Эврар всё-таки помог Олафу, пусть и не так, как тот ожидал. Вечером того же дня после трапезы, Эврар подошел к нему и прошептал на ухо:

— Княгиня согласилась тебя принять. Только тихо, никто не должен об этом знать.

Олаф, оглянувшись, посмотрел на рынду княгини с такой надеждой, что Эврару даже стало не по себе.

— Я ничего не обещаю, решение примет она, — быстро остудил пыл викинга Эврар — приходи в полночь, буду ждать тебя рядом с покоем княгини.

В полночь Олаф незамеченным прошел до покоев новой княгини Торинграда, там его встретил Эврар.

— Олаф Ингельдсон, только не удивляйся, княгиня немного не в себе, — предупредил викинга Эврар.

— Не в себе? — переспросил Олаф — как это? Что с ней?

— Боюсь, у неё помутился рассудок с горя, — нехотя ответил рында.

— Понятно, — ответил викинг.

Он зашел в покой, а Эврар остался снаружи охранять, чтоб никто не побеспокоил его госпожу и Олафа Ингельдсона.

— Горлунг, — тихо сказал Олаф, — здравствуй, Горлунг.

В покое было темно, очаг догорал, и в его неверном свете княгиня сидела тихая, непривычно потерянная на лавке, словно и не видела вошедшего, держа в руках маленький славянский оберег на шнурке.

— Горлунг, — снова позвал Олаф.

Она теперь заметила его, посмотрела без интереса, пустым, ничего не выражающим взглядом, в котором не промелькнула даже искра жизни.

— Зачем пришел? — равнодушно спросила она.

— За тобой.

— За мной? — также равнодушно спросила Горлунг.

— Да, за тобой. Я хочу отплыть завтрева утром домой, в Норэйг. Поедешь со мной? Прошу.

— Нет, я никуда не поеду. Я уже однажды тебе говорила, — ровным голосом ответила она.

— Горлунг, славяне идут с юга. Восстаниями объят весь Гардар. Торинграду не выстоять, особенно с таким правителем, как Карн. Я не могу оставить тебя здесь, оставить на верную погибель, — высказал свой главный аргумент викинг.

— Такова, значит, воля богов, если Торинграду суждено пасть, он падет, — не глядя на него, ответила княгиня.

— Горлунг, поедем со мной, прошу. Не могу я уплыть и оставить тебя здесь, на растерзание славянам. Они не пощадят тебя, ты ведь дочь конунга Торина, жена князя Карна, убьют, растерзают. Неужели ты не понимаешь? — спросил Олаф.

— Я не дорожу своей жизнью, викинг, мне всё равно, — ответила она.

— Ты не дорожишь, но я — то дорожу. У меня будешь жить, словно княгиня, никому не позволю на тебя слово дурное сказать, баловать буду. Ты же несчастлива здесь, с Карном. Я сделаю тебя счастливой, — глухо сказал Олаф.

— Я нигде уже не смогу быть счастливой… — прошептала в ответ Горлунг.

— Ты — глупа, княгиня, и недальновидна, влюбленность женская имеет, обычно, не долгий век.

— Может ты и прав, викинг, — равнодушно пожав плечами, согласилась она.

— Подумай до завтрашнего утра, — попросил он.

— Мне не о чем думать, я свое решение уже сказала.

Олафа взбесили эти её слова, он внезапно понял, что Горлунг никогда по доброй воле не покинет Торинград. Она будет оставаться здесь, рискуя своей жизнью, ради памяти о Яромире, ей кажется, что в Торинграде она будет к нему ближе. Глупость, но она в это верит.

— Ты жива, а он нет, — неожиданно для Горлунг, зло бросил Олаф, — ты не вернешь его, даже если ни разу больше не выйдешь за пределы Торинграда, боги не вернут его тебе, да он твоим и не был никогда.

Горлунг с удивлением посмотрела на Олафа, она даже не подозревала, что кто-то кроме Эврара знает о её любви к Яромиру. Оказывается, это не тайна, собственно, ей всё равно.

— Я люблю тебя всем своим сердцем, предлагаю защиту и помощь. Ты же даже не знаешь, каково это быть любимой мужчиной, воином, достойным человеком. Муж твой — мальчишка спесивый, а любила ты просто дурака беспутного. Неужели память о нем стоит того, чтобы сложить свою шею здесь? Что он дал тебе, кроме мечтаний? Ты ведь даже не знала его как следует. А Яромир твой ненаглядный даже не помнил о тебе, ступая за порог твоих покоев, девок теремных зажимал по углам. Ну, возрази мне, скажи, что я не прав. Не можешь? Правильно, потому что нечего возразить. Неужели этот человек достоин того, чтобы его так помнили? Так чтили память его?

Княгиня поднялась, словно хотела встать на защиту Яромира, но сказать ей было нечего, и голова её опустилась безвольно. Она знала, что викинг прав, как не горько ей было это признать, Яромир не зря носил свое прозвище.

Олаф, увидев, что задел её словами своими, быстро подошел к ней, приподнял её голову за подбородок и начал жадно целовать. Горлунг пыталась его оттолкнуть, но силы были не равны. Одной рукой Олаф обнял её стан, сжал, словно стальным кольцом, а второй — держал её лицо, заставляя приоткрыть уста и ответить на его лобзание. Викинг целовал её жадно и жарко, так, словно пытался украсть её душу и сердце. Горлунг ни разу в жизни так не целовали, это не было похоже на торопливые, мокрые поцелуи мужа, ни на ленивые ласки Яромира. Нет, это был страстный призыв. И Горлунг сама не заметила, как начала отвечать на этот призыв. Вот уже её голова сама клонилась к плечу Олафа, руки больше не сжимались в кулаки и не били по спине викинга. Всё в душе Олафа ликовало в ответ на её ласки, губы его стали мягче, чувствуя её податливость, он больше не стремился доказать ей, что он сильнее.

— Олаф, прошу, не надо, вдруг зайдет кто-то увидит, — прошептала Горлунг, пытаясь, отдышатся, вырваться из кольца его рук.

— Никто не зайдет, Эврар не пустит никого, — ответил он, целуя её шею.

— Эврар? — переспросила Горлунг.

— Да, он со мной согласен, тебе надобно покинуть Гардар со мной, — прижимая её к себе, прошептал Олаф.

Горлунг хотела что-то еще спросить, но не успела, губы викинга опять настойчиво целовали её уста. Теперь она не сопротивлялась, она таяла в его руках покорно, отвечала на его ласки, стараясь прижаться сильнее, словно мужчина этот был для неё единственной опорой в подлунном мире.

— Выходит, не так уж ты его и любила, — оторвавшись от её губ, прошептал на ухо Олаф.

Его слова, словно кинжалом, резанули по её сердцу. То согласие, спокойствие, что было между ними мгновение назад, рухнуло, она опять замкнулась в себе, окаменела в его руках.

— Ты поедешь со мной? — не заметив её, отчуждения спросил Олаф.

— Я уже ответила тебе, викинг, — отвернувшись, ответила Горлунг.

— В лобзании? — с улыбкой спросил он.

— Нет, я не поеду с тобой. Ежели мне суждено умереть здесь, на земле Торинграда, я не против. Я не ценю свою жизнь, мне нечего терять. Все, что могла, я уже потеряла, боги отняли у меня все, мне незачем жить.

— Подумай лучше, Горлунг. Я уеду завтра с тобой. Мои боги не дадут умереть тебе на земле чужой, ты поедешь со мной, — уверенно сказал Олаф.

— У нас с тобой, викинг, одни боги. Но я останусь здесь, где я — княгиня, где меня уважают и ценят.

— Особенно твой муж, он уважает и ценит тебя больше других, да, что там больше всех торинградцев вместе взятых, — едко заметил Олаф.

— И мой муж в том числе, — упрямо ответила Горлунг.

— Зря ты так. Подумай еще раз, я буду ждать тебя на восходе солнца, там, где встретил вас с Эвраром в этот приезд.

С этими словами Олаф ушел, уже не надеясь на то, что завтра увезет Горлунг из Торинграда.

Прошло много времени с тех пор, как Олаф покинул покой княгини, она все, так же сидела на лавке, неподвижная, словно высеченная из камня. Пламя очага, в который заботливый рында подбросил поленьев, ярко освещало светлицу.

Эврар молча собирал в маленький сундучок венцы и перстни своей госпожи, туда же он положил руны, завернутые в вышитую тряпицу. На ложе Горлунг были положены несколько платьев, сорочки и подбитый мехом плащ, там же лежали завернутые в тряпицу травы, оставшиеся с тех давних пор, когда она их собирала и бережно сушила.

Горлунг, словно очнувшись, с удивлением посмотрела на все эти молчаливые приготовления.

— Эврар, неужели и ты заодно с ним? Ты хочешь, чтобы я уехала? Покинула Торинград? — не веря своим глазам, спросила Горлунг.

— Выхода нет, светлая, он прав. Князь новый не отстоит Торинград, оставаться здесь нельзя, это верная погибель, — ответил рында.

— Как погибель, неужели ты в это веришь? — впервые со времени тризны оживилась Горлунг.

— Верю. Славяне сметают всё на своем пути, сеют смерть и разруху везде, как и любые завоеватели, местные их почти везде поддерживают, — вздохнув, сказал Эврар.

— Эврар, я не могу поверить в то, что ты уговариваешь меня бежать от мужа, — с улыбкой сказала Горлунг.

— От такого мужа, не грех и бежать, — мудро заметил рында.

— Но, Эврар, я, же княгиня, а не девка обычная, негоже это…

— Нынче княгиня, а кем будешь через седмицу, когда придут славяне? — резонно спросил он.

— Они не тронут меня, я же женщина слабая, что с меня взять, выгонят и все, — ответила Горлунг.

— Светлая, ты не понимаешь, воины в набегах свирепы, — покачав головой, ответил рында — они не такие, как дружинники, они лютые и жестокие. Мужчины в походе, захватывая земли, теряют над собой власть, они сеют смерть везде и совершают то, что в другое время не смогли бы. Женщин, попавших на глаза захватчикам, ждет не легкая участь, не завидная. Если ты будешь среди них, над тобой надругаются, а потом убьют жестоко…

— Мне не привыкать, мой муж не особо ласков, — усмехнулась Горлунг.

— Муж твой может и не особо ласков, но с воином в походе не сравнится, и их будет много, воины, берсеки звереют от вида крови, от опасности, от присутствия валькирий на поле брани, поэтому жалости не жди, — ответил Эврар.

— Эврар, неужели ты тоже считаешь, что Торинград непременно падет? — с тревогой спросила она.

— Падет, как пить дать, падет. Был бы жив князь Торин, хоть и дурной он был человек, лютый, но может, и отстоял бы свой град, а муж твой — мальчишка беспутный, побежит от славян, поджавши хвост, яко пес шелудивый, а тебя оставит на растерзание и не вспомнит о тебе, — высказал то, о чем давно думал рында.

— Неужели славяне ровняют с землей грады? Неужели Торинграда не будет? — задумчиво спросила княгиня.

— Ровняют, светлая.

— Но зачем?

— Может, они и не хотят разрушать, но пожары, бушующие на поле брани, делают свое дело.

— Смешно, когда-то я говорила ему, что следом за ним в Хель отправится и его град, — усмехнувшись, вспомнила Горлунг.

Эврар промолчал, он уже по опыту знал, что лучше молчать, когда госпожа вспоминает былое, её редко радует то, что было в прошлом.

— Что же делать Эврар, как быть? — спросила она.

— Поезжай с Олафом Ингельдсоном, иного боги не дают. Ты ведь еще так молода, светлая, тебе жить и жить еще.

— А ежели я не желаю жить? — с вызовом спросила Горлунг.

— Поезжай по добру, иначе заставлю, ты же, светлая, мне дороже всех, не дам я тебе жизнь свою сложить здесь, за него, за этого Яромира, что слова путного не стоил при жизни, а после смерти и подавно. Насмотрелся я на твои страдания по нему по живому в Фарлафграде, да и по мертвому здесь. Негоже это, богам противно. Любить надобно достойных, а не таких.

— Эврар, … — начала она.

— Разве не прав я, светлая? Скажи мне и я замолчу и впредь более слова не скажу об этом.

Горлунг опустила голову, сказать ей было нечего. Разумом она понимала, что Яромир не стоил всех этих страданий, но сердце, глупое, наивное сердце считало иначе.

— Олаф — достойный воин, муж о котором мечтает каждая девица, — сказал Эврар.

— Но у него уже есть жена, — резонно ответила Горлунг.

— Светлая, разве кто с тобой сравнится, тем паче, что Олаф сам признает, что любит тебя, что мила ты сердцу его, как никто другой.

— Но нынче он одно говорит, потом заговорит другое…

— Светлая, он достойный сын нашего народа, не чета князю твоему…

— Эврар, не хочу я опять из одного постылого супружества в другое, — тихо прошептала она — давай сбежим в лес? Далеко отсюда, там, куда славяне не пойдут, построим избушку, и будем жить, — предложила она.

— Светлая, боги видимо лишили тебя разума, невозможно прожить в лесу одним, а зимы какие лютые, или забыла ты? Да, и стар я уже, нет во мне силы былой, не осилить мне этого житья, — удивленный нелепостью её предложения, ответил рында, — боги решили за тебя, светлая.

— А ты? Ты поедешь со мной? — с надеждой спросила Горлунг.

— Нет, я стар, светлая. Дай мне умереть достойной воина смертью, защищая землю. Пусть чужую. Я хочу, чтоб моя душа пировала на застольях в Вальхалле.

— Ты заслужил этого, как никто другой, мой верный Эврар, — прошептала она, и слезы градом покатились по её лицу.

— Не плачь, светлая, богам не угодно видеть слезы твои, — растроганный её словами, сказал рында.

— А Прекраса, как я могу оставить её здесь? Она совсем одна, со мной всегда был ты, и я знала, что мне нечего боятся, а она…

— Я позабочусь о ней, светлая, как смогу, — нехотя сказал Эврар.