядания, но живут очень короткий век — одно мгновение. Кружась на ветру, словно розовый тёплый снег, они иногда падают в чашу саке эстета, наслаждающегося ханами, и это считается благоприятным знаком. Лепестки нежны и предпочитают опасть совсем свежими, чем хоть сколько-нибудь поступиться своей красотой.

— Я знала, мой Шуи! — Она гладила его по щетинистой щеке и преданно глядела в глаза. — Прости, я не хотела… я — женщина, понимаешь?..

— Не говори ни слова, — покачал головой Шуинсай, положив палец на её раскрытые губы. — Что сделано, то сделано.

Встав, он опрокинул принцессу навзничь. Закрыв глаза, она покорно ждала и дыхание её участилось. В полной тишине они взобрались на вершину наслаждений и скользнули с неё, как падающий снег.

Обновлённый, словно после купания в чистом источнике, душой он по-прежнему был не спокоен, озабочен.

— Нам нельзя тут находиться! — вдруг строго предупредил он, и по глазам Юкио поняла, что мастер знал то, чего не мог объяснить.

Запретив девушке тревожить его, он ушёл к туннелю и постелил циновку. Очистив разум от гнетущих мыслей, Шуинсай сел и поджал ноги. Глубоко вздохнул, и, закрыв глаза, предался размышлениям, удалившись в мир, где не существовало ни врагов, ни союзников. Вырвавшись из круга земной жизни, он ощутил себя сердцем вселенной и всмотрелся в его глубину, чтобы прочесть волю Небес. Взволнованные голоса умерших и ныне живущих, слышавшиеся отовсюду в серо-синем воздухе астрального мира, перемешивались и сбивали, но Шуинсай сосредоточился на главном — ощущении тревоги. Перед ним, будто призрак, возник расплывчатый белый образ помолодевшего настоятеля Бенйиро. В серебристой ауре он плыл по воздуху, и казалось, вот-вот исчезнет.

— Что с тобой, старик? — Шуинсай чувствовал присутствие монаха.

— Моё время подходит, а твоё закончится раньше, если не поспешишь.

И они летели над землёй, Бенйиро и Шуинсай, и смотрели одними глазами…

С высоты птичьего полёта они увидели уползающих из лесов гадов и грызунов, убегающих животных, бушующий вдали океан. Тучи тянулись обрывками, ватными клочками висели на небе. Сливаясь в сплошную пелену, мешали узреть…

— Не увидишь, и я не могу! — покачал головой Бенйиро. — Белый Тигр бросил вызов Небесам, не услышал предостережений свыше. Поплатится!

Густая лиловая пелена затянула долину, заволокла крепость Тохара. Нара, Удзи, Идзуми, Оцу и мелкие города утопали, словно в болоте.

Образ Бенйиро расплылся, растворившись в серо-синем астрале, но мастер ощутил теплоту, словно кто-то развёл рядом костёр. Разведя руками неясную муть, он увидел старшего брата в окружении верных учеников. Чонг-Ву шёл с ним уверенно, хромая, двигался Маса, за ними торопливо поспевали два отряда. Йиро, Монтаро мастер не чувствовал — и на душе стало грустно.

— Привет! — мотнул головой Лао, оглянувшись. — Шина в безопасности…

— Брат!.. — в душе Шуинсая будто разлился солнечный свет, и стало спокойней. — Иду к тебе…

Лицо старшего Зотайдо ничего не выражало, точно оледенело. На недавно побритых висках выступили багровые жилы: он что-то усиленно обдумывал.

— Учитель Лао? — спросил Маса.

— Закрой рот, — ответил тот, ускорив шаг.

Ученики переглянулись, пожав плечами.

— Душа, душа… — взволнованно звал кто-то мудрый. Шуинсая словно вихрем унесло от брата. Он перенёсся в полумрак хижины, где звездочёт напряжённо вглядывался в шаманку, медитирующую старуху Казуми-ёси. В астрале её дух излучал чистый белый свет, и, впитав его, мастер удостоверился: уходить следовало немедленно, и чему быть, того не миновать.

Покинув астральный мир, Шуинсай распрямил затёкшие ноги, их покалывало мурашками. Около него Юкио тихо сидела на подстилке из медвежьей шкуры. Обрадовалась, когда он посмотрел на неё.

— Мы должны идти, девочка.

Снаружи их ждала женщина, та самая, поившая чаем. Синяя накидка кутала худенькое хрупкое тело, глаза подведены чёрными угольками.

— Великие зовут вас, — торопливо сказала она. — Время пришло; целитель Таро поведёт вас в Землю Перворождённую.