Репетиция

На создание главного фейерверка были брошены (а сначала найдены) лучшие мозги нации. Задание выдал сам Док. По мере разработки технического проекта, он вносил в него коррективы, дополняя всё новыми убийственными эффектами. Ведь очень непросто убить плоды тщеславия. Критика и насмешки обычно просто игнорируются, так высоко и уверенно летают эти плоды в пустом пространстве заблокированных тщеславием полушарий. Два раза в жизни Генсек испытал горькие разочарования, подобные пинкам в зад для полёта над лестницей. Первый раз – когда вслед за Лысым ему пришлось согласиться, что всеобщая мировая революция невозможна из-за банальной, совершенно не политической, а природной причины – только потому, что все люди – разные.

Не отчесав зада после первого урока, наступил на грабли – решил строить коммунизм на отдельно взятой территории, обнеся её в три ряда колючей проволокой. Но люди-то разные! Даже на отдельной изолированной территории.

Пришлось выравнивать сознательность населения, рубя несознательным головы. Потом спохватился – а кто же будет строить комрай? А те же несознательные – бесплатно и в назидание. К концу его жизни физическая ликвидация его врагов стала анахронизмом, просто, как старый людоед, он уже не мог перейти на другую пищу. Народ, оставшийся по эту сторону лагерных заборов, жил не намного лучше тех, кого они окружали. И здесь, и там не было ни хлеба, ни свободы.

Но мировая общественность, злорадствуя, ткнула-таки пальцем в больное место за попрание демократии. Синяки от пинков и тычков чешутся у Генсека до сих пор. Чтобы его добить, нужен был, очевидно, такой фейерверк, который показал бы народу, что король-то – голый!

Технический проект навесного оборудования, которое и было солью акции, давно уже подготовил сам Док, до докторской степени умудрённый механик. Чертежи выполнялись в КБ разных заводов, и после минимального контроля (лишь бы сходились отверстия под болты) шли в цеха. Названия узлов звучали технически понятно и подозрений не вызывали. На вид они были простыми баками, стойками, трубами и только специалист мог предположить, что собирается какая-то объёмная гидравлическая конструкция.

Особенно любовно Док доводил до полного технического и эстетического совершенства ту часть проекта, которая должна была вызвать у зрителей сначала Ахи! потом Охи! и, наконец, Ух! Для этого ему понадобились, не более не менее, как спецы по воздухоплаванию, спецы по одновременному подрыву множества зарядов, спецы по гидравлическим системам высокого и низкого давления, и даже художники-оформители, которые сейчас называются дизайнерами, ну и, само собой, скульпторы.

Сооружение, что родилось у Дока в голове, было продуктом тех поколений инженеров-механиков, которые могли сделать всё. А главное, они умели организовывать творческие и рабочие коллективы для выполнения совершенно новых, незнакомых проектов. Возможно, что в результате именно механики породили специалистов всех остальных направлений – электриков, радистов, химиков, сварщиков и т. д.

Не подумайте, что Док хотел устроить на объекте бомбометание. Конечно, нет! Он любил людей, иначе не стал бы профессором-преподавателем, бесконечно терпеливым в процессе обтёсывания Буратин и Буратинок для придания им схожести с собой. А раз уж он их почти рожал, то был им как папа и мама, и никак не мог даже теоретически создать физическую опасность для них и для их настоящих родителей.

Поэтому и подрывники нужны были ему не для подрыва мин под толпой зрителей, а только для технического ускорения процесса открытия праздника и слаженности всех его этапов.

Гидравлики, как спецы универсальные, которые должны разбираться и кое-что уметь как в сантехнике, так и в плавании по воздуху, практически связывали все узлы конструкции воедино и отвечали за наладку всей системы, как храмового органа перед праздничной мессой. Ах, как он должен сыграть в день Х!

Художникам отводилась тоже очень важная роль. Их творчество, особенно плакатное, всегда направляло, вдохновляло, вело и поднимало настроение масс. Их продукция должна была запудрить мозги, а вернее, замазать глаза, толпе. Подкреплённые запасом красноголовых сосудов, или только благодаря им, массы были всегда готовы на любые движения, особенно на проведение сходок по поводу демонстраций, годовщин, праздников урожая, на борьбу за урожай и просто из любопытства. В нашем случае хватило бы и одного любопытства. Несколько дней наблюдения за тем, как вокруг объекта что-то возводится, что-то подвозится и отвозится, почему-то всё скрывается за цирковым тентом, а внутри что-то ухает, скрипит, сваривается и режется, и, главное, что по утрам рядом с этим цирком можно собирать бутылки – в душах малоимущих граждан из окрестных домов поселило осознание важности происходящего, а причастность к нему через посуду – и важности собственной. Естественно, такие события никого не могли оставить равнодушным, и любопытство было подогрето до высшего градуса.

Попытки проникнуть и узреть, дабы не умереть в незнании, пресекались негрубо, но категорично. Также не удавалось завязать свойских разговоров и знакомств. Строители держались, как солдаты, повязанные присягой и военной тайной. Но повязаны они были другим – круговой порукой перед опасностью, намного более страшной, чем война.

Профессиональная страсть самодеятельных художников, из которых до сих пор получаются оформители, особенно тонко улавливающие желание масс, в отличие от выпускников элитарной Строгановки, была обращена на создание многокрасочных vulgarite, прототипов Диснеевских мультиков. Классическая размытость и недосказанность, висевшая в музеях, раздражала передовую часть нашего общества, членские билеты раскалялись на груди её членов, пока не расплавили большевистское возмущение и негодование до состояния огненной лавы и не извергнули её из большевика Никиты Хрущёва на выставке авангардистов в московском Манеже.

Поэтому было решено оформить объект в стиле голого натурализма, что, как искусство, было понятно подавляющему большинству (простите покорно за коммунистический трафарет).

Озадаченные Доком, диснеевцы распоясались, хотя пространства для творчества было огорчительно мало, а поза оригинала статична и невыразительна, как у поставленной на попа фановой трубы.

Начали они с сапог, которым пристроили загнутые персидские носы, точёные каблуки и длинные колючие шпоры. Не пожалели для золочения бронзовой краски и корабельного сурика вместо порфиры. Солдатскую шинель разрисовали под парчу архиерейской мантии и не забыли прилепить малиновые разговоры, как у будённовцев Первой конной. На рукава прилепили расписные буфы, а под кушак воткнули хромированную шашку двойной длины. В массовом производстве (двадцать штук!) шинель решили упростить.

Как известно, головные уборы индейских вождей были утыканы цветными перьями. Количество их отвечало статусу вождя. У главного вся голова была в перьях, они даже имели дополнительные крепления на плечах и спине. У самых мелких, несчастных вождишек в ранге, например, нашего секретаря райкома было всего по три, два и даже по одному перу.

Поэтому нашему на голову натянули будёновку с большими картонными перьями, как для очень почитаемого индейского вождя – такие же перья спускались на спину и по плечам: сразу было видно, что носитель их – вождь самый верховный.

Для справки тем, кто никогда не видел стандартной статуи – головного убора у неё не было. Для лучшего узнавания увеличили размеры носа и усов – оказалось очень уместно. Всё это сверкало и переливалось под вращающимся зеркальным шаром.

Поскольку все памятники грузину отличались только размерами, а поза и отсутствие какого-либо выражения были отлиты в одной форме, то и клобуки с перьями были сделаны под одну гребёнку и раскрашены, как в детском мультике. После работы инженеры и рабочие, слегка махнувшие для настроения, устраивали вокруг опытного образца индейские пляски, но не забывали о смертельной угрозе, исходившей от объекта. Поэтому плясали медленно, как роботы, чуть мурлыча самодеятельные песенки типа «Семь сорок» и «Мурки».

Одессизм, как сфера непрерывно творящая, проявился в предложении оформить событие музыкально. После множества идиотских заявок, вроде царского гимна «Боже, царя храни!», «Мурки», «Варяга» (как же, город-то морской), пришли к композиции «Гимна Советского Союза» и «Розамунды».

Когда комиссия по приёмке готовых узлов проекта, во главе с Доком увидела эту феерию, то в первый момент, как по команде, наступило, да простят мне читатели банальный оборот, гробовая тишина. Потом кто-то первый заржал, потом заржала вся комиссия, потом разразились долгие, не смолкающие, как и подобало для выражения вождю полной верноподданности, аплодисменты. На акте о приёмке захотели расписаться все. Когда соучастники расходились, хохот вместе с ними растёкся по всей Одессе, матери весёлого настроения.

Творческий успех художников разбудил фантазию технарей, и первое же предложение было одобрено Доком и советом и принято к срочному исполнению. Решено было делать статуи в виде резиновых кукол и формовать их, как покрышки автомобильных колёс. Опять нужно было искать специалиста по резиновым изделиям. Сначала хотели лететь в Баковку, но по некоторому размышлению засомневались – слишком уж несходной была их резиновая продукция с изделиями для проекта.

Тут подоспела ещё одна резиновая проблема, решение которой решило и первую.

Дело в том, что Док заложил в конструкцию воздушный шар. Стране было не до них, поэтому он рассчитывал на военных, у которых на вооружении были аэростаты для тросового заграждения воздушного пространства от вражеских самолётов. Мир давно наступил, и аэростаты были проблематичны. Но в сети спецов нашлась информация о том, где их делали, а потом и сообщение, что там же на складах они ещё и хранятся.

Снабженцы, по своему военному прошлому и нынешней профессии люди очень общительные, естественным образом стали кадровиками. Послевоенная нужда в спецах вынудила предприятия делиться ими при необходимости, и, таким образом, создалась целая сеть кадровой взаимопомощи.

Снабженец Яков Михайлович подключил фронтовиков-авиаторов и сам вылетел на шинный завод в славный город Ярославль. Через двое суток тридцать аэростатов в сложенном виде и нужное количество химии для их переделки были в Одессе на судоремонтном заводе. Здесь им спешно пристраивали амуницию для работы в новых условиях и раскрашивали, как детские шарики, для зрительной радости публики и подрыва бдительности бдющих.

Вместе с аэростатами к Доку прилетела и группа конструкторов-шинников для авральной разработки резиновых статуй по опытному образцу. Изготовление их в вулканизаторах в разы ускоряло работу.

С Криворожского карьера, в коробках из-под конфет и обуви, подрывникам доставили заряды. Пять ящиков цветной пиротехники для салютов победы привезли сначала, для конспирации, на гарнизонный минный полигон. Здесь, для порядка, один ящик ракет испытали, в освободившуюся тару сложили водку, приготовленную снабженцами для армии, а оставшиеся 4 ящика погрузили в арендованный ими военный же «студебеккер» и присовокупили к зарядам. Подрывники работали вместе с электриками и радистами, создавая системы фейерверков. При проектировании систем учитывалась психология членов местных ЦК. Управлять открытием объекта должен был Первый секретарь того райкома или горкома, или самого обкома, на территории которых происходила операция «Реставрация». Планировалось, что на свежевыструганных, покрытых кумачом и ковровыми дорожками трибунах, перед Первыми будут лежать по-военному строгие и элегантные пульты с часами-секундомерами, или, как их теперь называют на русско-европейском языке – таймерами, с большой выпуклой красной кнопкой «Пуск» под крышкой, возможно, такой же, как на пультах для запуска баллистических ракет или подрыва атомной бомбы. Если бы они знали, что бомба будет не атомная, а водородная, точнее, сероводородная …

Психологический эффект от наличия таких аксессуаров предполагался в осознании своей значительности в момент перед нажатием кнопки. Дни перед этим событием работали на накачку тщеславия в чистом виде. Тщеславия, которое давно уже вышло из них, как воздух из старого волейбольного мяча, который гоняют вместо футбольного, и всё пробивают, пробивают, пробивают насквозь с одного бока бутсами ног вышеходящих, с другого – стоптанными сапогами, одетыми ещё на войне, да лаптями, а вернее – обувью послевоенного села – галошами фабрики «Красный Треугольник». Поэтому операция открытия памятника самому Генеральному, нажатие красной кнопки, за что никаких взысканий быть не может, подсидеть никто и не подумает и взятку никто не даст – не за что, представлялась чистой, справедливой наградой только за то, что ты на данной территории называешься Первым. Выползала на свет божий арестованная совесть, тянула за собой давно забытые слова: достоинство, честь. Чистое дело! Поневоле раздуешься.

А шантажисты-заговорщики подставляли эту сладкую взятку и правомерно надеялись, что каждый Первый пролоббирует в своей команде любые их заявки, на расходы не поскупится и все будут подписывать, подписывать, подписывать… смертный себе приговор.