Глава четвёртая. Явление Елены Александровны
Впоследствии, когда жалкие остатки «Великой армии» с позором бежали, весть о подвиге подполковника Энгельгардта широко разнеслась по России. Указом от 30 августа 1813 года государь велел назначить пенсии оставшимся в живых ближайшим родственникам Павла Ивановича (брату и племянникам; мать его уже умерла).
Указ был напечатан в «Северной почте» (газета, издававшаяся почтовым департаментом министерства внутренних дел); кроме того, списки указа были разосланы всем без исключения предводителям дворянства Смоленской губернии (там четырнадцать уездов, как известно; значит, указ получили 14 уездных предводителя, не считая одного губернского).
И тут всплыла на свет божий Елена Александровна Энгельгардт (урожденная Корсакова). Сия Елена Александровна то ли была брошена своим мужем, то ли сама убежала от него. Во всяком случае, с мужем своим в 1812 году точно не жила. И пока шла война, никаких вестей об ней не было. Но тут вот объявилась, и вот по какой причине.
Дело в том, что Елена Александровна захотела пенсию в качестве вдовы народного героя. И не просто захотела, а ещё и подала соответствующее прошение на имя сенатора Павла Никитича Каверина, который по распоряжению государя управлял в том году Смоленской губернией, и он же фактически «вёл», а точнее курировал дело подполковника Павла Ивановича Энгельгардта.
ПРОШЕНИЕ ВДОВЫ ПОДПОЛКОВНИКА ЭНГЕЛЬГАРДТА
Его Превосходительству Господину Тайному Советнику,
Калужскому гражданскому губернатору,
Управляющему Смоленскою губерниею
И Кавалеру Павлу Никитичу Каверину
От подполковницы Елены Александровны,
По мужу Энгельгардтовой,
Покорнейшее прошение.
Когда нашествие неприятеля было на город Смоленск, и отделяющимися партиями французских мародёров муж мой, подполковник Павел Энгельгардт, содействовавший истреблению врага на местах своего жительства, захвачен был французами и сколько за подвиг свой, столько и за непреклонность вступить в должность, предложенную ему, нарушить обязанность свою к Отечеству, подвержен был тюремному заключению — и, наконец, суду, где и расстрелян.
Прибыв ныне из отлучки моей, известилась я, что по отношению Вашего Превосходительства к здешнему губернскому предводителю, коим изволили требовать о доставлении сведений о родственниках, оставшихся после расстрелянных французами означенного мужа моего и коллежского асессора Шубина, на которое в ответ отношением его, предводителя, последовавшим к Вашему Превосходительству, как мне известно, что меня не упомянул.
Чувствуя немалое прискорбие сколько потому, что муж мой расстрелян французами, а, тем не менее, что и господин дворянства предводитель отозвался неизвестным о жительстве моем, — я прошу покорнейше Ваше Превосходительство, как благотворительного начальника, пекущегося о пользе несчастных сирот, не благоугодно ли будет сделать, куда следует, представление Вашего Превосходительства о назначении мне подобного, как и прочим осчастливившимся получить родственникам расстрелянных, пансиона, в том уважении, что я из сословия призрения никакого награждения не получала.
К сему прошению подполковница Елена Александрова дочь, по мужу Энгельгардтова, руку приложила.
Октября… дня. 1813 года.
Что можно сказать по поводу вышеприведенной бумаги?
Ей-Богу, это просто какой-то перл человеческой наглости и пронырливости.
Да, ради звания вдовы героя и особливо ради императорской пенсии, как видим, Елена Александровна, совсем недавно заявлявшая, что она более не жена Павлу Ивановичу, что его жена теперь «дягилевка», была готова на всё. Как-то даже стыдно за нее, ей-Богу!
Конечно, в большинстве своём официальные документы невыразимо скучны. Но встречаются документы, которые просто жгутся, и они жгут каждого, кто соприкасается с ними. И этот документ — из их именно числа.
И ещё.
События 1812 года обнаружили чрезвычайно много героизма и самопожертвования во всех слоях российского общества, но вместе с тем тогда же проявилось много необычайного бесстыдства. Впрочем, бесстыдство свойственно всем без исключения эпохам — тут ничего удивительного нет.
Письмо-прошение Елены Александровны, как я убежден, есть именно акт публичного бесстыдства, но при этом бесстыдства, как выясняется, совершенно бессмысленного, ибо верховную власть обмануть госпоже Энгельгардт (Корсаковой) так и не удалось.
Оказалось, что российские высшие чиновники, не только официальные бумаги изучают, но при этом могут ещё и вникать в существо дела. Более того, самый высочайший чиновник империи — сам российский император — также оказался таков.
Факт неожиданный (для меня, во всяком случае), но бесконечно приятный.
В общем, возмечтала Елена Александровна Корсакова-Энгельгардт о государевой пенсии за мужа-героя, с коим давно уж не жила. Но вот вдовой героя очень даже быть захотелось. Однако не повезло ей.
Дело в том, что Император Александр Павлович захотел разузнать буквально все обстоятельства, касавшиеся личности и жизни подполковника Павла Ивановича Энгельгардта, вплоть до мельчайших подробностей.
И были собраны все возможные сведения на сей счёт. И соответственно государь доподлинно узнал, что Павел Иванович и Елена Александровна последние годы жили врозь, каждый в своём имении, и за всю войну ни разу не виделись. Даже если виноват был в этом Павел Иванович, факт остается фактом.
Соответственно, императорская пенсия Елена Александровне не досталась, хоть по бумагам она и числилась вдовою Энгельгардта.
Скорее всего, никак не ожидала она от Его Величества подобной дотошности; думала, как видно, что император не узнает, что она и Павел Иванович к 1812 году были уже супругами чисто формально.
Государь Александр Павлович, к разочарованию госпожи Энгельгардт (Корсаковой), оказался вдумчивым, дотошным, памятливым. И решение о назначении пенсии семье героя принял лишь после того, как были собраны об семье Павла Ивановича все возможные сведения.
Сей государь, кстати, вообще не любил оказываться в дураках. И обманщиков верховной власти не только терпеть не мог, а ещё и почитал их личными своими врагами и врагами своей империи.
А был при этом Александр Павлович по натуре своей необычайно подозрителен. Насчёт же обманщиков у него вообще, как говорится, был глаз алмаз.
Итак, Елене Александровне Энгельгардт (Корсаковой) в удовлетворении прошения её было решительнейшим образом отказано.
Сделан отказ был от имени сенатора и управляющего в 1813 году Смоленской губерниею, калужского губернатора Павла Петровича Каверина. Однако всем было понятно, что мнимой вдове героя отказал на самом деле, конечно же, не сенатор Каверин (он вообще не имел прямого отношения к принятию вопроса об императорских пенсиях), а самолично царь Всея Руси, император Александр Благословенный.
И Елена Александровна Энгельгардт (Корсакова) осталась, как говорится, с носом. И конечно, кусала она нежные локотки свои. До крови кусала, и было от чего кусать. Творя самозабвенно образ «скорбящей вдовы народного героя», Елена Александровна была вынуждена пойти на немалые денежные затраты, а они не окупились. Зря утекли сотенки ассигнаций. Как же тут не горевать?!
А в смоленском обществе, кстати, сочувствия к Елене Александровне не было, кажется, почти что и никакого. Отказ, полученный на её прошение, только, страшно вымолвить, приветствовался, вызывал в среде смолянской шляхты откровенную радость. Более того: над случившимся конфузом совершенно открыто посмеивались. Шуточки всякие отпускали, анекдотцы рассказывали, не всегда даже приличного свойства.
Все ведь до единого знали в губернии, что Елена Александровна и Павел Иванович уже вскорости после того, как произошло венчание их в смоленском кафедральном соборе во имя Успения Пресвятой Богородицы, начали бурно ссориться и чуть ли даже не дрались (точно дрались!), а потом и вовсе разбежались по разным имениям, не имея более никакого желания видеть друг друга. И произошло это до 1812 года, задолго до начала военной компании.
И когда Смоленская губерния была захвачена неприятелем, Елена Александровна ровно никакого интереса к судьбе Павла Ивановича не испытывала, хотя должна была предположить что он, по свойству чересчур горячего своего характера, никак не будет сидеть сложа руки и впутается в какую-нибудь историю. Но тогда её это, как видно, не волновало. А как пенсией-то запахло, тут же и всполошилась, голубушка.
Однако императорская пенсия Елене Александровне так и не досталась. И новость сия, на правах чуть ли не самой скандальной, в смоленском обществе в 1813 году долго и весьма активно муссировалась.
Копии с прошения, подданного Еленою Александровною, стали распространяться по губернии в многочисленных списках, причём, со всякими оскорбительными и скабрезными приписками — анонимными, естественно. Но это уже мелочи, касающиеся малопочтенных подробностей быта большого губернского города. Особо вдаваться во всю эту грязь не хочется.
Из всего вышесказанного прямо следует то, что в случае с посмертной судьбою подполковника Павла Ивановича Энгельгардта все государевы средства пошли точно по назначению.
Бывает и так, оказывается. Чудеса, да и только!
На этом чрезвычайно отрадном обстоятельстве с удовольствием завершаю предзавершающую тетрадь труда моего.
