19-май-40. Битва за Британию
Ощущение было неприятным. Впервые хозяин Альпийской крепости, что вознеслась на неприступной скале в сотне километров от Мюнхена, чувствовал себя в горном убежище незащищённым. И, что самое обидное, опасность исходила не от врага. Гитлер смотрел в разгорячённые глаза своего заместителя по партии, слушал безумную речь Гесса, и не понимал, как ему следует поступить? И ведь угораздило его остаться на открытой террасе с этим психом один на один. Ближайший охранник шагах где-то в тридцати, а низкий парапет, за которым пропасть, совсем близко, шагах в пяти. Способен ли этот сумасшедший наброситься на него и утянуть за собой в бездну? Вряд ли. Но рисковать не хотелось.
Гесс истолковал колебания Гитлера по-своему.
– Доверьтесь мне, мой Фюрер! – воскликнул он. – Я сумею убедить англичан, в чьих жилах течёт та же кровь, что и у нас, в целесообразности заключения мирного договора, по которому каждая из великих наций остаётся при своих интересах!
Гитлер поймал себя на мысли, что слова Гесса больше не кажутся ему такими уж безумными.
– А как же Черчилль? Ты ведь понимаешь: пока он у власти, я не могу пойти на переговоры.
Лицо Гесса озарилось надеждой, он уловил перемену в поведении Гитлера и поспешил с заверениями:
– Он подаст в отставку, мой Фюрер! Я сумею убедить англичан, что это тоже в их интересах.
«В конце концов, что я теряю, если разрешу этому самоубийце сунуть голову в пасть британскому льву?» – подумал Гитлер.
– Хорошо, – сказал он. – Коли так уверен в успехе – лети. Но помни: в случае провала миссии я от тебя отрекусь, а в Рейхе ты будешь объявлен сумасшедшим.
– Так вот для чего ему понадобились уроки пилотирования… – задумчиво произнёс Геринг, после того, как Гитлер ознакомил его и Геббельса с замыслами Гесса.
– То есть он действительно может долететь до Англии? – уточнил Гитлер.
– Вполне, – кивнул Геринг.
– Тогда пусть летит, а ты, – обратился Гитлер к Геббельсу, – готовься дискредитировать Гесса, коли в том возникнет необходимость.
* * *
В конце весны 1940 года Уинстон Леонард Спенсер Черчилль (пока не сэр, но калач в политике уже весьма и весьма тёртый) сменил проворонившего Гитлера Чемберлена на посту премьер-министра Великобритании.
* * *
9 мая 1940 года на квартире Жехорских собрались одни попаданцы. Исключение сделали только для Евгении, которая, став женой Михаила, была посвящена в их историю.
Взглянув на накрытый стол, Глеб с беспокойством обратился к Ольге:
– Как у нас дома с продуктами?
– Да вроде нормально… – осторожно ответила введённая в недоумение женщина. – А что?
– А то, что ежели чего не хватает, то в нашем гастрономе не купишь, – назидательно произнёс Глеб. – Видишь, Шеф все продукты скупил.
– Васич! – шумно выдохнула Ольга. – Ёшкин каравай! Иди ты со своими шуточками, напугал!
– Ага, тебя напугаешь, – загоготал Глеб, – так я и поверил!
«Эк их отпустило-то, – подумал Николай, который наблюдал за друзьями с добродушной улыбкой. – А, с другой стороны, где ещё расслабляться, как не в кампании старинных друзей?»
– И что тут происходит? – раздался за спиной любопытный голос. Михаил, закончив инспектировать кухню, появился на пороге залы.
– Да вот Васич сетует, что ты весь гастроном скупил, – пояснил Николай.
– Завидует? Это нормально! Гости дорогие, прошу к столу!
Наблюдая за тем, как разливается по хрусталю коньяк и раскладываются по фарфору закуски, Михаил крикнул в сторону кухни:
– Женечка, тебя ждём!
– Иду! – откликнулась Евгения, и через несколько секунд действительно предстала перед гостями, гордо внеся в залу огромный живот. – Гуся в духовку заряжала, – пояснила она, занимая место за столом, – прислуга ведь на сегодня отпущена. – Евгения взяла в руку фужер с лимонадом: – Я готова!
Михаил поднялся с места.
– Други мои! Традицию собираться в этот день за праздничным столом мы перенесли из того, теперь уже очень далёкого от нас мира. За Победу!
Евгения отметила, с каким особым чувством произнёс муж слово «Победа», как просветлели лица друзей, в едином порыве сдвинувших над столом рюмки в торжественном и – или ей это показалось? – печальном звоне. Жене нравилась эта компания, когда собиралась именно в таком составе. Тогда над столом постоянно витал ореол какой-то таинственности, а её саму не покидало чувство сладкого страха (Евгения сама придумала такое определение, не уверена, что сделала это верно, но ничего другого на ум не шло). Вот и теперь Мишук провозгласил тост за какую-то таинственную победу, и все, кроме неё, его поняли.
– А что за победа? – не утерпевши, шёпотом спросила Евгения у Ольги.
У той в глазах появилась столь несвойственная крайне решительной женщине растерянность, Ольга напряглась, подбирая слова, но в дело вмешался Михаил.
– Позже, Женечка, чуть позже, – тихо, только для неё и Ольги произнёс он, и тут же провозгласил очередной тост:
– А теперь, уже по здешней традиции, давайте выпьем за то, чтобы никто, кроме нас, во всей великой и необъятной стране никогда не отмечал этот праздник!
В голове у Евгении, казалось, лопнул пузырёк от шампанского, хотя пила она по-прежнему лимонад. Милый Мишук! Он принял посылаемый её сознанием сигнал SOS и тут же поспешил на помощь. Приобнял за плечи и обратился к почтенному собранию:
– Други мои! Женечка первый раз отмечает с нами этот день. И хотя она посвящена в обстоятельства нашего появления в этом мире, про День Победы я ей пока не рассказывал. Так что вы ешьте и, не побоюсь этого слова, пейте, а я тем временем кратко введу жену в курс дела.
Такой страшной сказки Евгения в своей жизни ещё не слышала. А ей-то, самонадеянной дурёхе, казалось: после того, что произошло с Юлией, она не понаслышке знает, что такое настоящий ужас. Но оказалось, когда нечто подобное творят с целой страной – это во сто крат страшнее.
Евгения не заметила, что постепенно в рассказ Михаила свою лепту стали вносить и все сидящие за столом. Честно говоря, Женя с удовольствием утопила бы обуревавшие её чувства в коньяке, но поздний срок беременности исключал алкоголь. К своему огорчению, она оставалась трезвой. Чего нельзя сказать о сказителях. Когда Михаил водрузил флаг Победы над поверженным Рейхстагом, заметно осоловевшая Ольга предложила:
– А давайте «нашу»!
Нашей в этой кампании и только в этот день считалась песня, которую так любили петь пережившие Великую Отечественную войну их матери и отцы. Правда, с той поры в каких-то куплетах поменялись слова, а какие-то и вовсе забылись…
Редко, друзья, нам встречаться приходится,
Но уж коли довелось,
Вспомним, что было, выпьем, как водится,
Как на Руси повелось
Выпьем за тех, кто неделями долгими
В мёрзлых сидел блиндажах
Дрался на Ладоге, дрался на Волхове,
Не отступал ни на шаг!
Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробирался болотами,
Горло ломая врагу!
Женя слушала, как сидящие за столом старательно вытягивают мелодию, и молчала, она ведь не знала слов. А хоть бы и знала… Комок в горле, и слёзы, собравшиеся у набухших век, вряд ли позволили ей произнести хоть слово и не разрыдаться. «Господи, что же у них там творилось?» – думала она. – Ведь это за её родной Питер, зачем-то переименованный в ТОМ времени в Ленинград, умирали герои этой песни. Умирали, но победили!
Встанем и чокнемся кружками стоя мы,
В братстве друзей боевых
Выпьем за мужество павших героями,
Выпьем за славу живых!
Песня смолкла, и Ольга наклонилась к промокавшей платком глаза Евгении:
– Ну, теперь поняла, что за победа?
– Нет, – помотала головой Женя. – Не понимаю, как вы могли, как вы посмели победить такой ценой?!
За столом установилась оглушительная тишина, как на фронте, перед началом артподготовки. Потом Михаил каким-то глухим голосом спросил:
– Что ты имеешь в виду? Поясни!
– Поясняю! – Евгения вскинула голову. – Напомните мне: каковы потери на полях сражений?
– Считай, что сопоставимы, – ответил Глеб.
– Но с нашей стороны всё равно больше? – За столом промолчали. – Ладно. А каковы потери среди мирного населения.
– У немцев что-то порядка 1 500 000, – сказал Ёрш.
– А у нас.
– Почти 27 000 000…
– И из этих 27 000 000 каждый десятый мой земляк, житель Петрограда? Как вы могли допустить, чтобы вас гнали аж до самой Волги и Каспийского моря, в то время как Петроград три года оставался в блокаде?!
– Ленинград.
– Что?
– Тогда он назывался Ленинград, – повторил Михаил. – И не нас тогда гнали, впрочем… тут ты права – нас. Теперь ты понимаешь, что означает наш второй тост?
– Понимаю, – вздохнула Евгения. – Извините, ребята.
– Ну что ты, – успокоила её Ольга, – тебе простительно задавать такие вопросы.
– А что, есть кому не простительно? – удивилась Евгения.
– Есть, но не в ЭТОМ времени. И давайте закроем тему. Обсуждать это ЗДЕСЬ – только душу травить! – Глеб налил и резко выпил.
– А ТАМ, думаешь, уже обсуждают? – спросил Николай.
– Наверняка! – убеждённо боднул головой Глеб. – Если не дети, то внуки и правнуки всегда пытаются оправдать поражение отцов и дедов!
– И чёрт с ними, – махнул рукой Николай. – Главное, что тогда фашизм вырвали с корнем!
– А теперь? – спросила Евгения. – Война тоже будет?
– Война уже идёт, – напомнил Глеб. – И наше участие в ней предопределено. Только побеждать мы в этот раз намерены малой кровью!
– А ты уверен, что у вас получится?
– Уверен – мало, Женечка, убеждён!
……………………………………………………………
Из сообщений ТАСС. 1 мая по согласованию с норвежским правительством на территорию северной Норвегии введены финские войска. 10 мая германские войска перешли границы Нидерландов, Бельгии и Люксембурга. 14 мая голландская армия прекращает сопротивление, боевые действия ведутся на территории Франции. 26 мая прижатая к Ла-Маншу крупная франко-британская группировка начинает эвакуацию из Дюнкерка. 28 мая бельгийская армия прекращает сопротивление. 30 мая в районе Тромсё устанавливается демаркационная линия, разделяющая германскую и финскую зону оккупации.
…………………………………………………………….
