Книга: Пантера
Назад: Глава 2 ТОМУ, КТО МЕНЯ ПОЛЮБИТ
Дальше: Глава 4 ЗОЛОТАЯ ВЕЧЕРИНКА

Глава 3 ТЩЕСЛАВИЕ МЕРТВЕЦА

1
Вчера вечером я надела новое вечернее платье черного цвета и пошла в ресторан. Попросив официанта никого ко мне не подсаживать, чему тот несказанно удивился, я просидела в одиночестве несколько часов, не слыша музыки и не замечая никого вокруг, справляла день рождения Акиры — моего приемного отца, друга и Учителя.
…Он взял меня из детдома, когда мне едва стукнуло семь лет. Я была пятым приемным ребенком в семье. Было еще четверо таких же бездомных и безродных, как и я, мальчиков, которых Акира выискивал по всем детдомам Советского Союза, подбирая по одному ему известным качествам и признакам. Он никогда не рассказывал о себе, да мы и не спрашивали. Акира был для нас самым добрым отцом, надежным другом и строгим Учителем. Всем, что я сейчас имею, я обязана только ему. Он научил меня распознавать подлость и презирать ее в себе и в других. Он дал мне внутреннюю свободу и внешнюю независимость от любых обстоятельств, научил меня прощать другим то, что я не могла простить себе. В общем, он воспитал во мне человека, хотя и сделал из меня пантеру.
Из своей Японии он сбежал нелегально и под чужим именем прижился в СССР, справедливо полагая, что его не станут искать в коммунистической тюрьме, какой была тогда наша замечательная страна. И не ошибся. Почти. По крайней мере успел сделать то, ради чего навсегда распрощался с отчизной, — обучил нас уникальному в своем роде искусству защиты от всего живого, если оно вдруг вздумает причинить тебе неприятности. Зачем ему это было нужно, я узнала лишь перед самой его смертью, когда трое моих братьев уже лежали с отрубленными головами, а четвертый умер в больнице. Оказывается, Акира был одним из последних служителей запрещенного в Японии тайного культа. На протяжении многих тысяч лет они передавали друг другу знания о происхождении и гибели Японских островов, полученные якобы из уст тех, кто эти острова создал и кому суждено будет их уничтожить в 2074 году. Члены культа выработали специальную методику выживания, чтобы пережить грядущую катастрофу и продолжить жизнь на Земле. Не знаю, насколько все это достоверно и серьезно, только Акира был совершенно убежден в том, что именно в означенном году Япония исчезнет под водой вместе со всеми жителями. Видимо, он знал еще много интересного и важного, но тогда просто не было времени все рассказывать. В общем, нам пятерым нужно было во что бы то ни стало дожить до этого срока и, если предсказание сбудется, выполнить один тайный обряд чтобы души погибших японцев не покинули Землю навсегда, а вернулись сюда вновь. До той поры нам было запрещено кому–нибудь рассказывать о том, чем мы занимаемся дома и чему учит нас Акира. Если бы не трагические обстоятельства, приведшие два года назад к гибели почта всей моей семьи, он бы посвятил нас в таинство этого магического обряда, в котором непременно должны были участвовать пять человек столетнего возраста. К сожалению, теперь уже, независимо от того, доживу я или нет до 2074 года, японцам никто не поможет, если не дай Бог с ними что–то случится.
Акира учил нас быть дикими животными с разумом человека. Защищаясь, звери не знают ни страха, ни боли, ни жалости. Главное — уничтожить опасность, если нельзя ее избежать. Что станет при этом с противником — никого не волнует. Не нужно было лезть. Акира знал повадки и технику борьбы многих зверей, поэтому у нас в семье были Лев, Тигр, Медведь, Ягуар и я — Пантера. Мы так и называли себя дома, где проводили большую» часть времени в постоянных тренировках и медитациях. Все «звери» были ровесниками, поэтому ходили в одну школу, хотя и в разные классы. Мы сами убирали, стирали, готовили, а отец только учил нас не терять человеческий облик, перенимая многое от зверя. Частенько он возил нас в лес, в «родную» обстановку, чтобы мы практиковались в «естественной» среде. И мы напрактиковались до того, что Акира сам стал побаиваться нас, хотя, несомненно, был самым сильным из нас, даже когда мы выросли, а он состарился. Но он был для нас больше чем Богом, и мы не могли причинить ему вред так же, как не могли, например, укусить собственную руку. Все мои братья были страшными людьми, особенно Тигр, который к пятнадцати годам уже мог вырвать у живой лошади ногу вместе с костями и сухожилиями. И туг же раздирал ее ногтями и зубами. Однажды он сделал это на наших глазах, когда мы поймали в лесу заблудившуюся клячу. Акира тогда первый и единственный раз позволил нам убить живое существо, чтобы проверить свои силы. Зрелище было не для слабонервных. После этого отец запретил нам трогать даже комаров — их можно было только отгонять силой своей энергии, но ни в коем случае не убивать. Жизнь — главная ценность, говорил он. Мы имели право защищаться, но не нападать, не использовать свою силу во вред другим, если, конечно, эти другие не угрожают самому нашему существованию. Это правило мы впитали с кровью. Каждому из нас ничего не стоило убить человека голыми руками или сделать его на всю жизнь калекой. Попробуй войди в клетку к голодному тигру и посмотришь, что из этого получится. Он не будет думать, больно тебе или нет, а просто разорвет, и все. Такими были и мы, только нам еще было дано думать. Мы должны были использовать любую, даже мизерную возможность, чтобы избежать насилия, но если выбора не оставляли, загоняли в тупик, ставя в безвыходное положение нас и себя прежде всего, мы должны были доставать из глубин подсознания инстинкт самосохранения зверя, обученного убивать.
Я была девчонкой, кошкой, и недостаток физической силы мне было позволено компенсировать хитростью или даже коварством. По сути, любой здоровый мужик мог легко сбить меня с ног одним ударом. Поэтому в первую очередь я не должна была допускать, чтобы меня ударили. Для этого я училась прыгать и изворачиваться как кошка, я была гибкой и легко сворачивалась в дулю, но самое главное, Акира научил меня предугадывать действия противника на три удара вперед, что помогало избежать их и продумать ответный удар. В седьмом классе я записалась в секцию карате, чтобы не привлекать внимания одноклассников неожиданно хорошо поставленными ударами рук и ног, если кто–то из них вдруг начинал приставать. Я получила коричневый пояс, хотя легко могла изувечить и самого сенсея с его вторым даном, но никогда не показывала своих истинных способностей, чтобы не разгневать отца.
Акира, в силу жестокости своего культа, учил нас, по сути, не драться, а убивать, но в то же время оставил выбор, показав множество тайных точек на теле человека, с помощью которых его можно на время вывести из строя и скрыться.
Кроме того, он привил нам свое мировоззрение, в чем–то схожее с буддистским и в то же время отличающееся более конкретным и практичным применением основополагающих его понятий. Он обучил нас психологии человеческого общения, которая помогала подобрать ключ к любому индивидууму, найти с ним общий язык, расположить к себе и в результате добиться своей цели, избежав насилия. Но коль скоро в нашем несовершенном обществе физическое превосходство играет решающую роль, то он снял для нас эту проблему, дав нам средство против силы, чтобы мы не отвлекались от главного — духовного самосовершенствования. Таким образом, мы были подготовлены к тому, чтобы выжить в любых условиях, в любом обществе, в любой среде, какой бы страшной и невыносимой она ни была. У нас не было никакой материальной зависимости, мы могли неделями не есть, жить хоть в подвале и радоваться при этом. Акира был буддистом и йогом, и мы стали такими же. Он научил нас любить, творить добро и бороться со злом в любых его проявлениях. Во время медитаций мы часто достигали нирваны, и он объяснял нам, что это тот мир, в котором мы будем жить после телесной смерти. Поэтому мы не боялись смерти. Но смерть — это билет в один конец, и если что–то не успел сделать при жизни, потом уже не сможешь вернуться и что–то исправить.
Мы никогда ничем не болели и вполне могли бы дожить до гибели Японии, если бы не роковое стечение обстоятельств. Однажды Ягуара вынудили раскрыться. Он влюбился в одну девушку и все время провожал ее домой. Ее бывший парень, как это часто бывает, предупреждал его, чтобы он оставил ее в покое, грозился избить и все прочее. Акира посоветовал Ягуару жениться, чтобы избежать конфликта, но свадьба так ине состоялась. Как–то раз ревнивый дружок собрал большую компанию и, на свою беду, решил–таки проучить моего брата. Проучил. Дело было днем, во дворе, и многие видели, как братва с ножами и дубинами молотила одного парня, который сначала только защищался, а потом вдруг, уже смертельно раненный ножом в легкое, начал убивать. Пятеро уже не встали, трое ослепли, и еще четверо остались калеками. Его увезли в больницу, и там, в бреду, он начал болтать об Акире. Никто не понимал, как с такой раной можно было так сопротивляться, но тут появились люди из органов, которые никак не могли выйти на след нашего отца, и стали внимательно слушать бред Ягуара. Тигр был в тот день в больнице и все видел. Когда брат умер, он пришел домой и сказал Акире, что тот проболтался. Отец собрал нас всех в большой комнате, где мы обычно тренировались, и объявил, что нужно уходитъ. Сам он решил уйти вообще, ибо его уже ничто не держало на Земле, а нам предоставил выбор: или скитаться неприкаянными по стране под чужими именами, ибо теперь нас начнут искать, или следовать за ним туда, где уже находился Ягуар, — в нирвану. Магический обряд уже все равно не мог быть выполнен, ибо нас осталось четверо. Тигр, Лев и Медведь выбрали последнее, а я решила повременить. Да и последний труп кто–то должен был обезглавить, чтобы дух смог вылететь на волю и улететь в свободный мир — так делали все последователи этого культа в Японии: сначала высвобождали дух из главной чакры Кундалини, вспарывая живот, а потом, когда он поднимался вверх по позвоночнику, отрубали голову, чтобы он мог выйти наружу. Так делали многие тысячи лет назад, и еще никто не вернулся и не сказал, что это неправильно. В общем, я решила еще немного помаяться в телесной оболочке и осталась медленно умирать на Земле, утешая себя мыслью, что некоторые называют это жизнью.
Братья сделали себе харакири, и Акира освободил их дух. Потом рассказал мне то, что считал нужным, и отправился за ними. В тот момент, когда его седая голова отделилась от тела, я явственно увидела нечто. Оно вылетело из отца светящимся облачком, застыло на несколько секунд надо мной, словно прощалось, и потом растаяло. Это было ровно два года назад. Это был его день рождения.
Акира оставил мне все свои сбережения, и я смогла купить себе комнату в коммуналке. И стала жить под своей настоящей фамилией, чтобы уже никто никогда не узнал, что я имела отношение к странной семье, погибшей при столь необычных обстоятельствах в Тимирязевском районе города Москвы. Я начала другую жизнь вместе с Валентиной. И пока у меня еще не было повода пожалеть об этом. Акира был, есть и будет жить во мне, и я благодарна ему за это и за то, что он сделал из меня благородную пантеру, а не змею или гиену…
2
Всю ночь я ворочалась, оплакивая безвременно угасшее во мне чувство к Сергею Борисовичу. Утром проснулась расстроенная и зачем–то набросилась на Валентину, которая уже собиралась к своему милому Родиоше. Высказав все, что думаю о ее плюшках и французском моющем пылесосе, приобретенном недавно по ее просьбе, и так и не вышибив из нее ни одной искры, я заперлась в ванной с новой книжкой и твердым намерением утопиться, если не удастся размочить свои очерствевшие нервы. У меня оставалось еще два выходных дня, которые дал мне босс и которые я так и не отгуляла.
Книжка была шикарной. Некий умерший пятнадцать лет назад писатель Ванилин описывал в своих фантастических романах события, произошедшие в нашей стране уже после его смерти. Уже вышло несколько таких книжек: «Перестройка в России», «Крах великой империи страха», «Путч в конце лета», «Взятие Белой Бастилии», и теперь я держала в руках последний роман — «Восстание абреков». В нем, судя по аннотации, рассказывалось о чеченской войне. Эти романы в последнее время приобрели жуткую популярность из–за поразительного сходства фактов и событий, описанных автором много лет назад, когда о перестройке думали только в психушках и в лагерях. С удивительной точностью, вплоть до чисел и даже очень похожих фамилий, писатель рассказывал о не известном тогда никому будущем многострадальной России. Нострадамус с ним и рядом не стоял. Романы шли нарасхват, хотя и выпускались огромными тиражами. Люди, которым в отличие от автора посчастливилось пережить все эти события, буквально зачитывались ими, не переставая удивляться тому, как может человек так все предвидеть. Феномен был потрясающим, фантастическим и совершенно необъяснимым с точки зрения современной науки. Все ясновидящие и экстрасенсы, расплодившиеся в последнее время, как тараканы в загаженной квартире, теперь били себя в грудь и требовали международного признания их способностей и официального статуса с предоставлением всяческих льгот и компенсаций за вредность. Романы перепечатывались во многих странах, и весь мир с замиранием сердца ждал, когда безутешная вдова писателя разрешит напечатать еще что–нибудь из оставшихся после смерти мужа рукописей. Об этом даже сняли телепередачу. Сухопарая женщина со впалыми глазами тихо рассказывала о своем муже, умершем от сердечного приступа пятнадцать лет назад. До этого он всю жизнь писал, но его никто не печатал, ибо кто ж напечатал бы тогда такую ересь, в разгар развитого социализма? Но зато потом, когда пришла перестройка, она случайно, перебирая его вещи, обнаружила рукописи и начала читать от нечего делать. Это был будущий бестселлер «Перестройка в России». Она ахнула от изумления, потому как при жизни муженька даже не интересовалась его писаниной, и побежала в издательство, зажав под одной мышкой рукопись, а под другой — справку о смерти мужа. Издательство встало на уши и развернуло такую рекламную кампанию, что все население России только и дожидалось, когда же выйдет это уникальное произведение. Собственно, само произведение было так себе, ничего особенного, про все это сто раз было написано в газетах и показано по телевизору, так что, не умри автор, никто бы и читать не стал, но ощущение того, что, читая, прикасаешься к таинству, становишься как бы участником загадочного явления жизни, придавало книгам неповторимую пикантность и остроту.
Вдова, говорят, обрела несметные богатства. Как–то у них там в семье получилось, что, когда муж писал, она его все время ругала, не понимая своего счастья, и ему приходилось прятать свои рукописи, чтобы она их не сожгла или не выбросила на помойку. Он заныкал несколько своих произведений по одному ему известным шхерам, рассовал их по самым глубоким норам. Вдова с превеликим трудом находит по одной кипе исписанных на машинке листов в год–два. Потом относит найденный шедевр в издательство, построившее недавно небоскреб на Садовом кольце за счет продажи этих книг, получает деньги, возвращается домой, берет кирку и лопату, или уж не знаю, как она там ищет, и принимается за поиски следующего творения. Телевизионщики даже приезжали к ней домой, в подмосковную деревню, и снимали захватывающий процесс переворачивания всего дома вверх дном. В тот раз, правда, так и не удалось запечатлеть на видео момент нахождения потайной шхеры, и журналисты уехали ни с чем. Зато через полгода после путча 91–го года она нашла под куриным насестом в сарае ту самую книгу — «Путч в конце лета». Потом появились и все последующие, причем каждый раз после события, описанного в книге, словно кто–то невидимый сверху подсказывал вдове, что и когда нужно находить, а главное — где.
Судя по ее выговору и словарному запасу, она была недалекой женщиной, не способной даже сейчас до конца оценить всю значимость и феноменальность мужниных творений. Несмотря на дикое количество денег, она осталась жить в своей развалюхе в ста километрах от Москвы, видимо рассчитывая отыскать еще что–нибудь, чтобы обеспечить уже не только детей и внуков на всю оставшуюся жизнь, но и тех потомков, которые даже уже не будут помнить имени своей благодетельницы прав тысячной степени бабушки. Поэтому все свободное от кормления кур и доения коровы время она проводит в неустанных поисках. Много раз представители издательства и других, даже научных организаций, заинтересованных в познании будущего России, предлагали ей свою помощь, чтобы разнести ее халабуду по кирпичику и отыскать все оставшиеся рукописи, но она отказывала наотрез, заявляя, что только Господь имеет право вмешиваться в то, что сам сотворил с ее мужем. Возразить было нечего, и они уходили ни с чем. Несколько раз местные энтузиасты предпринимали тайные попытки покопаться в старой куче навоза или разорить курятник, где была найдена вторая рукопись, но, во–первых, ничего не нашли, а во–вторых, их арестовали, и у дома выставили охрану, чтобы никто больше не пытался завладеть чужой собственностью.
Открыв книгу, я с интересом начала читать о том, как войска под предводительством генерала Драчева входят в столицу взбунтовавшейся Абрекии. Дело было в ноябре 94–го года, как раз тогда, когда началась война в Чечне. Главный абрек Дадуев приказал сжечь русскую бронетехнику на улицах города, дабы неповадно было иноверцам зариться на свободолюбивую и вооруженную до зубов Абрекию. Кричали, сгорая живьем в танках, солдаты, рыдали их матери на заседаниях Комитета солдатских матерей, а Драчев и Дадуев все никак не могли выяснить, кому принадлежит нефтепровод, оказавшийся на территории театра военных действий…
Дочитав до середины, я поняла, что нервы мои уже достаточно размякли в горячей воде и можно пойти что–нибудь съесть. Отложив книгу, я вылезла из ванны, вытерлась и пошла на кухню. На столе, среди накрытых салфетками тарелок с едой, лежали свежие газеты, которые Валентина имела обыкновение приносить по утрам, как раньше, когда еще мы искали работу. Поставив перед собой тарелку с холодными пельменями, я развернула «Известия» и качала читать последние новости. Глаза мои наткнулись на большую статью о чеченской войне. Описывалась хронология страшных событий. На секунду мне показалось, что я все еще читаю забытую в ванной книгу — так все совпадало. Надо же, какие удивительные фокусы может выкинуть не изученная до конца человеческая психика! Интересно, как этот писатель Ванилин видел все эти картины? Может, ему в голове кто–то диктовал все, а он только записывал? Или он просто видел с помощью третьего глаза газеты, которые будут выпускать через пятнадцать лет после его смерти? А может, у него просто телевизор в голове стоял и он переключал вместо программ годы и мог смотреть хоть на сто лет вперед?
Впервые я заинтересовалась природой этого феномена. Если кто–то может, подумала я, то почему бы не попробовать мне? Наверное, нужно только немного потренироваться, и я тоже начну предсказывать, причем так, что в будущем журналистам даже не нужно будет ничего придумывать, они будут брать мои книги и пи сать статьи, практически ничего не меняя. А я буду лежать в гробу и посмеиваться. Здорово, черт возьми! Надо бы выспросить у этой вдовы, чем занимался ее муженек в свободное от писанины время. Наверняка он что–то делал с собой, а она престо не обращала на это внимания. И ведь никто даже не поинтересовался, с помощью чего он добивался своих видений! Не мог же он просто взять и стать ни с того ни с сего Нострадамусом? Уж я-то знаю, что проникновение в тайные, закрытые от людей сферы вселенской информации о «бытии без времени» многого стоит и не каждого высшие разумные силы туда пускают. Этот Ванилин непременно должен был или делать какие–нибудь упражнения, или произносить заклинания, или пить какое–нибудь зелье, как Нострадамус, когда хотел впасть в транс ясновидения. И его жена обязательно должна об этом знать или хотя бы помнить о чем–то необычном в его поведении. Ведь это не дело: все восхищаются этим феноменом и совсем не задумываются о причинах и природе явления.
Решив от нечего делать сходить в издательство и узнать адрес богатой вдовы, я привела себя в порядок, оделась поскромнее, чтобы трусиков совсем не было видно из–под платья, взяла денег и отправилась в небоскреб, в котором располагались и типография, и редакция, известная теперь на весь мир, ибо выкупила эксклюзивное право издания уже найденных и еще не найденных рукописей Ванилина на многие годы вперед.
— Солнце, словно издеваясь над и без того измученными зловонной автомобильной гарью жителями мегаполиса, нещадно палило. День был в самом разгаре. Настроение у меня было отличным. Добравшись на такси до издательства, я двинулась к центральному входу и наткнулась на охранников в камуфляжной форме и с автоматами.
— Привет, мальчики! — попыталась я с ходу пробить
мрачную броню на их откормленных физиономиях. — Можно мне пройти в туалет?
— Это тебе что, сортир? — рыкнул один, подозрительно глядя на меня.
— Нет, просто приспичило сильно, а поблизости даже кустика никакого нет. Пустите, я мигом, туда и обратно, а? Пожалуйста! — И я перекрестила ноги, словно держалась из последних сил.
— Без пропуска нельзя! — отрезал охранник.
— Ну мальчики, будьте людьми, — захныкала я, — описаюсь же!
Посмотрев на мои вздрагивающие ноги, первый огляделся по сторонам и буркнул:
— Ладно, беги, только быстрее, чтобы никто не заметил.
— Спасибо, миленький! А где он у вас?
— Направо по коридору.
Чмокнув смущенного парня в щеку, я зацокала каблучками. В просторном фойе суетились люди, задерживаясь у ларьков и столиков с разной мишурой, и я быстро смешалась с ними. Около лифтов висела большая схема расположения комнат по этажам. Я поднялась на четвертый этаж и попала в расходящийся в обе стороны от лифта коридор со множеством дверей. Раньше мне не приходилось бывать в редакции. Мне казалось, что тут обязательно должны стучать машинки, ходить с задумчивым видом бородачи, обдумывая свои бессмертные творения, а бледные, взлохмаченные поэты с безумными глазами непременно должны носиться верхом на взмыленных Пегасах за ошалевшей и уставшей от их назойливых приставаний Музой и куда–то исчезнувшим вдохновением. Но ничего подобного не наблюдалось. Вместо машинок беззвучно работали компьютеры, и угрюмые люди за ними редактировали чужие рукописи.
На меня никто даже не обратил внимания. Пройдя до конца коридора и не увидев ничего подходящего, я развернулась и пошла обратно. Наконец нашла то, что искала, — дверь с табличкой «Ответственный редактор». Постучав для приличия, я вошла и громко поздоровалась, еще не зная, что буду говорить, полагаясь, как всегда, только на интуицию и природную находчивость. В большой комнате за компьютерами сидели три пожилые женщины и пили кофе, оживленно болтая. Увидев меня, они замолчали, а одна, в красном платье с янтарной брошью на груди, недовольно поморщилась и спросила:
— Вы к кому?
— Наверное, к вам, — улыбнулась я. — Или у вас обед?
— А что вы хотели?
Помолчав немного, я ляпнула первое, что пришло в голову:
— Адрес моего дедушки — Петра Ванилина.
Напряженная тишина, последовавшая за
этим, доказывала, что это имя здесь не привыкли произносить всуе. Забыв о кофе, троица уставилась на меня, словно перед ними появился сам Ванилин.
— Простите, — набралась смелости та, что с брошью, — чей адрес?
Дедули моего, Петра Васильевича Ванилина, — невозмутимо ответила я. — Мне мама сказала, что я могу узнать его здесь. Вы ведь печатаете его книги?
— А зачем вам его адрес? — спросила та, что у окна.
— Извините, что вмешиваюсь, — сказала молчавшая до сих пор пожилая дама, — но вы пройдите, сядьте, не стесняйтесь.
— Спасибо, — поблагодарила я и скромно расположилась на стуле у ближайшего незанятого стола.
— Кофе хотите? — спросила брошь.
— С удовольствием.
— Тогда я сейчас принесу.
Она суетливо вскочила и, переглянувшись с остальными, выбежала прочь. Пожилая дама продолжила допрос, а я с удивлением посмотрела на кипящий на подоконнике кофейник.
— А как вы попали в здание? Кто вам пропуск выписал?
Мне не хотелось подставлять охранников, и я сказала:
— У меня здесь подружка работает, в типографии, а что?
— Да нет, ничего, — стушевалась та. — А… почему вы раньше к нам не обратились? И вообще, вы уверены, что он ваш дедушка?
— Конечно, мы с ним даже очень похожи, разве нет?
— Простите, но живым мне его видеть не посчастливилось, — сухо бросила она, глядя мимо меня на дверь.
Я повернулась. В дверях стоял грузный мужчина в очках и смотрел на меня. Лицо его было потным, а из расстегнутой на брюхе белой рубашки выглядывал сморщенный пупок. За ним маячило раскрасневшееся лицо женщины с брошкой.
— Это и есть мой кофе? — наивно спросила я.
Все молчали. Потом грузный спросил у «броши»:
— О чем она говорит?
Голос у него был раскатистым, как гроза в начале мая, и очень суровым. Женщина изменилась в лице, но не нашлась что ответить. Мужчина снова повернулся ко мне и пророкотал:
— Что вам угодно?
— Адрес моего дедушки, Петра Ванилина, — просто ответила я. — Это что, такая тайна?
— Следуйте за мной, — приказал он и вывалился из комнаты.
Я поднялась под осуждающими взглядами троих женщин, пожала плечами и последовала за ним, бросив напоследок:
— Спасибо за кофе.
Кто–то из них фыркнул, но я уже не видела, кто именно. Мужчина прошел по коридору до лестницы, поднялся на этаж выше и, сипло дыша от подъема, потопал по ковру. Судя по отделке этого этажа, здесь располагалось начальство. За дверью с надписью «Приемная» сидела молоденькая секретарша и сторожила еще две двери, на одной из которых поблескивала табличка: «Начальник службы безопасности Чуйко Б. Д.» В нее он и вошел, так ни разу и не оглянувшись на меня, видимо, привык, что его все должны слушаться и бояться. Но только не я. Сев за огромный стол, уставленный телефонами и компьютером, он рыкнул:
— Закройте дверь.
Я послушно прикрыла дверь и осталась стоять с глупой улыбкой на лице.
— Сидеть, — бросил он, не спуская с меня глаз, сложив толстые руки на столе.
Я тут же выполнила команду, замерев в ожидании следующего приказа. Мне уже начинала нравиться здешняя радушная атмосфера.
— Кто вы такая? Покажите документы, — грозно сказал он.
Простодушно захлопав глазками, я удивленно вымолвила:
— Простите, я же не в тюрьму попала. Почему вы так со мной разговариваете? Мне просто нужен адрес моего дедушки…
— Еще попадешь, не волнуйся, — скривившись, перебил он меня, перейдя почему–то на «ты». — Гони паспорт!
— Я отказываюсь разговаривать в таком тоне! — возмутилась я. — Если у вас нет его адреса — так и скажите! И не тыкайте мне, я не ваша внучка!
— Это мы еще разберемся, чья ты внучка! По–моему, ты — аферистка! — безапелляционно заявил он. — Показывай документы!
Видя, что дело принимает серьезный оборот, я решила не светиться своими анкетными данными. Неделю назад мой босс вручил мне фальшивое удостоверение с моей фотографией, но с другой фамилией, на случай, если придется работать инкогнито. По нему я являлась агентом по недвижимости одной крупной фирмы. Его я и всучила этому толстому господину. Повертев его в руках, он спросил:
— Где паспорт?
— На прописке, — тут же нашлась я. Тяжело вздохнув, он уставился на меня и приказал:
— Ну рассказывай свою версию. И не крути мне мозги.
Потупившись, я начала лепетать:
— Моя мама тяжело больна, она почти ничего не видит и книжек не читает. Недавно я купила книжку «Взятие Белой Бастилии» и прочитала ей вслух. Она как услышала фамилию Ванилин, так чуть в обморок не упала. Оказывается, это ее отец, а она — его незаконнорожденная дочь. Она так плакала, когда узнала, что он умер. Сказала, узнай, где его могила, и съезди хоть цветочки отвези, родной дед все–таки. Говорит, наверное, в издательстве должны знать, где он похоронен. Вот я и пришла. У меня тут подружка работает, она меня провела. Вот и все.
— Фамилия подружки? — Он поднял трубку.
— Не скажу, вы ее тогда с работы выгоните. Да и какая разница, в конце концов?! — взорвалась я. — Я что, государственную тайну у вас выпытываю?! Или говорите, или я пойду! У телевизионщиков узнаю! Они туда, говорят, ездили…
— Молчать! — рявкнул он и положил трубку. — А твоя мать, случаем, не шизанутая?
— Да как вы смеете?! — Я вскочила. — Вы на себя посмотрите! Это вам нужно в психушку, санитаром работать! Сейчас что, тридцать седьмой год?!
— Сидеть, — тихо протянул он с ухмылочкой. — Я тебе покажу сейчас психушку. Ишь, раскудахталась! Я же тебя насквозь вижу! Деньги тебе нужны, а не могилка! Знаю я таких шустрых! — начал заводиться он, краснея всей рожей вместе с ушами. — Что ж твоя мамаша раньше не беспокоилась, а? А как прослышала, что можно поживиться на халяву, так сразу о цветочках вспомнила?! Запомни, ни копейки, слышишь, ни копейки вы не вытянете из нас!!!
Он закашлялся в кулак, и мне показалось, что его пунцовая морда сейчас лопнет. Мне вдруг стало грустно. А случись вот так на самом деле, была бы я и вправду внучкой, со мной бы тоже так обошлись? Эх, люди, люди, что с вами происходит…
— Значит, слушай меня внимательно, внучка, мать твою, — отдышавшись, продолжил оскорбления Чуйко. — Никаких родственников, ни ближних, ни дальних, кроме жены и ее парализованной сестры, у Ванилина не осталось. Мы сами все проверяли, и ошибки быть не может. Екатерина Матвеевна, вдова, распорядилась никому ее адреса не давать и никаких претензий со стороны так называемых родственничков вроде тебя не принимать. Мы взяли на себя честь ограждать ее от всяких аферистов и мошенников, желающих нагреть лапы на честно заработанных ею деньгах…
— Простите, так у них правда никаких родственников нет? — изумилась я. — А кому же тогда все их деньги достанутся?
— Одно я знаю точно — не тебе, — довольно осклабился он. — Даже если ты и на самом деле внучка, то по закону ты не имеешь никаких прав на наследство, как и твоя блудливая мамаша…
— Но–но, потише, индюк жирный! — процедила я сквозь зубы. — За маму я тебя проткну, и ты сдуешься, понял?!
— А! — он отмахнулся от меня, как от назойливой мухи. — Только не нужно угроз, слышали уже, и не раз. И не скаль зубы — не поможет. Лучше запомни: денег ты не получишь…
— Да не нужны мне никакие ваши деньги!!! У меня мама умирает, и я хочу, может, последнее ее желание исполнить — отцу на могилку цветы положить, неужели это запрещено?! Вы что, варвары?!
— Не смеши меня, кроха. У тебя на лице написано, что ты врешь. Сначала цветочки, потом к вдове приставать начнете, долю требовать — знаем, проходили. — Он неожиданно смягчился. — Послушай, я тебя понимаю, наверное, ты и действительно внучка, черт с тобой. Но и ты меня пойми. Вдова нас наняла, я имею в виду службу безопасности, чтобы ее охраняли от всяческих нежелательных посетителей. У нее и так забот хватает, она не хочет лишний раз расстраиваться. У нее ведь сестра парализованная на руках. Что ты ей скажешь, когда заявишься? Что ее муженек покойный ей изменял с твоей матерью?
— Ничего он не изменял, — пробурчала я. — Это еще до его женитьбы было. Он, между прочим, на моей маме жениться хотел, а эта Екатерина его отбила, вот! Она, между прочим, мою маму знает.
— Почему же тогда твоя мать не знает, где они живут?
— Потому что эта Екатерина увезла Ванилина от греха подальше, спрятала, чтобы он с мамой не встречался. Вы что, не понимаете?
— Понимаю, — вздохнул он. — Но помочь ничем не могу. И к телевизионщикам не приставай — они тебе ничего не скажут. Если помнишь, когда передачу показывали, даже название деревни не говорили. А потом мы вообще снимать запретили. Этим журналистам только дай волю, все перевернут, кого хочешь до инфаркта доведут, сволочи. Так что давай сделаем так: мы от имени твоей матери сами положим ему на могилу цветы. Идет? Можем даже целый венок забабахать с ленточкой и надписью.
— Ага, еще и выпьете по рюмке вместо нас на могилке, так, что ли? — усмехнулась я. — Это же святые вещи!
— Да брось ты! — поморщился он. — Чушь все это. Он все равно уже ничего не увидит, сгнил давно. Ты ж понимаешь, что эти цветочки только червей порадуют…
— Какой же вы все–таки бессердечный! — Я закрыла руками лицо и всхлипнула.
— Ну ладно, перестань, — пробормотал он. — Только не нужно тут концерт устраивать…
Он задумался, а я, продолжая всхлипывать, наблюдала за ним сквозь пальцы. Наконец он сдался.
— Давай сделаем вот что, моя дорогая, — он посмотрел на меня. — Да перестань ты хныкать, ради Бога!
Я подняла заплаканное лицо и с мольбой посмотрела на него.
— Я дам тебе двоих сопровождающих и машину. Поедешь с ними, положишь свои цветочки, прочитаешь молитву или что там еще и сразу назад. К вдове не заходить, поняла?
— Конечно! — обрадовалась я. — Спасибо вам большое! Вы просто ангел во плоти!
— Да ладно уж, не глумись, — смущенно проворчал он. — Только учти, чтобы никаких неожиданных эксцессов и нюансов. Впрочем, тебе и не позволят ничего лишнего.
— Что вы, зачем мне это нужно! — заверила я его. — Даже не знаю, как вас и благодарить. Хотите, я и вам цветочки на могилку принесу, когда умрете?
Он изменился в лице, но сдержался, прорычав:
— Не хватало, чтобы ты еще после смерти меня доставала. Спасибо, конечно, но уж как–нибудь обойдусь. Все, аудиенция окончена. Едешь прямо сейчас. Заберешь мать по дороге.
— Но она не может, она ведь в больнице лежит!
— Тогда еще лучше. Сейчас придут мои ребята и отвезут тебя. Деньги–то у тебя хоть есть на цветы? — Он опять поднял трубку телефона.
— Есть, но мне бы домой заехать, рюмочку взять с сухариком…
— Заедешь. Все, подожди в приемной.
— Еще раз спасибо вам, — я встала.
— Валяй…
Минут через пятнадцать я уже выходила из центральных дверей издательства в сопровождении двух дюжих парней в штатском. Охранники вылупили на меня глаза, поздоровались с моими сопровождающими, но ничего не сказали. Я тоже. Меня усадили на заднее сиденье серебристого «БМВ», и я назвала адрес. Один из парней был хмурым и молчаливым, другой — еще мрачнее, он вел машину.
— Меня зовут Маша, — весело сказала я. — А вас как?
— Я — Леонид, а он — Игорь, — бросил через плечо тот, что сидел рядом с водителем.
— Очень приятно.
Я решила не надоедать ребятам раньше времени. Они получили приказ и все равно много болтать не будут. Меня занимало другое. Что–то уж больно строго со мной обошлись, как–то не вяжется это все с обычной деревенской вдовой, пусть даже и такой знаменитой. Зачем ей такие меры безопасности? Неужели только для того, чтобы не надоедали? Но ведь соседи в деревне наверняка могут кому–то рассказать, что она живет именно там, и все равно тот, кто захочет, сможет ее найти. Хотя, наверное, это и правильно — каждый живет как хочет, если, конечно, у него есть такая возможность.
Меня привезли к дому, адрес которого я назвала, и остались ждать в машине. Их наверняка проинструктировали на мой счет, и они знали, что опасаться меня нечего, по крайней мере в Москве. Просто девочке втемяшилась в башку дурь съездить на могилку. Подумаешь, делов–то! Войдя в ближайший, подъезд, я вышла с другой стороны через черный ход и побежала к своему дому, стоящему сразу за этим. Дома переобулась в свои замечательные туфли, взяла рюмки, побросала в сумочку свой «набор для леди», как я называла отмычки, фонарик и прочую лабуду, необходимую для дальних поездок по незнакомой местности, и в полной боевой готовности вернулась к машине. Ни слова не говоря, меня подвезли к цветочному рынку у метро, я купила целый веник роз, бутылку водки в ларьке и пачку сигарет. Сквозь тонированные стекла «БМВ» я не видела, наблюдают за мной или нет, но была уверена, что эти молодчики не спускают с меня глаз. На душе у меня заскребли кошки и нехорошее предчувствие засверлило мозги. Так было всегда, когда со мной должна была случиться какая–нибудь неприятность. Интересно, что на этот раз? Вроде бы нет никаких причин волноваться…
Предчувствия усилились, когда в машине Леонид повернулся ко мне и виновато произнес:
— Извини, родная, но глазки мы тебе должны завязать — приказ начальства, — и потянулся ко мне с черной повязкой в руках.
— Да хоть всю обвязывайте, — пожала я плечами и наклонилась к нему.
Стянув на голове повязку так, что у меня чуть не вылезли мозги, он удовлетворенно пробасил:
— Ну вот и ладненько. Давай, Игорек, жми. Мне к шести часам нужно за женой заехать.
— Успеем, — уверенно проговорил тот, нажимая на газ. — Че тут ехать–то…
— Ты не болтай лишнего! — оборвал его Леонид. — А то втык получим. Митрич сказал, чтобы даже не поняла, в какую сторону едем, так что покрутись сначала по городу.
— Может, ее оглушить для верности? — обыденно предложил Игорек, и у меня похолодело в животе.
— На это приказа не поступало, — озадаченно пробормотал Леонид. — Ладно, и так ничего не поймет.
Когда запахло навозом, я догадалась, что уже подъезжаем. Прошло примерно около часа. Машину начало бросать на ухабах. Мои спутники молчали всю дорогу. У меня было ощущение, что я еду на собственную казнь. Наконец мы остановились, меня вывели и сняли повязку. Солнце резко ударило в глаза, и я зажмурилась. Потом осмотрелась, вдыхая полной грудью чистый деревенский воздух. Кладбище находилось прямо на опушке леса, на пригорке. Рядом тянулось пшеничное поле. Деревни видно не было. В ясном небе весело пели птички, радостно каркали вороны, а в траве громко верещали кузнечики. Райская благодать!
— Игорек, останься здесь, а я ее провожу, — сказал Леонид. — Ну, Мария, бери свои цветочки, и пошли. Время не ждет.
Мне было приятно, что они такие заботливые и вежливые. Надо же, привезли на своей машине и еще до могилки проводят. Я улыбнулась, взяла букет, бутылку водки, закинула на плечо сумочку и пошла по заросшей травой тропинке за накачанным Леонидом. Его широкая спина закрывала весь обзор, но я особо и не вглядывалась — эта могилка мне все равно даром не нужна. Если бы Чуйко обошелся со мной по–человечески, объяснил вежливо, что так и так, вдова не разрешает, я бы ушла и забыла о своей причуде стать Нострадамусом. Но он меня оскорбил до глубины души, и мне хотелось сделать ему какую–нибудь пакость. И потом, интуиция подсказывала мне, что здесь что–то нечисто. Может, они обворовывают недалекую вдову, обманывают с деньгами? Сами вон как нажились на этом. Почему они ее скрывают от людей? Моя пытливая натура требовала немедленных объяснений, и получить их я могла, только увидевшись с самой Екатериной Матвеевной. Наверняка ей нужна помощь…
— Вот твоя могила, — парень остановился у большого памятника в виде крылатого ангела с фотографией Ванилина и надписью: «Мы еще встретимся! Катя».
— По–моему, это не моя могилка, — озадаченно проговорила я, подходя поближе.
— Ну… Я имел в виду, что… — он смутился и покраснел. — В общем, ты поняла. Давай делай что нужно, и пора сваливать.
— Выпьешь со мной? — Я достала из сумочки две рюмки и поставила их вместе с бутылкой на столик у памятника.
— Нет, нельзя мне, — твердо ответил он и отошел в сторонку от соблазна.
— Опустившись перед холмиком, украшенным свежими цветами, на колени, я возложила свой букет, перекрестилась и замерла с закрытыми глазами. Мне почему–то казалось, что здесь, на могиле великого предсказателя, я смогу каким–то образом перенять его чудесные способности или хотя бы понять, как он получал эти видения. Долго стояла я на коленях, внушая себе, будто что–то чувствую, что–то необычное и таинственное, но мне так ничего и не пригрезилось. Видимо, слишком много прошло времени после его смерти, и дух его, нетленный и загадочный, уже улетучился с бренной Земли покорять невидимые пространственные сферы Вселенной. На Земле он выполнил свой долг, предупредил людей об опасности прихода к власти демократов, хотя и не дали ему это сделать вовремя, бедняге. Что ж, спасибо и на этом, спи спокойно, дорогой наш Петр Васильевич Ванилин.
Поднявшись, я отряхнула коленки, подошла к столику, открыла бутылку, плеснула в рюмки, поставила одну на тарелочку на холмике, рядом с уже имеющимся стаканом, и молча выпила свою. Мне было тоскливо на этой могиле, словно и вправду тут был похоронен мой дед. Хотя что может навеять кладбище, кроме смертельной тоски живых, завидующих мертвым? Правда, они не осознают этого, но душу–то ведь не обманешь, она невольно сжимается, словно находится близко от входа в другой, закрытый от нее, гораздо более счастливый и достойный мир по ту сторону земной жизни.
— Ну, закончила? — нетерпеливо спросил Леонид, подходя ко мне. — Поехали обратно, пока кто–нибудь не заявился.
— А что, вы кого–то боитесь? — удивилась я.
Он занервничал и сказал:
— Никого мы не боимся, черт бы тебя побрал! Просто не хотим, что бы ты узнала у кого–нибудь, где находишься, ясно? И потом, не нужно, чтобы кто–то видел, что на эту могилу незнакомые люди приходят. Потом вдове расскажут, та нервничать начнет… В общем, не зли меня, поехали!
Он крепкой рукой взял меня за локоть и грубо потащил к машине, которую не было видно за оградками.
— Подожди ты! — воскликнула я. — Бутылку забыла!
— Оставь! Другую купишь! — не глядя на меня, рявкнул он.
— Ну уж нет, я не такая богатая!
Вырвав локоть из его клещей, я не очень сильно ударила локтем же по его горлу. Он остановился, открыл рот и удивленно уставился на меня широко распахнутыми глазами. Из глотки вырвался свист, и он схватился за нее обеими руками, не понимая, что произошло.
— Это тебе за бутылку, — тихо пояснила я и два раза ткнула ладонью, которой легко пробивала не очень толстую жесть, не говоря уже о накачанных мышцах, под сердце сбоку. —
Отдохни пока.
Глаза его закатились, и он упал на тропинку с быстро синеющим лицом. Осмотревшись, я пошла к машине с беспечной улыбкой на безмятежном лице. Игорек сидел за рулем и читал какую–то книжку. Увидев меня, он положил ее между сиденьями, вылез из машины и удивленно спросил, ища глазами своего товарища:
— А где Леня?
— Он там кого–то встретил у могилки, — сказала я, подходя к нему вплотную. — По–моему, самого Ванилина.
— Что?! — Он напрягся, отступил на шаг и выставил руку. — Что ты несешь? Где он?
Откуда я знаю? — пожала я плечами. — Говорю же, встретил кого–то и треплется, а мне сказал, чтобы я шла к машине.
Игорек был гораздо крепче своего друга и намного подозрительнее. Белая рубашка лопалась на его мощном торсе, и в каждом движении чувствовалась скрытая сила и отработанная реакция. С ним у меня не было шансов справиться в открытой борьбе. Он бы прикончил меня одним ударом, если бы, не дай Бог, попал. Мне нужны были неожиданность и расслабленность противника, иначе я рисковала обломать ногти или отбить руки об этот монолит, который уже надвигался на меня, не поверив, как видно, ни одному моему слову. Мотнув бычьей головой, парень выбросил вперед руку, рассчитывая схватить меня, слабую и беззащитную девушку, за плечо. Я отскочила и оскалила зубки, бросив сумочку, чтобы не мешала, на землю. Теперь мне предстояло отключить его раньше, чем он хоть раз сумеет достать меня своими громадными кулачищами. Он уже понял, что что–то случилось, был готов к бою, и возможность напасть первой улетучилась. Слишком быстро, на свою беду, соображал этот крутой боевик. Мне не хотелось его калечить. Если бы он просто встал передо мной, как Леонид, я бы ласково отключила его и он бы потом и не вспомнил, как все случилось. Жаль, конечно, но что поделаешь, главное, чтобы меня саму не покалечили.
— Ты что, стерва? — он попер на меня. — Что задумала?
— Ничего, стервец, — простодушно ответила я, следя за его движениями.
Неожиданно резво он прыгнул, словно тигр, рассчитывая накрыть меня своим телом. Я опять легко отскочила. Развернувшись, Игорь окинул меня презрительным взглядом и процедил:
— Я ж тебя убью, дура! Чего ты дергаешься?
— Не верю я тебе, обманешь ведь, не убьешь, — покачала я головой. — Не сможешь.
Видимо, он действительно думал, что перед ним легкая добыча, которая только прыгать и умеет, как кузнечик, поэтому решил просто меня догнать. И припустил за мной по проселочной дороге молча, как годовалый бычок. Я же, легкая, как лань, неслась впереди, пока мне все это не надоело. Развернувшись, я побежала на него. От неожиданности он выставил перед собой руки, раскрыв для меня все свое сильное тело, и я не преминула этим воспользоваться, — метнувшись в сторону, долбанула его ногой в живот, а потом, с разворота, пяткой по затылку. Он не знал, что в пятке туфли у меня свинчатка, и, наверное, подумал, что на него упал с неба «БМВ». Тяжело, так, что содрогнулись и зазвенели железные оградки на кладбище, он рухнул на дорогу и зарылся носом в песок. Усевшись на него, я немного отдышалась, потом достала из сумочки скотч, связала его, заклеила рот и оттащила тяжеленную тушу в пшеницу. Затем то же самое проделала с Леонидом, который все еще не пришел в себя. Только его не хотелось далеко тащить, поэтому я замаскировала его между оградками могил так, чтобы с дороги не было видно. После этого, довольная и счастливая, села в машину и поехала искать таинственную вдову в незнамо какую деревню.
3
Деревня вынырнула из–за леса. Небольшие опрятные домики теснились на косогоре, прячась под разлапистыми деревьями от солнца. Разноцветные крыши напоминали самотканое лоскутное одеяло. Единственная проселочная дорога, ведущая к ней от кладбища, скрывалась в переплетье узеньких улочек между невысокими крашеными заборами, и мне даже показалось, что на машине там проехать нельзя. Однако, когда я подъехала поближе, дома словно расступились, приглашая в гости, и я свободно покатила по песчаному Бродвею. Куры и прочая живность нагло таращились на меня, не думая убегать с дороги, поэтому, не желая вступать в конфликт с местным населением, уже высунувшим свои носы из окон и калиток, я остановилась у ближайшей лавочки, на которой аккуратненькая бабуся щелкала семечки. Выйдя из машины, я спросила:
— День добрый, не подскажете, где проживает гражданка Ванилина?
— Добрый, добрый, — прошамкала она, рассматривая меня подслеповатыми глазами. — А на кой она тебе сдалась?
— А вот сдалась.
— А я енту машину уже видела, — она уставилась на «БМВ». — Ты из издательства, что ль?
— Вы прямо Пинкертон, бабушка! — рассмеялась я. — Нет, не из издательства, просто машины, наверное, похожи.
— Как же, и номер похож?
— Так вы и номер запомнили? — я замерла в восхищении. — Вы же не видите, по–моему!
— Не я, а оно, — она провела рукой по груди. — Чует мое сердце, что не к добру ты, девонька, сюда заявилась. Хотя сама ты вроде девка путевая, добрая. Только чужой силы в тебе много. Ты не давай ей себя перебороть, держи ее на поводке.
— Да вы прямо колдунья!
— Я и есть колдунья, — невозмутимо прошамкала она. — Хошь, сглазию?
— В другой раз. Так где Ванилины живут?
— На том конце, крайняя хата с желтым забором, там у них еще петух с порватым гребнем на нем завсегда сидит, увидишь. Только к ней не пущают никого, охрана из Москвы, ядрена коромысло! — лихо выругалась она и хитро прищурилась. — Так что ты машину–то лучше здеся оставь, я покараулю.
Подивившись такой сообразительности немощной старушки, я взяла из салона сумочку и пошла по дороге через всю деревню. Перевалив через бугор, сразу же увидела желтый забор на отшибе. На нем чернел петух. Около калитки, на лавочке, сидели два парня и лузгали семечки. Они заметили меня издалека, один поднялся, приложил руку ко лбу и начал меня разглядывать. Это наверняка были охранники, хотя и одеты были по–простому, в спортивные штаны и майки. Видимо, жили они тоже здесь, не отходя от вдовы ни на шаг ни днем, ни ночью, и, естественно, знали местных жителей наперечет.
Приблизившись к ним, я вежливо кивнула и направилась к калитке, словно к себе домой.
— Эй, ты куда это, подруга? — послышалось за спиной. — А ну стой, родная!
Я отпустила ручку и повернулась.
— В чем дело? — сказала нагло. — Мне что, к бабушке уже нельзя прийти?
Два бугая переглянулись и подошли ко мне вплотную.
— Ты кто такая?
— Внучка, а вы кто такие?
— Мы твою бабку охраняем. А почему нам ничего не известно про внучку? — спросил один другого.
— А потому что нет у нее никаких внучек! — ухмыльнулся другой.
— Спорим, есть! — Я подбоченилась.
— На что? — поинтересовался машинально первый, но потом сразу одумался и сказал: — Ты мне голову не морочь, говори, кто такая, или проваливай отсюда!
— Это ты мне?! — я ткнула себя пальцем в грудь. — Мне, внучке знаменитого писателя?! Да знаешь ли ты, что…
— Заткнись! — оборвал он меня и оттолкнул от калитки. — Ну–ка, Вулдырь, проверь ее сумочку.
— Как же, так я вам и позволила! — Я прижала сумочку к груди и завопила: — Помогите, насилуют!!!
— Закрой рот, дура! — Вулдырь зажал мне рот рукой и испуганно оглянулся. — Слушай, братан, она сумасшедшая или нет?
— Сумасшедшая, — тут же подтвердил тот. — Отпусти ее, кажется, хозяйка топает.
Меня отпустили, калитка открылась, и из нее вышла та самая женщина, которую я уже видела по телевизору. Посмотрев на парней и на меня, она недовольно спросила:
— Кто тут орет?
— Бабушка, здравствуйте! — радостно заверещала я, бросаясь к ней, но меня удержали крепкие руки охранников.
— Стоять, подруга! — рявкнул один, схватив меня за шиворот и показывая во всей красе вдове. — Вот, говорит, что она ваша внучка. Это правда?
Та долго и пристально смотрела мне в глаза. Мне казалось, что она меня вообще не видит. Ни один нерв не дрогнул на ее закаленном солнцем и ветрами лице, она даже ни разу не моргнула. Потом что–то неуловимо изменилось, глаза оттаяли, сухие тонкие губы дернулись в скупой улыбке, и она сказала:
— Пусть войдет. Больше никого не пускайте, даже если скажут, что это я сама.
— Будет сделано, теть Кать, — с готовностью вытянулся Вулдырь.
Меня отпустили, и я прошла, бросив на парней убийственный взгляд, во двор, закрыв за собой калитку. Около дома, под навесом из вьюна, стоял стол на покрытом асфальтом дворике. Справа теснились какие–то постройки, из–за дома был виден кусочек огорода. Вдова села за стол, взяла кружку, налила из самовара кипятку, заварила и протянула мне.
— Садись, внученька, чайку попей, — и улыбнулась холодно.
Присев на стул, я взяла чашку, придвинула к себе розетку с малиновым вареньем, ухватила пирожок с большой тарелки посередине стола, проверила, нет ли больше чего–нибудь вкусненького, и стала уплетать пирожок с капустой, прихлебывая чай из чашки. Вдова безмолвно смотрела на меня, и в течение десяти минут на дворе раздавались только мое чавканье и ворчанье петуха на заборе, который теперь развернулся в нашу сторону и, склонив набок голову с остатками гребня, с любопытством рассматривал меня. Утолив голод и жажду, я вытащила сигарету и закурила, не глядя на «бабушку».
— Спасибо не будешь говорить? — услышала я ее сухой голос.
— Спасибо, — буркнула я. — Вы уж извините, что я там обманула.
— Чего тебе надо?
К этому времени мне уже стало ясно, что вдова отнюдь не нуждается в чьей–либо помощи, она прекрасно себя чувствует и пленницей ее не назовешь. Дом и подворье были ухоженными, хотя на те деньги, что ей, видимо, достались, она вполне могла позволить себе иметь золотую посуду, платиновый самовар, кормить своего петуха жемчугом, а свиней, чье хрюканье слышалось из сарая, бисером, а не отрубями и помоями. Похоже, она ни в чем не нуждалась и чувствовала себя вполне уютно под охраной. Зря я затеяла это предприятие. Надо бы уносить ноги, пока тех двоих кто–нибудь не обнаружил и они не примчались сюда и не оторвали мою дурную голову.
— Чего мне надо? — переспросила я. — Честно говоря, сама не знаю. Думала, вам помощь нужна.
— С чего ты взяла?
— Так в Москве говорят, что вас тут заперли и даже в лес за грибами не пускают.
— Болтают, поди, — она усмехнулась. — А ты что же, решила меня вызволить? Не слабо?
— Так ведь не понадобилось, — с сожалением вздохнула я. — А правда, говорят, что у вас сестра очень больна?
— А тебе что?
— Я колдунья, лечить могу. Хотите, попробую?
— Бесполезно, тут уже всякие пробовали, даже из–за границы приезжали. Ладно, девонька, наелась и валяй. Больше так не шути, насчет внучки–то, — она болезненно сморщилась.
— Простите, не знала, — виновато скривилась я, вспомнив, что у нее не только внуков, но даже и детей нет.
Тут из дома послышался громкий и требовательный крик:
— Катя, в туалет!
Если бы я не знала, что это ее сестра, то подумала бы, что кричит простывший ребенок. Я обернулась и увидела на веранде бледное лицо, обрамленное длинными седыми волосами, спадающими нечесаными прядями на худые плечи изможденной женщины, сидящей в инвалидной коляске. Ее бледно–голубые глаза не мигая смотрели на меня, костлявые руки сжимали истертые подлокотники кресла, ноги были укрыты теплым шерстяным пледом, из–под которого выглядывали домашние тапочки. В первый момент я даже испугалась, словно смерть дохнула на меня из этой старой женщины, разбитой болезнью. Я приподнялась и пробормотала:
— Здрасьте.
— Катя, кто это? — требовательно спросила она и показала на меня крючковатым пальцем, как у Бабы Яги.
Это из города, Люба, — испуганно пояснила та. — Не обращай внимания, она уже уходит.
Мне была непонятна причина столь разительной и странной перемены в Екатерине Матвеевне, до этого такой грозной к неприступной. Теперь она виновато улыбалась и нервно перебирала руками конец накинутого на шею цветастого платка.
— Зачем ты ее впустила? — продребезжала сестра, подкатываясь к крыльцу, к которому был приделан деревянный пологий спуск для коляски.
— Скучно стало, поговорить захотелось, — пробормотала вдова. — Прости…
— Значит, меня тебе уже недостаточно! — язвительно констатировала Люба–паралитик. — Со мной ты разговаривать уже не хочешь! Тогда возьми топор и убей меня! Ну, что же ты ждешь?! — взвизгнула она, и на ее глазах выступили гневные слезы. — Девчонка, иди принеси из сарая топор и помоги ей меня прикончить!
Мне стало не по себе от этих диких семейных разборок, стало жалко несчастную вдову, которая, видимо, уже очень давно терпит эти несправедливые нападки больной сестренки. У меня даже возникло желание пойти и таки принести топорик и даже самой тюкнуть по голове зловредную старуху, освободив мир от лишней желчи. Но я сдержалась и лишь виновато пролепетала:
— Простите, но я не знаю, где он лежит…
— Катька, ты слышала? Она не знает! Господи, сколько я еще буду терпеть это издевательство над собой?! Ей, видите ли, поговорить захотелось! Мало того, что я целыми днями сижу в одиночестве перед проклятым телевизором, пока ты ищешь эти вонючие рукописи, так я еще и в туалет не могу сходить, потому что тебе потрепаться захотелось! Гони ее прочь со двора! Тебе разве врач не сказал, что мне нужен покой?
Тут калитка открылась, и у меня захолонуло сердце: неужели те двое очухались? Но это был всего лишь один из охранников, он осторожно спросил:
— У вас все нормально, Екатерина Матвеевна?
— Пошел вон!!! — взвилась калека, чуть не вывалившись из коляски.
Калитка тут же захлопнулась, и я прямо–таки увидела, как у бедного парня с той стороны забора выступила на лбу испарина. Сестра снова набросилась на вдову:
— Что же это такое?! Доколе ты будешь надо мной изгаляться, стерва бессовестная? Немедленно вези меня в сортир, пока я не уделала тебе эту коляску! — Она закатила глаза, и иссушенное злобой лицо ее превратилось в зловещую маску.
— Ты иди уж, — опустив глаза, бросила мне вдова. — Вишь, це до тебя. Иди с Богом.
Я быстренько ретировалась к забору, а за моей спиной тут же послышалось злое ворчанье:
— Ходют тут всякие, вынюхивают, сволочи…
Закрывшись от этого ужаса калиткой, я с трудом перевела дух, прислонившись к ней спиной.
— Ну что, внученька, схлопотала? — сочувственно усмехнулся Вулдырь с лавочки. —
Не хера было приходить. Эта ведьма все время туг орет, спасу нет ни днем, ни ночью.
— Придушить бы ее, — мечтательно вздохнул второй охранник.
— Так кто ж вам мешает? — удивленно сказала я, встав перед ними. — Давно бы сделали.
— Ну–да, тебе легко говорить, — проворчал Вулдырь. — Они нас даже на порог не пускают.
— А где ж вы спите?
— В палатке, она там, за домом, около машины, — пояснил он. — Один дрыхнет, а другой дежурит здесь.
— Вы спятили? По–моему, от этой старухи, наоборот, убегать нужно, а не посягать на нее по ночам!
— Да мы не старуху охраняем, а тетю Катю. Потом это вообще не наше дело: нам приказали — мы охраняем. Так ты правда внучка ихняя?
— А ты так и не понял? — важно ответила я. — Просто уже лет пять не была здесь. Раньше баба Люба не была такой злой. Чего она, интересно, взбесилась?
— Хрен ее знает. Как Екатерина Матвеевна последнюю рукопись нашла, про абреков которая, так и начала орать целыми днями. А то вообще не слышно было, сидела как мышь в доме и даже в сортир не вылезала, словно ее там и не было.
— Ну ладно, мальчишки, я пойду, — я повернулась и пошла обратно в деревню.
— А ты чего туда, трасса же в этой стороне? — крикнул вслед Вулдырь.
— Я к подружке заскочу! — весело ответила я и помахала им ручкой. — Не скучайте!
— А то заруливайте с подружкой к нам в палатку вечером! — запоздало спохватился его дружок, увидев наконец во мне женщину, а не угрозу для охраняемого объекта. — У нас и вмазать есть!
Не оборачиваясь, я подняла руку и выставила средний палец. Парни недовольно смолкли. Бабулька все так же сидела на лавочке и караулила, как и обещала, машину. При этом она громко храпела и клевала носом, видать, разморило ее на предзакатном солнышке. Стараясь не шуметь, я открыла дверцу, села за руль, развернулась и поехала в сторону кладбища. Но, едва деревня скрылась из вида, свернула на чуть видневшуюся в высокой траве старую колею, ведущую вокруг деревни к лесу, и поехала по ней. Мне нужно было незаметно пробраться до дальнего конца деревни и спрятаться в лесу, который начинался, как я заметила, метрах в ста от дома вдовы. Поколесив по полям и посадкам, я наконец добралась до березовой рощи, которую искала, и загнала машину в заросли малины. Теперь ее мог найти только медведь, если захочет полакомиться ягодой в этом малиннике. Добравшись до опушки, я выглянула из–за дерева. Вся деревня была как на ладони, а изба Ванилиных вместе с огородом и палаткой в нем находились прямо передо мной и просматривались почти насквозь, что мне и было нужно. Прикинув кое–что, я пошла обратно. До вечера можно было поспать. Но тут какой–то шум привлек мое внимание — и я обернулась. К дому посередине улицы бежали мои приятели — Игорь и Леонид. Опустившись в траву, я подползла поближе и стала с удовольствием наблюдать. Это был бесплатный концерт, а делать мне до ночи все равно было нечего. Правда, место явно не в партере, но зато все видно, и хоть слабо, но слышно.
Конечно, я могла еще там, на кладбище, сделать так, чтобы эти парни уже никогда не смогли бы мне помешать. Да и никому другому тоже. Но они не были бандитами, а только добросовестно выполняли свою работу во вполне официальной фирме. Поэтому я не имела права даже калечить их, что теперь дало мне возможность посмотреть, как они смешно размахивают руками и что–то кричат издалека своим вскочившим с лавочки коллегам. Ни меня, ни машину они увидеть не могли, поэтому я ничуть не беспокоилась. Даже оружие у них не отобрала, когда связывала. Я была вне досягаемости. По крайней мере сейчас. Вот они подбежали, злые и раскрасневшиеся, и я услышала:
— Сука, кранты, от нас одна телка сбежала! — взволнованно начал объяснять Леонид, держась за то место на груди, куда я его ударила.
— Какая еще телка? — удивленно протянул Вулдырь. — И что вы вообще здесь делаете?
— Не поверишь, бляха муха! — Леонид сел на лавочку, тяжело дыша, и ткнул пальцем в Игоря, стоявшего враскоряку перед ним. — Вот его ты знаешь, да?
— Знаю, конечно, а что?
— Помнишь, сколько раз он тебе морду бил? — не унимался Леонид.
— Естественно, у него черный пояс, а у меня зеленый! — заорал Вулдырь. — И потом, он здоровее меня…
— Тогда сейчас будете балдеть, чуваки! Только что его какая–то плюгавая бабенка отметелила за милую душу, как щенка, потом связала и в пшенице закопала, ха–ха! — истерично засмеялся Леонид.
— Что ты ржешь, идиот! — рявкнул Игорек. — Тебя самого меж могилами засунули, забыл?! Скажи спасибо, что хоть добрые люди заметили, а то бы еще валялись там, как два бревна…
Вулдырь с товарищем стояли, открыв рты, и ничего ровным счетом не понимали.
— Да что произошло, черт возьми?! — взвизгнул напарник Вулдыря. — Объясните толком, чуваки!
— Иди пригони сюда вашу тачку, а я ему пока все выложу, — приказал Леонид, и тот, пожав плечами, побежал на огород, где под брезентовым тентом у плетня стояла их тачка.
— Короче так, Вулдырь, — начал быстро рассказывать Леонид. — Объявилась в столице какая–то внучка Ванилина и напросилась у Дмитрича к нему на могилку сгонять, якобы цветочки возложить деду–покойнику. Тот, дубина, растаял и согласился. Бабенка, между прочим, классная…
— Так она уже здесь была! — воскликнул изумленно Вулдырь. — Совсем недавно ушла! Поговорила с бабкой и ушла в ту сторону, сказала, к подружке зайдет!
— Что?! — Игорь схватил его за грудки. — И вы ее не сцапали?! Козлы!
Ты не кипятись, Игрун, — тот оторвал от себя его руки. — Откуда мы знали? Катерина ее приняла, трепалась с ней во дворе, как с внучкой…
— Так она что, действительно внучка? — опешил Леонид. — Во дает, баба! Я уж подумал, что она шпионка какая. На хрен она тогда нас вырубила?
— Не пойму, она что, вас двоих замочила одна?! — вылупился на них Вулдырь и вдруг, схватившись за живот, зычно расхохотался. — Ну вы даете, мужики* ха–ха! Ее же одним пальцем уложить можно, ха–ха!
— Заткнись, придурок! — процедил Игорь и врезал ему в плечо. — Сейчас сам будешь за ней гоняться. Она нашу тачку угнала!
Леонид, который все никак не мог понять, зачем я так поступила, наконец до чего–то додумался и сказал:
— Неужели она так хотела с бабкой встретиться, что даже на такой риск пошла? Что–то мне не верится. Уж больно крутая баба, я таких еще не видел. У нее не руки, а ломы какие–то. Может, ее заслал кто?
— Сейчас поймаем и все выясним! — поставил точку Игорь. — Далеко она все равно не уедет, в машине бензина на пять километров осталось, я у вас заправиться хотел.
— В сторону трассы она не проезжала, а другой дороги здесь нет, — сказал Вулдырь. — Она туда пошла и пешком, без тачки. Вы сами–то ее не видели?
; Они переглянулись и пожали плечами.
— По дому не шастала, рукописи не искала?
— Да нет, говорю тебе.
— Чертова баба, убью суку! — прорычал Игорь.
Подъехал их товарищ на вишневой «девятке», двое сели к нему, а Леонид остался караулить вдову. Обдав его клубами пыли, машина помчалась на бугор искать ветра в поле. Спектакль окончился. Мне стало скучно. И я решила еще немного поразвлечься. Доползла по–пластунски в густой траве до огорода, где Леонид уже не мог меня видеть, встала, отряхнулась от колючек и пошла вдоль заборчика к углу. Когда я возникла перед Леонидом, задумчиво сидевшим на лавочке, он сначала не поверил. Потом вскинул голову и хрипло произнес, поднимаясь:
— Ида ты! Откуда?!.
Больше он не смог ничего произнести, только ошарашенно опустился обратно. Я подошла, улыбаясь, к нему и сказала:
— Ты вроде на кладбище должен быть?
— Я… э-э… отойди от греха! — Он выставил руки, нешуточно испугавшись, и стал озираться по сторонам.
— Послушай, Леня, мне ничего не нужно от старушки, я сейчас уезжаю. Машину только что заправила. Так что, когда твои приедут, скажи, чтобы зря не суетились. А Чуйко доложишь, что все прошло нормально, усек?
— Н-нет…
Какой ты непонятливый. Ну вот смотри, на пальцах объясняю… — Я выставила перед ним растопыренные пальцы, он тупо посмотрел на них, и в это мгновение я сжала кулак и долбанула изо всех сил в чугунный лоб амбала. Глаза его сошлись у переносицы, и он обмяк, навалившись на забор. Достав из сумочки скотч, я опять связала его и скрылась, потирая ушибленную о лоб руку. И, спрятавшись в траве, стала поджидать продолжения концерта. Петуха, на заборе уже не было. Леонид в одиночестве сидел, вернее, полулежал на скамейке. Катерина не появлялась, окна были плотно закрыты ставнями, несмотря на дневное время, и это тоже показалось мне странным. Хотя после того, что я видела, от этой сестрицы–самодурки можно было ожидать чего угодно. Мне срочно нужно было попасть в этот дом. Я поняла, где может быть спрятана очередная рукопись! Когда паралитичка распиналась на веранде, я внимательно осмотрела ее инвалидную коляску. В ней, при желании, можно было упрятать всю Ленинскую библиотеку — столько там было всяких подходящих мест. Взять хотя бы сиденье, оно довольно толстое, в него и пять рукописей войдет, и никто не заметит, а она сама не почувствует. А вот я чувствую: там что–то есть! Когда она сказала, что сейчас загадит всю коляску, меня аж подбросило. Может, ее еще ни разу не загаживали, а значит, и не мыли? Наверняка Ванилин зашхерил одну из книг под ее задницей, а лучшего сторожа вряд ли можно найти. К этой больной женщине и подойти страшно, не то что попросить встать, чтобы расковырять ее любимое кресло–каталку. Горло перегрызет, хоть и парализованная! А ночью она спит в постели и можно втихаря проверить содержимое каталки. Я просто изнывала от нетерпения. А Екатерина до самой своей смерти не догадается, что там можно поискать, и в результате человечество останется без очередного шедевра–предсказания. Нет, нельзя допустить такого кощунства…
Наконец появились мои артисты. Взмыленный Игорек выскочил из подъехавшей машины первым, и крик застыл у него в глотке, когда он подбежал и увидел связанного дружка. Двое других тоже вышли и недоуменно уставились на творение моих рук.
— Братишка, ты чего? — наконец обрел дар речи Игорь и начал разматывать Леонида.
— Ни хрена себе… — промолвил Вулдырь. — Это кто ж его так?
— Заткнись, придурок! Помоги лучше! — рявкнул Игорь, и тот тоже стал отдирать скотч.
Тут Леонид пришел в себя от толчков. Глазки его приоткрылись, и он промычал:
— Му-у, уйди от меня… сука… — и махнул тяжелой рукой, отгоняя меня.
— Ленчик, ты че, это ж мы! — Игорь похлопал его по щекам, и тот окончательно пришел в себя.
— Е-мое! — прохрипел он, потирая лоб. — Что это было? — Потом посмотрел на дружков, оглянулся по сторонам и вскинулся. — Где она?!
— Кто?! — заорал ему в лицо озадаченный Игорь. — Очнись, болван! Что здесь случилось?
Тот закрыл лицо руками и громко простонал:
— Проклятье! Она опять меня вырубила! О–о–о!
Сев рядом с ним на лавочку, Игорек достал сигарету и закурил. Вулдырь с товарищем, чье имя мне все никак не удавалось узнать, нервно чесали затылки.
— Короче, так, — заговорил Леонид сипло. — Нужно сматываться, чуваки. Она пришла и сказала, что ничего ей от Катерины не нужно и она уезжает *в Москву. Тачку, говорит, заправила, с бабушкой повидалась и уезжает.
— Слушай, братишка, я что–то не въезжаю, — язвительно проговорил Вулдырь, — ты что, хочешь сказать, что она вот так взяла, приплыла сюда лебедушкой, выложила тебе все, потом вырубила, связала, а ты только смотрел на ее сиськи и ничего не делал?
— Не поверишь, но так оно и было. Почти. Не до сисек было. Она гипнотизерша, екалэмэнэ, я только глаза ее увидел и омертвел, ей-Богу, — понурился Леонид и потрогал лоб. — Глянь, какая шишка! Будто экскаватор наехал!
— Да кто она такая, бля буду! — не выдержал товарищ. — Обычная телка! Че вы все перессали, не пойму?! Если она здесь была, значит, мы еще успеем ее догнать! Когда она уехала?
— Она не уехала, — поморщился Леонид. — Пешком пришла.
— А где тачка?! — взбеленился Игорек. — Я за тачку отвечаю!
— Че орешь, откуда я знаю?! — вскипел Леонид. — Говорю вам, на своих двоих была!
— Ну хватит с меня! — Игорек вышвырнул сигарету и поднялся. — Давай в машину, и по- гнали на трассу! А ты, Юрок, оставайся. Если что, стреляй сразу, как увидишь. Целься получше, а то можешь не успеть.
— Интересное дело, че я один должен оставаться? — возмутился Юрок. — Вдвоем, что ли, не догоните?
— Ты ж сам говорил, что телка обычная! — прохрипел Леонид, поднимаясь. — Так что не бойся. А мы уж как–нибудь втроем перебьемся.
— Скоты, — процедил Юрок. — Когда хоть вернетесь?
— Почем мы знаем? К вечеру постараемся, — сказал Игорек, садясь за руль. — Если нет, то подежуришь сам. Она уже вряд ли вернется, а больше тут бояться некого…
Тут петух с гиканьем взлетел на забор и с шумом расправил крылья.
— Во, разве что его, ха–ха–ха! — рассмеялся он и, захлопнув дверцу, резко рванул машину с места, оставив обиженного Юрика сторожить петуха и вдову.
«Девятка» промчалась мимо меня и скрылась в клубах пыли за рощей. Юрик сплюнул в сердцах и уселся на лавочку, положив на всякий случай, рядом с собой пистолет Макарова, который вытащил из–под майки. Я развернулась в траве и тихонько уползла в малинник.
4
Проснулась я от жуткого воя. Громко, раздирая уши и сердце, он возникал где–то совсем рядом и разносился в темноте среди деревьев, проникая в мозг, щекоча кожу мурашками, и от всего этого кровь застыла в жилах. Я наконец осознала, где нахожусь. Стояла глубокая ночь, часы на щитке показывали половину второго. Я вспомнила, как закрылась в машине, оставив лишь маленькую щелочку в окошке для воздуха, и сладко уснула на заднем сиденье. А сейчас вот этот вой. Как же я так проспала столько времени? Уже давно бы все сделала и уехала в Москву, может быть, даже и с рукописью. Так нет, сморило, видать, от свежего деревенского воздуха. Еще не окончательно проснувшись, я ощутила какое–то смутное беспокойство. И не от воя — он хотя и пугал, но машина была закрыта и не одна тварь не могла до меня добраться — а от того, что видела во сне, но никак не могла вспомнить. Полежав еще немного с закрытыми глазами, я попыталась вернуться в свои видения, уплывая назад, по крупицам собирая остатки сна. И вспомнила! Мне снилось, что никакой Ванилин не провидец и даже не писатель. Все эти грубые сочинения кропала сама его вдова — Екатерина! Схоронив муженька, она уселась за его старенькую пишущую машинку и начала компилировать газетные статьи и телевизионные репортажи, ничуть не утруждая себя художественной стороной этих, с позволения сказать, шедевров. Ход, конечно, был гениальным! Муж в могиле, чем он тут, в деревне, при жизни занимался — никому не ведомо, дом нелюдимый, из–за больной и капризной сестры к ним никто не ходит, и ничего проверить и доказать нельзя. Пойди сейчас спроси у покойника, писал ли он эти романы или нет? Небось тихо посмеивается на небесах, глядя на нашу вселенскую глупость и наивность. И поделом нам, мы заслужили таких горе–писателей! Говорят, писатель — отражение времени, значит, такое сейчас время — насквозь лживое, поддельное и убогое, как эти романы.
Стряхнув остатки сна, я села и занялась воем, который все никак не смолкал. Ветки малинника, как ночные чудовища, тянули ко мне свои страшные лапы, корябая по стеклам, но я была не из пугливых. Единственное, кого так и не смог отучить меня бояться Акира, — это мыши. Сколько он ни внушал мне, что это всего лишь маленький зверек, обладающий, как и другие животные, своей техникой защиты и нападения, причем довольно искусной, в мышиных масштабах, — ничего не помогало. Стоило мне увидеть проклятого грызуна хотя бы по телевизору — я буквально обезумела и из пантеры превращалась в беспомощного таракана, которого травят дихлофосом. Но здесь, слава Богу, мышей было не видно.
Вой раздавался откуда–то сбоку. Прижав нос к стеклу, я вгляделась в темноту и сквозь ветви рассмотрела темный силуэт и две горящие точки глаз. Они смотрели прямо на меня. Волк это или собака — мне все равно, потому что я была сильнее. Животное задрало голову и опять завыло, тоскливо 'и протяжно, словно звало меня куда–то или просто почуяло своего и возмущалось моим странным человеческим обличьем. Протерев глаза и зевнув напоследок, я выбралась из машины, прихватив сумочку. Было очень тепло, за верхушками деревьев просматривались крупные звезды, но здесь, в лесу, света они не прибавляли. Животное, прекратив выть, оскалило зубы, зарычало и отбежало за дерево блестеть оттуда своими глазищами. Сделав разминку, я пошла к деревне. Оно последовало поодаль. Скорее всего это была собака — волк сразу бы убежал. У меня теперь была четкая и определенная цель: доказать, что мой сон — реальность. Я уже почти не сомневалась в том, что вдова провернула, может быть, самую лихую аферу двадцатого века — обвела вокруг пальца миллионы людей и загребла при этом кучу денег. И мне суждено было вывести ее на чистую воду. Значит, неспроста выла собака — она томилась предчувствием гибели грандиозного мошенничества.
С одной стороны, сон, конечно, помог мне, открыл истину, но с другой — все усложнил. Теперь я понятия не имела, вернулись ли охранники, погнавшиеся за моей тенью, и если это так, то где они сейчас могут быть. Может, Чуйко, узнав о моих проделках, приказал оцепить весь дом, и теперь даже мышь не пролезет туда, чтобы стащить пирожок с капустой, не то что человек. Но могло случиться и так, что Леонид, поверив моим словам, замял весь инцидент, и теперь они дрыхнут в своих постельках в столице. Хотя пропажу машины им вряд ли бы удалось объяснить. Что ж, тем хуже для них. Меня теперь уже ничто не остановит.
Добравшись до пустыря, откуда я смотрела дневное представление, я измазала землей лицо и руки, чтобы они не маячили во тьме. | Платье было подходящего, темно–зеленого цвета и сливалось с окружающим ландшафтом. Молодой месяц флиртовал на небе с шаловливыми звездами и почти не давал света, увлекшись какой–то красоткой в созвездии Большой Медведицы. Мне это было на руку. Пригнувшись, я добралась до дороги со стороны огорода и замерла, вглядываясь в темный силуэт палатки. Сердце мое екнуло, когда по другую сторону невысокого плетня я рассмотрела отчетливые контуры двух машин. Значит, они все–таки вернулись, и не одни! Как, интересно, мне их теперь отлавливать, если даже я не знаю, где они засели? Методом тыка, прикажете? Такой шум поднимется, что вся деревня на уши встанет, а тогда ни о каких разоблачениях не может быть и речи. Чертовы служаки! Если их много, то никакого скотча не хватит, да они небось еще и палить начнут из своих пушек, напуганные моими выходками. Довеселилась, идиотка! Но, так или иначе, им придется немного потерпеть этой ночью мое присутствие. Дом притягивал меня как магнит.
Надо было проникнуть в него незаметно, избегая столкновений и напрасных жертв. Но где гарантия, что вдова не поднимет шум? Впрочем, до вдовы еще нужно добраться. Опустившись в траву, я села в нужную позу и с минуту вспоминала все, чему учил меня Акира. Когда сердце забилось ровно и дыхание замедлилось, я поползла к палатке, превратившись в кошку, большую и опасную, которую сделал из меня отец. Только бы никто из них не вздумал сильно сопротивляться, а то все же не сдержусь и покалечу ненароком, а не хотелось бы.
Вокруг стояла полная тишина, какая бывает только в деревнях, где не шумят машины и не гудят заводы. Когда еще пробиралась по пустырю, я видела, что на лавочке охраны нет. Может, они теперь засели в доме? Час от часу не легче. Притаившись у плетня, я прислушалась, рассматривая машины и палатку сквозь сухие жерди изгороди. Из палатки доносился тихий храп. Машины были закрыты, и в них ничего не было видно. Так никого и не высмотрев, я нырнула в проход и полезла в палатку. Осветив фонариком внутри, обнаружила троих парней. Двоих я еще не встречала, а третьим был Юрик. Все они сладко спали на поролоновом матрасе. Двоих я отключила сразу, они даже и не проснулись, а Юриком занялась отдельно. Очнувшись, он обнаружил себя связанным и с заклеенным ртом. Над ним нависало мое испачканное лицо с зелеными глазами. Он сразу дернулся, зажмурился, и его всего затрясло. Приоткрыв ему один глаз и прижав палец к губам, я прошептала:
— Где остальные?
Он замотал головой, и мне пришлось слегка его приструнить. В глазах Юрика отразились страх и безумие — он понял, чего я хочу.
— Только тихо, Юрик, а то сделаю еще больнее, — ласково шепнула я. — Скажи, где остальные, и спи дальше. С ними ничего не случится. Ну, будешь паинькой?
Он кивнул, и я немного отодрала скотч от его рта.
— Двое в машине дрыхнут, — тихо выдавил он, — а еще двое во дворе караулят.
— Это все?
— Бля буду.
— Будешь, если обманул.
Я заклеила ему рот и немного поработала с сонной артерией. Он уснул. С теми, что спали в машинах, было совсем просто. Приоткрыв дверь и закрыв до конца стекла, я кинула в салон сонный вонючий порошок, который входил в мой «набор для леди», и оставила парней спать дальше. Этой гадости им должно хватить на десять часов. Немного подумав, сунула такой же пакетик в палатку и застегнула ее на «молнию».
Во двор я отправилась через огород. Эти двое, видимо, Игорь с Леонидом, наверняка сейчас кемарят на крыльце и меня не видят, решила я. Так оно и было. Выглянув из–за стены вьюнов, я увидела залитого лунным светом моего любимого Ленечку. Он таращился на небо, сидя на ступеньке крыльца, а рядом клевал носом Игорек. Наверное, Чуйко вставил им по самое некуда, и они теперь вкалывают больше всех, бедняги. Я порадовалась, что оставила туфли в машине и теперь могу передвигаться неслышно. Я рассчитывала ударить сразу, чтобы Ленчик не успел пальнуть из пистолета, зажатого в руке, но вышло совсем иначе. Он вдруг повернул голову в мою сторону и встретился со мной глазами. Не знаю, что уж там ему показалось, только он, закрыв свои карие очи, начал заваливаться на Игорька. Пистолет выпал и с шумом прокатился по ступенькам.
— Ты не спи, Ленька, слышь? — проснулся Игорь и отпихнул его обмякшее тело от себя. — У тебя пушка упала, — тихо проворчал он и наклонился за пистолетом. — Чтоб ей сгореть, этой стерве…
Это он, видимо, про меня. Я сделала шаг, и он, скорее почувствовав, чем услышав, обернулся. И замер, так и не дотянувшись до оружия, придерживая другой рукой отключившегося друга.
— Привет, — прошептала я. — А что вы здесь делаете?
Его пистолет лежал на коленях, руки были заняты, а глаза недоуменно пялились на меня. Несчастный никак не мог переварить, что же, черт возьми, происходит в этой деревне? Откуда опять появилась эта страшная девица с вымазанной рожей и горящими глазами? Она что, ведьма или привидение? Все эти вопросы были написаны на его изумленном лице. Но я знала, как опасен этот парень, и, когда рука его медленно потянулась за пистолетом, решила не рисковать. Перепрыгнув через голову, я опустила свои твердые пятки по обе стороны его шеи, у основания головы, а сама упала на спину, больно ударившись о ступеньки, едва не сломав себе хребет. Зато Игорек уже был не опасен — выпучив глаза, он пускал пузыри изо рта, схватившись за шею. Как мне объясняли, после такого приема у человека на некоторое время отключается центральная нервная система, он не может ничего говорить и вообще соображать, ощущая только страшную боль. Это походило на удар током высокого напряжения. В жизни я первый раз применила его, хотя разучивала почти десять лет.
Долбанув для порядка его между глаз, чтобы потом у него были доказательства вражеского присутствия, которые можно было бы предъявить начальству в виде оправдания, я связала обоих, не производя шума, и уложила рядком на крылечко. Из дома не доносилось ни звука. Ставни были закрыты. Наверное, уверенная в своей безопасности аферистка–вдова даже не закрывалась на ночь и спокойно дрыхла.
Но мне не повезло, дверь оказалась запертой изнутри, видимо, на щеколду. Щеколд я сама никогда не видела, но слышала, что они очень гремят, заразы, поэтому пришлось попотеть, прежде чем дверь наконец открылась и я вошла на веранду. Стол, за которым днем я ела пирожки, на ночь внесли сюда, и я чуть не наткнулась на него. Дверь в дом тоже была заперта. Чего же они так боятся, эти женщины, если у них такая охрана? Может, вдова сейчас творит очередную липу и не хочет, чтобы ей мешали? Извините, Екатерина Матвеевна, но лафа ваша сейчас закончится.
Отодвинув еще одну щеколду, я проникла в дом, включила фонарик и осторожно пошла по комнатам. Туг со стороны улицы послышался знакомый вой, и я злорадно улыбнулась: почуяла собака, что конец близок, и рыдает от безысходности. Ничего, сейчас уже все свершится и не нужно будет больше ни выть, ни лаять, ни деньги лопатой грести, обирая облапошенных читателей.
Миновав большую кухню, я попала в огромный зал. Лучик выхватил из мрака шикарный диван, кресла, европейскую стенку, уставленную сервизами и хрустальной посудой, громадный телевизор с видиком и обалденно красивую люстру. Здесь никого не было. За следующей дверью находилась еще одна гостиная, поменьше. Мебель была такая же дорогая и современная, а в углу стояла инвалидная коляска. Пустая. Где же обитатели этого странного дома? Не было слышно ни храпов, ни сопения, словно здесь вообще никто не жил. Решив оставить обследование коляски на потом, я вошла еще в одну дверь. Это была спальня. Большая кровать под балдахином, как у персидского шаха, занимала почти всю комнату. По краям стояли резные тумбочки с небольшими светильниками, за дверью громоздился зеркальный шкаф, который легко мог заменить Ною ковчег, а на стенах висели красивые ковры. В кровати никого не было! Она даже не была расстелена! Вот это да, где же тогда они спят? На чердаке, что ли? Да и почему только одна кровать в доме, если женщин двое? Или эти затворницы лесбийской любовью здесь занимаются? У меня тут же начал прокручиваться в голове замечательный сюжет о том, как две сестренки сживают со света импотента–мужа одной из них и начинают в промежутках между занятиями любовью кропать бестселлеры. Красота!
Я пошла обратно, в надежде обнаружить еще комнату. Дошла до кухни и с радостью увидела, что таковая имеется, просто я ее не заметила вначале. Но, открыв дверь, я попала в чулан и в сердцах сплюнула. Да где же они, мать их за ногу?! Эти амбалы что, пустой дом охраняют? И потом, кто–то же должен был закрыться изнутри! Чертовщина какая–то…
Вернувшись в зал, я уселась на диван и стала прислушиваться, раздумывая о превратностях судьбы. Это не деревенская изба, а сумасшедший дом какой–то — одни тайны! Ни одной лестницы, ведущей на чердак, в доме не было. Не могли же они испариться бесследно, да еще среди ночи? Может, они ведьмы и улетели на свой шабаш в соседнюю деревню через печную трубу? Нет, на веранде в углу я видела метелку, а улететь они могли только на ней. Опять неувязочка. Просидев минут пятнадцать и так ни до чего не додумавшись, я снова отправилась рыскать по дому и наткнулась на коляску. Теперь мне никто не мешал расковырять заветное сиденье, хотя я уже и не видела в этом никакого смысла. Вспоров кожаную подушку ногтем, я выпотрошила ее содержимое и, как и ожидала, ничего не нашла, только хорошую вещь испортила. Ничего, денег у них много, новую купят. И тут меня осенило! Я вдруг вспомнила, что в деревенских домах подвалы находятся прямо под полом и попасть туда можно прямо из комнаты, а не с улицы. Надо же, как я об этом забыла?! Но молодец, что хоть вспомнила.
Освещая фонариком пол, я начала искать люк. Начав с веранды, исколесила всю хату, пока не добралась до спальни. Зеркальный шкаф, который мне сразу не понравился, был закрыт. Не найдя ничего на полу, я на всякий случай открыла тяжелую дверцу шкафа. И чуть не закричала от радости — в его днище виднелась квадратная крышка с железной ручкой. Осторожно забравшись внутрь, я приложила ухо к этому люку и прислушалась. Глухо! Тогда я взялась за ручку и потянула крышку на себя. Она с трудом подалась вверх, без шума и скрипа, толстая и тяжелая, и откинулась наконец вбок. Вниз вела обычная деревянная лестница. Я задрожала от волнения, и ощущение близости разгадки тайны заставило сильно забиться мое сердце. Вот они где, голубушки! Сейчас я разворочу это воронье гнездо и посмотрю, что они туда натаскали в своих зловредных клювах!
В подвале было темно и тихо. Посветив вниз, я обнаружила на двухметровой глубине проход, уходящий под дом. Спустившись туда, пошла по этому низкому коридорчику, стены которого были обложены кирпичом, как в старинном подземелье. Недурно закопались эти старушки! Вот только зачем им все это понадобилось — непонятно.
Коридор вел все ниже и ниже, пока не уперся в железную дверь, с виду такую же толстую и звуконепроницаемую, как люк в шифоньере. Приложив к ней ухо, я прислушалась и наконец–то услышала голоса. Кто–то, по–видимому, парализованная, кричал в голос и страшно матерился. Бедная вдова, и здесь ей достается от этой ненормальной! Уже почти три часа ночи, а ей все нет покоя.
Я начала открывать дверь. Нежно, аккуратненько, чтобы не пискнула, не дай Бог, потянула ручку на себя, и она послушно подалась, без шума и пыли, как говаривал мой любимый актер. В образовавшуюся щель сразу полился свет. Привыкнув к нему, я прижалась глазом к щели и стала бесстыдно подсматривать и подслушивать, сгорая от любопытства.
Небольшая комнатка с низким потолком была похожа на рабочий кабинет. Стены уставлены полками с книгами. На дубовом столе — старинная пишущая машинка, кипы бумаг, журналов и газет. В углу на тумбочке — телевизор «Сони». В другом — небольшой диванчик. На нем сидела Екатерина Матвеевна с испуганным, залитым слезами лицом и со страхом смотрела на свою сестру. Та, парализованная(!), бегала вокруг стола в тех самых домашних тапочках, которые я уже видела днем из–под пледа, и, размахивая руками, громко материлась. Длинные седые волосы ее развевались во все стороны, глаза горели сумасшедшим огнем, а худое тело в застиранной пижаме все время дергалось.
— И не вздумай мне врать! — кричала она. — Я знаю, ты специально это сделала, курва! Ты хочешь меня в могилу свести, зараза!!! Я предупреждала тебя, что убью, — она подскочила к вдове и схватила ее за грудки, — если ты только посмеешь мне помешать?! Предупреждала?!
— Я не ломала ее, — пролепетала бедняжка, закрываясь руками от овладевшего ею страха и брызжущей в лицо слюны. — Она от старости сломалась…
— Гадина!!! — Больная швырнула сестру на диван и опять заметалась по комнате. — Двадцать лет не ломалась, а тут на тебе — сломалась! На чем я теперь буду печатать?! Таких машинок не выпускают больше! Это же конец, ты что, не понимаешь, дура бестолковая?! Ты всю мою жизнь разрушила, погань сраная, тупица безголовая!!!
— Да не трогала я твою машинку! — прорыдала вдова. — Прошу тебя, угомонись! Умоляю! — она закрыла лицо руками. — Господи, сколько можно терпеть?! Лучше бы мне умереть тогда…
— Заткнись!!! — взвизгнула Люба, подлетев к ней, и со всего маха врезала ей кулаком по голове. — Убью!!! — И начала молотить руками и ногами славшуюся в комочек женщину. — Забью, сука! — дурным голосом ревела больная. — А сама буду и дальше рукописи находить! Вот тебе, гадина, уродина, потаскуха, дрянь, выдра, короста!!!
Вдова упала на пол, и старуха стала пинать ее с остервенением ногами. Наконец вдова перестала издавать звуки, и я поняла, что пора вмешиваться. Я была, конечно, ошеломлена тем, что не вдова, а ее больная сестра оказалась здесь главной виновницей, но все–таки сон не совсем обманул меня, и большой неожиданностью для меня это не явилось.
— Оставьте женщину в покое! — властно приказала я, войдя в комнату.
Зверь, дикий и обезумевший, повернулся ко мне в образе парализованной Любы и злобно оскалился. Ничего человеческого уж не было в этом страшном существе.
Лязгнув гнилыми зубами и страшно оскалившись, оно прыгнуло на меня, выставив скрученные пальцы с длинными ногтями. Я едва успела уклониться и отскочила за стол. Оно неожиданно резво прыгнуло через него и таки умудрилось когтем расцарапать мне лицо в полете, однако свалилось при этом на пол. Но тут же вскочило и опять бросилось на меня. Что мне было с ним делать? Бешеное животное можно остановить, только убив. Оно будет до конца извиваться, лягаться, царапаться и кусаться, не чувствуя боли, пока не уничтожит опасность или не умрет само. Мне это было известно лучше, чем кому–либо другому, потому что именно такую кошку хотел в конце концов сделать из меня Акира, только более совершенную, разумную и умеющую убивать. Но принцип в основе лежал тот же самый — безудержный, звериный. Мне еще не доводилось впадать в такой транс — не было необходимости, но если понадобится когда–нибудь, то смогу. И тогда только смерть сможет меня остановить. Так говорил Акира. И еще он говорил, что всегда нужно нападать первой.
Но здесь был не тот случай. Я не знала, что делать с этой психопаткой. Конечно, я могла ее скрутить и отправить в больницу. Вдова бы потом так же безропотно носила ей апельсины в психушку, после того как она мучила ее пятнадцать лет. Оно ей надо? Но узнать ее мнение я не могла — женщина лежала у дивана без движений. Тогда что? Прикончить эту человеческую падаль? Потом руки не отмоешь… Ну почему, почему мне все всегда приходится решать самой?! Пропади оно пропадом, будь что будет!
…Бешеная баба уже летела на меня со своими когтями, и я психанула. Подпрыгнув, насколько позволял потолок, я пяткой вогнала ее здоровенный нос прямо в мозг. Раздался хруст, безумие в глазах мнимой паралитички остановилось, и белки стали быстро наполняться кровью. Больше она уже ничего не напишет для человечества, ничем не порадует и не удивит. Да, впрочем, и машинка у нее сломалась…
…Уложив Екатерину Матвеевну на диван, я села рядышком и стала ждать, когда она очнется. Все лицо ее было разбито и залито кровью, руки исцарапаны, а на шее виднелся синий след, словно кто–то душил ее. Теперь я поняла, почему вдова даже в жару носила на шее платок.
Когда она пришла в себя, первым делом спросила, едва ворочая разбитыми губами:
— Это ты, Люба?
И посмотрела на меня. Боль в глазах сменилась удивлением, и тут же в них появился ужас.
— Что… что ты здесь делаешь?! — пролепетала она, пытаясь подняться. — Где моя сестра?
— Лежите, лежите, Екатерина Матвеевна, — ласково проговорила я. — Ваша сестра только что отправилась туда, где ее ждут уже пятнадцать лет, — в ад.
— О чем ты говоришь? — Она все–таки поднялась и села, ища глазами по комнате. — Люба, где ты?
Похоже, преданность сестре граничила в этой женщине с инстинктом самосохранения. Такой слепой и нелепой верности я еще не встречала. Но это ее личное дело.
— Она умерла и больше вас не тронет.
— Как умерла? — упавшим голосом спросила она. — Зачем? — И уставилась перед собой невидящими глазами.
— Споткнулась и ударилась носом об угол стола, — утешила я ее. — Все кончилось…
— Это все из–за тебя, — печально сказала она. — Это ты ее убила, я знаю. Я сразу поняла, когда тебя увидела, что ты погубишь мою жизнь… Ты во всем виновата… Мне больше незачем жить…
— Расскажите мне все, если хотите, — предложила я. — Облегчите душу.
— А там, — она подняла глаза вверх, — там уже все знают? — Нет.
— А как ты прошла сюда?
— Пробралась как кошка.
Она обреченно пожала плечами и безжизненным голосом произнесла:
— Впрочем, теперь уже все равно. Где она?
— Там, за столом, лежит ее тело, а душа уже под землей, в аду.
— Не говори так, — она скривилась. — В аду хорошо…
— О чем вы?
— Там все смеются… Смеются те, кто мучает, смеются те, кого мучают. Они уже не могут плакать и поэтому смеются… Там хорошо…
Я испугалась, что она сейчас сойдет с ума, и легонько похлопала ее по щекам.
— Успокойтесь, ради Бога. Объясните, лучше, что тут вообще происходит?
Она вдруг всхлипнула, потом высморкалась в край платка, глубоко вздохнула и ровным голосом заговорила:
— Теперь ведь я могу все рассказать, правда? Меня же не будут бить? — убеждая саму себя, бормотала она. — Я давно хотела кому–то рассказать живому, но только плакалась на могиле. Любаша… Она меня всегда понимала и никогда не ругалась. Она любила меня, а я ее погубила… ради Пети. Он так велел. Я ведь уже могу все рассказать? Правда ведь? И расскажу… — Она повернула ко мне бледное, изможденное лицо. — А ты никому не расскажешь?
— Да о чем рассказыватъ–то? — не стерпела я. — Вы же ничего не говорите!
— Разве? Странно… — Она подняла на меня мертвые глаза и безучастно махнула рукой в сторону стола. — Там не Любаша лежит… Это мой Петя был…
— Что?! — я едва не свалилась с дивана. Разум отказывался верить в происходящее, но, глядя в эти страшные глаза, я поняла, что она говорит правду. Мысли мои начали путаться, и я с трудом заставила себя сосредоточиться.
— Ты слушай и не перебивай. Мой Петя очень талантливый человек, очень талантливый. Таких, может, больше и не будет никогда, как он. Сама же знаешь, как его книги раскупают. Он и раньше писал всегда, когда его еще и не печатали даже. А он все равно писал днем и ночью. Я и замуж за него вышла потому, что он хотел писателем стать. Мне другого и не нужно было. Я все для него делала, поила, кормила, ухаживала, работала за двоих, лишь бы он мог творить. Пылинки с него сдувала, не слушала никого, ковром стелилась, чтобы только он мог спокойно работать. Вся деревня надо мной смеялась, когда я его привезла сюда из Липецка. Мы с ним там в библиотеке познакомились. Я книги выдавала, а он в читальном зале сидел, на писателя учился. Но его никто не понимал. Они ведь тупые все, правда? Графоманом называли, бездари, — она усмехнулась. — Но он всем доказал, что гениален, всем этим грязным людишкам, не достойным даже ползать у его ног! Мы с ним там расписались, и я его сюда привезла, чтобы он мог писать свои шедевры. Люба тогда еще здоровая была. Все завидовала мне, помогала за Петенькой ухаживать. Он все время писал и рукописи в Москву возил, по издательствам. Но его не печатали, сволочи! — Ее глаза сверкнули гневом. — Такие книги прекрасные, про любовь, про комсомол, про стройки ударные — вся наша жизнь в них, а не брали. Мы с Любой рыдали над ними. Потом он сказал, что ему нужно жизнь изучать, глубины всякие, стороны разные, и поэтому Люба должна тоже с ним спать, чтобы у него, значит, опыта и ощущений для книг было больше. Что на это возразишь? — Она печально вздохнула. — Душа писателя — дело сложное, простым людям неведомое, у нее свои законы. Люба, конечно, скрепя сердце согласилась. Она ведь так в девках и ходила, хоть и старше меня была. Родители померли давно, мы с ней двое жили. Ну а я… что ж, если для такого важного дела, так ради Бога, пусть изучает эту жизнь, сколько хочет, лишь бы книги свои писал. Так и стали мы жить: одну ночь он со мной, а другую — с ней. Детей он, как и все настоящие писатели, не мог иметь — здоровье не позволяло. Мы его и одевали, и кормили, и машинку печатную купили, а то он все от руки писал, бедный, мучился. Потом смотрю, он и на вторую ночь с ней остался, и на третью, а на меня и не смотрит уже. Спрашиваю: что так–то? А он мне: она вдохновляет сильнее. Два месяца… нет, почитай, целых три она его вдохновляла, а я только по хозяйству бегала. Он книгу закончил, отвез. Мы радовались с Любой, думали, теперь уж точно напечатают, коль такой опыт использован богатый. Ан нет, опять завернули. Уж и сокрушался тогда Петенька здорово, пить начал даже. Потом опять писать стал, а вдохновение все только из сестры черпал. Я уж и так и этак перед ним, а он ни в какую, не зовет, и все. А мне что делать, белугой по ночам реветь? Ну я и… сбросила как–то Любочку мою в погреб. Нечаянно вроде получилось, не хотела, конечно, а только руки словно кто–то повел мои, глаза будто застило. А что ж, погреб–то у нас глубокий, почитай, метра три будет. Она об лестницу ударилась и позвонки себе перебила. И в глазах укор вечный застыл… — Екатерина Матвеевна всхлипнула и замолчала.
Я отстранилась от этой непонятной женщины, боясь, как бы она и мне нечаянно чего–нибудь не переломила, и теперь, сохраняя на лице выражение полного женского взаимопонимания и вежливости, ловила каждое ее слово, чтобы ничего не упустить. Она продолжала:
— Любочка никому ничего не сказала, конечно. Поняла меня. Да и как тут не понять? Она же любила меня… Простила. Людям сказали, что сама свалилась по глупости. Лечили ее долго, да только до коляски вон и долечили, а дальше не смогли. Петенька злой ходил, писать ничего не мог, только бумагу переводил. Хорошо хоть мы ее в туалете использовали и не так жалко было. Он подозревал, что я к сестре руку приложила, но та молчала, а мне и вовсе без надобности говорить. А однажды, когда он уже со мной спать начал, он говорит: чего тебе за двоими ходить? И рассказал мне весь свой план. Долго думал над ним, а вот же придумал, и все так оно и случилось, как замышлял — признали его книги–то… Сыпани, говорит, сестренке мышьяку в еду, а меня похоронишь. Я сначала не поняла, зачем это все, но он же, если начнет убеждать, так кого хошь уговорит. Ты, говорит, делай, а я тебе все подсказывать буду по ходу. А сестра все равно не жилица, лишнюю долю съедает, а каково тебе, мол, одной горбатиться? И то правда, я ведь и за ней, больной, и за ним ходила, чтобы он писать не переставал, а то уж грозить начал, что брошу все и уйду и тогда живите как хотите. Я уж извинялась перед ним, любезничала по–всякому, а тут–то Он и предложил мне свой план. Говорит, делай или прощай, живи со своей сестрой. А я как представила, что с Любаней одна останусь да в глаза ее укоряющие смотреть буду, так и перевернулось все внутри… Век не забуду, как она на меня тогда смотрела, когда я ее мышьяком–то кормила. Словно поняла все, есть сначала не хотела, все отказывалась, не голодная, говорит, не хочу… Пришлось вот так силком и вливать… — Она вздохнула и высморкалась в платок. — Петенька держал, а я вливала отравленный суп ей в рот. Суп тогда, помню, вкусный был, гороховый, ее любимый. И чего она отказывалась? А она ж шевелиться не могла совсем, только верхняя часть работала. Ну и померла сестренка. Царство ей небесное, — она набожно перекрестилась. — Мы ее под Петеньку нарядили, постригли, подмазали. Они, правда, похожи были на лицо. И всем сказали, что Петя умер. У нас туг, в деревне, все просто, никто и не проверял, отчего помер. Потом — тогда как раз Брежнев умер, и всем вообще не до Пети было — только о вожде и говорили, его жалели, плакали все. Так что схоронили мы ее, то бишь Петеньку моего, а он сам в кресло сел и парик все носил, пока свои волосы не отросли. Его, честно говоря, в деревне не очень жаловали. Люди и не жалели, что он помер, а мне и на руку. К нам в дом вообще никто не ходил, мы ж на отшибе живем, нелюдимые всю жизнь были. Петенька, помню, все радовался, что так удачно все сошло. Он хотел пару–тройку лет выждать, чтобы смерть его в умах укоренилась, а потом уже писать. За это время и погреб этот выкопал, все здесь устроил потихоньку. А тут как раз и перестройка началась. Ну, словно Господь помогал нам, своей десницей вел. В девяностом году, когда он первую книжку про перестройку написал и наказал мне в издательство ехать, мне так страшно было, кошмар просто. А он говорит, что все будет хорошо, что все рассчитал и время нынче такое, мутное, значит, что можно хорошую рыбку поймать на гнилую наживку. Все ж таки умница он у меня был, что ни говори. Гений похлеще Толстого. Я потом уж и бояться перестала, когда другие книжки пошли. Тем более что в издательстве так хорошо принимали, по телевизору показывали. Мне Петенька все подсказывал, что нужно говорить, как на вопросы отвечать, как вести себя — все знал…
— А в издательстве не догадывались? — решилась я наконец нарушить этот удивительный монолог.
— А кто их знает? — пожала она плечами. — Поди догадайся тут: могила есть, вся деревня видела, как хоронили, рукописи все на одной машинке отпечатаны, на той, что у него и раньше была. Он же когда в издательства свои рукописи носил, они его запомнили и подтвердили, что да, был такой, писал, приходил, но не печатали. А почему — не помнят. Не-е, мой Петя все продумал, — она гордо посмотрела на меня. — Только вот как ты догадалась?
— Мне сон приснился. Правда, там сами эти книги писали…
— У-у, милая, так уже многие думали. Все проверяли, не я ли сама пишу, — она хихикнула. — А у меня образования нет, да и на виду вся. Мне и охрану приставили, потому что я попросила специально. Пусть, думаю, смотрят, что я ничего не пишу и на машинке не стучу. А на сестру вообще никто внимания не обращал. Петенька спустится сюда и работает сколько хочет, его не слышно. Туг и телевизор, и газетки я ему носила, чтобы, как он говорил, фактура была. Только вот машинка намедни сломалась. Он меня стал винить, что будто я схимичила. А мне оно надо? Привыкла уж, да и иногда на самом деле его за сестру принимала…
— А о чем он сейчас писать собирался?
— А кто ж его, гения, знает? — искренне удивилась она. — Предсказания — дело нам неподвластное. Он только фактуру собирал, газеты читал, вырезки делал. Переживал все, творческими муками исходил…
— Да уж, видела я вчера эти муки, — пробормотала я себе под нос.
— Что говоришь?
— Говорю, что теперь делать собираетесь?
— А ничего. Закрой меня здесь и уходи с Богом. Мне без Петеньки на земле делать нечего, за ним пойду… — Она тупо уставилась в пол, шевеля разбитыми губами.
— Вас же найдут здесь! — удивилась я.
— А ты крышечку сверху закрой и шкапчик запри. Пока будут искать, я уж его догоню. Он еще недалеко ушел, я его еще слышу, меня зовет…
— Что, и на том свете писать собирается с вашей помощью?
— А что? Его великий дух бессмертен, пусть творит. А мне, может, судьбой так означено, чтобы ему помогать. Иди уж, а то скоро светать начнет.
— Вы уверены?
Она так глянула, что меня бросило в дрожь от этого холодного, уже почти неживого взгляда. Да, на этой земле, ей, пожалуй, и вправду делать уже нечего. Она больше там, с ним, чем здесь. Бог сам простит ее или накажет, а я не имею права решать ее судьбу. Да и некому в нынешней России осудить эту заблудшую женщину — сами все погрязли по уши…
— Воля ваша. Прощайте, Екатерина Матвеевна. — Я поднялась. — Встретите мужа, привет от меня передайте…
И туг, словно из–под земли, пронесся тяжелый вздох, и я явственно услышала голос Ванилина:
— Гони ее прочь…
Я вздрогнула и испуганно перекрестилась, а вдова удивленно посмотрела на меня:
— Что это с тобой?
— Вы… ничего сейчас не слышали? — дрожащим голосом спросила я.
— Все я слышала, — поникла она. — Это его дух здесь колобродит еще. Вишь, ругается опять. Иди уж с Богом…
Чувствуя, что сейчас тоже сойду с ума в этом жутком погребе, я быстро подошла к трупу, проверила пульс и, убедившись, что он уже остывает, опрометью бросилась из склепа.
5
Выбравшись наверх и не закрыв никакие люки и шкафы, я побежала к выходу, чтобы скорее глотнуть свежего воздуха и избавиться от ощущения, что за мной гонится нечистая сила в образе разъяренного духа Петра Ванилина, величайшего писателя современности. На крыльце остановилась и начала жадно глотать воздух, ухватившись за перила. Небо уже посветлело. Из сарая важно вышел черный петух, бросил на меня презрительный взгляд, тяжело взлетел на забор, задрал клюв и закукарекал на всю ивановскую, разгоняя последние звезды на небе. Пропев четыре раза, он глянул на меня, проверяя произведенный эффект, и я показала ему большой палец, дескать, здорово ты им всем дал, Петруша!
У ног моих что–то замычало, и я вспомнила об охранниках. Оба лежали с открытыми глазами и с выражением глубокой ненависти смотрели на меня.
— А, уже очухались! — проговорила я, чувствуя душевный подъем от деревенской зорьки и петушиного крика, раздававшегося уже со всех концов. — И что мне теперь с вами делать?
Наклонившись, я сорвала с их ртов пластырь, и они туг же, дуэтом, начали ругаться:
— Сука! Гадина! Я тебя живьем сгною! В порошок сотру!
— Ну–ка цыть, мальчики! — прикрикнула я и пнула Игорька в бок. — Мне с вами посоветоваться нужно.
Они удивленно замолчали. Смотреть на них, лежащих рядышком, перепеленутых скотчем, было уморительно, но я не смеялась, чтобы не оскорблять их мужское достоинство.
— Чего ты от нас хочешь? — простонал Леонид.
— Кто ты такая? — прохрипел Игорь.
— Я и сама не знаю, — честно ответила я. — Вот и хочу посоветоваться, — и присела на ступеньку. — Скажите, только честно, вы знали, какая грандиозная афера проворачивалась в этом невзрачном домишке, который вы охраняли?
Они заморгали глазами, и Игорь сказал:
— Что ты несешь? Какая афера? Здесь все чисто, мы проверяли!
— Даже следили за Катериной, — поддакнул Леонид. — Честное слово.
— А ваш начальник, Чуйко, мог знать?
— Да о чем знать–то?!
— Что все эти книги и предсказания — полная туфта! Что Ванилин не умирал пятнадцать лет назад и писал все книги, сидя в инвалидной коляске под видом сестры, считай, на ваших глазах, и обмишурил полмира! И все это благодаря вам!
Парни остолбенели. Рты их раскрылись, и кровь сошла с ошеломленных лиц. Потом Игорь неуверенно пролепетал:
— Ты шутишь?
— Да, лучше скажи, что шутишь, — попросил Леонид.
— Нет, не шучу, а чего вы так испугались?
Они переглянулись.
— Ты что, не врубаешься? — тихо спросил Игорь.
— Пока нет.
— Тогда так. — Он задумался, скосил глаза на друга, потом на меня и твердо произнес: — Если все это правда, а я почему–то склонен тебе верить, то развязывай нас и нужно срочно валить отсюда. А то нам всем конец. Давай, потом все объясню.
И я почему–то ему тоже поверила и стала освобождать их от пут.
— Где ты так вязать научилась? — проворчал Леонид. — Даже пошевелиться нельзя.
— Научишься с вами, — буркнула я. — Учтите, если что–нибудь попробуете выкинуть…
— Да ну тебя к черту! — выругался Игорь. — Хватит с нас уже и вчерашнего. С тобой мы потом разберемся, а сейчас нужно линять. Можешь наши пушки взять, если не веришь.
— Ладно уж, оставьте себе, мне и без пушки хорошо.
Потирая руки, они, кряхтя, поднялись и синхронно потянулись. Я невольно залюбовалась их красивыми мужскими телами. Эх, еще бы мозгов добавить — цены бы не было! А если еще и любить научить? Да чтобы сердцем, а не… Впрочем, это уже из области несбыточных фантазий.
— Держи лапу, Мария, — серьезно сказал Игорь и протянул мне здоровенную ладонь. — Уважаю таких.
Я скромно сунула ему свою маленькую лапку и скривилась, когда он ее сжал.
— И мою держи, — пробасил Леонид, немного смутившись. — Не обижайся на нас — мы на работе.
— Забудем, — смутилась и я, пожимая его руку. — Так что теперь делать прикажете?
Рассовав свои пистолеты за пояса, они почесали затылки, и Игорь сказал:
— А где хозяева?
— В подвале. Ванилин мертв, а Екатерина только собирается.
— В каком еще подвале? — удивился Леня. — Нет тут никакого подвала, только там, на огороде, погреб.
— Неудивительно, что у вас под носом такое провернули, — усмехнулась я. — Идемте, покажу.
Я провела их в спальню и показала люк в шкафу.
— Только я туда больше не полезу, с меня хватит, — решительно заявила я.
— Разберемся, — проворчал Игорь и стал спускаться по лестнице в люк, его друг последовал за ним.
Минут через пять, посеревшие, они вылезли обратно. Леонид сказал, усевшись на кровать:
— Вот это да, мать твою! Как же мы проморгали?
— Что с трупами делать будем? — спросил Игорь, глядя перед собой.
— С трупами?! — изумилась я. — Там же только один должен быть!
— Катерина на наших глазах отошла. Наглоталась какой–то гадости, — он поморщился. — Что за народ? Понатворят черт знает что, а потом сбегают. А мы туг отдувайся за них!
— По–моему, Чуйко ничего не знает, — неуверенно проговорил Леня. — Я бы его сразу раскусил, по глазам.
— А думаешь, директор издательства знает? Вряд ли бы он на такое пошел. Слишком большой риск, — сказал Игорь.
— Ха, риск, тоже мне! — усмехнулся горько Леонид. — Сейчас и похлеще аферы проворачивают, и ничего! Ты «МММ» вспомни! А наши чем лучше?
— Если они знают, тогда нам точно трандец, — подытожил Игорь. — Представляешь, какая буча подымется, если все всплывет? Это ведь огромные бабки! Да нас всех уберут, лишь бы замять это все. Нет, я на это не подписываюсь. В контору я не поеду.
— То–то я думаю, что больно много внимания к этой персоне, — задумчиво проговорил Леонид. — И охрана у нее, и открытый кредит в банке, и вообще никого не подпускают…
— Вот и я говорю, что все им известно. Надо сматываться.
— Куда сматываться? У тебя что, тайная квартира есть? У меня полный голяк — только на вокзал или к бомжам в канализацию, — расстроенно проговорил Леонид.
Игорь нервно вскочил и забегал взад–вперед по спальне, хрустя костяшками пальцев.
— Вот сволочи, как же они нас всех надуть умудрились? — цедил он сквозь зубы. — Жалко, что подохли, а то бы я их своими руками выпотрошил!
— Сядь, не мельтеши, Игорек, — досадливо поморщился Леня, — без тебя голова кругом. Надо срочно что–то придумать. Может, бросить все и доложить начальству, что померли сами? Пусть решают, как им с этими книгами быть, а? Мы будем молчать, будто и не было ничего,
А про меня вы уже забыли? — тихо на помнила я о себе. — Я-то молчать не собираюсь…
Они переглянулись и недоуменно уставились на меня, словно я спорола несусветную чушь. Игорь сказал:
— Тебе мало наших нервов, так ты и всему свету собралась их попортить? На хрен тебе это все?
— Да и кто ты вообще такая? — подозрительно спросил Леонид. — Где так махаться научилась?
Я сделала шаг назад и на всякий случай приготовилась защищаться, видя, что ребята немного забылись от страха.
— Я — внучка Ванилина, — улыбнулась я. — И драться я не умею, просто вы слишком самоуверенны, мальчики. До тебя, Ленечка, я в последний раз и пальцем не дотронулась, если помнишь. Ты сам в обморок упал.
Он залился краской и стыдливо отвернулся. Игорь нахмурился и проворчал:
— Ладно, это все сейчас не важно. Надо как–то выкручиваться из этого дерьма. Кстати, — он посмотрел на меня, — где наши друганы?! Черт, я и забыл совсем!
— Они спят на огороде, не бойтесь, — усмехнулась я. — У меня есть предложение для вас.
— Какое? — хором спросили они.
— Я могу забыть о том, что видела здесь, причем навсегда. Хотите?
— Да!!! — в один голос вскричали они, подавшись ко мне с горящими глазами.
— Тогда так. Вы сейчас собираетесь и едете к своему начальству. Тем, что на огороде, ничего не говорите о трупах — чем меньше людей об этом знает, тем лучше для них и для вас. Придумайте что–нибудь. А начальству скажете, что я узнала своего деда в больной сестре. Узнала по фотографии, которая была у моей матери. Как — не важно. В общем, Ванилин, поняв, что раскрыт, кончил жизнь самоубийством, вместе с женой. За молчание мне нужно… — я задумалась, — не меньше двухсот тысяч баксов. Я девочка честная и никого шантажировать не собираюсь. Издательство может потерять гораздо больше, если обман раскроется. Их даже могут посадить за эту аферу, согласны?
— Это все и так понятно, — скривился Игорь. — Ты дело говори, и покороче.
— А я уже почти все сказала. Вы даете мне свой телефон, по нему я найду вас и заберу деньги. Как вы все это обставите с начальством — меня не волнует. Но если все получится, то от меня из этих денег вам обломится полтинник…
— Пятьдесят баксов, что ли? — криво усмехнулся Леня.
— Пятьдесят тысяч баксов, — тихо поправила я. — Но это уже между нами. Потом я растворюсь, и обо мне больше никто не услышит. Я давно мечтала рвануть куда–нибудь на Багамы и поселиться там.
— А если начальство пошлет нас подальше? — спросил Игорь, обдумывая мое предложение.
Что ж, тогда я буду вынуждена предъявить миру имеющиеся у меня доказательство, — я посмотрела на них своими ясными глазами и скромно улыбнулась. — Тогда первыми, кого распнут, будете вы, мои хорошие. Ну как?
Скрип мозгов в их головах усилился, отражаясь на озабоченных лицах, потом стал стихать, и наконец Леонид спросил:
— А что за доказательство?
— Его вы получите, когда принесете деньги, — я продолжала улыбаться. — И не вздумайте шутить со мной. Этот вариант хорош для всех, если, конечно, вы в состоянии это понять.
— Ну-у, есть еще один вариант, — почесал подбородок Игорь, бросив на меня оценивающий взгляд.
— Нет, голубчики, — тут же перебила я, — прикончить меня и все замять вам не удастся ни сейчас, ни потом. Или хотите еще раз со мной поиграть? Учтите, что никаких денег после этого я вам уже не дам. Все заберу себе. Вам даже нечем будет заплатить за больницу…
— Какую больницу? — опешил Леонид.
— В которую вы обязательно попадете, если вздумаете со мной шутить, — невозмутимо проговорила я и почти невидимым движением провела рукой по тяжелым портьерам на окне. Нижняя половинка их отделилась и медленно опала на пол, срезанная моим острым, как бритва, ногтем.
Они ошеломленно уставились на нее, потеряв дар речи, а я ласково сказала:
— Но вы же не хотите этого, мои хорошие?
С трудом оторвав взгляд от шторы, Игорь хрипло произнес:
— О'кей, Мария, ты, наверное, права.
— Фантастическая баба, — пролепетал Леонид, глядя на меня во все глаза. — Ты же это, и с нами такое могла сделать? — Он посмотрел на штору.
— Ну не сделала же. Так как, хотите быть моими друзьями?
— А не обманешь?
— Увы, не умею, — вздохнула я грустно. — Господь не наделил таким талантом, а то бы сейчас не сидела здесь с вами.
— Тогда по рукам, — Игорь поднялся. — Лично я давно хотел иметь в друзьях нечто, подобное тебе, но все никак не встречал раньше.
— И я, — вздохнул Леонид. — Ну что, рвем отсюда?
Мы вышли из дома и пошли на огород. Все пятеро охранников мирно дрыхли, усыпленные эфирным порошком, хорошо действующим в закрытом пространстве. Мои новые друзья подивились такому, но ничего не сказали. Вытащив Вулдыря, сосущего во сне большой палец, из голубого «Ауди», мальчики проветрили машину и отдали мне ключи.
— Все, езжай, пока они не проснулись, — сказал Игорь. — Мы с ними сами разберемся, наплетем что–нибудь. Вот мой телефон, — он дал мне визитную карточку. — Здесь и рабочий, и домашний. Звони в любое время, если нужна будет помощь. А сегодня, думаю, к двенадцати часам все будет ясно с бабками. Буду ждать звонка.
И не забудь доказательство прихватить, — напомнил Леонид. — А где, кстати, наша машина? Вчера Чуйко так развонялся, когда узнал, что ты ее угнала. Всех на уши поднял, приказал охрану усилить. Видишь, как усилили? — он скорбно кивнул на спящих товарищей. — Разгильдяи, мать их так!
— Машина во–он в том лесочке стоит, в малиннике, — я показала на рощу. — Ну пока, мальчишки. Желаю удачи.
— Береги себя, — проворчал Игорь. Выехав с огорода, я кинула прощальный взгляд на дом, мир в котором так нечаянно, но основательно разрушила своим неумеренным любопытством, помчалась в Москву…
6
Оставив машину за три квартала от дома на платной стоянке, я пошла домой пешком. Там приняла ванну, переоделась, позавтракала, читая записку Валентины, состоящую всего из трех слов «Где тебя носит?!», и улеглась на тахту убивать время до двенадцати, еще раз перечитывая роман Ванилина «Восстание абреков». Теперь уже ничего, кроме неприязни и отвращения от убогого слога и примитивного сюжета этой писанины, я не испытывала. Все–таки предвзятость, с которой читаешь книгу, много значит для материального благополучия ее автора, горько думала я. Этот сумасшедший писатель был по–своему гениален, что ни говори. Попробуй, додумайся до такого! Это ж надо: похоронил сам себя, зная, что глупые люди именно так отнесутся потом к его творениям, а не иначе. За одну такую прозорливость можно давать Нобелевскую премию. Лучше бы он взял и написал роман с таким сюжетом, тогда бы его точно напечатали и признали при жизни. А так какой смысл в этой шумной славе без поклонников? Только лишь деньги, да и то он не мог ими в полной мере воспользоваться и насладиться. Странная все–таки это штука — человеческая психика. Никогда не знаешь, что она выкинет в следующий миг, что ею движет и как ей угодить. Этому Ванилину позавидовали бы многие действительно великие мира сего, ибо ему, наверное, первому за все время существования человечества удалось испытать посмертную славу при жизни. Славься в веках, мертвая слава!..
Поставив будильник на одиннадцать часов, я решила немного поспать. Неизвестно, как поведет себя издательское начальство, и, может быть, мне еще придется сегодня немало потрудиться на благо обманутого отечества…
Но все прошло так хорошо, что я даже удивилась. Игорь, которому я позвонила в полдень на работу, спросил только, где и как я хочу получить деньги. По специфическому шуршанию в трубке я догадалась, что нас подслушивали, но мне было все равно.
— Только помни, чтобы за тобой не было «хвоста», — строго сказала я ему. — У вас есть только одна попытка спасти свое имя. Если хоть что–то замечу или даже почувствую, то в следующий раз встретимся уже только в суде, где я буду давать против вас свидетельские показания. Понял? Только один раз. Я очень чуткая и очень обидчивая. Объясни всем, что не нужно пытаться меня выследить и убить.
— Уже объяснил, — буркнул он. — Где?
— Помнишь, куда вы меня привозили вчера?
— Помню.
— Войдешь в мой подъезд в тринадцать ноль–ноль и оставишь сумку на площадке второго этажа. Если с тобой кто–то будет — лучше вообще не приезжай. Оставишь и уходи.
— Никого со мной не будет, не бойся. Туг все всё поняли и рассчитывают на твою честность. Кстати, как с тем доказательством?
— Оно будет лежать там же, на площадке. Все.
Я повесила трубку, вышла из телефонной будки и пошла к соседнему дому, где должна была озолотиться на энную сумму. Усевшись на лавочке у подъезда, я стала ждать, высматривая возможных шпионов, которые захотят устроить мне ловушку. Выглядела я лет на пятьдесят старше. На мне был седой парик, очки, старое платье с подушкой под ним и древние туфли из гардероба Валентининой бабушки. Старушка, сидящая у подъезда и вспоминающая молодые годы, вряд ли могла привлечь чье–то внимание. Ни одного подозрительно лица я не заметила. В назначенное время к дому подкатил тот самый серебристый «БМВ», из него вышел Игорек с толстым «дипломатом» в руке и прошел, даже не взглянув на меня, в подъезд. Больше никого в пределах видимости не было. Я встала, согнулась пополам, заложив руку за спину, и, кряхтя, потопала за ним.
Игорь стоял на площадке второго этажа и растерянно озирался вокруг, не видя никаких следов доказательства, которое я обещала оставить. Увидев меня, он почтительно посторонился, пропуская, а я, поравнявшись с ним, сказала старческим голоском:
— Ты, что ли, Игорь будешь?
Он вылупился на меня, но не узнал.
— Ну, — буркнул он.
— Я от Машеньки. Енто она просила взять, — я ткнула пальцем в «дипломат» и потянулась к нему затянутой в перчатку трясущейся рукой.
Он тут же отстранился и обалдевшим голосом спросил:
— А доказательство? Она ничего… то есть не передала?
— А как же, конечно, сынок, конечно. Гуторила, что енто доказательство в деревне под ангелом лежит, мол. Там все и найдете.
Он еще больше опешил, глядя мне в очки. Задача была не для средних умов, но все–таки через полминуты до него дошло то, что я имела в виду. Я уж, честно говоря, и не чаяла. Он хмыкнул и протянул мне «дипломат» со словами:
— Ну и лиса, эта ваша Маша. Додумалась же…
Ухватив тяжеленный кейс, я поковыляла к лифту, бросив ему через плечо:
— Иди с Богом, милок, иди…
Он побежал вниз. На лице у него застыло восхищение. Я услышала, как завелась и отъехала его машина, вошла в лифт, поднялась на последний этаж и влезла на плоскую крышу. Там скинула дурацкий маскарад, сунула «дипломат» и платье в наволочку, спустилась в другой подъезд и вышла на другую сторону дома, неся подушку под мышкой. Через пять минут я была уже у себя.
Еще через полчаса уже звонила из будки на улице Игорю.
— Привет! — весело сказала я. — Извини, забыла отдать тебе ключи от вашей машины.
— Все нормально, деньги пересчитала? — спросил он хмуро.
— Да, все о'кей. Ты можешь приехать еще раз и тоже один?
— Теперь могу. Они только что угомонились. Прямо сейчас?
— Да, жду, — и бросила трубку.
Через пятнадцать минут он уже открывал предо мной дверцу «БМВ», выбритый и элегантный, в свежей рубашке с синим галстуком. Потом сел за руль и спросил:
— Куда ехать?
— Прямо.
Он тронулся и медленно поехал вперед по Новослободке. Я вытащила из пакета на коленях ключи от «Ауди» и протянула ему.
— Машина на стоянке, вон там, — и показала стоянку, которую как раз проезжали. — А это вам с Леней, как договаривались, — и показала ему остальное содержимое пакета — пятьдесят тысяч баксов, набросанных как попало, потом кинула пакет на заднее сиденье.
— Я уж думал, что ты тогда пошутила насчет них, — сдерживая довольную улыбку, проговорил он. — Ленчик вообще заявил, что ты нас надула. А что это за бабка от тебя приходила?
— Так, соседка, а что?
— Ничего, больно шустрая. А как ты до доказательства додумалась, хитрованка?
— Ну ведь все правильно? — надулась я.
— Это да, только наши чуть все волосы себе не повыдирали, — он усмехнулся. — Наверное, никто их еще так не надувал.
— Они теперь не собираются останки в могиле заменить на мужские?
— А кто их знает, что они там думают, — пожал он плечами. — Я так и не понял до сих пор, известно им было обо всем или нет. Но мое дело маленькое. Кстати, ты что сегодня вечером делаешь?
И серьезно посмотрел на меня.
— Извини, но мы всего лишь друзья. Останови, я выйду. Еще увидимся как–нибудь…
* * *
На следующий день я вошла в кабинет босса и, как всегда, бодро сказала:
— Доброе утро, босс.
Он поднял свою большую голову, оторвав глаза от книги, которую держал в руках, и я увидела ее название: «Восстание абреков».
— Ну как отдохнула? — спросил он сухо.
— Отлично.
— Тогда садись и слушай.
Я села, скромно сложив руки на коленях, и приготовилась к наставлениям.
— Ты как относишься к тому, чтобы провести одно расследование за счет заведения? — Он вопросительно посмотрел на меня поверх
очков.
— Простите, какого заведения?
— Нашего заведения.
— И что за расследование? — удивилась я.
— Ты читала книги этого нового Нострадамуса? — он показал мне «Восстание абреков».
— Так, мельком, а что?
— А я прочитал очень внимательно все его пять книжек, включая и эту, пока тебя не было. И знаешь, к какому выводу пришел?
— Понятия не имею, — пожала я плечами.
— Я прокрутил в своей гениальной голове один фантастический на первый взгляд, но вполне реальный вариант, — важно заговорил он. — И пришел к выводу, что этот Ванилин жив–здоров и написал все эти, с позволения сказать, шедевры уже в наше время. Не знаю, как, но он сфальсифицировал свою смерть. Я намерен доказать это, провести эксгумацию останков и найти живого писателя. Если повезет, то мы сможем на этом неплохо заработать, немного пошантажировать издательство, которое наверняка не подозревает об этом мошенничестве. Как ты на это смотришь?
Изобразив на лице изумление, я спросила:
— И сколько вы рассчитываете на этом заработать?
Он повел носом, почесал подбородок и проворчал:
— Сколько, сколько… Сколько дадут. Они не один миллион на этом заработали, это уж точно. Может, и все пятьдесят тысяч запрошу, хотя это и очень рискованно… Но я уверен, что эти книги писались в наше время по газетным статьям и телевизионным репортажам.
— Одну минуточку, босс…
Я вышла из кабинета, взяла из–под стола «дипломат», вернулась обратно, положила перед ним на стол, раскрыла и повернула деньгами к нему.
— Мелко копаете, босс. Я заработала на этом не пятьдесят, а сто пятьдесят тысяч долларов. Так что будьте добры распорядиться и начать надстраивать за счет заведения еще один этаж. Там у нас будет библиотека для подобного рода шедевров…
* * *
P. S. На следующий день почти во всех газетах появились сообщения о безвременной кончине вдовы известного писателя и предсказателя Петра Ванилина. Также говорилось, что тщательные поиски оставшихся, возможно, рукописей в доме и прилегающих к нему постройках ни к чему не привели. Видимо, книга о чеченской войне была последним, что видел предсказатель в своих видениях. Вместе с соболезнованиями издательство выражало надежду, что это может означать конец всем страшным потрясениям, изнуряющим Россию на протяжении последних десяти с лишним лет…
Назад: Глава 2 ТОМУ, КТО МЕНЯ ПОЛЮБИТ
Дальше: Глава 4 ЗОЛОТАЯ ВЕЧЕРИНКА