41. Спасение «нежной» из ту-пу
Когда, наконец, я остался один в своей палатке, первая мысль была о Тили: можно ли спасти её? Есть ли для этого хоть какие-нибудь шансы?
Я раскинул на столе карту и попытался сообразить, где могут оказаться сейчас разбойники со своими жертвами. Жаль, конечно, что не взял вчера у Омара координаты. Но и ни к чему они были вчера. Состав уходящей к северу группы был тогда неведом.
Всё выглядело очень печально. Даже самая примерная прикидка показывала, что максимум через полдня урумту доберутся до западных входов в свои пещеры, уже засечённых нашим спутником, и исчезнут там. Если, конечно, идут без отдыха, как и положено беглецам. Причём женщины исчезнут навсегда. И если даже минут через пятнадцать подниму я вертолёт, всё равно не успею. Да и не отбить мне одному, с вертолёта, женщин от мужчин, палачей от жертв. Не из карабина же в людей стрелять!.. Тут нужны хотя бы двое. Чтоб один сдерживал мужчин, другой загонял женщин в машину. Ведь они будут бояться и вертолёта и чужих людей не меньше, чем своих мучителей.
А вот от Нефти это близко! Оттуда можно пойти беглецам навстречу, отрезать путь к пещерам, отогнать немного назад, разобщить мужчин и женщин. К этому времени подоспел бы я и увёз бы женщин в селение ту-пу. То есть на роль извозчика я сгодился бы. А на роль освободителя — вряд ли. Далеко!
Вертолёты сегодня в ведении Резникова. Значит, и говорить надо опять с ним.
Снова я вызвал диспетчерскую и коротко изложил Анатолию последние новости и всю ситуацию. Так, как она выглядела на карте. А он тут же распределил всё по пунктам:
— Вертолёты в Нефти есть. Собрать команду — не проблема. Координаты возьму в спутниковой связи. А пока всё это копится, запрошу на всю операцию «добро» Совета. Всё-таки тут какое-то насилие… Можешь вызвать меня минут через пятнадцать? Или я тебя вызову…
— Лучше я. Ты на месте, а я бегаю.
За пятнадцать минут я приготовил всё к полёту, прихватил холодильничек с анализами, мегафон и пять банок консервов, увешал пояс ракетницами, заклеил палатку, добрался на ранце до вертолёта в пойме, внёс канистры с горючкой и прогрел мотор. Уже с пилотского кресла снова вызвал диспетчерскую.
— Отбой! — грустно сообщил Резников. — Отбой всей операции. Совет сказал, что нечего разбойничать на территории другого племени. Даже если оно само разбойное.
— Кто сегодня дежурит в Совете?
— Верхов. Со вчерашнего дня он председатель. Он, кстати с удовольствием вспомнил ваши споры эпохи третьего класса. И от души посмеялся.
— Привет ему! — мрачно произнёс я. — Дай, пожалуйста, координаты, которые сообщила спутниковая связь.
— Ты хочешь лететь один? — в явном ужасе закричал Резников.
— Подумаю. Пока дай координаты.
— Вообще-то не положено. Если есть решение Совета.
— Губить женщин тоже не положено. Даже если они не из разбойного племени. Дай координаты! И ты ничего не знаешь…
— Но Верхов…
— С Верховым мы без тебя разберёмся. С коротких штанишек знакомы… Сам убедился! Всё равно, я поднимаю машину в воздух. Тебя же потом совесть замучает!
— Я не давал разрешения!
— А мне оно и не нужно. Над Западным материком небо свободное!
Он молчал, думал. Я поднимал вертолёт и считал: восемь секунд он думал. Потом сдался:
— Ладно!
Он продиктовал координаты, я поблагодарил и отключился. Вертолёт шёл на север.
Лететь предстояло долго, и можно всё обдумать. От общего положения до конкретного плана операции. Уже одиночной операции… Хоть я-то надеялся на коллективную. И потому прихватил холодильничек с анализами. Их можно было передать ребятам из Нефти, и к ночи анализы были бы в Городе. Но не вышло…
Итак, Женька дал мне карт-бланш. На целый месяц. Пока он в председателях, Совет теперь сможет разговаривать со мной только на заседаниях. Всем гамузом! А на заседаниях Женькин — даже и председательский! — голос ничуть не весомее любого другого. Тем более что деликатничать я не стану — нет смысла.
Но, избавившись от необходимости согласовывать с Советом каждую мелочь, я лишился и возможности получать мелкую, почти ежедневную поддержку. Наверняка по любому поводу Женька скажет: «Это не было согласовано с Советом». И фиг что я получу… Если, конечно, не потребую заседания… Право такое есть у каждого члена земной общины. Только пока я не слышал, чтобы кто-то этим правом хоть разок воспользовался. Как-то обходилось без серьёзных конфликтов. Умные же люди собрались!.. И мне не стоит лезть в основоположники… Всего лишь месяц… Как-нибудь… Запасов у меня, по счастливой случайности, образовалось много. Да и карабин возник кстати. Чего-чего, а мяса добуду. И с приправой из кхетов месяц перебьюсь…
Теперь — о самой операции. Рассчитывать, что с вертолёта я отобью женщин от мужчин, теперь не приходится. Все они будут в куче, значит, если усыплять — то всех. Потом сонных отсортирую… Если защищаться — то карларом по ногам. Никого не убью — ожоги заживут. И женщины потом простят. Лучше быть свободной с обожжёнными ногами, чем рабой с необожжёнными. Дойдёт до них это когда-нибудь… ЭМЗ включать не придётся. Сквозь него только пуля пролетает. А слип тебя самого усыпит в ЭМЗе, и карлар тебя самого сожжёт. Безжалостный закон электромагнитной защиты… Значит, я буду открыт. Глаза хоть от стрел заслонить, что ли?
Пошарив за откидными стёклышками над пилотским креслом, я нащупал по паре защитных очков за каждым. Одни коричневые, другие — синеватые. Я выбрал синеватые. Для стрелы — всё равно, какие. А вот Тили в коричневых очках может меня и не узнать. Авось разглядит в синеватых.
На активность Тили я рассчитывал особо. Если она узнает меня, если рванётся к вертолёту, если увлечёт за собой остальных женщин — считай, полдела сделано. Лишь бы женщины отделились от мужчин. Тут решают секунды. Отделившихся женщин уже можно отсечь и слипом, и карларом. Побежали бы!
Но вот если они не побегут?..
Собственно, ради того, чтобы отделить Тили, я и повесил на грудь мегафон. Единственное, что есть смысл кричать — «Тили! Тили!»
Ракетницы — на поясе. Но не помогут они днём. Никого ракеты ни испугают — разве что на секунду отвлекут внимание, Ну, хоть это… Ни нож, ни пистолет не имею я права пускать в ход. Потому что на сей раз нападаю я. И на чужой территории, как тонко подметил мой школьный товарищ… Так что выбор средств невелик.
По карте помнил я небольшую речушку, которая прорезала северное нагорье в южном направлении и впадала в озеро — одно из цепи озёр, протянувшейся с востока на запад. Где-то возле устья речушки находился самый западный вход в пещеры урумту. Спутник не раз засекал в эти дни возле него костры. И всё на одном месте… Остальные костры были блуждающими. Видимо, к этому входу беглецы и держат путь. Наверное, тут западный конец пещер. Вряд ли протянутся они под речушкой. Были бы под ней пещеры, она бы в них обязательно провалилась, и устья мы не обнаружили бы. Значит, в этот угол мне и лететь. Чтоб перехватить беглецов хотя бы в последний момент. А если их тут не окажется, тогда на юго-запад, по координатам, зигзагами над лесом. Как Джим искал этих разбойников близ селения ту-пу.
Найти бы! Уж там как-нибудь…
То, что увидел я на подходе к пещерам, мгновенно развалило мои планы. Горстку беглецов, уже переправившихся через речушку, окружала толпа. То ли кого-то послали вперёд — предупредить. То ли полсотни охотников сами, так сказать, по зову сердца, выбрались из пещер навстречу. То ли случайно встретились беглецы и возвращающиеся с охоты… Однако, пожалуй, не с охоты… Ни у кого в толпе нет луков — только у тех, кто идёт следом за женщинами. Вот эти — явно из дальнего похода. Остальные — только с копьями, без луков, без палиц. По-домашнему вышли, налегке — как в тапочках в собственный двор…
Они идут к пещерам и впереди женщин, и сбоку, и позади. Пленниц ведут за руки. На вертолёт обращает внимание только толпа. А те, кто из похода, даже головы не поднимают. Видели они уже вертолёт, знают, что он только пугает. Не более.
Значит, и садиться надо прямо на толпу, поперёк общего движения, перед женщинами. Толпа рассыплется, движение остановится, Тили увидит знакомую машину, может, узнает меня, может, рванётся…
Эх, жаль, сирены нет! Другая машина в моих руках. Была бы сирена — разогнал бы толпу!
Вертолёт опускается вертикально, бесшумно — к сожалению! — и сквозь нарастающий гул испуганной толпы доносится до меня через все стенки отчаянный, почти предсмертный девичий визг:
— Сан! Сан! Сан!
Тили поняла!
Вертолёт садится на пустой круг, люди разбежались, и мотора я не выключаю, лопасти крутятся. Испуганные урумту притулились со всех сторон. Кто опустился на колено, кто сел, кто пал ниц. Лишь сопровождающие пленниц охотники стоят, показывают, что не боятся вертолёта. Но руки их заняты, они держат женщин, стрелу не пустят. Я распахиваю дверку и ору в мегафон, заранее поставленный на полную громкость:
— Тили! Тили! Тили!
Она вдруг вырывается из держащей её руки и словно птица летит — по спинам, по головам пригнувшихся людей, почти не касаясь их босыми ногами. Что-то не человеческое, а божественное чудится мне в её бесстрашном стремительном полёте. Наверное, только смертельная опасность делает человека богом…
И вот она уже в машине, которая совсем недавно пугала её и в которую она побоялась войти в родном селении.
А урумту уже поднимаются с колен, с земли, и кто-то вылезает из-под вертолёта и хватает мою ногу.
Но я ещё не разучился бить ногами. Удар ботинком в челюсть — и с этой стороны, авось, никто пока не полезет.
Тили высовывается из-под моей руки и отчаянно вопит:
— Галю! Галю!
Я повторяю это имя в мегафон и вижу, как рвётся из рук охотника ещё одна женщина. Наверное, сестра Тили. Но её удерживают. Вырваться ей не позволяют.
А в меня уже летит копьё. Лучом карлара удаётся перехватить его, и горящие обломки падают на головы дикарей. Снова высовывается чья-то перекошенная физиономия справа из-под вертолёта, и я успокаиваю её лучом слипа. Пусть поспит неразумная головушка!.. Слева волосатая рука опять тянется к моей ноге. Мало тебе, что ли?.. По руке удаётся полоснуть карларом. Звериный рёв от острой боли врывается в гул толпы. Ничего, заживёт, но долго будешь помнить. Не хапай чужие ноги!.. Ещё одно копьё летит, и луч карлара опять пережигает его. Кажется, копья сейчас полетят тучей. Пора закрывать дверку. Ничего больше не удастся. Жаль!
И на самом деле, в захлопнутую дверку копья тут же просто забарабанили. Я поднял вертолёт. Тили выла на полу машины за моей спиной. Внизу злобно гудела толпа, и над ней взлетали камни. Они хотели достать меня камнями…
Постепенно всё это ушло вдаль, всё стихло, и только судорожные всхлипывания Тили нарушали тишину. Мы шли на юго-юго-запад, на посёлок ту-пу. Я вёз домой единственную, кого удалось спасти.
Густые леса тянулись внизу. Тонкие голубоватые нити извилистых речек пересекали их. Мелькали блестящие блюдца спокойных небольших озёр. Хотелось показать эту красоту замученной девчонке — вечную красоту, которая до нас была, после нас, даст Бог, останется… Когда-то ещё удастся Тили увидеть всё это с высоты? И удастся ли вообще?.. Но ни на ней, ни на мне нет мыслеприёмников, и ничего ей не скажешь, не объяснишь, не попросишь хотя бы сесть на откидное сиденье, с которого кое-что видно. Она сидит на ворсистом линолеуме салона, обхватив голову руками, качается, всхлипывает и не видит ничего. И, похоже, немногое понимает. А мыслеприёмники висят на крючке возле дверки, как и в каждом вертолёте. Но, чтобы снять их со стенки и надеть на голову, надо посадить машину. Ибо в руках — штурвал. Не на автопилоте идём…
Однако садиться надо — бак с горючим пустеет. Всё-таки и море позади, и дорога на север, и с севера… Стрелочка на пульте показывает, что до холма над селением ту-пу не дотянуть. Я уже ищу подходящую полянку в лесу и в конце концов нацеливаюсь на неё.
На полянке поют птицы. Бесшумная машина их не распугала. Мотор заглушён. Ветер гуляет по вершинам деревьев и от этого жалобно скрипят стволы. Совсем как на моём Урале… Я надеваю на себя и на притихшую Тили мыслепрёмники, и она сейчас же гибко выскальзывает из машины в распахнутую дверку, бросив мне коротко:
— Подожди меня!
И вприпрыжку бежит в кусты.
Выношу наружу две канистры, заливаю бак и чувствую, что мне тоже в кустики не мешало бы. И тут возвращается Тили — уже не стремительная, а какая-то спокойно-ленивая. Я опускаю канистру на траву и прошу девушку:
— Теперь ты подожди меня.
Иду к кустам на другой стороне полянки и слышу за спиной смех. Тоненький, неуверенный, как бы смех сквозь всхлипывания. Тили поняла мою шутку! Я-то без неё улететь мог, а вот она без меня…
После этого я открываю две банки тушёнки, достаю две ложки, и мы с Тили подкрепляемся. Не знай уж, как она, а я с утра, кроме куска рыбы в хижине Тора, ничего не ел.
Остальную часть пути Тили сидит на откидном сиденье, с удивлением, восторгом и ужасом смотрит вниз, и мы тихонько разговариваем.
— Как тебе удалось вырваться? — спрашиваю я. — Вот Галю не удалось. Ты, наверное, очень сильная?
— Я не сильная, — отвечает она. — Я не вырвалась. Хур сам отпустил меня. Даже подтолкнул.
— Сам?! Ты не слышала, как его называли?
— Слышала. Вук. Он злой, жестокий. Но когда увидел тебя в летающей хижине, сразу отпустил. Ты его знаешь?
— Знаю. Он был моим пленником. Я тоже отпустил его.
— Поэтому и он меня отпустил?
— Давай думать так.
— А как ты узнал, где мы?
— К купам пришёл Уйлу. И всё рассказал. Поэтому я вас нашёл.
— Это было страшно! — Тили снова всхлипывает. — Я кричала и дралась. Я воткнула твой нож в какого-то хура. Но нас всё равно угнали. Теперь у меня нет твоего ножа.
— У тебя будет другой нож. Возьми мой.
Не выпуская штурвала, одной рукой, я отстёгиваю с пояса ножны с охотничьим ножом и отдаю Тили.
— Посмотри. Он тебе нравится?
Она спокойно вынимает нож из ножен, как будто много раз делала это, глаза её расширяются от восторга, а потом наполняются слезами, и она опускает лоб на блестящее лезвие.
— Почему ты плачешь, Тили? Тебе не понравился нож?
— Понравился, — сквозь слёзы отвечает она. — Если бы у меня был такой нож, я убила бы в пути всех хуров. И Галю была бы свободна. Поздно ко мне пришёл твой нож.
И она засовывает его за пояс шкуры с некоторой досадой.
Я молчу: крыть нечем. Никогда не знаешь наперёд, кому можно доверить сильное оружие, кому нельзя. Всегда лучше поосторожничать. Но порой это оборачивается вот так…
Наши контейнеры стоят на холме над селением ту-пу так же, как поставили мы их с Джимом и Бруно. Только возле них валяются хвосты и глаза убитых животных, лежит оленья голова с молодыми, будто обтянутыми мхом рожками, и рядом — целые рыбины, крупные и порядком подгнившие. Всё так же, как и возле того чурбака в лесу, перед которым молилась Лу-у. Ленточек только не видать… Похоже, контейнеры быстро стали у этого племени новыми божествами. Массивные, прочные, непонятные, и как-то связанные с «сынами неба» — чем не божества?
Раз уж прилетел, надо раздать инструмент. Чтоб потом не терять на это ещё один день.
— Как зовут твоего брата, Тили? — опрашиваю я.
— Виг.
И я ору в мегафон над селением:
— Фор! Виг! Фор! Виг!
Посадку вертолёта наблюдали многие, и Фор с Вигом появляются быстро. Благо топать им до вершины недалеко.
Фора я почти узнаю — как старого знакомого. Он словно сошёл с картины «Das Kampf zum Weib», репродукцию которой разглядывали мы на семинарах по первобытной психологии в «Малахите». Полотно написал немецкий художник ещё в конце девятнадцатого века, и имя его давно вылетело из головы. А картина и сейчас перед глазами. Два крепких, полностью обнажённых заросших волосами мужика чуть присели перед яростной схваткой и оскалили зубы. Один постарше и пошире в плечах. Другой повыше, помоложе и поизящней. Оба мускулистые и злые. Оба написаны в тёмных тонах. А за ними — обнажённая белокожая пышноволосая красавица. Вполне современного немецкого типа. Стоит вальяжно, руки в боки, и ножку отставила. Ждёт результата схватки. А схватка определит, чья красавица будет, кому достанется…
— Вот так это и решалось на самом деле? — наивно спросила Бирута академика истории Сиваконя, который вёл у нас психологические семинары.
— Чаще всего именно так, — грустно ответил он. — Вы с этим ещё встретитесь, если долетите до планеты Рита.
Долетели. Встретились. Хорошо хоть, не сильно удивились — были к этому готовы.
Между прочим, жена Сиваконя вела в «Малахите» курс медсестры, обязательный для всех девушек. И были супруги Сиваконь рослые, крепкие, спортивно сложённые. Когда они шли рядом по «малахитским» аллеям, курсанты за их спинами шутили:
— Вон Сиваконь и Сивалошадь пошли.
Грубые порой гуляли у нас шуточки — на школьном уровне. Но ведь и были мы всего лишь вчерашними школярами. А сегодня, хочешь — не хочешь, приходится решать судьбы племён…
Фор напоминает мне мужика постарше с той жестокой немецкой картины. Почти копия! Только шкура на поясе болтается… Грозный вообще-то у него вид. Но, когда он понимает, что возле вертолёта живая невредимая тоненькая Тили — всё в нём меняется. Сразу! Он как бы сползает на колени, огибается в дугу, опускает лоб к земле. А потом поднимает голову уже совсем другой человек — не грозный, а потрясённый, счастливый и несчастный одновременно, в какие-то секунды понявший, что одна дочь спасена, а другая погибла.
Если бы он сыграл это на сцене — вызвал бы взрыв аплодисментов. В любом зале! Это было бы на уровне великих драматических актёров. Но, может, потому они и стали великими, что честно донесли до сцены сильные страсти из жизни?
Ничего ему не надо объяснять. Он всё сразу сообразил. Первый признак умного человека.
Виг сдержаннее — просто стоит неподвижно и молча плачет.
Такой же тоненький и сероглазый как Тили, и очень на неё похожий. Может, старше её на годик, может, на годик моложе — не разберёшь.
Я выношу из вертолёта ещё один мыслеприёмник и осторожно натягиваю на голову Фора. Он не сопротивляется, доверяет. Может, и видел и держал в руках эту тоненькую пружинящую дугу, когда Тили принесла мои подарки в свою пещеру?
— Уйлу сегодня в племени купов, — сообщаю я. — Уйлу распорядился отдать вам оружие сынов неба. Оно годится и для защиты от хуров и для расширения ваших жилищ. Этим оружием можно работать каждый день и прогонять врагов. Уйлу распорядился, чтобы оно было в каждой пещере. Чтобы все могли работать и защищаться. Берите!
Я открываю цифровой замок «инструментального» контейнера, распахиваю дверцы и подаю оттуда Фору первые геологические молотки, каёлки, лопаты. Он принимает их потрясённо, передаёт Вигу, а за Вигом уже стоят другие люди, и каёлки с молотками и лопатами быстро текут вниз по цепочке. Как вёдра с водой на деревенском пожаре… Организованное племя! Собственно, иное и не смогло бы построить такой удобный посёлок.
— Оружие должно быть в каждой пещере, — напоминаю я. — В каждой!
— Я понял, — кротко отзывается Фор.
Впервые приходится мне осуществлять древнюю ленинскую идею вооружённого народа. Он должен стать непобедимым. Дай-то Бог!
…Когда контейнер опустел, когда тихие ту-пу, как бы придавленные недавним несчастьем, постепенно ушли с вершины холма, Тили положила мне обе ладони на грудь и попросила:
— Пойдём в мою пещеру!
Это никак не входило в мои планы. Сейчас надо в Город — сдать анализы. И на космодром — там Розита… Конечно, полезно и пещеру посмотреть. Но только не сейчас! Всё как обычно: сейчас некогда!
Но ведь и не откажешься — обидятся. И потом уж могут не позвать.
— Зачем в пещеру? — спросил я.
— Хочу тебе что-то показать.
— Может, потом? В другой раз? Я ещё прилечу.
— Нет! В этот! — Она опустилась к моим ногам и обняла их. — Пойдём в мою пещеру!
И Фор снова осел на землю и попросил:
— Пойдём в мою пещеру!
И Виг стал на колени и что-то сказал. Но на нём не было мыслеприёмника. И я мог только догадываться о смысле его слов.
— Пойдёмте! — согласился я и запер дверку вертолёта.
Мы спускались по тропкам и ступенькам совсем недолго — минуты три-четыре. И вот я вхожу в жилище пещерного человека. Не того, который жил десятки тысяч лет назад, а того, который живёт в пещере сегодня, сейчас.
Тут сумрачно, тихо, прохладно и просторно. У дальней стенки я вижу целый склад оружия: копья, палицы, луки, пучки стрел. И среди всего этого геологические молотки и каёлки, которые я подарил Тили. Видно, они воспринимаются тут прежде всего как оружие. Собственно, и Уйлу их так воспринял.
Возле входа — несколько шкур и плоских плит песчаника. Между двумя плитами — следы небольшого костра. Здесь, видимо, готовят пищу в дождь. А в ясную погоду — на балконе. Там и сейчас тлеет костёр.
Возле плит песчаника — завязанная пухлая шкура, явно наполненная водой. А рядом — два белых пластмассовых ведёрка, тоже с водой. Совсем недавно подарил я их Тили. А кажется, сто лет с тех пор прошло… Вёдра покрыты широкими кусками слегка выгнутой серой древесной коры. А я-то искал — чем мне своё ведёрко в палатке покрыть?.. До древесной коры не додумался…
Из центральной «залы» узкие проходы ведут в разные стороны. Там, видимо, индивидуальные спальни. Но туда меня не приглашают. Тили подводит меня к одной из стен и говорит:
— Посмотри.
На стене рисунки. И всё очень странно. Сероватая известняковая поверхность, прилично выглаженная. На ней громадное чёрное пятно. А по этому чёрному пятну — белые процарапанные рисунки. Я вижу среди них вертолёт — с остановившимися, изогнутыми лопастями винта. Это как бы центральный рисунок. Он сразу бросается в глаза. Возле вертолёта — крупный зверь с распушённым, изогнутым вверх хвостом и острыми торчащими треугольником ушами. То ли рысь, то ли пантера. Глаза кошачьи, хищные, беспощадные… Для одного глаза умело использовано естественное углубление в стене. В нём только точка добавлена — зрачок. Глаз глядит как живой. А вся фигура зверя — по сути два треугольника, которые соприкасаются вершинами. На одном треугольнике хвост — вверх, на другом голова — вниз. Просто, лаконично…
Пониже вертолёта — каёлка, геологический молоток, штыковая лопата. Всё в один ряд и совершенно точно. Так сказать, заготовка для натюрморта… Чуть подальше — группа людей, все со спины, впереди — низкорослые, узкоплечие, широкобёдрые и безоружные. Видимо, женщины. Позади — явно мужские широкоплечие фигуры, с копьями и палицами. Одно копьё наставлено в спину женщине.
А над вертолётом — мужчина с волнистыми волосами, как бы подхваченными ветром. И тело закрыто неопределённой одеждой, намеченной волнистыми линиями.
— Это ты, — говорит Тили.
Видимо, одежду мою разглядеть она не успела. Или не запомнила.
— Очень хорошо! — Я улыбаюсь. — А это кто? — И показываю на группу людей.
— Это хуры. — Тили мрачнеет. — Угоняют наших женщин. Я это видела уже два раза.
— Давно ты рисуешь?
— Всю жизнь.
— А где остальное?
— Ещё вот здесь. — Она осторожно поворачивает меня к противоположному участку стены, сильно закопчённому, и я вижу бегущее стадо косуль. Лес тонких изогнутых в беге ног, колючую поросль маленьких рожек, вполне грамотное выдвижение одного контура из-за другого. Как будто знает Тили принцип мультипликации.
А, собственно, почему бы ей этого и не знать, если аналогичные рисунки бегущих животных были когда-то найдены в пещерах эпохи палеолита на территории Франции? Нам в «Малахите» показывали снимки тех всемирно известных рисунков. Право же, они были не лучше этих, сделанных тонкими рукам Тили.
— А ещё есть? — спрашиваю я.
— Всё здесь. Сотру — и опять рисую. Все посмотрят — опять сотру.
— Чем ты рисуешь?
— Вот. — Она нагибается, подаёт мне камень. Кусок твёрдой красной яшмы с острым концом. Значит, где-то поблизости ещё и яшма есть? А в красной яшме нередко прячутся и золото и пирит. Знаю это по Берёзовскому золотому руднику на Урале, возле моего родного города. Сам в детстве рылся в берёзовских отвалах, искал красную яшму. И, вместе с нею, находил пирит.
— Как ты делаешь чёрный фон? — интересуюсь я.
— Вот так! — Тили подбегает к двум плитам песчаника возле входа, опускает между ними кисть руки, двигает её там вверх-вниз и показывает мне чёрную ладонь. Сажа!
Ладонь Тили старательно обтирает о светлый кусок стены и он становится почти чёрным.
— Теперь можно рисовать, — говорит девушка. — Или наоборот. Сначала нарисую, потом потру сажей. Она останется в царапинах.
Входя в пещеру, я допускал, что здесь будет вонять. Но никакой вони нет. По верху пещеры отчётливо тянет свежий ветерок. Видимо, где-то в дальних «комнатах» открыта «форточка» наружу. И значит, у прекрасных этих строителей уже есть представление о вентиляции. И хватает физической закалки, чтобы выдерживать непрерывный сквозняк.
А может, они умеют ещё и закрывать «форточки» подходящими камнями? Умеют же урумту закрывать северные входы…
Из узкого «коридора» выходит женщина среднего возраста и протягивает мне кхет.
— Тулю? — спрашиваю я.
— И, — отвечает женщина.
— Мама, — поясняет Тили.
— Дай нож! — прошу я её. — Не умею откусывать кхет зубами.
Тили снисходительно улыбается, будто сожалеет о слабости моих зубов, вынимает из-за пояса кожаные ножны, из ножен — охотничий нож, подаёт мне.
Я отрезаю верхушку кхета и вынужденно выковыриваю содержимое ножом. Все следят за мной очень внимательно. Может, потому, что такого роскошного ножа никогда не видали. Может, потому, что интересно: как едят сыны неба? Потом пойди-ка объясни им, что ножом есть неприлично!.. Но ведь и с ложкой за голенищем ходить — тоже не очень-то…
Впрочем, что там ложка!.. Читал я когда-то, что «миротворец» Александр Третий за голенищем носил резиновую фляжку с водкой. На любой момент!.. И каким только пьяницам ни доставалась бедная моя Россия!
Выскрести ножом всю сладковатую кашицу из кхета, понятно, не удаётся. Да я к этому и не стремлюсь. Нож вытираю платком и возвращаю Тили. Кожуру кхета кладу к стенке. Мимоходом фиксирую пристальные завистливые взгляды Фора и Вига, направленные на нож. Они буквально глаз от него не отрывают. Вряд ли долго он у Тили удержится…
— Мне пора, — говорю я. — Сыны неба ждут меня.
— Тут твой дом, — отзывается Фор. — Когда захочешь.
Выходя из пещеры, я обнаруживаю на площадке перед нею целую мастерскую, подобную той, что развёрнута в селении купов оружейником Биром: крупный гранитный валун и два «сидения» возле него — из тех же плит песчаника. А вокруг них — кучки кремнёвых осколков и необработанных кремней, недоделанные наконечники стрел и копий, изогнутые костяные «кинжалы» из коротких оленьих рогов. Таких «кинжалов» не видел я ни в мастерской Бира, ни в руках купов.
Сюда бы тоже слесарный верстачок доставить!.. С набором инструментов… Здесь бы поняли, что к чему…
Проводить меня идут все, кроме Тулю, и возле вертолёта Тили приглашает:
— Приходи ещё! Я всегда жду тебя.
— Приду! — обещаю я. — Берегите эти дуги! — Я показываю на мыслеприёмник. — Они ещё понадобятся.
Я открываю дверку машины, закидываю в неё пустой контейнер и решаю не трогать, не открывать контейнер с аккумуляторами от «Контура». На материке он не нужен — аккумуляторы наполовину сели. Мне они тоже пока ни к чему. Пусть подождут.
Через две минуты я уже в воздухе. А Фор и его семья стоят на холме, пока я не теряю их из виду.
