Глава 9

Ее вызвали в шесть утра. Простояв на тротуаре минут десять и поняв, что попытки в это время суток поймать машину, водитель которой согласится отвезти ее за город, бесперспективны, она доехала на метро до вокзала и села в электричку, предварительно, позвонив из автомата и сбросив на пейджер Зарубина информацию о том, каким поездом она приедет. Может быть, Сережа сообразит подойти на платформу, чтобы встретить ее.

В вагоне электрички было тепло, и Настю, притулившуюся в уголке возле окна, стало немедленно клонить в сон. Если верить расписанию, ехать ей предстоит минут сорок, вполне можно какое-то время подремать, не боясь пропустить нужную остановку. Она прикрыла глаза, но желание уснуть тут же испарилось. Вместо него пришли воспоминания о том, что рассказала ей накануне Татьяна.

…Все начиналось как обычная автоавария. Одна женщина, постарше, сидела за рулем, вторая, молодая девушка, рядом, на пассажирском месте. Машина на большой скорости вылетела на встречную полосу, и в результате лобового столкновения юная пассажирка погибла, а женщина-водитель получила тяжелейшие травмы, которые считаются несовместимыми с жизнью. То, что осталось от автомобиля, при помощи эвакуатора доставили в ГАИ, и при осмотре машины обнаружили в ней наркотики. Причем немало, в товарных количествах, а не для личного употребления. Экспертиза показала наличие этого же наркотического вещества в крови обеих пострадавших, и той, что погибла, и той, что пока еще была жива. К делу подключилось Управление по незаконному обороту наркотиков, и вскоре выяснилось, что обе женщины, мать и дочь Шуваловы, занимали отнюдь не последнее место в мощной группировке, снабжавшей Санкт-Петербург отравой.

А надежной защитой им служили имя и репутация главы семьи, Виктора Петровича Шувалова.

Как оказалось, семья Шуваловых давно уже была прочно разбита на два лагеря. В одном находились мать и дочь, в другом – отец и сын. Москвич Виктор Шувалов был женат вторым браком на яркой питерской красавице. Жена категорически отказалась переезжать в Москву, она выросла в Ленинграде, здесь были ее друзья и родственники, и Шувалов жил фактически на два дома, постоянно приезжая к супруге на два-три дня, что ее, по-видимому, вполне устраивало. Первой родилась дочь, потом, через два года, сын. К этому времени Виктору Петровичу стало очевидно, что, расставшись с первой женой, во втором браке он верную спутницу жизни так и не приобрел. Замужество нужно было ей исключительно для статуса и престижа, ей было; удобно считаться женой крупного ученого и человека неординарного и талантливого и при этом жить так, словно ее ничто не связывает. Даже в Москву долетали сплетни о многочисленных любовных похождениях жены Шувалова и о более чем свободном образе ее жизни.

Говорят, что если природа награждает человека талантом, то это проявляется, как правило, в разных областях. Виктор Шувалов, помимо того, что был действительно блестящим и признанным ученым, еще и картины писал, причем делал это настолько профессионально, что стал членом Союза художников и устраивал персональные выставки. В Москве у него была своя студия, но, надеясь как-то восстановить и сплотить семью, он воспользовался обширными связями и пробил себе студию и в Питере, где постарался проводить как можно больше времени. Однако с годами он понял, что усилия напрасны, жена отдалилась от него настолько, что даже дети не помогут сближению. И незачем постоянно ездить в Петербург, вполне достаточно наносить визиты вежливости один раз в два месяца. На его предложение развестись жена отреагировала бурно, со слезами и скандалом, кричала, что любит его и что он полный идиот, если верит досужим домыслам, а если он подаст на развод, то сына не увидит.

Если же он оставит все как есть, то она, так и быть, разрешит ему увезти мальчика в Москву.

Он оставил все как есть, с мучительным стыдом признаваясь себе, что любит эту красивую жестокую женщину, любит до самозабвения, и ему для счастья достаточно просто знать, что она жива и здорова и у нее все хорошо. Дочь он тоже любил и надеялся, что с годами она не станет похожа на свою мать. И, конечно же, он обожал сына, вкладывая в его воспитание всю душу, все силы и возможности. Мальчик рос чудесным, способным и добрым по характеру, и Шувалов, глядя на него, каждый раз, с облегчением думал о том, что ради такого сына можно вытерпеть любые семейные неурядицы. Сын был для него оправданием того унижения, которое Виктор Петрович испытывал постоянно, зная, что жена никогда не любила его и только пользовалась им.

Так они и жили, отец с сыном в Москве, мать с дочерью – в Санкт-Петербурге. Изредка встречались, обменивались ничего не значащими фразами, делали вид перед общими знакомыми, что они семья. Дети восприняли ситуацию спокойно, и девочке, и мальчику так было вполне удобно. Мать баловала дочь, с малолетства приучала ее к красивой одежде, к походам в ресторан, к увеселительным поездкам за город, а когда появлялся отец, девочка ясно видела, что ему это не нравится, и с облегчением вздыхала, когда папа уезжал обратно в Москву. Сын же, каждый раз, когда его привозили к маме и сестре, видел рядом с собой чужую взрослую девицу, которая постоянно издевалась над его детскостью и неуклюжестью, над его необразованностью, которая выражалась в том, что он не разбирался в модных музыкальных группах, и над его наивным удивлением по поводу того, что мужчины иногда уединяются с женщинами и при этом запирают дверь. Виктор Петрович страдал оттого, что его любимые дети так далеки друг от друга, и в то же время делал все возможное, чтобы помешать их сближению: он не без оснований опасался, что красивая жизнь, к которой приучалась его дочь, окажется слишком соблазнительной для сына, он не сможет устоять, и все усилия вырастить из него хорошего человека пойдут прахом.

Время шло, дети росли, Шувалов понемногу старел, а его жена все еще оставалась привлекательной, стройной и моложавой, в сорок лет ей не давали больше тридцати двух. Виктор Петрович по-прежнему любил ее и страдал… И вдруг из Питера пришло страшное известие: дочь погибла, жена в критическом состоянии и может скончаться с минуты на минуту. В тот же вечер они с сыном прилетели из Москвы, и Шувалов успел в последний раз взглянуть на жену, которая умерла на другой день. Виктор Петрович постарался взять себя в руки и заниматься похоронами, но то и дело ловил себя на том, что плохо понимает происходящее. Помянув супругу и дочку на девятый день, он стал собираться обратно в столицу. Уезжать они с сыном должны были вечерним поездом, «Красной стрелой», днем Шувалов приводил в порядок остававшуюся временно без хозяина питерскую квартиру покойной жены, а сына попросил съездить в мастерскую, забрать колонковые кисти и несколько особенно дорогих ему миниатюр, на которых были изображены жена и дочь. Больше он сына живым не видел.

Такие истории, как ни печально, происходят сплошь и рядом. Обнаружив в машине погибших наркотики, оперативники тут же, не дожидаясь приезда из Москвы Шувалова, тщательно осмотрели квартиру и мастерскую. Квартира оказалась в полном порядке, если не считать изрядного количества шприцев и прочих атрибутов наркопотребления, а вот в студии обнаружился целый склад высококачественного героина. Ни Екатерина Шувалова, ни ее дочь ни разу в поле зрения милиции не попадали ни как потребители наркотиков, ни как продавцы, и теперь стало понятно почему. В цепочке распространения героина они стояли на уровне крупных оптовиков. Никогда ни один мелкий пушер, а уж тем более потребитель не переступал порог мастерской известного художника и уважаемого человека Виктора Шувалова. Здесь бывали только те, кто привозил большие партии, и те, кто забирал их отсюда крупным оптом, а от этих людей до рядовых потребителей дистанция, как определил некогда Грибоедов, «огромного размера».

В такой ситуации единственно правильным решением было организовать засаду в мастерской, чтобы узнать, кто придет сюда за героином. Решение-то было правильным, но вот выполнение его оставляло желать много лучшего. Шел девяносто четвертый год, высокопрофессиональные милицейские кадры стали редкостью, в милиции оказывалось все больше и больше людей случайных и плохо подготовленных, а зачастую и вовсе не пригодных к такой работе, людей, которые не слишком хорошо умеют разговаривать, еще хуже умеют думать, зато очень здорово умеют бить и стрелять не размышляя.

Хозяина мастерской в известность о засаде не поставили по очень простой причине: когда жена и дочь в Петербурге занимаются наркобизнесом, а муж и шестнадцатилетний сын в это время проживают в Москве, и семья не думает воссоединяться, то вполне логично предположить, что разобщенность этой семьи – штука чисто показная, дабы запудрить мозги доверчивым милиционерам, тем паче муж-то все-таки в Питер приезжает, хоть и нечасто, зато регулярно. О чем это может свидетельствовать? Понятно, о чем. О том, что он принимает в бизнесе активное участие, поделив с дорогой супругой территории: она обеспечивает Питерский регион, а он – Московский. По этим незамысловатым соображениям операция в мастерской проводилась без ведома Виктора Петровича, который, сам того не подозревая, попал в оперативную разработку. О том, что Шувалов сам может появиться в студии, особо не беспокоились. Придет – тогда и будут решать, как себя вести.

Но пришел не Шувалов, а его сын. Для сидящих в засаде милиционеров из группы захвата это был не сын покойной Екатерины Шуваловой, а неизвестный юноша без документов, который вместо того, чтобы вежливо отвечать на вопросы, огрызался и возмущался, объясняя цель своего появления какими-то нелепицами про колонковые кисти и картины. Причем, где лежат эти самые кисти и картины, он точно не знал. Более чем подозрительно!

Засаду решили пока не снимать, а подозрительного парня, предварительно «приложенного» несколькими ударами резиновой дубинки, препроводить в отделение. Кто ж мог подумать, что он психанет и прыгнет в окно! В открытое окно третьего этажа старинного питерского здания с высокими потолками.

Потом были долгие служебные разбирательства. Почему милиционеры сразу же не позвонили Шувалову и не спросили, где его сын, куда он отправился, с какой целью и во что был одет? Да, у юноши не было документов, да, верить на слово никому нельзя, но ведь есть же элементарные способы проверки. Потому, отвечали милиционеры, что старший и младший Шуваловы могли быть в сговоре, мальчишка пришел за товаром с ведома отца, а басни про кисти и миниатюры были согласованным враньем, так что звонить отцу было бессмысленно. Почему милиционеры повели себя так неграмотно с точки зрения психологии? Разве они не знают, что подростки Требуют особого подхода, что они способны на безрассудства и явно неадекватное поведение, особенно если их обвиняют в том, чего они не совершали? Взрослый человек в такой ситуации может (хотя тоже не всегда) остаться спокойным, понимая, что если за ним ничего нет, то в течение ближайшего же времени разберутся и отпустят, ибо взрослый человек признает право других людей на ошибку. Подростки права на ошибку не признают ни за кем, и, если их необоснованно подозревают или обвиняют в чем-то, они, вместо того чтобы спокойно и аргументированно защищаться, впадают в ярость, чувствуют себя оскорбленными и готовы даже пойти на членовредительство или самоубийство, только чтобы доказать, что «все кругом козлы». Это азы психологии, как же можно было этого не понимать? Оказывается, можно. Потому что сидевшим в мастерской милиционерам никто этого не объяснял, они не учились в университете или в Школе милиции, где преподают специальный курс психологии, ни у одного из них не было законченного высшего образования, зато у доброй половины был опыт боевых действий в «горячих точках» и в Афганистане, где любой находящийся по ту сторону – враг. Без всяких объяснений и разглагольствований. Почему милиционеры не предусмотрели возможность прыжка из окна и не подстраховали задержанного? Потому что…

Факт гибели мальчика никому ничего не доказал, и Виктора Петровича Шувалова еще долго подозревали в причастности к наркобизнесу, которым занималась его жена. Но сам он, похоже, об этом даже не догадывался.

Похоронив сына рядом с женой и дочерью, он уехал в Москву. Перед отъездом в разговоре со следователем Татьяной Григорьевной Образцовой Шувалов сказал:

– У меня отняли все и сразу. Смерть жены и дочери – это судьба, но смерть моего сына на вашей совести. Бог все видит, он этого так не оставит. У вас тоже все отнимут, вот увидите. Справедливость всегда торжествует. Надо только уметь ждать. И я дождусь.

Татьяне он в этот момент показался безумным, но она понимала, что человек, в течение двух недель похоронивший всю семью, не может быть другим.

Ей часто приходилось видеть людей в подобном состоянии, она им всей душой сострадала, но знала, что рано или поздно это проходит.

Выходит, у Виктора Петровича Шувалова это не прошло… Настины надежды оправдались, на перроне ее ждал Сергей Зарубин. Увидев его тщедушную фигурку в утепленной форменной куртке, она невольно улыбнулась.

– С каких это пор оперсостав ходит в форме? – пошутила она, чмокая Сергея в макушку.

– С тех пор, как зарплаты на нормальную одежку перестало хватать, – буркнул он. – Не у всех же мужья высокооплачиваемые профессора. Потопали, подружка, там тебя старый знакомый дожидается.

– Кто таков? – вздернула брови Настя.

– Да такой вот…

Зарубин скорчил страшную гримасу, обнажив зубы.

– Уши – во! – Он поднял руки высоко над головой. – Глазищи – во! И зубов немерено. Догадалась?

– Ой, Андрюша Чернышев, да? – обрадовалась Настя. – Сто лет с ним не работала. И собака с ним?

– Куда ж она денется, – усмехнулся Зарубин, ведя Настю от платформы к стоящему неподалеку милицейскому мотоциклу. – Вот парадоксы милицейской жизни, а? Чтобы повидаться с приятелем, нужно ждать, пока кого-нибудь убьют в подходящем месте. Ехать-то не боишься, Пална? А то я водила тот еще, на мотоцикле в последний раз ездил лет десять назад. Этот вездеход мне в местном отделении одолжили.

Честно признаться, Настя боялась. Но выхода все равно не было, не пешком же идти.

– А если ножками? – неуверенно спросила она на всякий случай.

– Ножками долго, – объяснил Сергей, – часа полтора выйдет. До места километров восемь.

– Тогда поехали, – вздохнула она. – Угробишь меня – Чистяков тебе не простит.

– Да ладно пугать-то. – Он уселся на мотоцикл и водрузил на голову шлем, второй Протянув Насте. – Мне много кто не простит, если что. Всех бояться, что ли?

Через двадцать минут Настя слезла с заднего сиденья совершенно окоченевшая и окаменевшая. Ехать по колдобинам ей было настолько страшно, что все мышцы свело судорогой, и теперь руки-ноги с трудом разгибались. К ней сразу же подбежала огромная овчарка, приветливо помахивая хвостом.

Настя, поморщившись от боли в ногах, присела на корточки и уткнулась заледеневшим на пронзительном ветру лицом в густую холеную шерсть на собачьей шее.

– Здравствуй, мой хороший, здравствуй, Кирюшенька, здравствуй, маленький.

Не забыл еще старую тетку Настасью?

Кирилл быстро лизнул ее в щеку и тут же деловито потрусил туда, где стоял его хозяин, оперативник из областного управления Андрей Чернышев, который с кем-то беседовал, но обернулся и помахал Насте рукой. Она огляделась, выискивая глазами знакомых. Кроме Зарубина и Чернышева, здесь были Коротков и следователь Ольшанский. Остальных она не знала.

– Подключайся, Ася, – строго сказал ей Юра Коротков. – У нас тут две группы, бомжи и местное население. Как ты есть дама, то можешь выбирать, с бродягами работать или по домам ходить.

– Я лучше п-по д-домам, – ответила она, клацая зубами от холода, – т-там тепло. А т-тело можно посмот-треть?

– Только издалека, сейчас там эксперты работают.

– А если в двух словах?

– Огнестрел с близкого расстояния, две пули в область сердца. Рыбка с пластмассовым голышом. Деньги на похороны. И записочка, как водится.

– Денег-то много?

– Как в прошлый раз, ровно столько же, такими же купюрами и той же валютой.

– Н-да, – протянула Настя, – в чем, в чем, а в непостоянстве нашего друга заподозрить трудно. Он твердо придерживается собственных вкусов. А в записке что?

– Дословно не воспроизведу, но общий смысл… – Коротков поскреб подбородок, скосив глаза вправо. – Что-то типа… Нет, в пересказе не то получится. Сходи к эксперту, записка уже у него, сама посмотри. И начинай работать, не прохлаждайся.

– Ну покомандуй, покомандуй, – миролюбиво улыбнулась Настя, – отведи душу. Кто тут у тебя старший по местным жителям?

– Чернышев. Подойди к нему, он тебе скажет, куда идти.

– Ладно, только я сначала насчет записки…

Но к эксперту ее не пропустили.

– Не мешай человеку работать, – сердито сказал ей следователь Ольшанский, – не отвлекай. Потом записку посмотришь.

– Ну Константин Михайлович, ну хоть примерно что там написано? – взмолилась Настя.

– Он приближается.

– Чего-чего? – оторопела она. – Кто приближается?

– Он.

– Куда он приближается?

– К кому-то из вас, то ли к тебе, то ли к Образцовой. В общем, давай иди, трудись, после осмотра все обсудим.

Настя, получив указания у Андрея Чернышева, добросовестно начала обход близлежащих домов, но и через час, и через два результат так и оставался нулевым. Никто ничего минувшей ночью не видел и не слышал, хотя самого убитого многие знали в лицо, а некоторые и по имени. Он охранял детский оздоровительный лагерь, и у него всегда можно было попросить помощи по хозяйству, особенно если дело касалось починки техники. Мужиком он был «рукастым» и в машинах разбирался. Никаких подозрительных людей, которые приезжали бы к нему в лагерь, никто не видел, а что касается бродяг, которые постоянно у него толклись, то разве их считают подозрительными? Они ж безвредные, хоть и вонючие. Ну сопрут чего по мелочи, сапоги там или ватник или курицу, пролезшую сквозь щель в заборе на дорогу, утащат, так ведь и их понять можно, голодают, мерзнут. Но они же не убивают.

В Москву они вернулись только после обеда. Настя собралась ехать в машине Короткова вместе с Сережей Зарубиным, но Ольшанский сжалился над ней и посадил в свою машину.

– Эта «копейка» вот-вот богу душу отдаст, – заявил он, критически оглядывая Юрины «Жигули» доисторической первой модели.

– Что, Константин Михайлович, ценные кадры бережете? – тут же обиженно откликнулся Коротков. – Не доверяете мне везти вашу любимую подполковницу, боитесь, что в моей машине у нее шкурка попортится? Ладно, мы с Серегой люди простые, мы и на этой колымаге доедем.

– Задолбал ты меня своей простотой, – с привычной всем хамоватой грубостью ответил следователь. – Я ж не только Каменскую берегу, я вас всех, дураков, спасаю. Двое – не трое, а для твоей развалины каждый килограмм значение имеет. Этот Боливар троих уж точно не вынесет.

В тепле Настя расслабилась, закрыла глаза и про себя повторяла текст записки, которую показал ей эксперт:

«Я приближаюсь к тебе, дорогая. Я сделал уже три шага. Сможешь угадать, когда и где мы с тобой встретимся? »

Хлеб начальника несладок, это уж точно. А если в твоем подчинении находятся близкие друзья, то впору вообще повеситься. Вот так или примерно так думал Юра Коротков, вызывая к себе давнего кореша Колю Селуянова с нехорошим намерением потребовать от него доклада по делу об убийствах наркоманов. Этих несчастных убивали по всему городу, и когда «накопилось» четыре первых трупа, застреленных из одного и того же пистолета, материалы из территориальных подразделений передали на Петровку. Случилось это полгода назад, и с тех пор трупов стало уже девять, а дело прочно стояло на месте, не подавая ни малейших признаков намерения сдвинуться хоть куда-нибудь.

Одной версией была война между наркогруппировками, другой – укрепление дисциплины внутри одной группировки, для чего и потребовались «показательные» меры наказания, но в любом случае дело велось совместно с Управлением по незаконному обороту наркотиков.

Селуянов ввалился в кабинет, сияя своей обычной дурашливой ухмылкой, которую многие несведущие люди принимали за истинное его лицо, нимало не подозревая, что этот человек, обожающий дурацкие розыгрыши, отличается редкостной серьезностью и дотошностью в работе.

– Майор Селуянов пред начальственные очи прибыл! – шутливо отрапортовал он. – К снятию стружки готов. Чего изволите, ваша светлость?

Коротков вздохнул, мысленно кляня себя за то, что поддался нормальному служебному честолюбию и согласился на эту должность, которая ничего, кроме головной боли, не приносит.

– Изволю выслушать твой отчет до наркоманам, – строго сказал он. – Только без «ля-ля» и коротко.

– А куда торопиться-то? – искренне удивился Николай. – Пожар, что ли?

Сейчас я тебе все обстоятельно обскажу.

Сразу стало ясно, что ничего нового Коля сообщить не может. С оперативниками из УНОНа они разделили обязанности: специалисты по незаконному обороту наркотиков отрабатывали связи убитых по линии приобретения и распространения зелья, пытаясь найти связующее их всех звено, сотрудники же уголовного розыска во главе с Селуяновым отрабатывали другие криминальные и некриминальные связи в поисках той точки соприкосновения, которая объединила бы девятерых наркоманов из разных концов Москвы – Работа велась кропотливая, трудоемкая, но пока, к сожалению, безрезультатная – То есть какие-то результаты все время появлялись, но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что не те.

– Ладно, Колян, выводов делать не буду, сам все знаешь. Теперь давай советоваться.

– Давай, – с готовностью согласился Селуянов. – Начинай.

– Есть некая фигура по фамилии Шувалов. Звать Виктором Петровичем. Адрес есть, место работы есть. Общие биографические данные тоже есть. И имеются сильные подозрения насчет того, что он и есть наш Шутник. Но, кроме этого, нет ничего.

– А что надо-то? – встрепенулся Коля. – Ты только скажи, это мы быстро.

– Улики нужны, Коля. Нужно чем-то привязывать его к трем имеющимся в наличии трупам.

– Это я понял, не маленький. Оперативные подходы к нему есть?

– Ни фига! – в сердцах бухнул Коротков – Круг его общения – ученые и художники. Ни тут, ни там у нас нет никаких подходов. Я уж все свои источники перелопатил, и Сережка Зарубин, и Мишаня, и Ася – никого. Ни единой души. Одна надежда была на Борю Карташова… Помнишь его?

– Не уверен, – засомневался Николай. – Фамилия какая-то знакомая, но никаких ассоциаций не вызывает.

– По делу Вики Ереминой проходил осенью девяносто третьего года. Он был ее сожителем.

– А, ну да, – кивнул Селуянов, – точно. Он книжки иллюстрировал.

– Во-во, – подтвердил Коротков. – Он вхож в живописные сферы, но его, к сожалению, сейчас нет в Москве. И в ближайшие два месяца не будет. Так что придется заняться самодеятельностью. Времени у нас мало, Шутник в любой момент может положить четвертый труп, и на этот раз это уже может оказаться не безработный или бездомный.

– Почему ты решил? Насколько я знаю, он из этого контингента пока ни разу не выходил, – насторожился Коля. – Информация какая-то просочилась?

– Если бы. Записка там была, Коля. Может, он и псих ненормальный, на что очень похоже, но намек в записке вполне определенный. Он дает Татьяне понять, что приближается к ней. Так и написал, открытым текстом. И потом, он явно меняет схему, записка, адресованная конкретному лицу, появилась впервые. При втором убитом она была безадресной: мол, деньги на похороны отложены, не присвойте их себе. А при первом трупе вообще записки не было.

Так что пора начинать бояться по-настоящему, следующий удар он может попытаться направить против кого-то из близких Татьяны или против нее самой.

Короче говоря, Ольшанский поставил перед нами задачу найти доказательства по трем направлениям: пальцы, почерк или оружие. Лучше все вместе.

– Ну, насчет пальцев и почерка мне все более или менее понятно. А вот насчет оружия… Известно, где оно хранится?

– В том-то и дело, что нет. Вариантов три кучи: квартира, мастерская, гараж, машина, служебный кабинет, квартира любовницы, ежели таковая имеется, но это еще надо устанавливать. Получить санкцию на обыск невозможно, ни один судья не даст, у нас же против него не то что доказательств, даже ни одной косвенной улики нет, только общие соображения.

– А если сами?.. – тихонько предложил Селуянов. – Мы аккуратненько все сделаем, комар носа не подточит, ты же знаешь.

– И думать забудь! – отрубил Коротков. – Колобок и так в госпитале беснуется, считает, что я без него отдел развалю. Если он, не дай бог, узнает – уроет без суда и следствия. Это же один из его железных принципов – работать так, чтобы никого из нас нельзя было упрекнуть в нарушении закона.

– Так он же не узнает. Кто ему скажет?

– Ну прямо-таки, не узнает он. – Юра безнадежно махнул рукой. – Когда это такое было, чтобы Колобок чего-то не узнал. Коль, я нормальный сыщик, если б я не был замом в нашем отделе, я бы первым побежал негласно осматривать апартаменты Шувалова. И мне бы даже в голову не пришло, что если это выплывет наружу, то кишки на кулак наматывать будут начальству, а не мне. И только вот в этом самом жестком кресле, – он выразительно похлопал по подлокотнику крутящегося рабочего кресла с изрядно потрепанной матерчатой обивкой, – я начал понимать, сколько дерьма пришлось скушать Колобку в генеральских кабинетах из-за нашей самодеятельности. Нам-то что, он нас пожурит, даже если и грубо, и мы дальше побежали. И то сказать, каждый отдельно взятый опер получает по шапке только за то, что лично он напортачил, а начальник получает за всех по очереди и сразу. В общем, Коляныч, насчет незаконного проникновения и прочих глупостей ты из головы выбрось. Проявляй оперативную смекалку.

– Ну как скажешь, – безропотно согласился Селуянов. – Смекалку так смекалку.

Они с женой потратили на разработку комбинации два дня. Коля продолжал заниматься убитыми наркоманами и еще с доброй полудюжиной преступлений, а Валентина, которая все равно находилась в отпуске, села в машину Селуянова и отправилась определять передвижения Виктора Петровича Шувалова. По утрам он ездил на службу одним и тем же маршрутом, а после работы отправлялся в самые разные места, так что операцию проводить решили утром. Валентина разметила путь от его дома в Царицыне до университета, где преподавал Шувалов, и Селуянов, отлично знающий Москву, быстро выбрал наиболее оптимальную для осуществления задуманного точку.

Утром перед выходом из дома он в сто пятьдесят второй раз спросил жену:

– Валюша, может, я один поеду? Оставайся дома, а?

– Ага, – она оглядела себя с ног до головы в большом зеркале, стоящем в прихожей, – конечно. По-моему, я хороша необыкновенно, ты не находишь?

– Нахожу. Давай я сам все сделаю, чтобы не подвергать риску твою неземную красоту.

– Ну да, ты сделаешь. Слушай, кажется, этот шарф сюда не подходит. Погоди секунду, я другой достану.

– Валя! Я тебя человеческим языком прошу, оставайся дома! – Селуянов повысил голос, дабы придать своим речам побольше убедительности.

Валентина ловко продела концы тончайшего шелкового шарфа в кольцо блестящего металлического зажима в форме цветка.

– Вот теперь порядок. Другого лица у меня, конечно, уже не будет, но все остальное выглядит вполне пристойно, ты не находишь?

Эти слова были ее любимой присказкой, и Селуянов развлекался тем, что старался каждый раз ответить на них по-новому.

– Я не могу найти то, что уже давно нашли другие. И перестань ругать свое лицо, лично меня оно вполне устраивает. Все, решено, я еду один. Давай сюда ключи от машины.

Валентина, слушая его, успела надеть короткие осенние сапожки на низком каблуке и удлиненную светло-зеленую куртку. Взяв в руки сумочку; она быстро глянула на часы.

– Коля, у нас до выхода есть ровно полминуты, поэтому я предлагаю тебе послушать меня. Ты сам постоянно цитируешь своего начальника, который говорит, что каждый должен заниматься своим делом. Твое дело – искать преступников, мое – ездить на машине, у меня это получается намного лучше, чем у тебя, и спорить с этим невозможно. Не забывай, что за руль я села раньше, чем научилась читать, и то, что ты задумал, лучше меня все равно никто не сделает.

– Я сделаю все как надо, – упрямился Николай, – я, между прочим, тоже за рулем больше десяти лет сижу.

– Конечно, сделаешь, – согласилась Валентина, открывая дверь и легонько подталкивая мужа в сторону лестничной клетки, – кто ж в этом сомневается?

Только после этого весь твой годовой заработок уйдет на ремонт машины. А если я сяду за руль, то гарантирую тебе всего лишь небольшую вмятину и пару царапин на крыле. Все, драгоценный, время истекло, побежали, а то упустим твоего фигуранта.

Он больше не спорил, потому что понимал в глубине души, что жена права.

Ее мастерское владение автомобилем они уже неоднократно использовали в оперативных целях, каждый раз изумляясь тому, как эта хрупкая молодая женщина чувствует технику и подчиняет ее малейшим своим желаниям. Главная же прелесть состояла в том, что сидящие за рулем мужики уж никак не могли подозревать таких способностей в юной даме, управляющей идущим рядом автомобилем, а посему ловились на разработанные комбинации, как первоклашки.

К дому Шувалова они подъехали ровно без четверти восемь утра. Его машина – серая «Тойота» – стояла недалеко от подъезда.

– Позавчера он вышел из дому без десяти восемь, а вчера – без пятнадцати девять, вероятно, в первый день он ехал к первой паре занятий, а во второй – соответственно, ко второй, которая начинается около половины одиннадцатого, – прокомментировала Валентина. – Приготовься, драгоценный, вполне возможно, нам придется долго ждать. Но я думаю, будет лучше, если он поедет попозже, движение уже будет более интенсивное, и нам будет удобнее, ты не находишь?

– Главное, чтобы Шувалов вышел, – откликнулся Коля. – А мы уж как-нибудь.

Без десяти восемь Виктор Петрович Шувалов вышел из дому и сел в машину.

Валентина не трогалась с места, пока серая «Топота» не скрылась из виду.

– Ну, с богом, – сказала она тихонько, поворачивая ключ зажигания. – Будем надеяться, что он не сменит маршрут.

Петляя по переулкам, Валентина выехала на Дорожную улицу, по которой можно было попасть прямо к развязке, ведущей на Кольцевую автодорогу. И вчера, и позавчера Шувалов добирался до университета через Кольцевую дорогу и Мичуринский проспект. Именно на Мичуринском Селуянов и наметил место для знакомства.

Серую «Тойоту» Шувалова они снова увидели уже на Мичуринском. Когда миновали Олимпийскую деревню, Николай сказал:

– Подтягивайся, Валюта, уже близко, – и сам удивился тому, что голос отчего-то прозвучал сдавленно и хрипловато.

Валентина прибавила скорость, то и дело поглядывая на идущую далеко впереди машину Шувалова, и подъехала к перекрестку Мичуринского проспекта с улицей Лобачевского именно в то самое мгновение, в какое и нужно было, чтобы с точностью до десяти сантиметров встать по отношению к «Тойоте» так, как запланировал Селуянов. В ожидании зеленого сигнала светофора Шувалов стоял во втором ряду, намереваясь пересечь перекресток и продолжать движение прямо. Валентина встала в третий ряд и, когда загорелся зеленый свет, тронулась, включила поворотник, показывая, что хочет повернуть направо, и нахально подрезала Шувалова, который как ни в чем не бывало двигался вперед.

Это было грубейшим нарушением с ее стороны, из третьего ряда поворота направо не было, все желающие повернуть должны были становиться в первый ряд. Поскольку столкновение оказалось неизбежным, оно и произошло.

Шувалов выскочил из машины с побелевшим от гнева лицом.

– Вы что, дамочка, совсем не соображаете? – заорал он. – Куда вы претесь из третьего ряда?

Валентина лениво открыла дверцу и элегантным движением выбросила ножки наружу.

– Но мне надо было повернуть, – капризно протянула она. – Вы понимаете?

Мне НАДО было повернуть. Вы должны были видеть, что я поворотник включила.

Чего вы сами-то по сторонам не смотрите?

– Да какой, к лешему, поворотник? Вы хоть десять поворотников включайте, я на вас смотреть не должен, потому что из третьего ряда нет поворота. Вам понятно, дамочка? Нету его тут. Вон, смотрите! – Он поднял руку и начал тыкать пальцем в том направлении, где висели знаки. – Короче, давайте быстро решать, как вы будете ремонтировать мою машину, у меня времени нет.

– У меня тоже, – невозмутимо ответила Валентина. – И это еще посмотреть надо, кто кому должен машину чинить. Вы мне крыло помяли и дверь поцарапали.

– Я? Вам? – Шувалов задохнулся от возмущения. – Это вы мне, а не я вам!

Нет, ну надо же, какие люди наглые бывают! У вас есть мобильный телефон?

– Ну есть, – кокетливо кивнула она. – А что?

– Так звоните и вызывайте ГАИ или как там оно нынче называется. Давайте, дамочка, давайте, шевелитесь, время идет, я на работу опаздываю.

– Я тоже, между прочим, не погулять вышла. Подумаешь, деловой какой нашелся, как будто он один на всем свете работает, а остальные так, груши околачивают, – огрызнулась молодая женщина.

Пока ждали инспектора ГИБДД, Валентина сидела рядом с мужем в машине и внимательно наблюдала за Шуваловым. Он то и дело посматривал на часы, но совершенно не обращал внимания на повреждения, нанесенные его автомобилю, не ходил вокруг, не трогал руками вмятины и не качал сокрушенно головой. Было видно, что он нервничает в данную минуту, только из-за того, что опаздывает на работу. Валентина опустила стекло и поманила его рукой.

– Хотите позвонить на работу, предупредить, что задерживаетесь? – миролюбиво спросила она. – Я лично уже позвонила.

– Хочу, – сердито буркнул Шувалов.

Валентина протянула ему телефон.

– И охота вам с милицией связываться, – сказала она, когда Виктор Петрович возвращал ей трубку. – Дали бы мне денег на ремонт, и разошлись бы мирно. А теперь вот стой тут, жди неизвестно чего. Вы что, надеетесь, что в милиции вам ущерб поменьше насчитают?

– Слушайте, – тихо спросил Шувалов, – у вас совесть есть, ну хоть какая-нибудь? Вы грубо нарушили правила, вы повредили мою машину, и вы еще хотите, чтобы я вам заплатил за ремонт. Вас где этому научили? Уж точно не в автошколе. Такие, как вы, покупают права и садятся за руль, даже не научившись дорожные знаки читать. Я вас ненавижу, и вас лично, и таких, как вы, «очень новых русских». Пусть у меня будут проблемы на работе, но я из принципа дождусь работников милиции, только чтобы утереть вам нос.

– Да ладно, тоже еще, принципиальный нашелся, – злобно прошипела в ответ Валя. – Сам небось тоже права купил вместе с тачкой. Коля, – она дернула Селуянова за руку, – ты что, не слышишь, как этот тип меня оскорбляет? Что ты молчишь? Скажи ему…

– Заткнись, – грубо оборвал ее Селуянов. – Сама виновата, корова, вечно влипаешь в неприятности. На твои штрафы вся зарплата уходит. Сиди и молчи.

Валентина надула губки и сделала вид, что обиделась.

Когда подъехали работники ГИБДД, разбор ситуации много времени не занял.

Быстро сделав все замеры, они по очереди пригласили обоих участников дорожно-транспортного происшествия в свою машину, предложив им собственноручно написать объяснения. Поскольку ни один из них виновным себя не признал, дело нужно было передавать на комиссию по разбору ДТП. Получив объяснения, милиционеры, к вящему удовольствию Шувалова, строго отчитали Валентину, оценив ее поведение на дороге как абсолютно не правомерное, записали номера телефонов обоих участников столкновения и сказали, что о времени вызова на комиссию их известят.

Еще через два дня Селуянов с Валентиной и Виктор Петрович Шувалов сидели в кабинете инспектора ГИБДД, который величаво именовался «комиссией по разбору дорожнотранспортных происшествий».

– Шувалов и Селуянова? – уточнил инспектор-комиссия. – Сейчас разберемся.

А вы кто будете? Муж? Выйдите пока в коридор, если будут нужны свидетели, я вас вызову.

Коля послушно вышел, радуясь, что инспектор ничего не забыл. Его заранее предупредили, чтобы он удалил из помещения третьего мужчину.

На его столе лежало лобовое стекло от чьего-то автомобиля. Инспектор попытался найти кусочек свободного места, на котором можно было разложить бумаги, но в этом деле не преуспел, стекло было большим и занимало практически весь немаленького размера стол.

– Помогите, пожалуйста, – обратился он к Шувалову.

Вдвоем с Виктором Петровичем они сняли стекло и аккуратно поставили его, прислонив к стене. После этого инспектор задал автовладельцам несколько вопросов, еще раз перечитал собственноручно написанные ими объяснения, изучил вопрос и принял решение о том, что гражданка Селуянова должна заплатить штраф и возместить гражданину Шувалову затраты на ремонт автомобиля. Валентина буквально вырвала из рук инспектора квитанцию и вылетела из кабинета пулей, отчаянно хлопнув дверью. Инспектор пожал плечами и сочувственно улыбнулся Шувалову.

– Знаете, сколько таких…

– Догадываюсь, – усмехнулся Виктор Петрович. – Спасибо вам, всего доброго.

Через пару минут в кабинет вошел Селуянов и удовлетворенно оглядел место битвы. Негласное дактилоскопирование Шувалова проведено, образцы почерка получены. И, что особенно приятно, ни малейшего нарушения законности.