У Евгении была одна особенность – точнее, особенностей у неё было много, как и у любой другой девушки, но именно эта доставляла ей массу проблем самого разнообразного масштаба, от незначительно-бытового до грандиозно-всеобъемлющего. Евгения смущалась любых физиологических потребностей и однажды убежала со свидания только потому, что захотела в туалет. Хотя тот мальчик ей в самом деле нравился. Она стеснялась своей и чужой наготы – и как раз таки поэтому не любила сниматься для каталогов. Вокруг было слишком много раздетых девушек. Голые ноги, попы в трусиках-стрингах (Евгения не могла носить стринги, ей казалось, что между ягодиц застрял кусок туалетной бумаги), блестящие от пота гладкие подмышки – за телами было не видно людей, как обычно не виден лес за деревьями. К тому же на съёмках приходилось пользоваться чужими туалетами – а Евгения была брезглива и каждый раз свивала себе гнездо из туалетной бумаги, и всё это отнимало столько времени и сил!

Мама Юлька считала эти привычки блажью и, как обычно, с гордостью приводила в пример себя:

– Проще надо быть, Евгения! Вот я недавно в Москве еду в такси и вдруг понимаю – забыла дезодорантом намазаться. Достаю дезик и прямо при водителе – чух-чух. Он был, конечно, в шоке, совсем ещё молодой мальчик. Но мне – всё равно. Проще надо быть!

Евгения хотела быть проще, но у неё не получалось. В Шотландии, куда они ездили вместе с Люс прошлой осенью, они жили в настоящем замке, недалеко от Перта. Теперь этот замок переделан в отель, где сохранились старинная мебель, камины, портреты героических мужчин в килтах и, судя по всему, сантехника. Однажды Евгения десять раз пыталась спустить после себя воду в унитазе, но бумага всё никак не уходила – и бедная девушка провела в туалете почти полчаса, ожидая, пока наполнится бачок. Люс давно болтала в баре с шотландскими мальчиками – хейя! А Евгения куковала одна-одинёшенька, гипнотизируя взглядом коварный бачок.

К телу своему у неё тоже было немало вопросов. Ноги, грудь, шея, живот по отдельности выглядели замечательно, но вместе получалась какая-то жирафа. И попы почти нет. И на редкость уродливые ступни – Евгения стеснялась их до такой степени, что даже самым жарким летом не носила туфель с открытым носком. Ей казалось, что у неё чересчур длинные пальцы на ногах – как у некоторых людей на руках.

А вот, к примеру, Ереваныч совсем не стеснялся своих страшнющих босых ног – более того, однажды обратил на них внимание всех гостей за столом. Между сырами и десертом задрал, как балерина, ногу в сторону. Растопыренные пальцы были украшены пучками жёстких чёрных волосков, напоминавшими голые ветви кустарника.

– Я тут вчера узнал, что второй палец на ноге у аристократов должен быть длиннее первого, – сообщил Ереваныч. – Так вот, я аристократ.

– Юрочка, – умилилась мама Юлька, – мы и раньше не сомневались.

Лара со Стёпой тут же сняли носки и начали разглядывать свои ступни – у Стёпы пальчики шли один за другим вниз, как лесенка, а у Лары была широкая и плоская стопа, словно обрубленная со всех сторон.

Тётя Вера злобно сопела, и Евгения в очередной раз подумала: а может, она все-таки её, тёти-Верина дочь? Может, они с мамой Юлькой решили поменяться девочками, как сама Евгения меняется иногда с Люс украшениями или платками? Правда, у тёти Веры никогда не было таких длинных ног… Когда Евгения смотрела себе под ноги, у неё порой кружилась голова. А сейчас она кружилась по другой причине – ведь за дверью наверняка стоял Евгений, но нельзя же открыть ему дверь голышом! Ни за что на свете. Да и джинсы – мокрые, переодеться не во что, багаж – в аэропорту.

– Кто там? – спросила она, пытаясь завернуться в полотенце, слишком узкое и маленькое.

– Открой дверь, пожалуйста, – сказал Евгений. – У меня для тебя кое-что есть.

В одной руке он держал бутылку шампанского, в другой – мятные конфетки «Рондо». Чуть не уронил и то, и другое, когда увидел Евгению в полотенце: оно выглядело на ней как свадебное платье, только очень смелое, короткое. Евгений поставил шампанское на столик и медленно стянул с девушки полотенце, точно обёртку с долгожданного подарка. Он не спешил и даже вначале как будто избегал смотреть на неё. Окунул лицо в её длинные волосы, шепнул на ухо несколько слов, после которых пришли в полное смятение и европейская, и азиатская части – только цветок ликовал, раскрывая лепестки и ожидая вначале рук, потом, может быть, губ, а после всего остального.

Этот проклятый цветок был, наверное, розой. Из тех тёмно-розовых сортов, которые могут быть разных оттенков, даже если выросли на одном и том же кусте. Евгении стало страшно, и в какой-то момент она решила зажмуриться, как всегда делала в кино, услышав тревожную музыку. Потом всё-таки открыла глаза – Евгений был рядом, и тоже без одежды, и у него росли волосы на груди и внизу живота, но это оказалось совсем неважно. И то, что он был старше лет на двадцать, тоже неважно. Как и то, что она – такая осторожная, любившая порядок, правильная девочка – позволила совершенно незнакомому человеку целовать её там, где она и сама-то боялась к себе прикасаться. Всё было неважно.

Евгения вновь закрыла глаза, пытаясь не смотреть на то, что с ней делают, и думая, что должна это прекратить – и не могла сказать ни слова, потому что лепестки цветка стали тяжёлыми, будто к ним привязали грузила. Ей было так приятно, что становилось почти больно, а Евгений, слизывая росу с лепестков, сладко дышал в сердцевину – и будто бы облегчал это чувство, но оно становилось всё сильнее, нестерпимее, и в конце концов цветок вспыхнул, взорвавшись. Обе части Евгении, европейскую и азиатскую, прошило насквозь чередой горячих, нежных молний. Она даже крикнула – чужим, незнакомым, женским голосом, и Евгений, отдыхающий от трудов на её бедре, укоризненно сказал:

– Тссс! Люди спят!

– Я… в первый раз… – пыталась объяснить Евгения.

– Кончила в первый раз? – деловито уточнил Евгений. – Или…

– Both, – почему-то по-английски ответила она. И тут же уснула.

Очнулась – через час. Евгений лежал рядом, закинув руку за голову – как в фильме, и смотрел перед собой так внимательно, будто ему показывали тот самый фильм.

– Давай откроем шампанское, – предложил он, но Евгения сказала, что вначале примет душ. Боялась, что от неё неприятно пахнет. Включив воду в ванной, вновь смотрела на себя в зеркало – и там опять была незнакомка, и она нравилась Евгении больше той жирафы, которую обычно показывали зеркала.

В ванной не нашлось других полотенец – и Евгения выбежала оттуда дрожа, с мокрыми каплями, стекавшими по коже, как дождь по стеклу.

– Какая ты гладкая, – восхитился Евгений, вытирая её вначале полотенцем, а потом, как будто насухо, ладонями. Ладони были тёплыми, и Евгения вдруг поняла, что снова хочет ощутить их на себе – а лучше бы прикрепить навсегда и не расставаться ни на секунду!

Филологическая барышня Евгения могла вспомнить подходящий сюжет для любой жизненной ситуации – и сейчас ей вдруг пришло в голову кое-что неприятное. А что, если это странное чувство, на глазах превращавшееся в зависимость, было вызвано не столько естественным влечением женщины к мужчине, сколько их истинным родством? Что, если Евгений – её биологический отец? Она любила роман «Ночь нежна» Фицджеральда, и помнила, как потрясла её драма главной героини. Да и другие персонажи в книжках часто принимали за физическое влечение нечто совсем иное: близкое духовное родство, кровную привязанность, сходство привычек и вкусов.

Спрашивать о возрасте было неудобно, но она чувствовала, что между ними лежит не меньше двадцати лет – почему-то Евгения увидела вдруг эти годы в виде громадных срубленных деревьев, которыми ей предлагали любоваться в Шотландии. Они в тот день гуляли в лесу с новыми приятелями Люс, обраставшей знакомыми с такой же скоростью, как уличная собака – блохами. Евгению поразили те деревья с перекрученными стволами – казалось, их только что насухо выжали, будто постиранное бельё. Кругом бегали серо-коричневые белки, их шёрстка была как металл, чуть тронутый ржавчиной. То там, то сям попадались глубокие заячьи норы – возможно, это были норы кроликов, но Евгения видела хозяев только раз и не успела спросить, кто они такие. Пела птица – все надеялись, что соловей. Внезапно тропинку одним прыжком пересёк молодой олень, а потом они увидели фазана, ясно-коричневого, как свежезаваренный чай.

Люс шла далеко впереди с мальчиком по имени Джеймс – вначале оттуда доносился хохот, потом треск веток под ногами и вполне определённые стоны: Джеймс не терял времени даром. Евгения и Майкл деликатно отстали от друзей на пару сотен метров, а потом свернули куда-то не туда и заблудились. Майкл совсем не знал французского, да и по-английски говорил с сильным акцентом – до смешного напоминавшим русский. Евгения понимала примерно половину из его речи, к тому же юноша очень стеснялся и, говоря, прикрывал рот рукой, так что пропадала и другая половина сказанного. Но когда они вышли на ту дорогу, заваленную срубленными деревьями с перекрученными стволами, Майкл вдруг забыл о том, что Юджиния прекрасна, а его выговор – нет, и начал громко восхищаться пейзажем. Возможно, он мечтал стать лесорубом.

– У тебя есть дети? – спросила она у Евгения, не зная, как начать разговор.

– И жена, – ответил Евгений так грустно, как будто жена была чем-то вроде болезни Лайма.

Европейская часть Евгении подпрыгнула от возмущения. Какого merd’а! Зачем он тогда пришёл к ней с шампанским? Хитрую азиатскую часть интересовало другое:

– А почему ты не… – скромность не позволила Евгении назвать верное слово, хотя она его, разумеется, знала. – Почему ты не хочешь ничего для себя? – не слишком-то ловко вывернулась она.

– Я переживу, – сказал Евгений. – В первый раз это должно быть с кем-то очень важным. С тем, кого любишь, ну или хотя бы думаешь, что любишь. Если бы я знал, что ты ещё девушка, я бы никогда… Но ты не думай, что я жалею. Это было прекрасно. Ты восхитительна, и у тебя там настоящий цветок. Роза!

Евгения чуть не расплескала шампанское.

– А ты жалеешь? – спросил Евгений.

– Нет! – горячо сказала Евгения и залпом, как водку, выпила шампанское. Оно было не очень холодным, и тут же вспенилось во рту множеством колючих пузырьков, а потом ударило мягкой лапой куда-то в затылок. Евгений наполнил бокал снова, они ещё раз выпили, а потом лежали рядом, как супруги из всё того же невидимого фильма, и разговаривали. В основном, честно сказать, болтала Евгения. Она говорила – и слышала себя со стороны, как будто кто-то одолжил её голос и вещал им по радио. Европа и Азия единодушно молчали, шампанское превратило их в Атлантиду, зато Роза старалась за троих. Именно благодаря ей в голосе Евгении зазвучали кокетливые нотки, именно Роза заставляла её принимать томные позы, лежать и сидеть в которых было неудобно – зато Евгений тут же менялся в лице: оно становилось счастливым, мягким, расслабленным, как… как у мёртвого! Прошлой осенью в Эдинбурге, куда она с огромным трудом заставила приехать Люс – подруга так бы и просидела все каникулы в кустах со своим Джеймсом, – Евгения увидела гипсовые посмертные маски знаменитых шотландских убийц. Маски выставлены в библиотеке Национальной портретной галереи в Нью-Тауне – и Евгения так долго разглядывала их, что Люс ушла ждать в кафе. На мёртвых лицах после всех смертных мук лежал отпечаток равного покоя и счастья, была начертана какая-то главная тайна. Евгений становился таким же, когда смотрел на её ноги и грудь, – теперь он делал это смело, но, к сожалению, не дотрагивался до неё после того, как узнал, что она была (и осталась) девственницей. Пока Евгения принимала душ, он успел полностью одеться и даже привести в более-менее человеческий вид постель, при одном только взгляде на которую у девушки вспыхнули щёки.

Если честно, ей нравилось слушать себя как по радио – звучало таинственно и необычно… Глухо смеялась, говорила по-французски, рассказала очень неприличный, по её мнению, анекдот – Евгений благосклонно усмехнулся. Она чувствовала такое доверие к нему, такую благодарность, что эта вспышка чувств ослепила и оглушила её (подумать только, а ведь считала себя фригидной, потому что её никогда не тянуло ни к мальчикам, ни к девочкам, ей и в голову бы не пришло ласкать себя, как это делала Люс, – в ванной, отвинтив головку душа).

И кто мог назвать эти нежные молнии тяжёлым и ржавым словом «оргазм», больше походившим на диагноз тяжёлого заболевания? И она не без изумления продолжала слушать радио, где её голос намекал на влиятельные знакомства в высших кругах парижской знати, рассказывал о Ереваныче, тёте Вере и маме Юльке и, главное, сообщил о том, что она, Евгения, везёт в Екатеринбург десять тысяч евро и письмо от известного художника.

– Что ж это за картина такая? – спросил Евгений, рассеянно поглаживая Евгению по обнажённой руке. Его пальцы передвигались вверх от запястья к локтю, как ножки того человечка, что путешествует по коже всех детей, когда с ними играют взрослые. – Неужели она может столько стоить?

Голос по радио усмехнулся – и поведал о том, что художник Вадим Фамилия на самом деле стоит значительно больше, но (это рассказала тётя Оля Бакулина) его жена ведёт все дела. Она столь же властная, сколь и – алчная, поэтому Вадим и смог передать Вере лишь эту небольшую, по его меркам, сумму.

– Миллионы, – с гордостью сказал по радио голос Евгении, – на самом деле, его картины стоят миллионы.

– То есть, – уточнил Евгений, – он ещё раз обманул твою тётку?

Радио призадумалось, и в этот момент раздался неприятный писк.

– Будильник! – вспомнил Евгений. – Нам пора собираться, а то опоздаем. Я – к себе, мне тоже нужно в душ.

Он быстро чмокнул Евгению в губы, а после поцеловал ещё раз там, внизу, и, не сумев остановиться, заново провёл девушку тем же путём – на сей раз путь занял намного меньше времени, но молнии были такими же горячими и нежными, и, кажется, она снова кричала.

Потом Евгений ушёл, а Евгения целых полчаса не могла заставить себя подняться с кровати.

Она села в автобус одной из последних – джинсы не высохли до конца, но кому есть дело до джинсов? Портфель-фугу стоял у ног, Евгений был рядом, и та старая дама с картиной, наверное, обо всём догадалась – потому что демонстративно перестала общаться с ними обоими.

Теперь Евгения боялась не полёта в чреве кита, а только того, что Евгений скажет ей: «Пока!» – и они больше никогда не увидятся. Вся жизнь Евгении, её семья, друзья, даже её блестящая литературная карьера вдруг показались чем-то очень далёким. Словно услышав эти мысли, Евгений крепко взял её за руку. У девушки кружилась голова, она впервые ощущала муки похмелья – и решила, что должна вытерпеть их достойно, как плату за счастье. В силу своей молодости бедняжка и понятия не имела, кто устанавливает эту плату – и как на самом деле собирают налоги с людских удовольствий.

В аэропорту вновь гудел человеческий оркестр, вчерашняя сотрудница сообщила, что Екатеринбург открыли – и почти сразу после этого объявили посадку на рейс. Евгений по-прежнему не выпускал её руку из своей, и казалось, что все люди вокруг догадались о том, как они с Евгенией распорядились подарком авиакомпании. «Я же кричала!» – в ужасе вспомнила Евгения. – Наверное, все слышали!»

Места в самолёте у них были в разных рядах – Евгению достался четвёртый, Евгении – восемнадцатый. 4A и 18F. Евгений пошептался с плешивым молодым человеком, который занимал место 4С – и тот согласился поменяться с Евгенией. В уплату за любезность он окинул девушку таким откровенным взглядом, что азиатская часть предложила влепить ему пощечину, а европейская посоветовала не обращать внимания. Кресло 4В оставалось свободным – Евгения положила туда портфель-фугу, прикрыв его сверху курткой.

Хорошо, что к ней вернулось умение размышлять, почти утраченное ночью. При этом она видела всё вокруг расплывчатым, затуманенным – как в Эдинбурге, когда они с Люс пытались выйти из Нью-Тауна, а город лежал укутанный в молочную перину, таинственный и молчаливый. Прохожие выплывали навстречу как призраки знаменитых шотландских убийц – и вновь пропадали в тумане.

– Туман очень полезен для кожи, – дрогнувшим голосом сказала тогда Люс. – Отличное увлажнение!

Сразу же после тех слов Евгения увидела впереди высоченный чёрный шпиль – монумент Вальтеру Скотту! Шпиль парил над городом, как улыбка Чеширского кота – и теперь стало понятно, куда нужно двигаться. Евгения шёпотом сказала сэру Вальтеру «спасибо» и в очередной раз подумала о том, что ни в одной стране мира не умеют так чествовать писателей, как это делают в Шотландии. Монумент был выше любого храма! Может, когда-нибудь блестящая русско-французская писательница Эжени Калинин тоже удостоится почестей? Она согласна и на более скромный памятник.

Евгения хотела бы рассказать об этом Евгению – да и вообще, нужно было рассказать ему обо всех её мечтах, знакомых людях, о европейской и азиатской частях, о Люс, Бальзаке и Даме с единорогом…

И, кстати, почему Евгений так ничего и не рассказал о себе? Ночью, покраснела Евгения, им было, конечно же, не до этого – но он и потом молчал, внимательно слушая её болтовню, – а она хотела бы знать его фамилию. И где он живёт? Кем работает?

– Ты из Екатеринбурга? – робко спросила она, когда самолёт вырулил на взлётную полосу.

– Не совсем. – ответил Евгений.

Командир корабля сообщил, что самолёт готов к взлёту.

Большая часть катастроф происходит во время взлёта и посадки – об этом Евгении много раз говорил Ереваныч. Вчера она боялась лететь, а сегодня ей было абсолютно всё равно – пусть они разобьются, пусть самолёт угонят и возьмут всех в заложники. Лишь бы не расставаться с Евгением!

Она разглядывала его почти не дыша. Рядом с ухом – морщинки, самая верная примета человеческого возраста. Мама Юлька в последние годы была страстно увлечена омолаживающими процедурами и делилась своими открытиями со всеми желающими (и с теми, кто не хотел слушать, – тоже). Новый мамин косметолог, внешне напоминавший серийного убийцу, заявлял, что эти коварные морщинки нужно убирать в первую очередь.

Сколько же лет Евгению? Тридцать пять? Сорок? А что, если ещё больше? В прошлом году в Америке Евгения познакомилась с молодым человеком, который выглядел лет на тридцать пять, но на самом деле ему было шестьдесят! Это раскрылось случайно, когда одна девочка в компании предложила составить всем астрологические прогнозы. Кстати, если верить тому прогнозу, Евгению ожидало впечатляющее будущее. А на шестидесятилетнего молодого человека она с тех пор старалась не смотреть – хотя прежде он ей немного нравился.

Воздушное судно, которое им досталось, было небольшим и тоже довольно стареньким. Внутри всё дребезжало, и даже стюардесса на время взлёта пристёгивалась, – сидела в своём кресле гордо, будто царица на троне.

Евгений молчал, закрыв глаза. Евгения не решалась его тревожить – ещё в детстве тётя Вера объяснила ей, что многие люди в самолётах молятся, поэтому их нельзя беспокоить.

– А ты когда-нибудь молишься, тётя Вера? – спросила её тогда Евгения.

– Каждый день, – был ответ. Непонятно, всерьёз или нет.

Евгения попыталась отвлечься – как учили на курсе психологии. Старалась представить себе радость тёти Веры, когда та получит посылку от Вадима – конечно же, это будет не бурная радость с подпрыгиваниями и «Юхххуу!», а весьма сдержанный кивок и наморщенный лоб, но Евгения знала, чего стоят этот кивок и этот лоб на самом деле.

В кармане впереди стоящего кресла лежал позабытый кем-то журнал Cosmopolitan. Евгения покосилась на соседа, но тот, кажется, уснул во время своей молитвы и не подавал признаков жизни. Ну да, они ведь не спали всю ночь. Странно, почему саму Евгению ни капельки не клонит ко сну – когда остатки шампанского выветрились, она почувствовала себя бодрой и свежей, как летний газон. Достала журнал и раскрыла его на странице, которую кто-то заложил бумажной салфеткой, – рубрика «Секс». Цветок, о существовании которого ещё вчера Евгения даже не подозревала, немедленно оживился и заставил её перелистывать страницы. В прошлом Евгения старалась пропускать подобные статьи, а теперь вдруг начала читать и поняла, о чём идёт речь, – более того, ощущала некоторое превосходство, потому что в статье рассказывалось о десяти процентах несчастных женщин, которые ни разу в жизни не испытывали оргазма.

Погасло табло «Пристегните ремни», и стюардессы – не такие хорошенькие, как Яна с предыдущего рейса, – покатили тележки с напитками. Евгения убрала журнал на место, переложив бумажную закладку в невинную рубрику «Путешествие». Так, на всякий случай.

Она надеялась, что Евгений заговорит с ней, но тот по-прежнему спал.

Привезли завтрак.

Стюардесса спросила при помощи жестов, будет ли Евгений завтракать – и Евгения попросила не будить его. Ей нравилось предъявлять права на этого мужчину.

Она поковыряла вилкой блинчики, съела сыр, выпила чай. Старичок, который сидел через проход от неё, никак не мог снять пластиковую крышку с контейнера – Евгения с удовольствием помогла ему, подумав, что превращается в маму Юльку.

После еды Евгения почему-то снова почувствовала себя пьяной, откинула спинку кресла – и крепко уснула. Ей снился гигантский цветок – раффлезия, и она ощущала себя невероятно – как никогда прежде! – одинокой.

Проснулась она в тот самый момент, когда «самолёт совершил посадку в аэропорту Кольцово города Екатеринбурга». Даже не услышала, как шасси коснулись земли.

Местное время – девять часов десять минут.

– Хорошо спала? – шёпот, мятное дыхание (только соловей остался в Шотландии).

Уставшие после тяжёлой ночи пассажиры спешили к выходу. Евгения достала пудреницу – боялась, что у неё блестит нос, но с носом всё было в порядке. И с портфелем-фугу тоже – она проверила, свёрток лежал на месте.

– Ты дашь мне свой номер? – наконец-то спросил Евгений, когда они ждали багаж в аэропорту. Евгения продиктовала одиннадцать цифр, больше всего на свете опасаясь того, что Евгений запишет их неправильно.

– И ты мой запиши, – велел он. Евгения записала и ещё раз повторила вслух, пока он кивал, одновременно стаскивая с ленты довольно дешёвый чемодан.

На прощание Евгений поцеловал её в губы – кратко, как жену перед выходом на работу, – и послал воздушный поцелуй цветку. Старая дама в парике случайно увидела этот возмутительный жест – и стала багровой, точно борщ: «Никаких понятий о нравственности!»

Евгения не услышала обидных слов старой дамы – она смотрела вслед мужчине, похожему на собаку хаски, и чувствовала себя в зале прилёта такой же одинокой, как в недавнем сне.

«Позвоню ему завтра», – решила Евгения. Кстати! Она забыла отправить texto для Люс – та, наверное, волнуется. И чашка кофе не помешает, прежде чем она возьмёт такси и поедет в город.

Евгения села в кафе у выхода, махнула рукой официантке и достала мобильник. Последним забитым в него номером был телефон Евгения. Цифровой доступ к счастью, как выразилась бы известная русско-французская писательница Эжени Калинин.

Она не собиралась звонить ему – это вышло само собой.

– Номер, который вы набрали, – раздражённо сказала автоматическая телефонная девушка, – не существует.

Евгения позвонила снова – и голос автоматической девушки прозвучал ещё более раздражённо, хотя сказала она ровно то же самое.

Эти слова – «не существует» – звучали страшно. Что, если не существовало ни чудесной ночи в Москве, ни самого Евгения? Может, это был сон?

Европейская часть Евгении посоветовала набраться терпения – и позвонить через какое-то время или, ещё лучше, дождаться звонка от него. Могли отключить номер за неуплату, да мало ли что может случиться со связью! Азиатская часть считала, что Евгений сознательно дал ей неверный номер – выдуманный в ту же самую минуту, от фонаря.

Официантка принесла кофе, к которому подавались уставшее выражение лица и просьба:

– Девушка, у нас пересменок. Вы не могли бы сразу расплатиться?

Евгения сунула руку в портфель, но кошелька там не было.

Холодея – в кошельке было почти пятьсот евро и кредитки! – она вытащила из портфеля всё содержимое. На столе лежали паспорт, Ларин планшетник, ваза для тёти Вёры, пижама для мамы, роман Хандке и свёрток с деньгами. Кошелёк отсутствовал, а свёрток с деньгами показался вдруг Евгении не таким аккуратным, как раньше. Каким-то более длинным и округлым. Ледяными пальцами она развернула бумагу и увидела внутри номер журнала «Cosmopolitan» с закладкой на рубрике «Путешествие». Журнал был свёрнут в трубку, из которой выпало девять монет. Евгений оставил ей ровно девять евро и конверт – по-прежнему запечатанный…

Евгения так рыдала над чашкой нетронутого кофе, что старая дама в парике – она лишь сейчас выплыла вместе со своим кораблём из ворот, и её, конечно, никто не встречал – тут же забыла о безнравственном поведении.

– Что случилось, маленькая? – спросила она, будучи, к слову сказать, ровно в два раза ниже Евгении.

– Деньги! – рыдала Евгения. – Он украл все мои деньги, и не только мои! И не только – деньги!

Старая дама поняла, что Евгения имеет в виду девичью честь, доверие, наивность и ещё много всего, что не имеет особой ценности в наше время. Она заплатила за кофе и предложила бедной девушке вместе поехать в город на автобусе.

– Нет, я не могу, – мотала головой Евгения. – За мной сейчас приедут. Моя мама. Или тётя Вера!

Старая дама покачала головой и оставила Евгении пачку бумажных салфеток – вытирать слезы.

Евгения набрала мамин номер, но та не ответила. Тогда – второй номер из тех, которые помнила наизусть. Мысленно она спрашивала: ведь ты мне поможешь, правда? Ты ведь всё поймешь, да?

– Да! – сказала тётя Вера. – Что стряслось и почему ты рыдаешь?

Потом она долго ничего не говорила – как будто перевернула трубку динамиком вниз, а Евгения не могла сказать ни слова, не могла ничего объяснить и только рыдала как дитя, повторяя одни и те же слова:

– Приезжай, пожалуйста!

Евгения не сомневалась, что тётя Вера приедет – она никогда не бросала своих. В её случае самым сложным было попасть в список своих, но если это уже случилось – она не бросит.

Тётя Вера научила Евгению многим важным вещам. Обнаружив в туалете почти полностью размотанный рулон бумаги, объяснила, как ею правильно пользоваться. Сказала, что джинсы не будут расстёгиваться, если опускать вниз замочек на молнии, и что кровь отстирывается только холодной водой. Кроме того, она научила Евгению считать, когда страшно: человека успокаивает счёт, и, если ты боишься спускаться вниз с крутой и шаткой лестницы, тебе нужно всего лишь считать ступеньки.

Евгения считала вслух по-русски, по-французски, по-английски – но секунды ползли как минуты, а минуты превратились в часы. Время сломалось, как часы, которые грохнули о стену, а тётя Вера почему-то всё не ехала и не ехала. У Евгении разрядился телефон – она забыла зарядить его в Москве, ей было совершенно не до этого. Хорошо, что успела позвонить в банк и попросить, чтобы заблокировали кредитки. За минуту до полной разрядки пришла безоблачная texto от Люс – как телеграмма из горнего мира на адскую кухню. Люс писала, что в Париже дождь и она идёт сегодня ужинать к Бернару. Как странно, что где-то есть дождь и Париж.

Устав сидеть, Евгения ходила по аэропорту, поднималась в зал вылета – к ней подходили чужие люди, спрашивали, почему она плачет и не могут ли они ей чем-нибудь помочь – но Евгения не могла даже поблагодарить их за любезность.

Она одна была виновата в том, что случилось. Трижды дура. 3D.

И она ответит за это – вернёт тёте Вере всё до последнего центика.

Тёти Веры всё не было, и, когда Евгения уже совсем отчаялась, она вдруг увидела перед собой маму Юльку.

Мама была бледной и впервые в жизни выглядела, как выражаются бабушки, на свой возраст.

– Вперёд! – сказала мама, хватая чемодан за ручку.

– Но сейчас тётя Вера приедет!

– Мы ей позвоним. Гляди, вон Ереваныч! Юрочка, мы здесь!

Нахмуренный отчим торопливо обнял Евгению, спросил, что случилось.

– Вот сволочь, а! – выразительно сказал он, когда Евгения закончила свою скорбную повесть, очистив от сомнительных подробностей, как очищают углы от паутины. – Ничего, я его мигом найду. Всех, кого надо, на уши поставлю. И деньги Верке вернём, не переживай. Солдат ребёнка не обидит! (Это была вторая его любимая присказка, первая – «Кто воевал, имеет право».)

Когда они выходили из аэропорта, Евгении показалось, что она видит вдали Лару и тётю Веру, но с ними был какой-то мужчина, а значит, это были никак не тётя Вера и Лара. Кроме того, глаза Евгении так распухли от слёз, что она с трудом вообще что-то видела.

В машине мама дала ей таблетку, и Евгению тут же поволокло в сон. Она прижалась к плечу Ереваныча, и тот сдержанно погладил её по макушке. Евгения спросила себя, почему она не сообразила сразу позвонить отчиму, вместо того чтобы сидеть в аэропорту, как у позорного столба?

Когда они проезжали мимо переулка Встречного, Евгения крепко спала – и видела во сне разбитое стекло, похожее на лесную паутину.

Юлька вполголоса объясняла Ереванычу, что от всей этой истории есть и несомненная польза: Евгения получила сразу несколько уроков в одной упаковке. Теперь она знает, что такое секс, понимает, на что похоже предательство, и впредь не станет доверять малознакомым людям.

– Ольга ваша дура ещё та, – невпопад ответил Ереваныч. – Нашла с кем бабло отправлять!

Оставшуюся дорогу они молчали, и только Евгения тихо постанывала во сне. Теперь ей снилось, что она снова стала ребёнком: мамины знакомые гладят её по голове, и она стоически терпит прикосновения шершавых рук и твёрдых перстней. Какая славная девочка! И учится хорошо. Хорошо учиться – это самое главное, запомни, Евгения!

Сама же мама Юлька всегда говорила ей в напутствие:

– Веди себя как можно хуже! – Ей не нравилось, что Евгения всегда держит себя в рамках – Юлька желала дочери захватывающей судьбы.

Евгения спала – и видела во сне родную квартиру в переулке Встречном, где до сих пор живёт бабушка, где в комнате на полке стоит шоколадная Эйфелева башня – всё ещё живая, хоть и покрывшаяся белёсыми разводами времени.

– …Мы ж забыли Верке позвонить! – всплеснула руками Копипаста, когда они уже поставили машину в гараж. – И ещё, Юрочка, нас с тобой соседи завтра на свадьбу позвали. Мы ведь хотим пойти, правда?

– На свадьбу? – переспросил Ереваныч. – Может, как-нибудь в другой раз?