Книга: Комедианты
Назад: Глава 25
Дальше: Глава 27

Глава 26

В просторном, дорого, но не кричаще отделанном, прекрасно оборудованном кабинете, где всё под рукой, но в то же время ничто не мешает и не отвлекает, в удобных дорогих креслах сидели двое. Со стороны могло показаться, что это старые приятели, коротающие свободное время за чашкой кофе. Как уже было сказано, они пили кофе и непринужденно беседовали на, казалось бы, совершенно отвлечённую тему. Было время заката, и солнце окрашивало комнату в наиживописнейшие тона.
– Именно понимая всё это, начинаешь особо остро чувствовать красоту таких вот моментов, – сказал хозяин кабинета.
– Вы ещё можете всё изменить. Уезжайте, Сергей Николаевич.
– К сожалению, это невозможно. У меня есть дочь. Вы, как никто другой, должны меня понять.
– Думаете, они оставят её в покое?
– Вряд ли.
– Тогда что?
– Сложный вопрос, Алеша, – он тяжело вздохнул, – с тех пор, как я превратился в Редактора, я понял одно: в этом чёртовом эксперименте все играют чужие роли. Никто не является тем, за кого себя выдаёт.
– Включая нас с вами.
– Включая нас с вами… А хотите водки? Настоящей хорошей водки? А?
– Можно и водки.
Сергей Николаевич, или Редактор открыл замаскированный под шкаф холодильник и достал оттуда бутылку, две небольшие рюмки. Следом на столе появились огурчики, колбаска, сыр…
– За что выпьем? – спросил Редактор.
– Не знаю. В душе сумбур какой-то.
– Вот давайте за этот сумбур и выпьем.
– Согласен. Ясность иногда – это очень хреново.
– Жаль, что при таких обстоятельствах. Ну да ладно.
– При других обстоятельствах… – произнёс задумчиво Каменев и не стал продолжать фразу. – А может, всё-таки рискнете? – спросил он вместо этого.
– Бесполезно.
– Но ведь… – вновь осёкся Каменев.
– Вас выпустили, потому что вы ключ.
– Они знали, что я вернусь?
– Для этого вас и выпустили.
– Как и тех двоих?
– Насчёт Светланы ничего не скажу – тёмная лошадка. А парень, похоже, да.
– И всё же, что бы вы мне посоветовали?
– Не пускайте туда Дюльсендорфа.
– Легко сказать.
– А разве не этому вы учились?
– Не знаю. Да и роль противовеса мне, честно говоря, совсем не импонирует.
– Мне тоже много чего не импонирует, однако…
– В том-то и дело, дружище.
– Давай лучше выпьем ещё?
– А потом ещё, сразу, чтобы хоть на какое-то время…
– Напиваться стоит при хорошем настроении. Иначе водка только усугубляет.
В последний раз запустив свой лучик в окно, солнце исчезло за горизонтом.
– Включить свет?
– Не знаю. А вообще, лучше так.
– Хорошо. Пусть будет так. Простите, я вас не задерживаю?
– До полуночи я в вашем распоряжении.
– Полночь… До чего же мы любим условности!
– В полночь за вами придут.
– Я не о вас. Я вообще. Возьмём хотя бы литературу. Меня всегда смущал тот факт, что всякая нечисть появляется с боем часов, тогда как это не более чем условность нашей двуногой цивилизации. Существуют не так много мест, где календарная полночь, назовём это так, совпадает с астрономической, и если уж нечисть так привязана к полуночи, она должна появляться не с боем часов, а с появлением солнца в зените на противоположной точке земного шара.
– Зато исчезают они с первыми петухами. То есть возвращаются к себе, уже исходя из реального времени.
– Значит, это такая же процедура, как политический арест. Сначала звонок по телефону, потом среди ночи, обязательно среди ночи и обязательно после полуночи…
– Потому что они и есть настоящая нечистая сила, они, а не привидения и бесы.
– А они и есть привидения и бесы. Попав туда, они перестают быть людьми.
– Или только ими становятся.
– Возможно. Взять хотя бы моих экспериментаторов. Когда-то большинство из них были весьма неплохими людьми… Да тот же Дюльсендорф. Ученый бессребреник. Почти фанатик. Он же изначально хотел добра для всех, а теперь…
– Теперь он служит эксперименту, которому, по большому счёту, нет никакого дела до человечества и прочей несущественной, с его точки зрения, ерунды.
– Зачем же тогда, по-вашему, он всё это создал?
– Не знаю. Возможно, чтобы разобраться…
– Разобраться в чём? По-моему, с нашей помощью можно только ещё сильнее запутаться.
– Вы всё ещё слишком хорошо о себе думаете, о всех нас. С чего вы взяли, что он хочет разобраться именно в нас? Может, он как математик… Берёт лист бумаги, точит карандаш, пишет формулы…
– Не знаю. Я вообще ничего не думаю… Особенно в последнее время.

 

За окном шёл дождь со снегом. Ноябрь. Первый месяц зимы. Настоящей тоскливо-промозглой зимы с обязательной сыростью, ветром и, ещё хуже, морозами. Ненавижу морозы. Для меня нормальная температура окружающей среды находится в районе тридцати градусов по Цельсию. Зимой у меня всегда остервенелая холодная депрессия, когда не хочется ничего, особенно не хочется вставать, вылазить или вылезать из-под одеяла, напяливать на себя кучу одежды и идти в этот холодный, грязно-мокрый кошмар. От одной только мысли об этом мне стало холодно, и я ещё сильней закутался в одеяло.
Наверно, я заснул, потому что не услышал, как вернулся Каменев, который где-то прошлялся всю ночь. Он был злым, небритым, и от него разило водкой.
– Валяешься? – спросил он с явным раздражением в голосе.
– Ненавижу зиму.
– Это хорошо.
– Хорошо?
– Твоя ненависть нам сегодня понадобится.
– Опять манёвры?
С того дня как он снял меня с крыши, он не давал мне покоя. Постоянные рассказы о себе и об эксперименте, постоянные тренировки, а в последнее время добавились ещё и манёвры. Так я называл учебные вылазки в большой мир. Он заставлял меня воровать какую-то ерунду на базаре, зачастую на глазах у ментов, заставлял ходить на футбол, участвовать в потасовках.
– Ты должен быть неуязвим в любой ситуации, – говорил он, покупая билеты на матч, где двадцать два бугая под истошные вопли зрителей пинали ногами мяч, а зачастую и друг друга.
Подобные мероприятия наводили на меня тоску, как и пьяные драки, которые часто провоцировал он сам. Моей же задачей было выйти из всего этого бедлама без какого-либо ущерба для здоровья, чего я и сам желал не меньше, чем Каменев.
– Сегодня боевая вылазка.
– Кого бьём?
– Всех. Одевайся. Сейчас уже люди придут, а ты ещё тут валяешься.
– Ненавижу эту страну! – с чувством сказал я, выползая из-под одеяла в плохоотапливаемую чуть тёплыми батареями комнату.
Труднее всего было заставить себя откинуть одеяло.
– На завтрак время есть? – спросил я, торопливо одевшись.
– Конечно. Никто не знает, сколько мы там пробудем.
– Где?
– Увидишь.
– Хорошо, – согласился я. В таком состоянии он всё равно бы ничего не сказал, – чем будем завтракать?
– Картошка, капуста, рыба.
– Какая рыба? Колбаса?
– Селёдка. Замечательная. – Он улыбнулся.
– Селёдка – это хорошо.
Только мы сели за стол, как заявилась парочка Каменевских бойцов.
– Знакомьтесь.
– Игорь, – сказал я, не подавая руки, – руки в селёдке.
– Ганс, – он автоматически протянул руку и тут же убрал.
– Генрих.
Ребята как ребята. На громил совсем не похожи.
– Пошли, – распорядился Каменев, и мы поднялись из-за стола, так по-человечески и не поев.

 

Машина остановилась возле небольшой частной автомастерской на краю города, услугами которой, судя по всему, мало кто пользовался.
– Мы закрываемся, – сообщил нам вынырнувший из гаража мужик и тут же получил хороший удар кулаком по лицу, я бы даже сказал профессиональный удар. Всего в гараже было пять человек. Все какие-то однотипные. Неопределённого возраста, неопределённой национальности, в одинаковых спецовках. Мы, вернее, Ганс, Генрих и Каменев, справились с ними в считанные секунды. Чуть больше ушло на то, чтобы привязать их к стульям.
– Нам нужна девочка Света. Где она? – спросил у них Каменев.
– Пошёл ты! – ответил один из пленных.
– Ганс.
Ставший вдруг похожим на здоровенного бульдога Ганс с силой ударил того по лицу.
– Где она? Кто-нибудь может мне сказать? Нет? Тогда мы сделаем вот что. Мы будем играть с вами в бутылочку.
Ганс и Генрих, словно дети, играющие в кукол, усадили крепко привязанных к стульям пленных за стол.
– Правила игры, если кто не в курсе, проще простого, – принялся объяснять Ганс, – на кого укажет горлышко бутылки, тот и квач. Вопросы есть?
Вопросов не было. Тогда Ганс манерно кивнул Генриху (они всё делали немного рисуясь, что должно было наводить на подопечных ещё большую тоску), и тот крутанул бутылку.
Бутылка остановилась напротив типа с разбитым лицом.
– Итак, всё тот же вопрос нашей викторины. Что скажете?
Тип витиевато выругался.
– Ну да! Ты и так умеешь! Готов, значит, ради неё в огонь и воду? И побоев ты не боишься? Ладно, проверим.
– Сожгите этого мудака, – приказал Каменев.
– Где тут у вас бензин? – спросил всё у того же мужика Ганс.
Пленные сидели за столом совершенно белые.
– Нет, Ганс, бензин не пойдёт. Мы тут не самосожжение протеста готовим. Нам не надо, чтобы он слишком быстро… Облей его маслом. Одну голову и подожги. Только рот залепи.
– Что тут у них?
– Да вот, ведро с отработкой.
Среди инструментов Генрих нашёл кисточку и отдал её Гансу.
– Приступим.
Ганс нарочито медленно пропитал волосы мужика маслом, затем прикурил сигарету от зажигалки и только после этого поднёс пламя к голове жертвы. Волосы, пропитанные маслом, затрещали и вспыхнули. Пахнуло палёной шерстью, горелым маслом и ещё чем-то жутко неприятным, как в подъезде, когда соседи готовят еду.
Меня буквально вывернуло наизнанку.
– Пойди умойся, – распорядился Каменев, – вода в багажнике.
На свежем воздухе меня стошнило ещё раз. На этот раз желудок давал пустые спазмы, вызывающие почему-то боль во всём теле. Глаза слезились, а в носу неприятно щекотали остатки еды. Зато запах блевотины стал своего рода панацеей от той, казалось, навсегда въевшейся в меня вони сжигаемого заживо человека.
Умывшись, отсморкавшись и тщательно прополоскав горло и рот, я сел на землю возле машины, предварительно подстелив под себя какую-то картонку.
Было промозгло и сыро. Накрапывал мелкий, отвратительный дождь, но в тот момент это было даже здорово.
А в ушах продолжал стоять треск горящих волос и жуткий, ни на что не похожий человеческий крик.

 

Следующей остановкой был небольшой, но уютный бар на первом этаже частного дома. Скорее даже не бар, а что-то вроде частного клуба. Тихое, уютное заведение, которое мгновенно обросло постоянными клиентами, да так, что все места, а мест было столов шесть, постоянно были заказанными, по крайней мере, так объясняли тем, кто пытался случайно забрести туда на огонёк. Бар был ночным и закрывался в пять утра.
Ганс посмотрел на часы.
– Сколько? – спросил Каменев.
– Половина пятого.
– Уже скоро.
Несмотря на время, спать не хотелось. После экскурса в гараж я пребывал в состоянии легкого анабиоза, которое меня всегда спасало от нервных перегрузок. Защитный предохранитель вновь сработал, и я был совершенно апатичным, словно вместе с содержимым желудка из меня вылилось и содержимое души. Есть тоже совсем не хотелось. Ничего не хотелось.
– Один неверный шаг, и они сделают с тобой нечто подобное! – прокричал в моё бледное, полуобморочное лицо Каменев, когда они вышли из гаража.
Эта фраза постоянно вертелась в голове, словно повторяющийся обрывок песни на заигранной пластинке.
Наконец, последние посетители покинули бар.
– Пора, что ли?
– Пошли.
Все, кроме меня (у меня оружия не было), дружно, словно на военном параде, передёрнули затворы маленьких автоматов с большими глушителями на стволах. Мы вышли из машины и быстрым шагом направились к входной двери. Холодный мокрый ветер вяло ударил в лицо, и я тут же вспомнил «Хромую судьбу» Стругацких. Эпизод, когда мокрый ветер точно так же надавал пощёчин людям, пришедшим за своими детьми.
– Ненавижу эту страну! – с чувством сказал я.
– Что это с ним? – спросил Ганс.
– У него всегда так на погоду, – ответил Каменев.
– А чем тебе погода не погода?
– Холодно.
– Холодно? Ты, брат, настоящих холодов не видел.
– И не хочу.
– Мы закрываемся, – только и успел сказать рослый детина, работающий официантом, вышибалой и охранником в одном лице. Сколько ему платили? Короткая очередь в живот сложила его пополам.
Следующим оказался Слон – так все звали хозяина этого бара. Гнусный, надо сказать, тип.
– Девчонку! Не упустите девчонку! Её надо брать живой! – распорядился Каменев.
Но она ушла. В потаённой комнате, достаточно уютной, чтобы чувствовать себя комфортно, на небольшом столике дымился кофе. Его только начали пить. Рядом, в пепельнице, тлела недавно прикуренная сигарета. Трудно было не догадаться, что она ушла буквально у нас из-под носа.
– Дверь! Ищите вторую дверь! – зло приказал Каменев.
Мы начали лихорадочно срывать всё со стен и двигать мебель: Диван, стол, небольшой шкаф.
Ход оказался за шкафом. Небольшая нора, в которую надо было пролазить на четвереньках.
– Пошли!
Мы пулей выскочили из бара и…
Небольшой серый автомобиль промчался на бешеной скорости по улице.
– Моргана! – сказал с чувством Каменев, словно выругался. – Чёрт!
– Может, стоит наведаться? – поинтересовался Ганс.
– Не получится. Она сейчас под охраной эксперимента. Уходим.
Проехав всего несколько кварталов от бара, Каменев высадил ребят, и они скрылись в нависшем густом утреннем тумане.
– Теперь ты понял, в какую игру вляпался? – спросил он меня, когда мы остались в машине вдвоём.
Я кивнул.
– Помни об этом. Иначе…
Мне не надо было объяснять, что может случиться иначе, и он это понял.
Дома он, не раздеваясь, вошёл в комнату и достал из бара бутылку водки и две стопки.
– Давай. За одного очень хорошего человека. Не чокаясь.
Мы выпили, и по его виду я понял, что лучше вопросов не задавать. К тому же водка, положенная на бессонную ночь, требовала своё.

 

– Да тише ты! – зашипел на меня Каменев.
– Тише, тише… нихрена же не видно. Что я тебе, мышь летучая?
– А тебе незачем смотреть. Ты чувствуй. Чувствуй и иди. Глаза можешь вообще закрыть.
– Ага. Перекрывая какой-нибудь канал восприятия, мы тем самым заставляем работать другие в более интенсивном режиме.
– Поначитался… – пробурчал Каменев.
Но глаза я закрывать не стал. Всё равно даже в кромешной тьме с закрытыми глазами начинаешь чувствовать себя неполноценным. К тому же усиливать другие чувства мне не хотелось. Не находили мои чувства ничего здесь хорошего. Один запах чего стоил. Пахло канализацией, затхлостью, сырой землёй, гниющей картошкой, прелыми тряпками и ещё бог знает чем столь же приятным. Под ногами было скользко, а иногда вообще хлюпало. Руки, а я шёл, обшаривая темноту руками, то и дело натыкались на мокрые, скользкие от какого-то отвратительного налёта стены. Хорошо хоть потолок, или как эта дрянь называется у спелеологов, был достаточно высоким, чтобы можно было идти в рост. Правда, с потолка капало нечто мерзкое и холодное.
– Они что, тоже через эту дыру туда ходят? – спросил я чуть слышно Каменева.
– У них есть парадный вход.
– Понятно. А мы, значит, через вход для прислуги.
– Скорее, через слуховое окно или канализацию.
– А откуда ты узнал об этой калитке?
Он оставил мой вопрос без ответа.
Вообще это скорее напоминало один из моих снов. Заброшенный склад на краю города, готовый вот-вот рухнуть от малейшего дуновения ветерка. Тёмный сырой подвал. Разобранная кирпичная кладка, за которой начинается хрен знает как появившийся ход в подземелье… Одним словом, фантастика.
– Словно кто-то специально всё это делает, – продолжил я мысль, но уже вслух.
– Ты о чём?
– Да обо всём этом. Тебе не кажется, что эту дырку здесь сделали специально для нас?
– А ты ещё в этом сомневаешься?
– Эксперимент?
– Хрен его знает. Или ты думаешь, кто-нибудь понимает, что в данном случае стоит за словом эксперимент?
– Не понял?
– Слишком много всего закрутили. Нарвались на ряд необъяснимых явлений, которые назвали экспериментом. Затем его мистифицировали. Как и многое другое.
Он хотел уже развить свою тему и дальше, но вовремя осекся. Мы находились под небольшим окошком, из которого доносился шум.
– Больше ни слова.
Каменев аккуратно убрал решётку, и мы выбрались в уже достаточно приличный коридор. Он был похож на подземелья средневековых замков. Правда, картину средневековости портили идущие вдоль стен кабеля и трубы, но если всё это хорошенько задекорировать…
– Стой, – еле слышно приказал мне Каменев.
Я мгновенно отреагировал. Всё-таки неплохо он меня вышколил за это время.
Мы прижались к стене и стали думать зону безопасности. Оказывается, эти штуки можно создавать и направлять усилием чего-то там в сознании.
– Пошли.
Теперь надо было двигаться как можно тише. К сожалению, на звуки и (о боже!) запахи наше умение не распространялись. Несколько минут мы осторожно двигались вдоль стены, пока не оказались у входа в помещение, которое я видел во сне. Та же огромная зала, выложенная белым мрамором. Небольшое возвышение у дальней стены, круглый бассейн радиусом метра полтора. Грандиозный, абсолютно прозрачный цветок лотоса посреди бассейна. Даже огонь горел в цветке лотоса, как в моём сне. Только вместо факелов были электрические светильники, создающие атмосферу полумрака. Идеальное место для дискотеки, почему-то подумалось мне. В зале были люди. Двенадцать человек, а не пятьдесят, как во сне. Да и одеты они были в самую обычную одежду. Вот только лица были закрыты одинаковыми масками. Карнавал, да и только. Как и во сне, они читали молитву на непонятном языке. Стоял чересчур сильный гул, чтобы можно было услышать наше присутствие.
Зона безопасности удачно расположилась в одном из углов залы, и мы незаметно пробрались туда.
Молитва резко оборвалась на полуслове. В наступившей тишине был слышен каждый шорох. Попробуй мы сейчас хоть пошевелиться…
Тишина продолжалась около минуты, затем люди в длинных чёрных балахонах внесли в залу странную помесь разделочного стола и раскладушки. Установив приспособление, они чинно удалились. Другие так же одетые люди (они встретились у входа) ввели под аккомпанемент собственных шагов отца Маги. Он был немного бледнее обычного, но выглядел спокойным. У меня сжалось сердце. Отец Маги – Редактор! Это объясняло если не всё в нашей с ней размолвке, то, по крайней мере, многое. Балахонщики (так я окрестил для себя этих церемониймейстеров) ловко уложили его на приспособление так, что руки ниже локтей и ноги ниже колен оказались навесу. Вот уж действительно Прокрустово ложе. Затем под руки и ноги поставили что-то вроде специальных тазиков. Проделав все это, балахонщики удалились.
К алтарю приблизилась женщина, буквально излучающая силу и власть, несмотря на невысокий рост и изящное сложение. Балахонщик, преклонив колени, вручил ей небольшой меч. Ни слова не говоря, она повернулась к Редактору и, ловко взмахнув мечом, отсекла ему кисть правой руки. Хор грянул мрачный гимн, а женщина стояла и смотрела, как кровь наполняет тазик. Затем пение стихло, и жрица, обойдя алтарь, вновь взмахнула мечом. Вновь зазвучало пение. Эта сцена повторилась ещё два раза с той лишь разницей, что после того, как она отсекла ему вторую ногу, пение не кончалось до тех пор, пока не перестала течь кровь. Тогда жрица положила меч на Редактора остриём вниз. Это послужило сигналом для балахонщиков, которые торжественно вынесли красивой работы большую чашу, скорее всего, из золота, куда слили кровь. С чашей в руках они опустились перед жрицей на колени, а она принялась читать молитву. Затем она вылила большую часть крови в цветок лотоса, который тут же окрасился в рубиновый цвет. После чего она пригубила из чаши и бережно передала её остальным участникам этого действа.
– Пойдём, – сказал Каменев, – остальное можно не смотреть.
Мы выбрались из пещеры, и только тогда я понял, что дрожу.
– Как ты? – спросил он, пристально посмотрев на меня.
– Трясёт, как при гриппе. Горячка, как у героев Достоевского.
– Ничего, это пройдёт.
– Скажи, она знала?
– Кто?
– Ну, когда все ещё было хорошо и ни о каком эксперименте…
Я боялся произнести имя Маги, словно это могло навлечь на неё беду.
– Она ничего не знала, да, наверно, ничего не знает и сейчас. Эти ребята умеют убеждать.
Назад: Глава 25
Дальше: Глава 27