Глава 32
ВЕЧЕРНИЕ НОВОСТИ

Встретились в опорном пункте — и Катя вновь заметила в Колосове перемену. К счастью, перемена эта была к лучшему. Никита весьма деятельно совещался с Трубниковым по поводу агрофирмы и затем отослал его понаблюдать за домом Чибисовых. Катя чувствовала: его крайне взбудоражил неожиданный визит Павловского в офис «Славянки». Она прикинула — получалось, что Павловский поехал в Большое Рогатово сразу же, как закончилась погрузка скота на ферме, как только они расстались, хотя до этого, судя по его вялым репликам Туманову, ехать никуда вроде и не собирался.

Однако ее занимал сейчас не этот факт, а кое-что другое.

— Никита, ты серьезно считаешь, что наблюдение за домом даст что-то новое?.-спросила она осторожно.

— Не знаю — новое, старое. Я просто хочу знать, что там происходит сегодня, завтра, послезавтра. Кто приедет к наследнице всего хозяйства, с какими делами… И послушай, — Колосов круто обернулся к ней, — что ты сегодня с самого утра все вопросы мне какие-то с подколами задаешь?

— С подколами? С какими подколами? — Катя сделала вид, что даже обиделась. — Ты нервный какой-то сегодня, что с тобой?

— Я двадцать раз тебе сказал — ничего.

— А у меня такое чувство, словно все, что ты сейчас нам тут с Николаем Христофоровичем говорил, — для тебя неважно. Просто всем этим ты стараешься отгородиться от…

— От чего я стараюсь отгородиться? Что за ерунда! Катя смотрела на него — злится. Ох, злится, как всегда, когда знает, что не прав.

— Ты мне ничего не хочешь рассказать? — спросила она. — Так, между строк, по секрету?

Колосов взглянул на нее и…

Нет. То, что произошло ночью, он хотел вычеркнуть из памяти. Он никогда никому этого не сказал бы, потому что сейчас, при свете дня, после самой обычной, согревающей душу своей реальностью и маразмом милицейской рутины — всех этих допросов в сумрачных сельских ИВС, пререканий со следователем как всегда считающим себя умнее и круче, он совершенно не был уверен, что вчера вообще что-то было. Что он видел нечто, испытав при этом чувство, очень похожее на страх.

Он подумал и о том, что не зря, видно, в списке врачей ежегодной диспансеризации, обязательной для каждого сотрудника милиции, числится психиатр. Коллег, проходивших диспансеризацию перед очередным отпуском, каждый раз эта и раздражало, и забавляло. А вот оказалось, что псих-доктор-то и нужен в некоторых случаях даже начальнику отдела убийств, когда после двух граненых стаканчиков водки ему вдруг привидится в ночи этакий глюк на палочке. Но одно он знал твердо: об этом ни при каких обстоятельствах он не расскажет никому и никогда.

— Ладно, не хочешь — как хочешь, — сказала Катя, — вернемся к нашим баранам. Так что же мы будем делать дальше?

— Пока ждать, — ответил он; чувствуя невыразимое облегчение от того, что разговор их снова вошел в обычное русло.

— Опять ничего другого не остается, надоедать начинает. — Катя задумчиво смотрела в зарешеченное окно опорного пункта, за которым по шоссе проносились редкие машины. — Как тебе сегодня показалась Островская?

— Ничего, вроде в норму пришла. Повторила свои вчерашние показания полностью. Результаты экспертизы готовы. Шее одежде кровь второй группы, как у Чибисова. Пробы из-под ногтей аналогичные. Как ни крути, а это реальная улика.

— Да, улика, — сказала Катя, — но все-таки, когда вы ее отпустите?

Он усмехнулся:

— Опять подкол. И что ты все сегодня в меня булавки втыкаешь? Ты вот ко мне пристаешь, а, между прочим, я тоже заметил — ты с фермы какая-то такая вернулась. Загадочная. Вещь в себе.

— Там сегодня телят увозили на бойню, — сказала Катя. — Знаешь, они там все такие деловые на этой ферме. И он тоже такой деловой… такой скотопромышленник… Все же я никогда не думала, что он после всего станет мясником.

— Павловский?

Катя смотрела в окно.

— В Интернете про него до сих пор черт знает что болтают, — Колосов вздохнул. — А он в жизни совсем не такой, как в телевизоре. Но тоже строит из себя. Все еще строит… А я все его репортажи военные смотрел взахлеб. Порой даже завидовал — вот, думал, мужик живет так, как хочет, и плевать ему на все. Смелый он был, яркий. Или это я тогда молодой был, глупый? Этот второй, компаньон его Туманов… Мы на него установку делали, я потом повторно запрашивал сведения. Нет ни фига по нему. Чистый, зараза!

— Он был женат? — спросила Катя.

— В паспортном столе сведений нет. Как они с Павловским-то, а?

— Они друзья, Никита. Туманов мне сам говорил, что Павловский спас его, раненного в Югославии. Знаешь, что я хотела тебя спросить… Ты читал «Графа Монте-Кристо»?

— Фильм смотрел, — Колосов усмехнулся. — Дюма я только «Трех мушкетеров» читал еще в школе. А что?

— Да так… Мне просто хотелось узнать — вот такой человек, как ты, может заинтересоваться узником замка Иф?

— Кем? А, графом-то… Тоже жук был хороший. Из тюрьмы слинял, потом сокровища нашёл, разбогател. Эх, Катя-Катюша, где бы мне это сокровище найти… Сколько уже времени у нас натикало? Ого, три! В главк позвоню, шефа порадую, что я тут пока завис плотно… А там у нас что, за скворечник — шиномонтаж? Чудненько. Пока сидим, у моря погоды ждем, я попрошу баллоны подкачать. Тебе для твоего лимузина ничего купить не надо — масла, жидкости тормозной в запас?

— Ой, я не знаю. — Катя пожала плечами.

— Не знаю, — передразнил он. — Эх ты, шофер… Ладно, что с тобой делать? Вечером погляжу сам, что там у тебя в багажнике и под капотом, — он улыбнулся, — так до сих пор меня, между прочим, и не прокатила по здешним ухабам. Все только обещаешь.

Трубников уехал и словно в воду канул. Солнце садилось, близился вечер, а от участкового все не было известий.

— В случае чего, как он должен с тобой связываться? — спросила Катя.

— Я ему свой телефон отдал, у него же нет, не разжился. Дал твой номер. Он позвонит, если ситуация там в доме как-то изменится. Но видишь — не звонит. Значит, там нет ничего.

— Да как он за домом наблюдает, из кустов, что ли?

— Ну, тактике наблюдения Христофорыча учить не надо, — хмыкнул Никита. —. Там, где пехота не пройдет, не пролетит стальная птица… Давай я что ли, съезжу туда, проверю, уснул он там, что ли?

— Я с тобой. — Катя решила не отрываться от сплоченного коллектива.

Ехали дорогой через поля. Катя отметила, что Колосов как-то вдруг сбавил скорость, свернув на тот самый проселок, петляющий в высокой ржи.

— Что-то не так? — спросила она тихо.

— Нет. Большое поле… Конца-края не видно…

— Странное место, — сказала Катя. — Я здесь каждый раз почему-то чувствую себя не в своей тарелке…

— Ерунда. Просто ты все время помнишь, что это место убийства.

— Убийств, — поправила Катя, — Говорят, их было немало в этих местах.

Дальше ехали по берегу реки.

— Смотри-ка, — Никита кивнул: в кустах на обочине стоял мотоцикл Трубникова. До дома Чибисовых было совсем близко.

— Тут он где-то рядом. Прячется, — шепотом сообщил он, словно речь шла о расшалившемся мальчишке, а не об участковом, награжденном медалью за двадцать лет безупречной службы по охране правопорядка.

— Николай Христофорович, — тихонько позвала Катя. Они оставили машину и пошли до берегу Славянки по направлению к дому. Когда до забора оставалось метров двести, сбоку из густых кустов (Катя оказалась права) кто-то тихонько свистнул. Они свернули — Николай Христофорович Трубников вел скрытое наблюдение за домом, взгромоздившись точно Соловей-разбойник на хрупкие ветви молодого дуба. Он тяжело спрыгнул на землю. На груди его болтался на ремне полевой бинокль.

— Христофорыч, ты чего не звонишь? Мы уж волноваться стали, может, тебя съели туг, — сердито шепнул Никита.

— Я это… забыл, как этого дьявола включать, — Трубников достал из кармана сотовый. — Чего улыбаешься-то? Это вы там городские, молодые, продвинутые. А мы деревня-матушка… А отъехать проинформировать — момент неподходящий. Самое любопытное пропустить можно.

— Что, есть новости? — тревожно спросила Катя. Трубников многозначительно кивнул.

— Кто там сейчас в доме? — быстро спросил Колосов.

— Все.

— Все?

— Все приехали один за другим. Точно развод караула. Первым владыка наш явился сразу после вечерни.

— Отец Феоктист? — Колосов нахмурился.

— Угу. И Бранкович там. Вдруг ни с того ни с сего принесло на мотоцикле.

— А Павловский?

— И он приехал только, что перед вами, — Трубников вытер платком вспотевший лоб. В густом кустарнике вблизи реки царило, как в, бане. — Я ж говорю — отлучиться, вас проинформировать не мог, потому как самое интересное пропустить боялся. А еще до этого сцена была тоже красноречивая: Туманов на машине Лизку повез в Москву.

— Кустанаева все-таки уехала? — спросила Катя.

— Да. Я сюда как раз из опорного следовал. А они, значит, на машине Павловского навстречу. Туманов за рулем. Она сзади, и сумки дорожные на сиденье рядом с ней. Ну, я, конечно, остановил их. Константин говорит: «Вот везу Елизавету Максимовну в Москву. Домой, значит». Я ей: «Как же так, мы ж вас просили остаться до выяснения?» Она только головой замотала, посмотрела на меня странно так, печально… Я ей: «Что ж, и на похороны Михаила Петровича даже не останетесь?» А она в слезы. Вот она как жизнь-то поворачивается, эхма, — Трубников вздохнул. — Какая она мадам-то была деловая, хваткая. Все здесь вроде в своих ручках наманикюренных держала — и дом, и Чибисова, и предприятие. А вот не стало любовника, и она зраз скисла. Не думал я, что она так перед Полиной спасует. Впечатление-то она сильной бабы производила, волевой, а оказалось, просто баба, курица… Но сдается мне, — Трубников снова вздохнул, — не в Полинке тут вовсе и дело. Он ей от ворот поворот дал, вот что. Бросил ее. Окончательно бросил.

— Павловский? — спросила Катя.

— Ага. И приказал Туманову, дружку своему, увезти ее — с глаз долой — из сердца вон. Нет, не думал я, что все у нас так тут повернется.

— Надо было помешать ей уехать, — сказал Колосов. — Чего ты, растерялся, что ли?

— Да не растерялся я… А как помешать, когда баба от расстройства себя не помнит. Не стволом же ей грозить, женщина все ж… Карточку она мне свою дала визитную, — Трубников достал из бездонного кармана милицейского кителя глянцевый кусочек картона. — Телефон тут ее. Потом, у нас ведь ее паспортные данные. Ничего, понадобится — найдем.

— Давно они там в доме? — Колосов раздвинул ветви, расширяя себе обзор.

— Часа полтора уж. Приехали вроде как соседи с соболезнованиями, — Трубников поманил их за собой, — да вот что-то задерживаются. Вон свет во всем доме горит, во всех комнатах.

— Может, пойдем и мы туда? Посмотрим, что там и как, о чем они с Полиной говорят? — предложила Катя.

Но Колосов покачал головой — нет, ни в коем случае.

Время в секрете тянулось убийственно медленно. Стало совсем темно. Катя прислонилась спиной к тонкому стволу. Впереди в сгущающихся сумерках желто светились окна большого дома.

— Ничего не видно становится, надо подойти поближе, — проворчал Никита, и они очень осторожно переместились почти к самой ограде.

Только в половине одиннадцатого в доме «пошло движение». Из калитки появилась с большой туго набитой хозяйственной сумкой полная пожилая женщина. Трубников сказал, что это медсестра Полины. Она неспешно поплелась по пустынной дороге в сторону Большого Рогатова.

Прошло еще полчаса, и из ворот на новехонькой сияющей «Ямахе» вырулил Бранкович. Как раз в этот момент включилась автоматическая подсветка на, ограде, и стало светло как днем. Бранкович, как показалось Кате, был либо сильно навеселе, либо снова под кайфом. С сиденья мотоцикла он клонился то вправо, то влево. Неуклюже обернулся в сторону дома, махнул кому-то на прощанье, а затем погрозил пальцем. Жест был шутливый и пьяный. Мотоцикл взревел и рванул с места. Треск его долго еще будил девственное эхо на тихих берегах Славянки.

Колосов, Катя и Трубников ждали, что же случится дальше. Кто уйдет, а кто останется в этом доме, хозяин которого был убит. Прошло еще полчаса, и с открытой веранды донеслись приглушенные мужские голоса.

Двое медленно шли по двору к воротам. Двое выищи, на улицу — отец Феоктист и Александр Павловский. Катя посмотрела на окна второго этажа. Сейчас все они уже были темны, кроме одного, светившегося как раз над застекленной террасой зимнего сада. Это было окно Полины. На фоне освещенных штор виднелся темный силуэт.

Павловский и отец Феоктист стояли у ворот. Священник, как всегда, был в своей темной рясе, подпоясанной широким кожаным ремнем. Павловский в черных брюках и белой рубашке с короткими рукавами. В желтом облаке фонарей белый цвет казался каким-то неживым.

— Ну, я пошел, Саша, — тихо сказал отец Феоктист, — поздно уже. Я хотел тебе сказать… Ладно, это когда-нибудь потом…

— Завтра увидимся, и скажешь. Может, на машине тебя подбросить?

— Нет, ни к чему, я пешком дойду. Ночь сегодня лунная какая. — Отец Феоктист как-то неловко отвернулся и торопливо зашагал по дороге.

Павловский какое-то время стоял неподвижно. Потом повернулся и пошел к дому. Ворота закрылись за ним, точно сезам. Но это была только видимость — он сам закрыл их и запер.

А в доме было очень тихо. Не работал телевизор внизу в большой гостиной, не звонила телефоны. Катя все ждала — вот он войдет в этот дом, йотом все будет как в сопливом сериале — два силуэта на фоне освещенных штор в ее комнате навстречу друг другу…

Но она не увидела ничего. Свет наверху погас. И в доме стало совсем темно,

— Видела, как все просто, — шепнул Колосов ей на ухо. И от его голоса она невольно вздрогнула, потому что голос этот принадлежал словно чужому, совершенно незнакомому человеку — жестокому и циничному. — Я же сказал: он заявит свои права на все. Пришло время пожинать то, что посеял.

В полдень, после того как вернулись с совещания следственно-оперативного штаба в ОВД, на котором Колосов докладывал сложившуюся по делу ситуацию приехавшему, как всегда, к шапочному разбору начальству, Николай Христофорович Трубников многозначительно изрек:

— Доказательств против него все равно у нас нет, чтобы мы там с тобой, Никита, ни подозревали. А голыми руками такого, как этот, не взять. Он умный, калач тертый. И обыск в доме, хоть и предлагали на совещании неотложный, не даст ничего, ручаюсь. Он ничего такого компрометирующего дома держать не станет. Не дурак, чай. Тут кругом полно мест, где и оружие можно спрятать, и плащ, ежели он у него, конечно, есть. Машину-то он Бодуна, «БМВ»-то, где-то держал несколько суток. Так-то вот… А брать дуриком, в камеру водворять, а потом отпускать за недоказанностью, я это, ребята… не согласен я. Лучше я его просто убью, гада.

— Ты офонарел, что ли? — хмыкнул Колосов.

— Если другого выхода нет — убью, — Трубников упрямо боднул головой. — При задержании. Или при попытке бегства. Или при оказании сопротивления представителю власти. Гулять на свободе, над нами изгаляться и владеть тут всем я все равно ему не дам.

— Это у тебя контузия афганская, Христофорыч, зудит, — сказал Никита. — Я этого не слышал. Ты этого не говорил. Катя, ты тоже ничего не слышала.

Катя молчала. Они снова сидели в душном прокуренном опорном пункте. За окном было раскаленное солнцем шоссе и поля, поля…

Нет, она слушала и слышала все. Все их сегодняшние разговоры здесь и на совещании, все их доводы. Они с Трубниковым, кажется; все уже для себя решили, определили в эту знаменательную ночь секрета. Увиденное в доме Полины, по их убеждению, и было тем самым главным и последним штрихом для завершения общей картины. Если бы они повнимательнее наблюдали заработай того же Саввы Бранковича в его здешней мастерской, они бы увидели, что за каждым последним штрихом идет самый последний, а потом самый-самый последний. И так да тех пор, пока либо не кончатся краски вашего воспаленного воображения, либо же…

— Никита, как же сейчас после всего ты объясняешь для себя ту ярость, следы которой так явны на телах Бодуна и Артема Хвощева? Зачем он делал все это, с какой целью? — спросила она.

— С какой? Да с целью следы запутать и подозрения от себя отвести, — ответил Колосов жестко. — Он — мудрый змей, отлично понимает, что вопрос «кому это выгодно?» рано или поздно придет на ум и нам, и следователю, и тем, кто здесь живет. И ответ у всех будет одинаковый, потому что есть лишь один человек, кому сейчас при таком раскладе это выгодно, очень выгодно, — он. А ему ведь такой груз не нужен, ему тут жить, долго жить, быть хозяином «Славянки», хозяином этой земли. Поэтому надо что-то делать, чтобы подобные вопросы не возникали хотя бы у местных — следствие-то кончится, а местные не забудут… А тут как раз очень кстати некая легенда про разную чертовщину. Про месть мертвеца, про могилы под старой грушей…

Катя увидела, как Трубников при этих словах (вообще-то очень нетипичных словах для начальника отдела убийств) резко вскинул голову и… Тут же отвернулся к окну. Полез за сигаретами.

— Вот и рождается гениальная идея — а нельзя ли использовать все эти небылицы, которые здесь так любят пересказывать, чтобы самому в глазах местных быть вне подозрений? — продолжал Колосов— Отсюда и эти манипуляции с нарочитым уродованием тел. Это не гнев, не ярость, Катя, в этом мы с тобой как раз с самого начала ошиблись. Это точный холодный расчет. Ты со мной не согласна?

По тому, как он выделил это «не», Катя поняла: сейчас он будет парировать любой ее довод. Будет парировать логично, азартно и успешно. Он многое для себя уже обдумал применительно к Павловскому. В том числе и это.

— То, что начато им, еще не доведено до конца, — продолжил Никита. — Даже если он вскоре женится на дочери Чибисова, а я уверен — так оно и будет, «Славянкой» и спиртзаводом в полном объеме он не завладеет. До тех пор, пока жив Хвощев.

— Значит, следующий кандидат в мертвецы Хвощев? — хрипло спросил Трубников.

— Да, — Колосов убежденно кивнул и обернулся к Кате: — Ты снова хочешь мне возразить?

— Нет, — ответила Катя. — Вот в этом ты прав. Их осталось только двое из всех. Но Полина сейчас в безопасности. Кажется, она опять спасена… Умереть очередь Хвощеву.

— Раз он ее ночью в постели не задушил, — сказал Трубников философски, — стало быть, теперь не задушит. Девчушка нужна живой, она как это… типа ключа, что ли… Ключа ко всему, что тут…

Колосов, выслушав его, снова обратился к Кате:

— Ты сказала: в этом я прав. Значит, только в том, что следующая жертва Хвощев? А в остальном, что же?

— Никита, помнишь я спросила тебя про Монте-Кристо?

— Ну? Что Монте-КрИсто? При чем тут какие-то романы?

— Это роман не только о сокровищах. А в первую очередь о мести. О мести как искусстве, для которой нет ни срока давности, ни преград. Это что-то вроде учебника.

— Ну да, я помню… я ж фильм смотрел. Ну и что? Что ты хочешь сказать?

— Где и когда, по-твоему, произойдет следующее убийство? — спросила Катя тихо. Знала: в этом он не ошибется.

— В. больнице. Не здесь, а в больнице в Москве. Здесь он для себя поле расчистил. Последний, кто стоит между ним и всем бизнесом, — Хвощев. И он там. Говорите, у нас нет против него доказательств? будут. Мы возьмем его при попытке покушения с поличным.

— И сколько этого ждать? — спросил Трубников. А весь его взволнованный вид говорил — уж я-то подожду, сколько надо, будьте покойны.

— Наблюдение в больнице мы установим сегодня же. Я поеду в главк, нам потребуются для этой операции дополнительные силы. Лично мне кажется — он придет к Хвощеву в день похорон Чибисова.

— Почему ты так думаешь? — спросила Катя.

— Потому что тут, в Славянолужье, будет суета и неразбериха с похоронами, поминками. Съедется масса народа, как и в день свадьбы. В сумятице легче отчалить незаметно и незаметно вернуться.

— До Москвы отсюда далековато, — хмыкнул Трубников.

—Из-за судмедэкспертизы похороны назначены на субботу. А в субботу в больнице свободное посещение с одиннадцати до семи вечера. Коммерческий корпус, конечно, охраняется, но такой, как он, пройдет любую охрану. Он умеет это делать. — Колосов недобро усмехнулся: — Я думаю, он придет, иначе другого удобного случая придется долго ждать. А дела со «Славянкой» ждать не могут. Если он придет, мы его там встретим. Другие предложения будут?

— Нет, — сказала Катя, у нее действительно не было других предложений.

Колосов улыбнулся. И улыбка эта совсем не красила его — в ней было слишком много самоуверенности и жестокости. Катя видела: он словно рад в душе, что придется помериться, силами с таким грозным противником. Павловский был значимой фигурой, а это лишь добавляло значимости и делу, и поступкам, и решениям самого начальника отдела убийств.

Когда-то давно — и об этом можно было даже не говорить — Никита был сильно увлечен Павловским, как были увлечены им многие его сверстники, ослепленные светом разных маяков, из которых Александр Павловский, въезжавший на броне танка с «Калашниковым» в руках в боснийскую или приднестровскую деревню, был, казалось, самым ярким. Ныне же светоч юности и прежнее зерцало для подражания занималось разведением канадских «мраморных» бычков на мясо для столичных ресторанов и подозревалось в совершении зверских убийств из корыстных побуждений. Отсюда, наверное, и проистекала эта ожесточенность, быть может, и эта упрямая слепота, нежелание замечать в этом очень непростом деле и кое-что другое.

То, например, что любую самую реальную, самую логически верную ситуацию можно при желании вывернуть наизнанку, как клеенчатый плащ-дождевик. И то, что люди, леем бы они там нам ни представлялись, и в нашем юношеском увлечении и в нашем зрелом тупом разочаровании, все равно всегда совсем не то, что нам в данную минуту кажется.

— Есть одно маленькое замечание, — сказала Катя. — Здесь моя работа закончена, Никита. А в больницу поедем вместе. И там я еще тебе пригожусь.