ГЛАВА 16
Что рассказал дневник
«14 июля. Взяли на склад большую партию товара „А“. Завтра договоримся о цене. Пойдет по всем нашим точкам. Дело действительно очень выгодное.
Выходные не удастся провести с Мариной — супруга настояла ехать смотреть новую дачу. Далась ей эта дача! Мало двух этажей, непременно надо три, и чтобы был бассейн. Ладно, посмотрим.
17 июля. Цицерон назначил за товар совершенно запредельную цену. Петр Петрович упирался: кто же будет за такие деньги покупать? Найдут замену. И потом, найдутся другие поставщики. Наш „провизор“ заявил, что он все предвидел, все просчитал. Замены данному товару нет, те, кому надо, возьмут за любые деньги. А о конкурентах уже позаботился. В конце концов Петр Петрович согласился.
20 июля. Товар идет поразительно хорошо. Только успеваем подвозить. Само собой пришло решение по магазину на Чистяковской: переориентируем его тоже на торговлю товарами „А“ и „Б“.
22 июля. И эту субботу не виделись с Мариной: прибыла партия товара „Б“. Петр Петрович попросил, чтобы я присутствовал при выгрузке и приемке. Какие-то ящики странные: кособокие, рваные. Первый раз вижу западный товар в таком виде. Сказал об этом Цицерону, он смеется: дескать, за бугром тоже умеют халтурить. Нет, думаю, тут причина другая.
24 июля. Вечером плюнул на конспирацию и поехал к Марине. Проговорили целый вечер, словно век не виделись. Кто бы узнал, что я больше всего ценю в женщине, не поверил бы: возможность поговорить по душам.
26 июля. Встретился в банке с Климовичем. Как-то странно он со мной разговаривал. Мы знакомы сто лет, я считал его почти другом… Спрашиваю, что случилось, — молчит. Как дела? „Вашими молитвами. Тебе лучше знать, как мои дела“. Что за притча?
30 июля. Товар „А“ разошелся практически полностью. Наша выручка — 365 процентов. Это намного выгоднее „Осетии“. Хоть закрывай все остальное и переключайся на Цицерона. Но Петр Петрович держится осторожно, и я его понимаю. Цицерон — не тот человек, на которого можно положиться…»
Опять этот Цицерон! Вспомнила! Именно это имя меня резануло, когда я его впервые встретила в дневнике, и вот почему: Марина Борисовна говорила о «каком-то Цезаре, что ли». Не о Цезаре — о Цицероне! Что именно там было сказано, ну-ка вспомни, напрягись… Ага, вот: что Бунчук этого Цезаря-Цицерона опасается. И что там было какое-то соглашение, и этот древний «Цезарь» чего-то требовал. Неплохо бы еще раз поговорить с Мариной на эту тему. Кстати, как она там? И вообще, известно ли уже в городе о гибели Бунчука?
Я высунулась в соседнюю комнату. Леня сидел, уткнувшись в экран. Дробовик лежал рядом на стуле, готовый к применению.
— Лень, а Лень! — позвала я.
— Я вас внимательно слушаю, — отозвался мой то ли страж, то ли охранник, приставленный ко мне Вязьмикиным. Евгений не согласился везти меня ни к моему Лене — художнику, ни к «яичному Шурику», а отвез на свою квартиру. Жену с дочкой сплавил на время к бабушке Татьяне Валерьевне. Жена на удивление безропотно выслушала сообщение о том, что муж решил обосноваться в квартире с другой женщиной, а ее выселяют. Интересные отношения в этой семье! Сплошной патриархат. Все решает Евгений. Если честно, даже завидно: насколько они друг другу доверяют. В наше время подобное — большой дефицит.
— Я схожу газет куплю, ладно? — продолжила я свое обращение.
— Ну уж нет, — все так же сумрачно проговорил Леня. — Я сам схожу. Если очень надо. Лучше бы, конечно, обойтись.
— Мне для дела нужно.
— Ну, если для дела… Каких газет-то?
— Да всех. Местных то есть. «Трибуну», «Пригород»… ну и эту, желтенькую…
— «Обыватель»?
— Да, ее тоже. Вот деньги возьми.
— Ладно. Значит, уговор помните? Дверь не отпирать никому и ни при каких обстоятельствах. У всех своих имеются ключи. Если я не вернусь в течение часа, звоните Евгению. Договорились?
— Договорились, — выдавила я из себя. Я была уже не рада, что послала парня за газетами. Слова «если я не вернусь» меня напугали. Леня относился к происходящему, как видно, серьезнее меня — будто это его, а не меня засовывали в мешок. — Может, не надо? Обойдусь я и без газет…
— Ну нет. Если для дела нужно — схожу. Ждите.
Он ушел, а я вновь взялась за дневник.
«3 августа. В воскресенье купили-таки коттедж в Усть-Красавке. Место чудное: лес рядом, речка. Но супруга этого, по-моему, даже не заметила. Главное, что в коттедже три этажа и сауна. Двери только хочет заменить. Эти, мол, недостаточно крутые. Если она привезет гостей, вдруг они скажут, что двери простоваты? И на это уходят деньги… А Марина отказывается взять у меня хотя бы тысячу…
5 августа. Привезли большую партию товаров „А“ и „Б“. Растаможку они, ясное дело, не проходили. Но теперь нет отметки и польской таможни. Как же они его протащили через Польшу? Впрочем, это не мое дело. Мое — распределять по точкам, контролировать продажу, денежные потоки и т. д.
7 августа. Меня все-таки заело, и я зашел в магазин Климовича. Так вот в чем дело: он продает аналог нашего товара „Б“. Причем значительно дешевле. Так бы и сказал! Я всегда уважаю конкурентов. Разве я кого когда обидел? Высказал все это Борису, тот молчит и нехорошо усмехается: „Сам знаешь, дело не в этом“. Так в чем же?!
10 августа. Еще в двух аптеках появились аналоги товаров „А“ и „Б“. Что ж, этого следовало ожидать. Надо снижать цену, иначе товар залежится, утратит годность. Сказал об этом Цицерону. Тот и слышать не хочет. Разозлился страшно. Весь лоск с него слетел. „Не твое дело! — орет. — Не суй свой нос, куда не надо!“ Я ответил ему как следует. Даже встряхнул слегка. Он этого совершенно не ожидал и порядком опешил. Думал, мол, Бунчук — бухгалтер, чернильная душа, чего его опасаться. Зря, что ли, я „у хозяина“ пять лет отдудел. Научился кое-чему. Там не научишься за себя стоять — пропадешь. Да и Петр Петрович многому научил, спасибо ему.
12 августа. Страшная, чудовищная весть…»
Мне послышался какой-то звук за дверью, и я вышла в прихожую, прислушалась. Нет, ничего не слышно и в глазок никого не видно. Я взглянула на часы. Ого, Лени нет уже полчаса! Меня охватило беспокойство. Неужели что-то случилось?
Пока я металась по комнате, дверь скрипнула, и в квартире появился Леня. В руке он держал пачку свежих газет.
— Что случилось? Почему так долго? — набросилась я на него.
— Ничего не случилось, — нехотя ответил он. — Вот, купил. Тут, кстати, и «Комсомолка» есть. Там статья про наши дела.
— Статья? Про Тарасов?
Я быстро развернула газету. Так и есть! На видном месте статья Ильи «Тихий домик на окраине». Описание подпольного винзавода, ночная погоня, милиция на стороне бандитов… Я вспомнила Туркина и его слова: «Если что — под землей найду». Кажется, у меня появились новые неприятности.
Так, а что в местных? Я развернула «Трибуну», пробежала — нет, и здесь нет… Ага, вот: скромненькая заметка под рубрикой «Криминал»: «Обнаружен труп сотрудника одной из фирм со следами насильственной смерти… Ведется следствие». То есть — ничего. Беру «Пригород». Тут побольше: есть фамилия погибшего, названа фирма. Но никакой связи с убийством Вязьмикина не прослеживают. А вот и «Обыватель». О, тут есть все: фотография домика в Александровке — я его сразу узнала. Фотография трупа. «Несчастного пытали долго и с удовольствием». Интересно, как автор узнал об эмоциях истязателей? Сам с ними был или душевно близок? Далее о женщине. «Некая дама, сообщившая в милицию о гибели известного предпринимателя Бунчука… не будем лезть в постель, однако… Есть сведения, что в завещании покойного дама поминается восьмизначной суммой…» Господи, как противно! А это что? Последний абзац: «По некоторым данным, в домике дама была не одна — там находилась еще какая-то женщина. Любовный треугольник? Убийство из ревности? Или эрото-криминальная многочленка? Следствию, ясное дело, слабо ответить на подобные вопросы». Все, конец.
Следствию, может, и слабо, а вот кому надо, быстро вычислят, что это за вторая дама была в Александровке. Тучи надо мною сгущаются просто на глазах. Того и гляди хлынет ливень. Что это, кстати, говорит Леня?
— Рабочие там чинят что-то на улице, — словно и не ко мне обращаясь, говорит Леня. — Не понравилось мне, как это они чинят. Чинят, а что — непонятно. Понаблюдал это я за ними, а тут гляжу — за мной самим какой-то тип приглядывает.
— Ну и что? — не выдержала я наступившего вслед за последними словами молчания.
— Ну что, — все так же нехотя продолжил Леня. — Пришлось мужика на время отключить и быстро уйти. Пока эти самые «ремонтники» не подоспели.
— Значит, за домом следят? — заключила я.
— Значит, следят, — подтвердил мой охранник. — И весь район, похоже, перекрывают. Мощная организация, судя по всему.
— Значит, к нам никто не сможет прийти?
— Нет, не так, — покачал головой Леня. — Думаю, к нам будут всех пропускать. А вот отсюда…
Перспектива вырисовывалась нерадостная. То есть нас хотят здесь собрать всех, а затем…
Но пока худшее не произошло, надо дочитать дневник, оставленный мной на самом интересном месте. Я вернулась в «свою» комнату и снова взялась за тетрадь.
«Страшная, чудовищная весть — погиб Борька Климович. Тело нашли за городом, где-то под Парником. Версия милиции — в пьяном виде сбит машиной. Я попросил знакомого врача разузнать у судмедэкспертов, какое они дали заключение. Он мне сообщил: похоже на несчастный случай, хотя есть кое-какие странности. Например, признаки смерти от удушья, но неясные. Что-то не нравится мне в этом сообщении. Есть одна нехорошая догадка. Надо завтра проверить…
13 августа. Так и есть. Борькин магазин каким-то образом — за долги, что ли, — перешел к некоему Васину. Когда я приехал в магазин, первый, кого я там увидел, был… наш „провизор“! „Что ты тут делаешь?“ — спросил я. Вид у меня был, должно быть, решительный, потому что он не стал возмущаться, а просто заявил, что ведет дела Васина, тот, мол, его клиент.
Я молча ушел — в тот момент мне нечего было сказать. Но цепочка выстраивается совершенно явная. Надо поговорить об этом с Петром Петровичем.
17 августа. Еще одна смерть! Погиб владелец фирмы „Андромаха“ — той самой, что составляла нам в последние недели конкуренцию по товарам „А“ и „Б“. И вновь при неясных обстоятельствах. Он жил один, тело нашли соседи, на которых стала течь вода — погибший лежал в ванне, не отключив воду. Вроде как утонул. Сердечный приступ. Странное совпадение. Таких совпадений не бывает! Решение обо всем поговорить с Петром Петровичем у меня созрело окончательно.
20 августа. С Вязьмикиным поговорить не успел — отняли время текущие дела, потом он уезжал. А сегодня прибыла новая партия: „А“ и „Б“ и новый товар, которому присвоили имя „В“. „Провизор“ заломил цену ну совершенно несусветную. Нам только выгодно: наша накрутка тоже повышается. И конкурентов больше нет. Вот в этом все и дело! Склад забит до отказа, но „провизор“ уверяет, что пролежит он здесь от силы неделю — товар пользуется спросом, разойдется быстро. Опять без растаможки, без сертификата, без накладных. Кому и сколько он платит, чтобы так его протащить? Нет, не нравится мне это, очень не нравится.
25 августа. Оказывается, не я один такой умный! Петр Петрович сам предложил поговорить о последних событиях. Я выложил все, что думаю. А думаю я понятно что: все смерти последних дней — убийства. И организует их наш главный партнер. „Мокрый“ наш бизнес и очень криминальный. Мое твердое мнение — надо из него выходить. Пусть Цицерон сам создает сеть торговли, без нас.
Петр Петрович все это внимательно выслушал, сделал несколько мелких замечаний, но сам ничего не сказал. Я его достаточно знаю, чтобы понять: в основном он согласен с моей точкой зрения, но к окончательному решению еще не пришел. Принимать его он будет сам, уже ни с кем не советуясь. Это он всегда так.
Со всеми этими страшными событиями я как-то забыл о Марине, непростительная оплошность — о женщинах нельзя забывать, они от этого хиреют. Когда я заехал наконец к Марине, на ней просто лица не было. „Я думала, с тобой что-то случилось“, — только и сказала. Оказывается, она тоже обратила внимание на сообщения об этих странных смертях и боялась за меня. И ни слова упрека за молчание, за то, что не звонил, не приезжал… Что за женщина!
28 августа. Ездили с Мариной в деревню. Стояла прекрасная погода — тихая, солнечная, но не слишком жаркая. Нам так хорошо было вдвоем, так не хотелось уезжать, что я впервые всерьез задумался вот о чем: а зачем, собственно, я так гоношусь, работаю второй год без отпуска, почти без выходных? Для чего весь этот сумасшедший бег за деньгами? Кому они нужны? Моей супруге? Между тем мне для счастья довольно вот этого домика в деревне, небольшого дохода (такие деньги я заработаю всегда, да и накопленного хватит) — и Марины. Начало созревать одно важное решение. Может быть, я решусь и поговорю с Петром Петровичем. Понимаю, он будет страшно расстроен — я ему нужен, но что же делать?
2 сентября. Как причудлива бывает жизнь! Важнейшую, имеющую значение для вопросов жизни и смерти информацию получаешь, когда не ждешь, и там, где не ждешь, в случайной компании… Вчера ходили в гости к Зининым знакомым. Какая-то пестрая и глуповатая компания, скучные люди. Среди них оказался один важный человек из облздрава (или как он теперь называется). И вот он рассказал, что у них все встревожены — произошло уже несколько смертельных случаев, связанных с употреблением лекарств, не прошедших сертификацию. „Какой-то мерзавец завез в область партию опаснейших препаратов“, — заявил он. — Мы их сейчас выявляем». У меня в голове все встало на свои места. Сегодня же иду к Петру Петровичу.
4 сентября. Хозяин меня внимательно выслушал, сразу оценил важность сообщения. Тут же принял решение. Оставалось только обговорить детали: расторгнуть отношения с таким человеком, как Цицерон, — все равно что отвалить от терпящего бедствие корабля. Самого может затянуть в воронку. При этом Цицерон вовсе не считает, что терпит бедствие. Надо обдумать каждую мелочь. Мы занимались этим целый день. Кажется, все готово. Решающий разговор будет вести, разумеется, сам хозяин. О результатах он мне скажет на той неделе…»
На этом дневник обрывается. 4 сентября, 4 сентября… И на следующей неделе — решающий разговор. Я бросилась листать свой блокнот. Павловск, Митрохин, Олег Лунин… Нет, раньше, нужно самое начало. Вот! Вязьмикин был убит 6 сентября, в пятницу.
Все сходилось. Я сидела, переводя взгляд с последней страницы дневника на газетную вырезку, вклеенную в мой блокнот. Вырезка как бы служила продолжением дневника. Решающий разговор с Цицероном состоялся. И вот чем он закончился. Можно было считать, что убийство Вязьмикина раскрыто, убийца известен. Оставалась, правда, одна мелочь — установить, кто же он, этот Цицерон, он же «провизор».
