Солнце еще не показалось над видокраем, когда молодая княгиня и её рында вышли к реке. Дорога, которой они шли прежде много — много раз, в этот день была особой. Горлунг сама жалела, что позволила Эврару уговорить себя, а рында смотрел печальным взором на свою госпожу последний раз. Более не суждено было им свидеться в мире подлунном.

Даже дозорные на забороле, как показалось Горлунг, смотрели на неё осуждающе, как на неверную жену. Такой она, в сущности, и была. Трусливой и неверной женой. Дозорные, ни слова не сказав, выпустили их из Торинграда, видимо, решив, что княгиня взялась за старое или просто гуляет. А Горлунг так хотелось, чтобы они не пустили её, подняли тревогу, разбудили Карна, но боги решили за неё. Ничего странного им не увиделось в том, что княгиня и её рында ушли до рассвета из Торинграда, воровато оглядываясь назад.

Увидев норманнов, их спешные приготовления к отплытию, Горлунг, покачав головой, сказала:

— Нет, Эврар, не могу я, — тихо сказала Горлунг, — место мое здесь, в Торинграде, рядом с мужем, на земле отца.

— Светлая, да не будет никакой земли у тебя, и Торинграда не будет, — мягко, словно уговаривая ребенка, ответил Эврар.

— Значит, так тому и быть, видимо, боги решили за меня. Я не побегу, словно трусиха постыдная с княжеского престола.

— Нет у тебя никакого престола, и не будет его, — печально сказал рында. — Хочешь жить как княжна Марфа?

— А, может, и там меня ждет это же? — спросила Горлунг.

— Он обещал.

— Обещал, — фыркнула княгиня. — Не поеду я и всё тут.

— Прости меня, светлая, — тихо сказал Эврар, — за всё прости. Не поминай меня худо.

Горлунг непонимающе смотрела на своего рынду, но он лишь печально кивал головой, словно принимал тяжелое для него решение и спорил сам с собой. Посмотрев на реку, она сказала:

— Мне не за что прощать тебя, мой верный Эврар,….

В этот момент рында сильно ударил свою княгиню по голове рукояткой кинжала. Подхватив её обмякшее тело, Эврар ловко перебросил его на плечо, подхватил узел с одеянием госпожи и быстро зашагал к драккарам.

Олаф, после состоявшегося ночью разговора с Горлунг, не питал особых надежд на то, что она поедет с ним, но всё равно иногда оглядывался по сторонам, ища её взглядом. Когда последние мешки были погружены на драккары, Олаф в последний раз окинул взглядом речной берег, землю Торинградскую, и увидел Эврара, приближающегося к ним.

Горлунг безвольно висела на плече своего некогда могучего рынды, серый повойник загнулся, закрыв лицо, но при этом открывая всеобщему взору её тонкую длинную шею.

— Что с ней? — спросил Олаф рынду.

— Устала, спит, — ответил тот.

Олаф удивленно посмотрел на Эврара, но ничего больше не сказал, а протянул руки, чтобы взять с плеча рынды его госпожу.

— Подожди, поклянись, что не обидишь её, — потребовал Эврар.

— Клянусь Одином, Тором, Бальдром, своей жизнью, своей душой, что не обижу Горлунг, — четко поговорил викинг.

Эврар кивнул и передал ему Горлунг и её вещи. Норманн подхватил на руки её тело, удивляясь его легкости, даже узел с вещами был намного увесистее их хозяйки.

— Спасибо тебе, Эврар, — сказал Олаф — прощай, да хранят тебя боги.

Тот ничего не ответил, лишь глядел на то, как норманн бережно несет свою ношу, заходит по колено в воду речную, забирается на борт своей драккары и относит Горлунг в маленький шатер на корме. Когда-то, совсем давно, кажется в другой жизни, Эврар сам плавал на таких кораблях. Теперь же старик лишь завистливо смотрел на них. Но ничего, у этих воинов еще длинная жизнь впереди, а ему скоро придется доказать, что место душе его в Вальхалле. Последний бой, битва и все, конец пути. Спустя некоторое время драккары отплыли, викинги справно работали веслами, делая большие гребки, оставлявшие на воде круговые разводы. Эти маленькие кружки взволнованной воды словно плыли от них к Эврару, прощаясь с ним навсегда.

Вскоре драккары превратились в маленькие точки на речной глади, они унесли с собой его Горлунг, его маленькую госпожу. Как она теперь будет жить? Сможет ли когда-нибудь забыть своего беспутного Яромира? Стоящий на берегу человек не знал ответов на эти вопросы, их ведали лишь боги. Но он свято верил, что ни Один, ни Фригг, ни Фрея не оставят дочь князя Торина.

Эврар, посмотрев еще немного вокруг себя, развернувшись, пошел назад, в Торинград. Один. Он остался совсем один. Та, единственная, что была ему небезразлична, наверное, никогда его не простит, нет, не никогда, а пока живет. А там, где-нибудь там, они обязательно встретятся, и он преклонит свои колени перед ней и всё ей расскажет. Не мог он допустить её смерти, не мог. И поступил он правильно.

Дозорные на этот раз странно посмотрели на Эврара, они не привыкли к тому, что он ходит без госпожи. Но ничего не спросили, не любили Эврара местные воины, старались лишний раз с ним и словом не перебрасываться.

Нет теперь у него госпожи, хотя есть та, что нужно оберегать. Но она никогда не займет в его сердце Горлунг.

Медленно, устало шел Эврар в светлицу Прекрасы, молча, войдя, он сел в углу и начал точить свой кинжал. Да, богатые покои у этой, не то, что у его голубки были здесь. Эврар недовольно поджал губы, косясь исподлобья на княжну Прекрасу. Но будет, пора забыть былые обиды.

Прекраса, в свою очередь, испугано смотрела на него, прижав сына к груди, и набравшись, смелости спросила:

— Зачем пришел? Горлунг меня позвала к себе? — спросила она.

— Нет. Служить тебе буду, — ответил Эврар, не глядя на княжну.

— А Горлунг? — удивленно спросила Прекраса.

— Ей я отслужил, — печально ответил старый вояка.

— Но мне не нужен рында, я больше не важная особа, я не нуждаюсь… — оторопело сказала Прекраса.

— Замолчи, — резко гаркнул Эврар — больно много ты говоришь, да, всё не по делу.

Прекраса обиженно поджала губы и решила не замечать Эврара. Но это было не легко, он краешком глаза следил за каждым её шагом, и Прекрасе, не привыкшей к такой постоянной заботе и опеке, было не по себе от его мрачного тяжелого взгляда.

Так весь день и просидел Эврар подле сестры своей былой госпожи, терзаясь думами о том, как там его Горлунг. А Прекраса, ничего не понимая, боязливо обходила угол с воином стороной, но ближе к вечеру немного успокоилась и перестала коситься в сторону рынды сестры.

Поздним вечером, после вечерней трапезы в покои княжны Прекрасы ворвались князь Карн и его гридни. Княжна испугалась, и невольно стала пятиться ближе к Эврару, но, казалось, что никто её не видит. Все смотрели лишь на Эврара, будто и не было её в своей же светлице.

Карн даже не взглянул на свою бывшую невесту. Раньше, может, он бы и окинул её статную, ладную фигуру оценивающим взглядом, но не теперь. Не до бабы простой ему сейчас.

— Где она? — злобно спросил молодой князь у рынды своей жены. Эврар никогда ему не нравился, Карн даже не знал почему. То ли от того, что рында был беззаветно предан своей госпоже, то ли от того, что всегда смотрел на него, как на презренного трепля.

— Кто? — спокойно спросил Эврар.

— Горлунг.

— Нет княгини более во дворе этом, ушла она, — ответил Эврар.

— Куда? — потрясенно спросил князь.

— Не разумею, сказала лишь, что уходит, — пожав плечом, ответил рында, — велела теперь о сестре её заботиться, — Эврар кивнул на Прекрасу.

— Что значит ушла? — топнув ногой, рявкнул князь Карн.

— То и значит, собралась и ушла. Сказала, что не мило ей здесь, тяжело. Ты — муж плохой. Велела вот с этой свиристелки теперь глаз не спускать. А я уже стар. Мне не до этих игр. Да, и не по сердцу мне она, — продолжил Эврар, — беспутная, да еще и с дитятей.

— Я — плохой муж? — не веря своим ушам, переспросил Карн.

— Ну, да, так она сказала, а еще княгиня добавила, что не выстоит при тебе Торинград, она это видела, руны ей поведали, — как ни в чем не бывало, солгал Эврар, глазом не моргнув, будто глаголил истину.

— Куда она пошла? — в бешенстве спросил князь.

— Вниз по реке, когда мы с ней дошли до излучины, княгиня велела мне ступать обратно и заботиться об этой, — вояка старый кивнул на сестру своей прежней госпожи, та под его взглядом поежилась. — Но я не хочу. Я был хорошим воином. Тебе ведь, князь, нужны воины? Возьми меня в дружину, не смотри, что я стар, я молодым еще нос утру. Не могу я больше подле девок сидеть…

Князь Карн не дослушал Эврара, а выбежал из одрины Прекрасы, отдавая приказания гридням, отправиться на поиски Горлунг. Рында его жены подтвердил его самые страшные опасения, Торинград не выстоит, это видела Горлунг. Ведьма ненавистная, дрянь лживая, трусливая. И ни разу Карн не подумал о том, что жена уже давно не занималась ни целительством, ни заглядывала в грядущее. Верно, видимо, говорят, что у страха глаза велики. Карн твердо решил, что Горлунг должна вернуться, народ ропщет, дружина разваливается на части, там постоянные скандалы и драки и никакой готовности отразить атаку славян. Ему нужна дочь Торина, дабы укрепиться, удержать власть в Торинграде.

А Эврар довольно ухмылялся, глядя в спину князя. Он всё рассчитал правильно. Никто не свяжет имена Горлунг и Олафа еще очень долго, а когда правда откроется, они будут уже очень далеко.

Прекраса испугано сжималась в комочек, сидя на сундуке. Никогда прежде не видела она Карна таким озлобленным, даже солнцеворот назад, когда обманула его. Она тихонько сказала вояке, что по-прежнему сидел в углу её светлицы:

— Эврар, я не заставляю тебя быть здесь, иди в дружинную избу.

— Ох, девка и глупа же ты, — проворчал старик, но при этом тепло улыбнулся своей новой госпоже — Как мальца-то звать?

— Растимир, — смущаясь, ответила Прекраса.

— Чей сын-то он?

— Княжича Рулафа, — поджав губы, ответила княжна.

— Ты это забудь. Теперь он сын князя Карна, а Рулаф, кого он, так, помиловались и забыли, — наставил Прекрасу на путь истинный Эврар — хоть бы поесть чего принесла, всё сидишь, вздыхаешь.

— А ты, что здесь останешься? — недовольно спросила Прекраса.

— А кто тебя охранять-то будет? — резонно спросил он.

— А зачем меня охранять? От чего?

— Ну ты и девка дурная, хоть и княжна вроде. Княгиней скоро станешь, — улыбнувшись, сказал Эврар.

Так проходили дни за днями. Эврар теперь жил в покое княжны, и она постепенно привыкла к его немногословности и ворчанию. Прекраса понимала, что он остается подле неё не для охраны, ему всё равно, что будет с ней, Эврар был возле неё только из-за Горлунг. Видимо, и правда та велела ему защищать сестру младшую.

Рында оказался не таким уж и вредным стариком, он отвечал на вопросы, иногда подсказывал по делу. А еще ему нравился Растимир, смотрел на него Эврар и тихо напевал песни странные, чудные на чужом языке. Но лишь о своей бывшей госпоже не говорил, только хмурился при упоминании её имени. А вечерами поздними Эврар стоял возле окна, тревожно вглядываясь в ночную мглу.

В один из таких вечеров в светлицу Прекрасы ворвался злой князь Карн. С первого взгляда на него было ясно, что он перебрал браги, щеки его пылали ярким румянцем, взгляд был, словно подернут поволокой.

— Ты, — сказал он, тыча в Прекрасу пальцем, — готовься, теперь ты за место этой суки. Должен же быть от тебя прок. Завтра будет брачный пир.

— Чей пир? — испуганно спросила княжна.

— Наш, дорогая невестушка, видимо, Лада решила нас всё-таки связать узами, — ухмыляясь, ответил Карн, — забавно боги рассудили, всё-таки снимешь с меня сапоги, как и положено.

— Я не …

— Молчи лучше. Или мне у братца разрешения спросить? — подняв бровь, иронично спросил Карн.

Княжна побледнела, но ни слова не ответила. Постояв еще немного посередине светлицы, Карн ушел, недобро посмотрев на Эврара напоследок. А тот улыбался во весь рот, стараясь всем своим видом сказать будущей княгине: «Видишь, я же говорил тебе».

Но Прекраса лишь потрясенно смотрела в след своему будущему мужу и нервно теребила в кусок ткани, которым вытирала всего несколько мгновений назад личико Растимира.

— Я же говорил, княгиней будешь, — улыбаясь не то злорадно, не то радостно, сказал Эврар.

— Не понимаю, — покачав головой, ответила княжна.

— Чего понимать-то? Ему нужна жена, дочь прежнего князя, пока его люди сами не свергли его. Он же плохой князь, — медленно, словно разъясняя понятнейшую вещь неразумному ребенку, молвил рында.

— Я не могу быть его женой. Рулаф как? Что он подумает? — ошарашено ответила Прекраса.

— Княжеский престол — он выше всего этого, у Рулафа сейчас тоже не о тебе голова болит. Да и недолго тебе княгиней быть, славяне уже близко, — просто сказал он.

— Но Рулаф, неужели он позволит свершиться этому?

— Княжна, тебя боги разумом — то сильно обделили. Ты теперь не любимая дочь князя Торина, а приживалка. И счастье твое, что князь решил тебя в супруги взять. А мог ведь просто еще один раз в непраздность привести. Так что забудь ты своего Рулафа, девка, тряпка он, а не воин. А теперь рубаху мне зашей, порвалась что-то, — сурово сказал Эврар.

Княжна Прекраса потрясенно смотрела на Эврара и ответить ему не смогла. Слова его жестокие были правдой гольной и не добавить, и не прибавить к ним было нечего.