Глава 8. В которой не происходит ровным счётом ничего интересного

Светало. Аккуратно припарковавшись под домом и заглушив мотор, я на мгновение закрыл глаза, глубоко вздохнул, и затем, открыв их вновь, постарался взглянуть на мир за лобовым стеклом по-новому. Вы никогда не замечали, как просыпается город? Как, сонно потягиваясь и зевая, с частотой раз в тридцать секунд, на улицу медленно выходят первые ранние пташки. Это дворники, спешащие убрать тротуары к тому моменту, когда основная масса людей выглянет наружу, это те несчастные, кому волей случая приходится начинать рабочий день намного раньше, чем среднему обывателю. А вслед за людьми просыпается и город. Медленно оживают магистрали, мерно подрагивая под шелестом колёс первых утренних авто. Да, скоро движение практически остановится, и тогда они станут скоплением ненависти и агрессии. Приблизительно в это же время, глубоко под землёй, люди будут ненавидеть друг друга в тесных душных клетках, мчащихся с огромной скоростью по узким тёмным тоннелям. Город меняет людей. Меняет их сущность.

Вдруг в моей памяти отчётливо всплыли воспоминания прошлой ночи, непроизвольно я закрыл глаза, силясь совладать с нахлынувшими эмоциями.

Если честно, я всегда презирал самоубийц. Считал их слабыми людьми, выбравшими самый простой выход из ситуации. Ведь жить всегда тяжелее. И даже сейчас я оставался при своём мнении. Но впервые что-то внутри меня всколыхнулось. Я отчётливо вспомнил слова Ганса: «Это его выбор». Эти слова вновь и вновь звучали у меня в голове, словно колокол, вытесняя остальные мысли. И в самом деле, кто я такой, чтобы судить другого человека? Конечно, есть разница между сопливой малолеткой, которая по своей тупости решила выброситься из окна, и взрослым человеком, сломавшимся под ударами судьбы. Хотя многие считают, что в современном мире развелось слишком много идиотов, и глупо мешать им самим заниматься подобной селекцией. И, как это ни ужасно, я не считаю эту точку зрения аморальной. Мораль вообще весьма расплывчатое понятие. Но самое главное, что я впервые осознал с пугающей чёткостью, было то, что каждый человек вправе сам распоряжаться своей судьбой. И никто, никто, кроме него самого, не должен указывать ему, что делать. Мысль, пугающая банальностью, но, тем не менее, как никогда актуальная.

– Ты упускаешь главное, друг, – вдруг словно из ниоткуда донёсся голос. Резко дёрнувшись от неожиданности, я было замахнулся чтобы хорошенько ударить нечто, но, наткнувшись на приподнятую бровь и холодный взгляд до боли знакомых глаз, которые я часто видел в отражениях зеркал, был вынужден пересмотреть свои намерения, и, чтобы не выглядеть конченым болваном, аккуратно проверил ремень занесённой для удара рукой, якобы так с самого начала и планировал. Глупо, конечно, обманывать самого себя. Но кто из нас этим не балуется?

– И что же тут главное? – через минуту переспросил я, продолжая рассматривать медленно оживающий город.

– А был ли у него выбор? – вторил мне нежданный гость.

А ведь действительно, был ли у него выбор?

Лёгкая затрещина моментально прервала ход моих мыслей.

– За что! – обиженно воскликнул я, потирая ушибленное место. Словно ребёнок. Но было поздно.

– Думаешь ты слишком много, – столь же спокойно продолжил Ганс, словно ни в чём не бывало. – А у меня сейчас нет желания вступать в бессмысленные дискуссии с тобой, попусту чесать языком – дело политиков, нам, простым смертным, это не по статусу.

И секунду помолчав, продолжил.

– И ещё запомни кое-что. Выбор есть всегда. Какой бы дерьмовый он ни был, но он есть. По этому я не испытываю жалости к людям. И не прошу, чтобы её испытывали ко мне. В конечном счёте, вся наша жизнь – череда выборов, которые мы когда-либо сделали.

– Да, возможно, но иногда на долю человека выпадает столько страданий, что он не в состоянии сражаться, – задумчиво ответил я. – И мы можем сколько угодно говорить, что они были слишком слабыми, да, ну и пусть. Но зачастую самые сильные падают, не в силах подняться.

– Читал Короленко? – вдруг переспросил приятель, до упора отодвигая назад пассажирское сиденье и водружая ботинки на подушку безопасности.

– Да, когда-то в детстве, – не понимая, к чему он клонит, аккуратно ответил я.

– Так вот, в одной его книге прозвучала фраза, моментально ушедшая в народ. Я думаю, ты тоже её знаешь, а звучала она так: «Человек рождён для счастья, как птица для полёта!». Слышал, конечно? – задумчиво спросил он, слегка наклонив голову набок, буравя меня тяжёлым взглядом.

– Ну да, – явственно чувствуя подвох, ответил я. – И я считаю, что это абсолютно верно, так как…

– Собачье дерьмо твоё счастье, – резко закричал он, так что я от неожиданности подпрыгнул на месте. – Человек рождён, чтобы страдать! Всё самое ценное в этой жизни достигается через страдания. Чтобы стать умнее, сильнее, успешнее, нужно приложить усилия, переступить через себя, заставив страдать своё тело и разум. Ведь, если задуматься, изначально наши прекрасные предки были посланы на эту землю в наказание! Адам и Ева были изгнаны из рая, чтобы страдать! Любой творческий человек скажет вам, что лучшие работы он создал в самые тяжёлые моменты жизни и любой историк подтвердит его слова, приведя десятки примеров людей из различных областей искусства, вошедших в историю именно в самые тягостные периоды их жизни.

И, помолчав мгновение, продолжил.

– И ещё, я хочу сказать, что мне его абсолютно не жаль. Да, на его долю выпало немало испытаний, которых я бы не пожелал никому. Да, он потерял всё. Но это не оправдание его малодушия. Он мог использовать свои страдания во благо. Помнишь, я говорил, что он мечтал стать доктором? А ведь он мог воплотить мечту в реальность, мог превозмочь себя, и вернуться в университет. Его мать погубила опухоль. Он мог положить свою жизнь на то, чтобы справиться с этой болезнью, чтобы никто больше не терял близких из-за неё. И даже если бы ему не удалось окончательно победить болезнь, он мог хоть на миллиметр приблизить мир к решению этой проблемы, тем самым в далёком будущем спасти множество жизней. А помнишь, я рассказывал тебе о Жозет? Её погубили наркотики. Он мог посвятить свою жизнь борьбе с ними! Или бороться с преступностью, или бороться с нелегальными иммигрантами, или обезопасить дороги. Или он мог просто жить, жить наперекор всему. Жить, и нести в своём сердце безграничную любовь, которую ничто не в силах затушить. Перед ним были тысячи путей, десятки тысяч, сотни! Но он сделал свой выбор. И я признаю за ним право на это. Но жалость… нет уж, увольте.

Наступал новый день…

Небольшой промежуток жизни с того момента, как я захлопнул дверь своего авто и направился домой, и до полудня того же дня, подробно описывать нет смысла. Войдя в квартиру, я понял, что Карины здесь нет, это отчётливо чувствовалось по едва уловимому запаху духов в прихожей. Поражаюсь этому человеку, его ритм жизни не вызывал у меня ничего, кроме глубочайшего удивления. Она могла не спать сутками, а затем приходила после обеда и проваливалась в сон часов на двадцать. На кухне было пусто, видимо, она решила, что я уже ушёл. Так что мой завтрак был весьма скудным. Ну и ладно.

Ехать на работу было невыносимо лень, но надо. Простояв положенное московским этикетом время в вездесущих пробках, я в скором времени воссоединил своё седалище с офисным креслом.

Здравствуй, новый день!!!

Не знаю, стоит ли говорить, какая у меня была реакция, когда вновь посреди рабочего дня у меня зазвонил телефон. Резко, словно от этого как минимум зависела судьба галактики! Я нажал на кнопку отключения звука и молча уставился на загоревшийся экран, на котором на фоне заставки ярко мерцали цифры. Номер опять был незнакомый.

– Ей богу, это не я!

Справа от меня, поджав под себя ноги и медленно раскручиваясь на пустом офисном кресле, сидел Ганс. Я привык к его внезапным появлениям, так что прежнего фурора это не вызвало. Как мне показалось, он огорчился. Похоже, ему нравилось привлекать внимание.

– То-то меня и пугает, ты уже зло привычное, но если у тебя появится компаньон, думаю, я этого не выдержу, – задумчиво пробубнил я.

– Это вряд ли. Ты не настолько многогранная личность, – рассеянно глядя в потолок, растягивая слова ответил он.

– Ну уж, спасибо, утешил.

Телефон замолк. Но не успел я перевести дух, как он вновь завибрировал на столе. Ну что ж, похоже, кому-то действительно надо со мной связаться. Ни дня без приключений.

– Слушаю, – резко поднеся трубку к уху, практически выкрикнул я, стараясь придать голосу как можно больше уверенности и агрессии, словно филин, при появлении хищника распускающий перья, в надежде показаться больше и опаснее, чем на самом деле.

– Ух, какой ты дерзкий, – раздался в трубке звонкий женский голос. – Ты сегодня до скольки?

– А это ты, Даш, новый номер? – облегчённо переспросил я.

– Естественно я, кому ты ещё на хрен нужен. Так когда ты освободишься? – фыркнула она, и захрустела чем-то прямо в трубку.

– Для тебя я свободен всегда. Но сегодня всегда начинается часов с семи. Идёт? Приятного аппетита, кстати, – рассеянно рисуя круги на подвернувшемся под руку листочке, ответил я.

– Это сушка! – как всегда нелогично выделив приоритетный вопрос, импульсивно прокричала она, а затем, с небольшой заминкой, явно вспоминая, о чём мы вообще говорили и что я от неё хочу, продолжила: – Да, давай тогда около семи пересечёмся. Позвони, как освободишься.

И, не дав мне рта раскрыть, бросила трубку. Около семи, значит, не раньше полвосьмого, это я мог сказать точно. За наши без малого десять лет знакомства я неплохо изучил эту особу. Если, конечно, можно изучить нечто, не подчиняющееся законам логики и мироздания. С Дашей я познакомился, когда мне было лет семнадцать, на небольшом мероприятии, организованном друзьями семьи. Вернее, заочно мы были знакомы давно, но лично удалось пообщаться впервые. Поначалу наше знакомство не обещало быть долгим и приятным, но первое впечатление развеялось довольно быстро и очень быстро переросло в нечто большее. Даша была старше меня на три года. Она была невысокого роста, смуглая, черноволосая, и очень любила называть себя испанкой. И хоть генетически это было неверно, по духу ей эта горячая и темпераментная страна подходила идеально. Всей душой и телом она была предана искусству, она мечтала снимать кино, восхищалась Алленом и Феллини, но жизнь внесла небольшие коррективы. В наше время перед любым юным дарованием в определённый момент встаёт выбор: быть нищим творцом с маленьким шансов когда-нибудь в далёком будущем выбиться в люди, или свернуть с этой грунтовой дорожки на заасфальтированную магистраль, по который ты сможешь с уверенностью двигаться вперёд. И, после долгих бессонных ночей, после литров пролитых слёз и выпитого алкоголя, она выбрала магистраль. Но полностью бросить искусство так и не смогла, нашла небольшой компромисс. Занялась рекламой, и, несмотря на то, что в наше время рекламщиков, мягко говоря, в избытке, ей, как человеку обладающему определённым талантом, не составило особого труда подняться вверх. Но свои мечты о кино она никогда не предавала; всё, чем она занималась сейчас, с её слов, было направлено лишь на то, чтобы в один прекрасный момент со свободной совестью вновь свернуть на грунтовую дорожку, но уже не как маленькая слабая девочка, а как женщина, успевшая кое-что увидеть и понять в этой жизни, как человек, у которого точно хватит сил, пройти этот безусловно нелёгкий путь до конца.

Она всегда мне нравилась.

– Нет, она всегда нравилась мне, – неожиданно очнулся Ганс. – Для тебя она всегда была слишком (тут он неопределённо развёл руками). Слишком импульсивной и непредсказуемой. Ты у нас редкостный зануда, дружище. И мы оба это знаем.

И тут он тоже был прав.

Вечер был в самом разгаре. Я любил это место. Небольшая кофейня в самом сердце города. Она идеально подходила для наших встреч. Здесь делали прекрасный кофе, для меня, и лучший в городе глинтвейн, для неё, а также безумно вкусные десерты для нас обоих.

– Ну так вот, а я ему говорю, Полански был голосом своего поколения… – она сидела напротив, и, ярко жестикулируя, пересказывала мне разговор со своим преподавателем по режиссуре, она всегда говорила слишком громко, но мне это нравилось. Поначалу я, правда, терялся и пытался её утихомирить, но от этого она разгоралась ещё больше.

– … а потом меня как осенило, он просто промолчит… – а сейчас кажется, мы говорим об одной из её многочисленных идей для режиссёрского дебюта. Поначалу соседние столики удивлённо оглядывались на нас, озадаченно рассматривая эту буйную особу, в пылу беседы не раз задевавшую руками проходящих мимо официантов, и молчаливого парня, задумчиво разглядывающего остатки кофе в своей кружке.

– … ни одна девушка никогда не сможет заменить парня, она лишь заведёт до предела, а потом хочется, чтобы в тебя просто… – так, теперь мы говорим о сексе, интересно, какой же хаос творится у неё в голове. Но, как ни странно, мне всегда нравилась эта спонтанная нелинейность в нашей беседе. Она придавала ей какой-то особенный шарм.

– А она очень даже ничего. Как так вышло, что мы с ней даже не переспали? – чёртов Ганс, я практически забыл о его присутствии; с того самого момента, как мы выбрали столик, он ни покидал нас ни на секунду, периодически вставляя комментарии:

«Тебе никогда не казалось, что она ненормальная?» «Смотри, сейчас она врежет тому официанту!» «Эй, а тот старичок с углового столика вот уже пять минут безостановочно пялится на твою подружку!» «Интересно, сколько у неё было парней?» «Ты когда-нибудь допьёшь этот долбаный кофе?» то и дело слышалось то слева, то справа. Порой он вставал, и, обойдя столик кругом, становился у неё за спиной, порой садился на стол. Похоже, его раздражало то, что я не обращаю на него ровным счётом никакого внимания. Как ребёнок.

– Ты сегодня ещё более молчаливый, чем обычно. У тебя всё хорошо? – вдруг прервавшись на полуслове, переспросила она.

– Да, всё в порядке, просто времена такие, даже не знаю как сказать, тяжёлые, наверное, не совсем то слово, но лучше не подобрать, – слегка натянуто улыбнулся я, и она это почувствовала, хоть виду и не подала.

– Ты просто себя совсем загнал, – живо констатировала она, – Работа, дом, работа, дом. Какие у тебя радости в жизни? Поспать, пожрать и потрахаться? Этого маловато, вот тебя и тяготит.

– Думаешь? – задумчиво переспросил я. Логика в её словах определённо была.

– Уверена. Уверен, – в один голос ответила Даша и Ганс. Я даже не ожидал.

– На самом деле, у меня есть знакомый, очень яркий пример. Его зовут Олег, ему тридцать четыре года, работает менеджером в одной компании по производству кронштейнов, это такие штуки, на которые крепят телевизоры. Так вот, я его знаю лет десять, если не больше, пересекались с ним на каком-то фестивале, когда я была совсем сопливой студенткой. И уже тогда он активно лил мне в уши, какой он экстремальный парень, как на днях собирается прыгать с парашютом, как ему надоела скучная офисная жизнь, и что он терпит её лишь как временное неудобство, а в душе он волк, – медленно раскуривая тонкую сигарету продолжила она, отсутствующим взглядом уставившись в монитор телевизора, висящего на стене.

– И что же тут поучительного? – недоуменно переспросил я.

– Подожди, куда ты вечно торопишься?

– Извини.

– Ну так вот, – продолжила она. – Недавно я столкнулась с ним в кофейне, во время обеденного перерыва, оказывается, мы работаем буквально в пятнадцати минутах ходьбы друг от друга. Свою работу он, конечно, бросил, теперь он заместитель начальника отдела сбыта в компании, реализующей у нас голландское детское питание. Неплохой карьерный рост для дикого волка, не правда ли? С парашютом он, конечно, тоже не прыгнул, хотя, исходя из его слов, вот-вот буквально на днях собирается. Правда не уверена, что его обвисшее брюшко позволит ему это сделать. Ты желаешь себе такого будущего?

– Нет.

– Ну, тогда делай что-то, первый шаг всегда самый трудный. Ты вроде давно собираешься татуировку сделать? Ну, так вперёд. Да и себя подтянуть не помешало бы, пока всё в порядке, но в один прекрасный момент ты можешь подойти к зеркалу и обнаружить у себя такое же милое брюшко, как и у моего знакомого. Это офисная болезнь имеет свойство подкрадываться незаметно, – слегка улыбнувшись ответила она, выдохнув колечко дыма.

– Мне нечего добавить. Я говорил, что она классная? – очнулся Ганс, резко вскочив на ноги, и, зайдя за спину Даше, глубоко вдохнул сигаретный дым. – Саморазвитие удел слабаков, только саморазрушение, прекрасное затяжное падение с небес в пучину, вот истинный удел настоящих гениев. Правда к тебе, соплячок, это не относится, можешь расслабиться.

«И почему он так меня не любит?» – задумался я.

– Да потому, что ты сам себя на дух не переносишь, – резко выпрямившись, металлическим голосом выдавил он, смотря прямо мне в глаза, и растворился в воздухе.

Ловя глазами свет встречных фонарей, я возвращался туда, где меня ждали. Несмотря на некоторые трудности, я был рад возможности вернуться домой. Безумно хотелось хотя бы одну ночь провести в собственной кровати рядом с любимой девушкой. Устал я от приключений. И как ни странно, даже Ганс не появился, чтобы как-нибудь съязвить по этому поводу. Чудеса.

Вообще, я был рад, что мне удалось встретиться с Дашей, мне даже дышать стало свободнее. Хотя я так и не решился поведать ей обо всех произошедших со мной событиях. Не потому, что боялся быть непонятым или вовсе съехавшим с катушек. Нет, я, конечно, не знаю, как бы она отреагировала. Поставив себя на её место, я прикинул, что скорее всего вызвал бы скорую. Если не псих, то наркоман точно, а в обоих случаях заботливые друзья обязаны прибегнуть к помощи специально обученных людей. Хотя, подчёркиваю, так бы поступил я. Она мыслит немного по-другому, так что предсказать её поведение сложно. В общем, вечер прошёл неплохо. Я был рад возможности отвлечься.

Припарковавшись под домом, я с надеждой взглянул вверх. И не смог сдержать улыбки. В окнах спальни, выходящих на эту сторону, горел свет. Повезло. Не знаю, что бы я делал, если бы оказалось, что и эту ночь предстоит провести в одиночестве.

Мигом, подбежав к ближайшей палатке с неоновой вывеской, «Цветы 24 ч.» никогда не вызывавшей у меня такую бурю эмоций, я схватил самый красивый букет с герберами, не в силах ждать, пока флорист сваяет мне новый, и не чувствуя под собой почвы, бегом взобрался на нужный этаж. На мгновение замерев перед входной дверью, стараясь унять сердце, зашедшееся в безумном танце, и перевести дыхание, позвонил. Внезапно я вновь почувствовал себя пятнадцатилетним мальчишкой, впервые пришедшим на свидание к девочке, которую любил с детского сада, вот сейчас она откроет дверь, улыбнётся мне, немного покраснеет при виде цветов, и мы вместе спустимся в лифте, стесняясь смотреть друг другу в глаза, потом пойдём в кинотеатр, внизу улицы. А во время фильма, я, будто ненароком, попробую приобнять её. И может быть в темноте неловко коснусь её губ своими, и…

– О привет, я уже и забыла, как ты выглядишь, это мне? Спасибо.

Это всегда очень больно, возвращаться с небес на землю. Ещё мгновение назад я витал в облаках, строя призрачные замки, и вот сейчас валяюсь внизу, в куче грязи и осколках небесных сфер.

– Ты чего стоишь? Всё хорошо? – озабоченно переспросила Карина, зачем-то приложив тыльную сторону ладони к моему лбу.

– Да, просто устал, – стараясь ничем не выдать разочарования, ответил я. Конечно, всё просто замечательно!

– Смотри, как сучка тебя любит. Прямо светится от счастья, – донёсся знакомый язвительный голос откуда-то из недр квартиры. Ну конечно, как он мог упустить такую возможность окончательно испоганить мне настроение, чёртов мазохист.

– Ты слишком много работаешь, – решительно констатировала Карина, и, закрепив свои слова не менее решительным кивком головы, отправилась на кухню, водружать цветы в вазу, чтобы их медленное и мучительное умирание радовало наши глаза на пару дней дольше.

Не знаю, чего-чего, может и работы, но в том, что чего-то в моей жизни слишком много, я был уверен точно. Или может быть, наоборот, чего-то катастрофически не хватает.

В постель я лёг опять в гордом одиночестве. Не успел я до конца раздеться, как в соседней комнате протяжно зазвонил телефон, и спустя мгновение, сметая всё на своём пути, к нему ринулась моя спутница. А ещё через пару минут, после короткого разговора за закрытой дверью, наскоро собравшись, мимолётом чмокнув меня куда-то в район виска, она закрыла за собой входную дверь, рассеянно проронив что-то невнятное, из чего я смог сделать вывод, что сегодня её можно не ждать.

Прекрасно. Не больно и хотелось.