Глава 10

Настя и Татьяна Образцова сидели в кабинете следователя Ольшанского и ждали заключения экспертов по почерку и отпечаткам пальцев Шувалова. Они ни секунды не сомневались, что в справке будет написано о полной идентичности представленных образцов тем, которые были обнаружены на местах трех преступлений. Но всем юристам понятно, что оперативник может быть на двести процентов уверенным в чем угодно, а для получения у судьи санкции нужны доказательства, а не чья-то личная убежденность. Без этих доказательств, то есть без справок, представленных экспертами, нельзя рассчитывать на то, что им разрешат провести обыски у Шувалова, а без обысков невозможно решить вопрос с оружием.

– Удивительный он человек, – покачала головой Настя. – Всюду оставляет свои следы, даже не пытается их как-то замаскировать. Голыми руками берется за игрушки, которые подбрасывает рядом с трупами, собственной рукой пишет записки. На что он рассчитывает?

– На то, что на него никто никогда не подумает, – вяло откликнулся Ольшанский. – Процентов шестьдесят всех преступников именно так и думают, даже если за ними уже были грешки. А этот-то! Ученый, профессор, член Союза художников. Кому в голову придет его подозревать?

– Все равно странно, – негромко откликнулась Татьяна. – Если он пытается отомстить мне за сына, то, стало быть, он меня не забыл. Почему же он рассчитывает, что я его забуду? Он, по идее, должен понимать, что будет первым, на кого падет подозрение. Почему же он так неосторожен? В голове не укладывается.

– Умна ты, Татьяна Григорьевна, – хмыкнул Ольшанский. – Он-то все правильно рассчитал, ведь ты же сначала не на него подумала, верно? Мы всю милицию страны на ноги подняли, Горшкова твоего искали, а Шувалов в это время ходил и посмеивался, новые жертвы высматривал. Он и сейчас ходит по темным местечкам, к очередному убийству готовится, так что не обольщайся.

Жена Коли Селуянова два дня у него на хвосте висела, своими глазами видела, как твой Шувалов после работы на вокзалы ездит и на большие рынки. Там по вечерам всякая голь перекатная тусуется. Пока мы тут законность соблюдаем, он нам четвертый труп положит. А что делать? – Он картинно развел руками. – Кстати, о законности. На какие деньги ваш геройский Селуянов собирается свою тачку починять? И шуваловскую, кстати, тоже.

Настя рассмеялась. Она понимала, что имеет в виду следователь.

Оперативники частенько фальсифицируют сообщения, сделанные якобы платной агентурой, получают деньги, которые должны передать источнику, представившему ценную информацию, и тратят их на оперативные нужды. Потому как законом не предусмотрено возмещать милиционеру затраты, даже если они сделаны для раскрытия преступления. Закон, вероятно, предполагает, что все преступления раскрываются исключительно сидя за столом с честным лицом и ясными, незамутненными ложью глазами, а такой образ действий никаких дополнительных финансовых затрат не требует.

– Не волнуйтесь, Константин Михайлович, у Коли есть на примете автосервис, где ему за красивые глаза делают все даром.

– Это что же, твой дружок взятки берет от криминального элемента? – насмешливо прищурился следователь. – Некрасиво, Каменская, нехорошо.

– Да бросьте вы, какие взятки! У владельца этого сервиса сын с дураками связался, чуть в уголовное дело не влип, спасибо Коле, он его вовремя из этой компании вытащил. Вот теперь папаша считает себя по гроб жизни обязанным. Константин Михайлович, ну где ваши эксперты? Никакого терпения нет ждать.

– Терпи. Вон Татьяна Григорьевна сидит тихонько и ждет, бери с нее пример. А у тебя вечно шило в одном пикантном месте. Давайте лучше вместе подумаем, что мы знаем про Шувалова и что можно от него ожидать. То, что он наглый и самоуверенный донельзя, – это уже понятно. Оставляет свои пальцы, пишет записки собственной рукой, то есть пребывает в абсолютной и непреходящей убежденности, что мы до него никогда в жизни не доберемся, – Что еще?

– Злопамятен, – вступила Татьяна. – И предприимчив. Маловероятно, чтобы он увидел меня по телевизору случайно или проходил в это время мимо и быстро успел сориентироваться, придумать целый план, найти Надежду Старостенко, договориться с ней и приготовить плакатик. Все это было сделано заблаговременно, а это означает, что он был в курсе насчет телемоста. За четыре года я успела дважды сменить место жительства, сначала уехала из Питера и жила у Стасова в Черемушках, потом мы переехали. Но он все равно меня нашел. Либо у него есть связи, либо он весьма предприимчив и изобретателен в плане поиска информации. Мозги у него устроены как надо. И в этом случае крайне маловероятно, чтобы он был душевнобольным. Уж очень он расчетлив.

– Принимается, – одобрительно кивнул следователь. – Каменская, что молчишь? Неужели мыслей нет никаких? На тебя не похоже.

Настя задумчиво вертела в руках серебряный ножичек для разрезания бумаги с изящным ангелочком на ручке. Ножичек она взяла со стола Ольшанского и за время пребывания в этом кабинете уже успела раз пять выслушать предупреждение «не попортить подарок любимой жены».

– Он достаточно состоятелен, чтобы оставлять на трупах деньги на похороны. Тысяча двести долларов – это не кот наплакал, это большие деньги для государственного служащего, – медленно сказала она. – Смотрите, что получается: по сведениям, которые нам удалось раздобыть, за последние годы он продал своих картин на общую сумму около десяти тысяч долларов. Это те продажи, которые зафиксированы официально. Допустим, еще тысяч на пять он продал не через галереи, а лично. За эти же годы он похоронил трех членов семьи, и, по нашим сведениям, похоронил недешево. Таня, что сказал твой человек, которого ты просила оценить памятник на Волковом кладбище?

Настя права, Константин Михайлович, я попросила одного питерского специалиста взглянуть на памятник на могиле жены и детей Шувалова, он сказал, что это, без сомнения, делали армянские мастера из очень редкого камня, который можно найти только в Армении. Вес памятника больше тонны. За такую работу берут не меньше пяти-шести тысяч долларов, да еще транспортировка и растаможивание влетает в копеечку, не говоря уж об установке. На круг за все выйдет не меньше восьми тысяч долларов.

– Считаем дальше, – продолжала Настя. – Вы извините, что я все про деньги, но деньги – это цифры, а мне с цифрами как-то проще, я в психологии не сильна. Так вот, интенсивность продажи картин господина Шувалова из года в год падает, и он, как человек здравый, не может не понимать, что радужных перспектив у него не так уж много. Специалисты говорят, что спросом, хотя и уменьшающимся, пока еще пользуются его произведения, созданные до трагедии, которая произошла с его семьей. Однако то, что он творил после трагедии, получило очень плохую критику, и Виктор Петрович эти работы не выставляет.

Иными словами, жить ему предстоит исключительно на средства, вырученные от продажи старых запасов, но спрос на них, как я уже сказала, все время падает. Спрос, конечно, штука непостоянная, особенно на произведения искусства, сегодня его нет, а завтра он есть, и не просто есть, а ажиотажный. Мы все знаем, что это случается, но точно так же знаем, что рассчитывать на это ни в коем случае нельзя. Ведь это может и не произойти.

Я к чему это все так долго рассказываю?

– Да, Каменская, к чему? – подхватил следователь, который, слушая ее рассуждения, что-то быстро записывал. – Поясни, уж будь любезна.

– Буду любезна, – слегка усмехнулась Настя. – Если грубо считать, то, кроме государственной зарплаты, Виктор Петрович Шувалов заработал пятнадцать тысяч долларов, из которых как минимум восемь потратил на памятник, еще две-три – на организацию похорон и поминок трех человек, таким образом у него остается на жизнь не больше пяти тысяч без всякой уверенности в том, что когда-нибудь еще будут большие доходы. У него была мастерская в Петербурге, но не в частной собственности, ему государство по ходатайству Союза художников выделило в семьдесят седьмом году. Мастерскую он вернул государству. Была еще квартира, в которой проживали жена и дочь, но квартира приватизирована на имя жены. Он, как стало известно, собирался ее продать, чтобы разделить деньги между всеми наследниками, там еще были родители жены и ее сестра и брат. Но сестра покойной жены очень эту квартиру захотела, а для того, чтобы она смогла вступить во владение, нужна была такая долгая процедура и такое количество бумажек и переоформлений, что Шувалов махнул рукой и сказал, что ни на что не претендует. То есть надеяться Шувалову в общем-то не на что, никаких бешеных дивидендов ему не светит. Замечу в скобках, что работает он в университете всего на полставки, то есть зарплата не бог весь какая. Все, на что он может твердо рассчитывать, это на продажу своей машины. У него «Тойота» девяносто второго года рождения, за нее за новенькую дают тысяч двадцать, а за шестилетку, каковой она сегодня является, – не больше десяти. Проще говоря, материальное положение господина Шувалова на сегодняшний день отнюдь не бедственное, но к расточительству не располагающее. И в такой ситуации он просто так, за здорово живешь, выбрасывает на ветер тысячу двести долларов на похороны людей, которых сам же и убил. Исключительно для того, чтобы «сделать красиво» и пустить пыль в глаза Татьяне. Если вы согласны с моей арифметикой, то нам придется сделать один из двух выводов.

– Он все-таки сумасшедший, – кивнул Ольшанский. – Человек в здравом уме не станет так бросаться деньгами. Но это противоречит той картине, которую мы нарисовали. Ты этот вывод имела в виду?

– Этот. Есть и второй вариант, который общей картине не противоречит. Он не сумасшедший, но у него есть еще какой-то источник дохода. Вероятнее всего, криминальный, потому что про официальную жизнь Виктора Петровича Шувалова мы все узнали.

– Неужели все-таки наркотики? – сказала Татьяна. – Крутили мы его тогда, крутили, и ничего не нашли. Значит, проглядели. У него остался тот канал, которым пользовалась его жена, и он из него подпитывается. Ну хитер! Уж как мы старались четыре года назад, только что белье его не обнюхивали… Стоп!

Опять не получается. Если он завязан с наркотиками, он не стал бы лезть со своей местью. Это, во-первых, нелогично, а во-вторых, опасно. Мы ведь уже решили, что он не идиот.

– Давайте все сначала, – вздохнул Константин Михайлович. – Татьяна Григорьевна, ты права, где-то мы промахнулись со своими построениями.

Но они не успели начать сначала, потому что Ольшанскому позвонили эксперты. Он долго слушал то, что ему говорили по телефону, не подавая никаких реплик, потом коротко сказал:

– Жду письменное заключение.

Положив трубку, он молча смотрел некоторое время в окно, затем перевел глаза на Татьяну и Настю.

– Все, девушки, приехали туда, откуда начали. Пальцы на игрушках не его.

И почерк на записках тоже не его. Вот теперь давайте действительно все сначала.

– Как это не его? – прошептала Настя. – Этого не может быть. Как же так?

– Как-как… Не знаю, как, – сердито отозвался Ольшанский. – Вот так.

Думайте, красавицы, как это может быть. Опять ошиблись, что ли?

На несколько секунд повисла пауза, потом Татьяна подняла голову и стукнула кулачком по поверхности стола:

– Он еще хитрее, чем мы думали. Мы считали, что он наглый и самонадеянный, а он на самом деле хитрый и предусмотрительный. У него есть возможность получать чьи-то отпечатки пальцев на игрушках, у него есть человек, который пишет для него эти записки. Может быть, это сообщник, который помогает сознательно, но скорее всего это человек, который даже не догадывается, что его используют втемную. Вспомните, как он использовал Надьку Танцорку. Стиль тот же.

– Хорошо, – оживился следователь, – это мне нравится. Такая ситуация, конечно, осложняет расследование, но зато не противоречит всему, что мы знаем. Надо искать оружие. Если все так, как придумала Татьяна, то он может и оружием чужим пользоваться, но в любом случае это оружие где-то лежит, Шувалов каждый раз его забирает, идя на убийство, а потом кладет на место.

– Маловероятно, – засомневалась Настя. – Это очень рискованно, хозяин может в любой момент поинтересоваться своим пистолетом, и вдруг окажется, что его либо на месте нет, либо от него порохом разит. Мы же договорились, что считаем Шувалова предусмотрительным и осторожным.

Ольшанский и Татьяна с этим согласились. Но проблеме поиска оружия это согласие мало помогло. Выводы экспертов делали совершенно невозможным получение разрешения на обыск.

Он устал. Он смертельно устал от того, что делал. Но не делать уже не мог. Он потерял рассудок, сражаясь с призраками прошлого, но был не в состоянии остановиться в этой войне, потому что, как только он пытался остановиться, рассудок возвращался к нему и ужас от сотворенного делался непереносимо болезненным. Единственным способом забыть об этой боли было возвращение к боли давней, уже чуть-чуть притупившейся, переносить которую было немного легче. Возвращение к старой боли пробуждало жажду войны, которая затмевала рассудок, и все начиналось сначала.

После того, что случилось с его семьей, он забросил занятия своей любимой наукой. Теоретические изыскания в области социальной психологии стали казаться ему скучными и пустыми, они в обобщенном виде пытались описывать мысли и чувства усредненных, незнакомых ему людей, тогда как его интересовали только его собственные чувства. Эти чувства порождали мысли, которые его пугали, но от которых он не мог избавиться. Он попытался отойти от государственной науки, ссылаясь на возраст – шестьдесят один, можно и на пенсию, но, увидев откровенно недоумевающие взгляды коллег, поубавил пыл. В самом деле, какой он пенсионер! Выглядит дай бог каждому, лет на десять моложе, чем есть на самом деле, сказались немалые старания, приложенные в свое время, чтобы не состариться слишком быстро, ведь у него была молодая красавица-жена. И он до последнего вытеснял из сознания мысли о том, что как мужчина он ей не нужен. Знал, что не нужен, знал, что она с брезгливым неудовольствием терпит его ежемесячные визиты в Питер, но все равно любил ее и надеялся. И потому старался бороться с возрастом как мог. Занимался спортом вместе с сыном, совершал с мальчиком долгие пешие прогулки за городом, бросил курить, пользовался только самыми лучшими средствами для бритья, чтобы не пересушивать кожу и уберечь от преждевременных морщин. И хотя после трагедии он перестал заниматься собой, но до сих пор выглядел великолепно. И болезней особых, которые неделями и месяцами мешали бы ему работать, у Шувалова не было. Да, коллеги явно не поняли его порыва оставить научную работу, и он остался. Не потому, что дал слабину, не устояв перед общественным мнением, уж кому-кому, а ему, специалисту в области социальной психологии, про общественное мнение было известно все и даже больше, чем все. Но Виктор Петрович решил не совершать поступков, которые казались бы абсолютно нелогичными и непонятными, а потому подозрительными. Не нужно ему никаких подозрений. Он готовился к своей войне.

Но справиться с отсутствием интереса к любимой еще совсем недавно науке он не смог, потому перешел на другой факультет, где психология была не профильным предметом и читалась лишь поверхностно, одни азы. Это позволяло не углубляться в новейшие теоретические разработки и давало возможность «ехать» на старом багаже без дополнительных усилий, на которые у него не было уже ни желания, ни сил.

Живопись он тоже забросил. В первое время после трагедии он погрузился в нее с головой, стараясь выплеснуть на полотно боль и отчаяние, сжигавшие его, но критики эти картины не приняли и не поняли, заявив, что в них нет ничего от прежнего самобытного Шувалова, зато явственно проступает неумелое подражание Босху. В чем-то они были правы, ведь прежнего Шувалова больше не было, он умер вместе со своей семьей, оставив вместо себя совсем другого человека, с иной душой и иными страданиями. Правда состояла и в том, что Босх действительно был его любимым художником, и, только глядя на его картины, Виктор Петрович отчетливо осознавал всю мерзость и греховность земного человеческого бытия. Вся остальная живопись, затрагивающая тему греха, казалась ему куда менее выразительной и столь сильного впечатления не производила.

Он не стал работать над собой в попытках вернуть своим полотнам былую самобытность. Старые, написанные до трагедии картины еще понемногу продавались, и это было существенным материальным подспорьем, а новых картин он больше не писал, так только, баловался иногда для души, но никому не показывал и тем более не выставлял.

Вся его жизнь свелась отныне к войне, которую он вел сам с собой и с царящими в душе болью и ненавистью.

Сегодня у него не было занятий, в университет можно не ехать, и встал Шувалов попозже. Настроение было мрачным, как и каждый день в последние годы. Виктор Петрович выглянул в окно, погода стояла отвратительная, шел дождь, порывы ветра, безжалостно трепали оголенные и оттого казавшиеся беззащитными тонкие ветки деревьев. Выходить на улицу не хотелось, и он решил заняться уборкой. Позавтракав на скорую руку, он натянул старый спортивный костюм, в котором выходил с сынишкой на утренние пробежки, когда тому было лет десять-одиннадцать, и сморщился от ставшей привычной, но все равно непереносимой боли. Что бы он ни делал, к чему бы ни прикасался, он всегда вспоминал сына.

Когда все вещи оказались разложенными по своим местам, Шувалов вооружился влажной салфеткой и занялся пылью. Достав стремянку, он начал с книжных полок. Виктор Петрович по опыту знал, что процедура ухода за книгами всегда превращается в неконтролируемый процесс чтения, ибо, увидев на корешке давно забытое название, ему трудно удержаться, чтобы не взять том в руки и не полистать, а натыкаясь глазами на что-то любопытное, он уже не мог остановиться и начинал читать подряд, примостившись на верхней ступеньке лестницы. Так было и сегодня. Он сидел ссутулившись на неудобной стремянке, когда тренькнул дверной звонок.

На пороге стоял высокий молодой человек в ладно сидящей милицейской форме с капитанскими погонами на плечах.

– Виктор Петрович Шувалов? – строго спросил он, глядя в блокнот.

Шувалову стало страшно, но лишь на мгновение. «Этого не может быть», – мысленно сказал он себе, и это его успокоило.

– Я самый. Чему обязан?

– Моя фамилия Доценко, я ваш новый участковый, – лучезарно улыбнулся гость. – Вы позволите? Я вас надолго не задержу.

Шувалов посторонился, пропуская его в квартиру:

– Прошу.

Капитан долго и тщательно вытирал ноги о коврик в прихожей, из чего Виктор Петрович сделал вывод, что участковый не собирается ограничиваться короткой беседой возле входной двери. Так и оказалось. Убедившись, что мокрые ботинки больше не оставляют грязных следов, Доценко прошел в комнату.

– Хожу вот, с населением знакомлюсь, – пояснил он, устраиваясь за столом и раскрывая блокнот. – Заодно и поручение выполняю. Вы, Виктор Петрович, один живете?

– Один, – подтвердил Шувалов, решив быть немногословным.

– На соседей не жалуетесь? Крики там, скандалы, драки и все такое?

– Нет, ничего такого не было. У меня хорошие соседи.

– Может быть, к ним гости подозрительные ходят?

– Не замечал.

– Ну ладно, значит, все в порядке. Теперь вот какое дело… – Участковый замялся. – Тут неподалеку вчера разбойное нападение случилось, на соседней улице. Свидетели видели, что преступники побежали через ваш двор. Есть основания полагать, что где-то в вашем дворе они выбросили оружие. Когда их задержали, пистолета при них не оказалось, а все свидетели нападения утверждают, что он был. Знаете, как часто бывает…

Капитан смущенно откашлялся и полистал блокнот.

– Находит человек оружие и уносит к себе домой. Его понять можно, он же не знает, что это пистолет с разбойного нападения, думает, что просто кто-то обронил, потерял. Ну и забирает себе. Особенно пацаны этим делом грешат. Вы часом не слыхали, что кто-то из соседских мальчишек оружие нашел?

Шувалов отрицательно покачал головой:

– Не слышал.

– Может, соседи ваши что-то говорили об этом?

– Повторяю: не слышал.

– А вы сами? Ну… это… не находили?

Виктор Петрович ясно видел, как неловко себя чувствует капитан, и это его откровенно развеселило. Он даже расщедрился на более пространную тираду:

– Нет, молодой человек, я никакого пистолета не находил.

И скажу вам больше: если бы я его нашел, у меня хватило бы здравого ума не уносить его домой, а отдать в милицию. Я удовлетворил ваше любопытство?

Прошу извинить, у меня еще много дел. Если мы закончили…

Капитан вскочил и принялся неуклюже запихивать блокнот в папку.

– Да-да, извините. Уже ухожу. А к вам, Виктор Петрович, просьба будет.

Если вдруг о чем-то подобном услышите, не сочтите за труд дать знать.

– Не сочту, – кивнул Шувалов.

Гость быстро обвел глазами комнату, и это не понравилось Шувалову. Глаза у парня были холодные и цепкие, совсем не сочетавшиеся с его неуклюжестью и простоватостью. Ему захотелось, чтобы участковый поскорее ушел, но тот, как назло, застрял, уткнувшись глазами в висящие на стене портреты кисти самого Шувалова.

– Красивые картины, – заявил Доценко.

Шувалова эти слова покоробили. Разве о картинах говорят «красивые»?

Красивые! Что он понимает, этот сапог! Картина не должна быть красивой, она должна быть правдивой и задевать чувства. Разве «Толедо ночью» Эль Греко – это красиво? А завораживает так, что оторваться невозможно.

– Кто это на них нарисован? – полюбопытствовал капитан. – Вот мальчик этот – это кто?

– Это мой сын, – сдержанно ответил Шувалов.

– А он что, с вами не живет?

– Нет.

Говорить о сыне было больно, и Шувалов мечтал только о том, чтобы побыстрее захлопнуть дверь за назойливым визитером. Но Доценко его настроя, по-видимому, не ощутил, потому что теперь разглядывал портрет дочери.

– А это кто?

– Это моя дочь.

– Тоже с вами не живет?

– Она уже взрослая, – неопределенно сказал Виктор Петрович. – Товарищ капитан, я очень тороплюсь, поэтому если у вас больше нет вопросов…

– Извините, извините, – заторопился участковый.

Закрывая за ним дверь, Шувалов увидел, как капитан, снова достав блокнот, устремился к двери соседей по площадке и нажал кнопку звонка. Виктор Петрович щелкнул замком и побрел к стремянке, пытаясь отделаться от неприятного осадка, оставшегося после прихода участкового; Он уже потерял интерес к той книге, которую листал, когда его прервал приход капитана.

Поставив ее на место, Шувалов опять взялся за тряпку, но мыслями снова и снова возвращался к симпатичному молодому милиционеру. Почему ему так неприятно? Откуда это тревожное чувство? Наверное, от того, что участковый невольно затронул болезненную рану. Спросил о сыне…

О сыне? Он пришел с блокнотом, в котором выписаны адреса и имена людей, проживающих на его участке. Откуда он их взял? Ясно откуда, либо получил от предыдущего участкового, либо взял в паспортном столе. Но ведь во всех документах указано, что Шувалов Евгений Викторович, 1978 года рождения, выписан с места жительства в связи со смертью.

Виктор Петрович медленно спустился по ступенькам, ощущая предательское дрожание в ногах. Присел на диван и постарался сосредоточиться. «Это не участковый. Он пришел за другим… Но как? Как это могло случиться? Нет, этого не должно было случиться, потому что этого не может быть».

Внезапно слабость прошла, в голове прояснилось, Шувалов успокоился.

Конечно, этого не может быть. Но может быть и другое. В его квартире картины. Конечно, не Рембрандт и не Ван Гог, на аукционах Кристи и Сотби их не продашь, но в любом случае это произведения признанных современных русских живописцев, не только самого Шувалова, но и других, куда более известных и маститых, которые дарили ему свои полотна в знак дружбы и уважения. Кто-то навел на его квартиру, а под видом участкового приходил один из преступников. Ничего, сейчас мы это выясним.

Виктор Петрович потянулся к телефонной трубке и набрал 02.

– Милиция, говорите, – раздался лишенный эмоций женский голос.

– Будьте добры, со справочной соедините меня, – попросил Шувалов.

– Минуту.

Через некоторое время прозвучал другой голос, такой же механический:

– Справочная.

– Будьте добры, телефон дежурной части муниципального отдела милиции «Царицыно».

– Записывайте…

Спустя несколько секунд Шувалов уже разговаривал с дежурным.

– Капитан Доценко? – переспросил дежурный. – У нас нет такого сотрудника.

– Это новый участковый, – стал объяснять Виктор Петрович, злорадствуя в душе, – он обслуживает Деловую улицу. Может быть, вы не знаете?

– Сейчас уточню, – пообещал дежурный.

Шувалову слышны были приглушенные голоса, но слов разобрать он не мог.

Чем черт не шутит, а вдруг это и в самом деле новый участковый, и ничего опасного в его приходе нет, самый обычный обход территории. В этом доме Виктор Петрович жил уже лет двадцать, за это время по меньшей мере семеро участковых сменились, и некоторые из них именно так и приходили к нему.

Тогда можно успокоиться и забыть про свои страхи.

– Алло, вы слушаете? – снова раздался голос дежурного. – У нас нет такого сотрудника. А вашу территорию обслуживает старший лейтенант Резвых.

Поблагодарив, он повесил трубку. Значит, наводчик. Надо предупредить соседей на всякий случай. Как знать, быть может, преступники интересуются вовсе не его картинами, а имуществом в других квартирах.

Виктор Петрович переоделся, сменив старый спортивный костюм на джинсы и тонкий джемпер. Кроме него, на этаже проживают еще три семьи, надо поговорить со всеми. Только нужно дождаться, пока этот мнимый участковый уйдет из их подъезда. Возможно, его уже нет в доме, а возможно, он еще сидит у кого-то из соседей.

«Не будем торопиться, – благоразумно решил Шувалов, – если сделать неосторожное движение, можно нарваться на неприятности, у этого типа может оказаться оружие. Но все-таки какие придурки эти бандиты! Так топорно работают! Ну ладно, я человек занятой, ученый и, допустим, доверчивый, документы у него не спросил. А если бы спросил? Что он стал бы мне показывать? Ствол в зубы вместо удостоверения? Да нет, не похоже, нынешние бандиты стали предусмотрительными. Есть, конечно, те, что попроще, силой берут, нахрапом, но такие и не делают предварительную разведку, у них ни терпения, ни мозгов на это не хватает. А если уж берутся за дело серьезно, то и документами запасаются. Наверное, какой-то документ у него все-таки был. Все равно странно… Если был документ, почему он мне его не показал по собственной инициативе? Это укрепило бы его позиции. А он картины рассматривал. Нет, похоже, все-таки он именно на мою квартиру нацелился, на картины».

Он не спеша выпил чаю с бутербродом и подумал, что, пожалуй, можно уже идти к соседям. В первую очередь Шувалов решил навестить ту квартиру, в которую на его глазах час назад звонил мнимый участковый. Дверь ему открыл рослый парень, сын соседей, на днях вернувшийся из армии.

– Из милиции? Был мужик. А что?

– Он тебя про оружие спрашивал?

– Про какое оружие? – удивился парень. – Про отцовскую винтовку? Нет, не спрашивал. У нас все в порядке, у бати разрешение есть и охотничий билет.

– Не про винтовку, а про пистолет, который преступники в нашем дворе бросили. Разве не спрашивал?

Парень удивленно взглянул на Шувалова.

– Не-е, – протянул он растерянно, – про пистолет базара не было. Он про вас в основном спрашивал.

– Про меня?!

Виктор Петрович старался сохранить хладнокровие, ведь он был, в сущности, к этому готов, про кого же еще спрашивать наводчику, если не про него.

– Ну да. Про вас. Мол, с кем живете, кто к вам приходит, когда вы дома бываете, и все такое.

– Понятно. Еще что спрашивал?

– Ну… так это… – Парень покраснел. – Как у вас с деньгами, шикарно живете или так, скромно.

– И что ты сказал?

– Да что я мог сказать? Сказал, что не знаю. Два года в казарме парился, вернулся вот только-только, осмотреться не успел. Я ему говорю: вы у предков моих лучше спросите, они вечером дома будут.

– Хорошо, – кивнул Виктор Петрович. – Я сомневаюсь, что этот тип вернется поговорить с твоими родителями, но на всякий случай имей в виду: он не из милиции. Это бандит, он приходил на разведку, его банда собирается ограбить мою квартиру. Поэтому будь осторожней. И если увидишь его около моей двери – сразу вызывай милицию. Да и не только его, любого подозрительного человека.

Понял?

– Понял, дядя Витя, – с послушанием маленького мальчика ответил соседский сын.

Следующий визит был в квартиру напротив. В ней жил относительно успешный предприниматель, который зарабатывал достаточно, чтобы его жена при двух высших образованиях могла сидеть дома и воспитывать троих детей. Это была симпатичная женщина, настолько спокойная и уравновешенная, что немыслимо было даже представить себе, как она разговаривает на повышенных тонах. Она нравилась Шувалову, разумеется, чисто по-соседски, все трое детишек родились, когда супруги уже жили здесь, в этом доме, и Виктор Петрович за последние десять лет множество раз помогал ей втаскивать в узкий лифт или поднимать по ступенькам в подъезде колясочку с очередным младенцем.

– Виктор Петрович? – удивленно воскликнула она, увидев Шувалова. – А я думала, что вы на работе. Хотела к вам вечером зайти.

– Что-нибудь случилось? – встревожился Шувалов.

– Пока не знаю, но хотела вам сказать. Тут из милиции приходили, вами интересовались. Не знаете, в связи с чем?

– Анечка, вы имеете в виду липового участкового? Я уже знаю, что он ходил по квартирам. У меня он тоже был. Я, собственно, хотел вас предупредить…

– С чего вы взяли, что он участковый? – перебила его соседка. – Никакой он не участковый.

– Да знаю, знаю я, не волнуйтесь, – постарался успокоить ее Шувалов. – Я как раз и хотел предупредить вас, что он не участковый, а бандит. Вероятно, в ближайшее время они попытаются ограбить мою квартиру, и я хотел вам сказать, чтобы вы были осторожнее.

Анна рассмеялась звонко и весело.

– Ну что вы, Виктор Петрович, какой же он бандит! Он прелестный мальчик, капитан милиции. Очень интеллигентный.

Шувалов начал терять терпение. Уравновешенность и спокойствие – это, несомненно, достоинства, но не до такой же степени, чтобы граничить с тупой непробиваемостью и безоглядной доверчивостью.

– Анна, я вам повторяю еще раз: он не милый интеллигентный мальчик и не капитан милиции, он наводчик, которого бандиты прислали на разведку. Они готовятся к ограблению моей квартиры. Я собираюсь поставить в известность наше отделение милиции, но на них надежды мало, сами знаете, как сейчас милиционеры работают, им ни до чего дела нет. Поэтому я считаю своим долгом предупредить соседей, что на нашем этаже в любой момент могут оказаться вооруженные преступники, и нужно проявлять бдительность и осторожность. А вас это особенно касается, на вашем попечении трое малолетних детей. Аня, я прошу вас отнестись к моим словам со всей серьезностью.

Она смотрела на него с откровенным недоумением и продолжала улыбаться.

– Виктор Петрович, почему вы называете его участковым? Он же не участковый. Наш участковый Саша Резвых, я его прекрасно знаю.

– Он представился мне как наш новый участковый, но документов не показал.

А поскольку я знаю, что наш участок обслуживает старший лейтенант Резвых, я и называю этого самозванца бандитом. Теперь вы поняли?

– Я поняла… А что, он не показал вам документов?

– В том-то и дело. Кстати, кем он вам представился?

– Капитан Доценко, Московский уголовный розыск. Поэтому я и удивилась, что вы его участковым назвали.

– Вот видите, эти бандиты народ предусмотрительный. Они навели справки и знали, что вы лично хорошо знакомы с нашим участковым, поэтому для вас выдумали другую легенду, прикинулись муровцами. Понимаете, насколько они опасны?

– Но я видела его удостоверение.

– Неужели? – Он скептически приподнял брови. – И что в нем было написано?

– Капитан милиции Доценко Михаил Александрович состоит в должности оперуполномоченного в управлении уголовного розыска Главного управления внутренних дел города Москвы. Я запомнила также номер удостоверения, дату его выдачи и срок действительности. Фотография была точно его, я внимательно смотрела. Что вы удивляетесь, Виктор Петрович? Меня муж строго инструктировал насчет таких случаев, сами знаете, как бандиты на предпринимателей наезжают, надо все время быть начеку. Муж говорил, что, если появляются работники милиции, надо обязательно запоминать все данные из их документов, потому что документы чаще всего бывают настоящие, просто эти милиционеры, помимо основной службы, еще и на мафию работают. Вот, – она протянула Шувалову розовый квадратный листок, – я все записала для вас.

Последние ее слова Шувалов слышал словно издалека. На какие-то секунды он утратил способность слышать и соображать и с большим трудом взял себя в руки.

– Да-да, спасибо, – пробормотал он. – Ума не приложу, что от меня нужно уголовному розыску.

Он, конечно, кривил душой. И знал, что Анна это прекрасно понимает.

Тогда, четыре года назад, когда его подозревали в причастности к торговле наркотиками, они наверняка опрашивали всех соседей, чтобы выяснить, не ходят ли к нему подозрительные типы и не хранит ли он что-то особенное в своей квартире, не привозит ли с собой из Петербурга некий груз, и все такое.

Подробности таких происшествий, какие случились с его семьей, трудно сохранить в секрете, даже если они случаются в другом городе, так что Анна наверняка в курсе. Значит, они опять ворошат старые дела, опять пытаются привязать его к этому омерзительному бизнесу. Да это боге ним, пусть работают, им за это зарплату платят. Но если они снова начнут цепляться к нему, то могут ненароком выследить. Вот это уже плохо.

Или все-таки причина их интереса к нему не в этом? Нет, нет и нет, этого не может быть. Никто никогда не узнает о том, что он делает. Не могут менты выйти на его след. Значит, это старые дела, связанные с женой и дочерью. И портретами сына и дочери этот капитан заинтересовался неспроста. В комнате еще дюжина портретов, а он спросил только про эти, словно других нет. Он прекрасно все знает, просто он глуповат и неопытен и не смог скрыть своей осведомленности.

Но подстраховаться в любом случае надо. Если они возобновили дело, то могут каждую минуту нагрянуть к нему с обыском, чтобы в очередной раз попытаться найти наркотики, которых у него отродясь не бывало. Необходимо срочно принять меры. Главное – избавиться от пистолета.

Виктор Петрович быстро собрался, положил оружие в «дипломат» и вышел из дома. Хорошо, что он вовремя спохватился, прислушался к интуиции.

Участковый! Надо же так плохо сработать! Ничего наша милиция не умеет, ничему не научилась, работают, как бездарные актеры в провинциальном театре.

Дурачок этот капитан, ему напел, что участковый, а в соседнюю квартиру зашел и даже вид поленился сделать, что интересуется каким-то оружием, якобы выброшенным преступниками, сразу стал о Шувалове спрашивать, да еще и настоящее удостоверение показал. На что он рассчитывал, интересно? Был бы умный – справочки навел бы предварительно да выяснил, что из четырех квартир на этом этаже в трех семьи живут по многу лет, наверняка хорошо знакомы друге другом и тут же Виктора Петровича проинформируют, какие бы обещания молчать он с них ни брал. А он пошел на авось, типично русское качество. Вот и пусть теперь пожинает плоды своей беспечности. Нельзя считать себя умнее других, это большой грех. А если не так выспренне говорить, то просто большая ошибка. Молодец Шувалов, быстро сориентировался, пока они будут раскачиваться и готовиться к обыску, он пистолет выбросит в водоем где-нибудь за городом, пусть поищут.

Погруженный в эти мысли, он сел в машину, успев машинально отметить, что от дамочки по фамилии Селуянова он будет ждать возмещения ущерба за ремонт до второго пришествия. Погасив в себе первый порыв поехать куда-нибудь поближе, к Царицынским или Борисовским прудам, он направился к Кольцевой автодороге и двинулся в сторону поселка Беседы. Проехав мост через Москву-реку, Шувалов съехал с Кольцевой и свернул на дорогу, ведущую к Лыткарину. На этой дороге, как он знал, есть несколько мест, где можно на машине вплотную приблизиться к реке.

Оказавшись за городом, Виктор Петрович совсем успокоился. Так действовала на него природа независимо от времени года. Как только исчезали давящие на него с обеих сторон каменные дома, на Шувалова снисходила благодать. С каждым километром, отделяющим его от огромного мегаполиса, напряжение оставляло его, даже руки, обычно ледяные, становились теплыми. Когда он увидел удобное для осуществления задуманного место, то даже притормаживать не стал – там было много народу, две семьи с детишками расположились, судя по всему, на шашлыки. Длительные осенние дожди превратили почву в глубокое грязное месиво, Шувалову не хотелось идти пешком далеко, и он искал место, где дорога проходит максимально близко к воде. Мысленно выругав себя за то, что оделся неподходящим образом, в ботинки, а не в сапоги для рыбалки, он продолжил путь. «Почему, собственно, в воду? – пришло ему в голову. – Чего я так уперся непременно в воду? Насмотрелся фильмов и пошел проторенной дорожкой.

Кругом такие леса, там танк спрячешь – не найдут, не то что пистолет.

Дурак, надел бы сапоги и пошел бы в лес. В ботинках дальше опушки не уйдешь, но это опасно, движение по трассе интенсивное, машин много, обязательно кто-нибудь увидит, если я начну на опушке пистолет закапывать. Придется искать воду».

Еще через некоторое время ему стала очевидна вся непродуманность принятого решения. Там, где дорога близко подходила к реке и где ему было бы удобно выбросить пистолет, его было видно из проходящих автомобилей ничуть не хуже, чем если бы он принялся закапывать оружие на опушке леса. Придется оставить эту затею, плюнуть на ботинки и на перспективу утонуть в грязи по щиколотку и углубиться в лес. Кстати, можно ведь и не избавляться от пистолета, а просто временно спрятать его, пусть полежит до лучших времен.

Опасность минует, все успокоится, и можно будет его достать. А из воды уже не достанешь.

Найдя подходящее место, Шувалов остановился, съехав на обочину, поставил блокираторы на рулевую колонку и на переключатель скоростей, переложил пистолет из «дипломата» в карман, запер машину и сделал несколько шагов в сторону леса. И в ту же секунду услышал за спиной скрежет тормозов. Он обернулся и все понял. Из двух остановившихся машин к нему бежали пять человек, двоих из которых он знал. Один – муж той дуры Селуяновой, которая подрезала его на перекрестке. Второй – давешний «участковый», капитан Доценко. Вот, значит, как… И авария та не была случайной. Ну что ж, не повезло. Хотя он был уверен, что этого не случится никогда.

– Вы сами отдадите оружие или заставите вас обыскивать? – спросил муж Селуяновой.

Шувалов молча достал из кармана пистолет и швырнул его на землю.

– Спасибо, – вежливо сказал ему Доценко, наклоняясь и поднимая оружие, – мы не зря рассчитывали на ваше благоразумие.

– Я не знаю, на что вы там рассчитывали, – произнес Шувалов сквозь зубы, когда на его запястьях застегнули наручники, – но если вы снова будете искать у меня наркотики, то напрасно потеряете время. А вы, Михаил Александрович, плохой работник и плохой актер. Я сразу понял, что вы меня обманываете.

– Это хорошо, – весело улыбнулся в ответ Доценко, – на то и было рассчитано. Вы распознали мой неловкий обман, занервничали, испугались и решили избавиться от оружия. Нам нужно было, чтобы вы вынесли его из дома.

– А что, обыски нынче не в моде? – ехидно поинтересовался Шувалов. – Насколько я помню, четыре года назад вы перетрясли обе мои квартиры и обе мастерские, и не по одному разу.

– Мы не трясли, – заметил муж Селуяновой, сделав акцент на слове «мы». – Пойдемте к машине, Виктор Петрович.

– Ну, не вы – так другие, какая разница, все одно – милиция. Одним миром мазаны.

Он старался восстановить способность мыслить логически.

Они нашли оружие – это, конечно, никуда не годится. Но он будет стоять на том, что нашел пистолет только сегодня. Или вчера. Он не станет петь песню о том, что собирался сдать его в милицию, сегодня этим песням никто не верит, нет, он поведет себя более умно. Да, он собирался пистолет присвоить. Да, разрешения на оружие у него нет. Ну и судите меня за это. Впервые привлекается к уголовной ответственности, ранее ни в чем предосудительном замешан не был, уважаемый человек, ученый, живописец, блестящие характеристики с места службы. Ходатайства о снисхождении из университета и из Союза художников. Все с пониманием отнесутся к тому, что в нынешнее неспокойное время, когда от бандитов житья нет, человек хочет иметь оружие, чтобы чувствовать себя защищенным. А что собирался пистолет спрятать – не докажут ни за что. Он вышел из машины, чтобы зайти в лес и помочиться, вот и вся песня. А пистолет лежал в кармане, потому что разве нормальный человек пойдет в лес один и без оружия? Там же за любым кустом может оказаться маньяк какой-нибудь… Короче, лишением свободы в его случае и не пахнет.

Хорошо, что он сумел в момент задержания сохранить лицо, не распсиховался, не попытался убежать, не впал в истерику. Он вел себя как человек, за которым нет ровным счетом ничего, кроме найденного накануне и не сданного в милицию оружия. А если его подозревают еще в чем-то, то в милиции быстро разберутся, так что незачем волноваться. Еще и извиняться будут за незаконное задержание.

А может быть, за ним и в самом деле ничего нет? Может быть, все, что случилось, всего лишь страшный сон? Его подозревают в торговле наркотиками, но к ней он непричастен. Его задержали как наркодельца, но нашли всего лишь незарегистрированное оружие. А больше ничего и не было.

Михаил возвращался в Москву вместе с Селуяновым. Все сработало так, как и задумывалось, Шувалов испугался и решил избавиться от пистолета. Расчет был на то, что он захочет либо избавиться от оружия, либо временно перепрятать его, но в любом случае вынесет его из дома, а уж вне дома все решается проще. Однако вместо удовлетворения от хорошо выполненной работы Мишу Доценко грызли сомнения.

Найденный у Шувалова небольшой чешский пистолет марки «ческа збройовка» стрелял пулями калибра 6, 35, а три человека, убийства которых они сейчас раскрывали, были убиты пулями калибра 7, 65.