— Дальше пойдем пешком, — объявил я. — Для лягушек здесь слишком сухо.

— Пешком? — заныл Юнис. — Далеко... И все на себе тащить?

— Поедем лучше на верблюдах, — поддержал его сэр Жеральд, — чего они у нас без толку валяются?

— На верблюдах? — переспросил я, оглядывая горизонт впереди. — А где пустыня?

— Да что, обязательно только по пустыне на них ездить? Тут пока травка хорошая, пусть себе пасутся. А то кто знает, на сколько их хватит в пустыне? Вдруг они уже наполовину использованные? — заявил Юнис.

Возражение было резонным и мы убрали лягушек, то есть обступили каждую по очереди и, подняв, ждали, пока они уменьшатся. Потом спрятали в пустую консервную банку, достав оттуда миниатюрные фигурки трех верблюдов.

— Можно мне бросить? — попросил Юнис.

— Бросай, — протянул я ему фигурки.

— А почему они все находятся только у тебя? — прижав к груди фигурки, проговорил Юнис. — А вдруг с тобой что-то случится?

— А с тобой? — пожал я плечами.

— Помнишь, как прошлый раз, проходя через скалы-счетчики, ты не появился? А если бы ты нас не нашел, что тогда?

— Юнис, перестань! — оборвал его сэр Жеральд. — Ты тогда был кентавром, зачем бы тебе нужен был верблюд?

— Нет, пусть хотя бы лягушки и верблюжки... то есть верблюды, будут у каждого! — упорствовал Юнис.

— На, держи, — я протянул ему фигурку лягушки, — по-моему, это твоя.

— Эх, Юнис, — покачал головой сэр Жеральд, но лягушку тоже взял.

— Он прав, — сказал я, — хоть я и не думаю, что со мной что-то случится, но он прав. А теперь — бросай!

Юнис бросил фигурки верблюдов на землю, и через мгновение перед нами стояли три великолепных двугорбых верблюда-бактриана, лениво пережевывающих жвачку. Верблюды выглядели совершенно одинаково, и я тихо порадовался, что у Юниса на этот раз не будет причины завидовать.

— Видишь? Жуют, — успокоил Юниса сэр Жеральд, — значит, не голодные.

Юнис вместо ответа протянул ближайшему верблюду пучок травы, сорвав его на соседней кочке, и верблюд так же меланхолично взял ее губами и принялся жевать.

— Видишь? — возразил Юнис сэру Жеральду. — Жует. Значит, голодный.

— Ну, пусть малость попасутся, — решил сэр Жеральд. — Да и мы отдохнем.

Мы походили немного босиком по мягкой травке, размялись — при езде на лягушках чувствуешь себя более скованно, чем при езде на лошади, поэтому разминка более необходима.

Потом разместились на верблюдах.

— Куда идти? — спросил я сэра Жеральда.

— Туда! — указал он рукой, взглянув на дракомпас. И мы двинулись в путь.

Верблюды шли неторопливо, но мы не хотели их пришпоривать, помня древнюю восточную поговорку: медленный верблюд уходит дальше быстрой лошади. Да и не знали мы, могут ли верблюды длительное время выдерживать быструю езду, любят ли они ее? Тем более что верблюды не теряли времени даром, по пути наклоняясь к земле и срывая редкие кустики растительности, которой становилось все меньше и меньше, а затем усиленно и ускоренно их заглатывая.

Следовательно, мы вовремя сменили средство передвижения: верблюды что-то чуяли. И Юнис был прав: тащить на себе амуницию, в том числе и верблюдов, не находясь в обличий кентавра, значило быть ослом.

Да и верблюды, по-моему, последнее из волшебств. Израсходуем, используем их — и конец нашему пути.

У меня в очередной раз ёкнуло сердце: что же будет дальше? Продлит ли Вика дни моего существования, или же я просто исчезну? Может, следовало попытаться укрыться среди таблиц Ехсеl'а? Там и прокормиться легче. Но... кем бы я там был? Запятой? Двоеточием? Шестеркой? Или вообще стоял бы обрамлением таблиц?

Прятаться компьютерной крысой?! Рыцарь я или не рыцарь! Будь что будет — встретим опасность лицом к лицу!

Неизвестность всегда пугает больше, чем известная опасность. Другое дело, что когда она становится известностью и ты перестаешь ее бояться, появляется новая опасность... и снова приходится выбирать: остаться ли среди старых страхов или предпочесть неизвестность, в которой, может быть, страхов когда-нибудь не станет совсем... Но хорошо, когда есть возможность выбирать самому, а не ждать, когда выберут за тебя и тебе придется лишь исполнять чужую волю. Куда в этом случае девается твоя собственная?

— Пустыня! — объявил Юнис, указывая на горизонт. Объявил с удовлетворением, как бы подчеркивая: вот она — пустыня, а значит, не зря мы сели на верблюдов. — Что я говорил?

Действительно, на горизонте просматривалась отчетливая желтизна, и легкое марево поднималось над ней.

— Пустыня — и так близко от болота! — удивился сэр Жеральд. Сначала пустыня, а потом болото — может ли такое быть?

— Может, может, все может, — авторитетно заявил я. — Если из одного места забрать абсолютно всю воду и поместить в другое, в первом неминуемо появится пустыня, а во втором — болото.

— Да-а? — неуверенно протянул сэр Жеральд. Но продолжения не последовало.

Пустыня выглядела как-то странно. Помнится, я читал где-то, что Красноватый оттенок песков пустыни Сахара объясняется наличием в них большого количества окислов железа; обычный песок, который я часто встречал, был желтого цвета, ну в крайнем случае — белого. В пустыне Кара-Кум, где я никогда не бывал, говорят, песок имеет черный оттенок — хотя я не могу себе представить полностью черный песок, разве что уголь? — что и нашло отражение в названии: Кара-Кум и означает «черные пески», но, по-моему, здесь слово «черные» используется в его переносном значении, то есть черные — плохие, злые, зловещие.

Здесь песок был белым. И по мере нашего приближения к нему, кажется, становился все белее и белее... ну разве что с легкой примесью желтизны. Интересно, где на Земле могут быть такие пески? Такла-Макан? Гоби? Оклахома? Что послужило образцом для создания нашей пустыни?

Верблюды ступили на песок и он странно захрустел под их ногами. Очень звучно, словно битое стекло, или же...

Почему-то вспомнилась песенка, будто послышалась из-под подошв верблюдов: «На свадьбу грузчики надели со страшным скрипом башмаки...»

Верблюды шли, а песок пел, скрипел, хрумтел — издавал все возможные певуче-мелодические звуки. Где-то, кажется, есть и такие музыкальные пески... Что-то вот они только предвещают — пыльные бури?

Налетевший ветерок взвихрил, взметнул встревоженную лапами (как-то язык не поворачивается называть стопы верблюдов копытами, хотя так оно и есть) наших верблюдов мелкую пыль и запорошил нам лица, оставив на губах сладковатый привкус...

Вот оно что! Догадка мелькнула и исчезла,'затем появилась снова. Не может быть! Надо проверить.

Я спрыгнул с верблюда и зачерпнул ладонью горсть песка, поднес поближе.

Очень, очень похоже. А ну-ка...

Я осторожно прикоснулся языком к горстке песка, лежащей у меня на ладони. Потом втянул в рот несколько песчинок, пожевал. Так и есть! Песок оказался сахарным!

И я пожалел о том, что Бостонское чаепитие закончилось так печально. Сюда бы все те тюки чая, что американские колонисты побросали в море, вот тогда бы Мартовский Заяц и Шляпник могли не беспокоиться, что у них когда-нибудь закончится чай! Вообще говоря, я сомневаюсь, что весь чай честно утопили в Бостонской бухте. Ну, может, парочку тюков и сбросили, но остальные прагматичные янки наверняка растащили. Тем более что, помнится, туда же царь послал и два русских фрегата, а уж русские своего никогда не упустят, особенно если оно — чужое... Или фрегаты послали попозже? С историей — полнейший крен. Впрочем, историки и сами часто путаются в событиях и датах.

— Можем пить чай! — объявил я продолжающим сидеть на верблюдах Юнису и сэру Жеральду. — Песок — сахарный!

Сэр Жеральд только хмыкнул в ответ, а Юнис пожал плечами. Он любил кофе.

Потянулась сахаропесчаная пустыня. Или песчано-сахарная? В ней ничего не росло, да и что могло расти на сахарных барханах? Разве что леденцовые деревья да карамельные кусты. Сахар — это ведь такое абиотическое вещество, что в нем никаких вредителей не заводится. Ни жучков, ни червячков. А уж расти чему-нибудь на сахаре... Его же специально для консервирования используют, чтобы ничего не пропало, не заплесневело. Может, и тут что-то хотят сохранить? Вот и засыпали сахаром. Не движемся ли мы по большой банке варенья? Или попали мы вдруг в место, куда выбрасывают излишки затоваренной продукции с сахарного завода, чтобы поддержать высокие цены на продукт. Надо бы запомнить место, нанести его на карту — кстати, карту тоже надо бы дорисовать. Дракомпас дракомпасом, но азимут по солнцу брать можно и без него. Плохо, что нет обычного компаса... В этих условиях точную карту нарисовать практически невозможно, но приближенные кроки местности надо набросать обязательно. Столько сахара пропадает! А если это естественное месторождение? Такая тут земля плодородная, что сразу сахар вырастает, без промежуточных этапов в виде сахарной свеклы или тростника...

«Однако жарковато становится, — подумал я, — как бы солнечный удар не схватить. Вон ведь какая ерунда в голову лезет...» Но мысли потекли дальше, расплавляясь под все выше поднимающимся солнцем.

Какие миражи могут быть в сахарной пустыне? Дворцы из кусочков рафинада со скульптурами из сахарных голов? Мармеладные реки и шоколадные горы? Карамельные водопады и облака сладкой ваты? А под леденцовыми кустами прыгают леденцовые зайцы, а на кустах кукарекают леденцовые петухи на палочках...

Но страна-то, страна какая! Тут, если попутешествовать как следует, наверное, уйму неожиданных открытий совершить можно! Мир здешний, оказывается, совсем неизведанный! Еще может и так случиться, что он на трех китах стоит! Боже мой, и чего она тут только не наворотила! А что: покопаться по Интернету, по базам данных хотя бы пары библиотек — можно и не такие чудеса сотворить. Даже жалко будет, если она вдруг решит уничтожить весь этот мир. А ведь она, может быть, и не догадывается, что мы воспринимаем его как реальность, для нее он — игра. А какая же это игра...

Игра света на кристалликах сахара отвлекла меня от мыслей и заставила прищурить глаза. Солнце изменило положение на небосводе и сахарный песок заискрился фонтанами радуг, ударяя в глаза разноцветными переливами.

Нет, недаром считается, что много сахара — вредно. Вон как на глаза влияет. Может, свернуть куда-нибудь, поискать тень? У нас ведь ни темных очков, ни альбуцида. Воспалятся глаза — что делать будем? Надо было у колдуньи в придачу к верблюдам еще и темные очки попросить. В самом деле: мотопила с нагрузкой, отбойный молоток — с нагрузкой, а ни лягушек, ни верблюдов никакими дополнительными устройствами не снабдили. Несправедливо... Самим-то верблюдам хорошо, они привычные, у них брови густые: нахмурили — и вперед. Да и ресницы, наверное, длинные... Красавцы, одним словом. А мы на кого станем похожи? Глаза воспаленные, веки опухшие — на нас ни одна принцесса не взглянет, не говоря уже о драконе... Нет, надо что-то делать.

— Надеть шлемы! — скомандовал я.

— Зачем, Серж-Леон? — расслабленным голосом произнес Юнис, он вроде как засыпал, а сэр Жеральд спросил тревожно:

— Что, враги? — и сжал рукоять меча.

Его реакция мне понравилась, а вот Юниса... Но я не стал тому ничего говорить, а просто ответил:

— Сквозь прорези забрала не так будет слепить солнце.

— А у меня — кольчужная сетка, — пожал плечами сэр Жеральд.

— Все равно: она ослабит силу света.

— Но дракомпас... — возразил сэр Жеральд.

— Заметь направление и постараемся его выдерживать некоторое время. А ориентироваться сможем по цепочке своих следов, оглядываясь назад.

— Верно! — обрадовался сэр Жеральд.

Ехать в шлемах было чуть легче для глаз, но жарче для головы — раньше ее хоть немного обдувал ветерок, а теперь он лишь иногда касался лица, сквозя через щели шлема. Сэру Жеральду было немного легче с его кольчужным забралом, а нам с Юнисом приходилось терпеть. Да еще приходилось оглядаваться, чтобы не свернуть ненароком с дороги, не уйти в сторону от выбранного направления.

— И это называется сладкая жизнь? — пробурчал Юнис себе под нос — Вокруг столько сахара, а нам совсем несладко!

Сэр Жеральд услышал его и усмехнулся:

— Вот поднимется сахарная буря — тогда почувствуешь ее вкус у себя во рту.

— Не надо! — испугался Юнис.

— Зато ирисок не надо, — успокоил я его.

Юнис охнул и испуганно сунул руку в переметную суму, затем медленно боясь испачкаться полностью, вытащил оттуда слипшийся комок ирисок.

Вот негодяй! А говорил, что больше нету. И ведь сам терпел столько времени — забыл, что ли? Но говорить я ему ничего не стал: не хотелось раскрывать рот, чтобы не потерять несколько капель драгоценной влаги. Сэр Жеральд промолчал по той же причине.

— Фу! — отбросил Юнис от себя запузырившийся на солнце комок и вытер руку о передний горб верблюда.

Верблюд обиженно заревел и рванулся вперед. Наши припустили следом. Может, воду почуяли? Если бы и в самом деле обиделся — плюнул бы. Хорошо, что Юнис в шлеме...

Характер движения изменился. И звук под ногами верблюдов тоже стал другой. Да и сияние вокруг как-то переменилось, в нем появилось больше желтых и красных тонов. Может, полоса сахарного песка наконец-то закончилась, пошел обычный песок, что верблюды и решили отметить по-своему?

Натягивая поводья, нам удалось немного усмирить верблюдов, удержать их стремительный бег — по жаре в любом случае бежать вредно, — и я, нагнувшись к земле, зачерпнул рукой с верхушки небольшого барханчика.

Горсть песка тяжело оттянула мою руку.

Золото. Настоящее золото. Золотой песок. И палящий жар отраженного им солнца.

Это шутка. Это всего-навсего милая шутка. Подарок. Она ведь не знала, что золото очень хорошо отражает тепло: недаром стекла в некоторых домах делают позолоченными... И у сталеваров, кажется, лучшие защитные стекла делают такими же... или добавляют золото в стекло — я точно не помню.

Факт в том, что оно прекрасно отражает солнечные лучи. И мы оказались в положении кур гриль, припекаемых и сверху, и снизу. Да и с боков - все мелкие барханчики не преминули внести свой вклад в кулинарный процесс, направив на нас свою долю отражаемого ими тепла.

— Может, наберем? — прошелестел я сэру Жеральду, качнув в его сторону ладонью с зажатой в ней горстью золотого песка.

— Перегрузить верблюда? — сухо прошипел он в ответ. — И погибнуть вместе с золотом? Покойникам оно ни к чему. И потом: мне дорога только та добыча, за которую приходится драться. А нагнуться и поднять — это не по мне!

— Да, ты прав — я пошутил... — произнес я, разжимая руку.

Золотой песок тонкой струйкой сбежал между пальцев.

А жар все усиливался. Еще немного — и мы потеряем сознание, потом умрем, но, зажатые между горбов наших «кораблей пустыни», не упадем, а будем продолжать сидеть так... день, два, три... а потом только выносливые верблюды будут нести на себе наши высохшие скелеты...

Но где же ты, наш «Бог из машины», Вика! Я обращаюсь к тебе, потому что сюда мы попали по твоей вине и по твоей воле. Пусть ты и не настоящий Бог, а компьютерный, но я тоже компьютерный, и потому ты для меня — настоящий Бог, ты можешь то, чего я не могу, что в нашем мире может показаться чудом. Ты слышишь меня? Я — живой! И я умираю.

Я чувствовал, что во мне резко сократилось количество ноликов и выросло количество единичек, это нолики превратились в единички, высохнув... Нет, должно быть наоборот: есть вода — единица, нет воды — ноль! Почему же мне так плохо? Что-то же во мне осталось? Почему это не вода?

Я чувствовал, что несу бред, но перед глазами все плыло, кружилось, превращалось в один огромный грандиозный ноль, в который я падал, падал, падал...