Глава 25
КРАСНОЕ
К вечеру на Славянолужье еще гуще надвинулись тучи. И нашлась пропавшая собака Брусникиной. Мертвая.
На песика наткнулись вездесущие мальчишки. Двое прикатили из Столбовки после ужина в Татарский хутор на велосипедах:
— Вера Тихоновна, там ваш Тузик валяется!
Брусникина засуетилась, разволновалась, закричала: «Где, где?» Мальчишки вызвались показать. Брусникина так переживала, что Катя просто не могла оставить ее в беде: завела машину, усадила пожилую учительницу, пацанов, и тронулись. Дорога оказалась знакомой.
— Вон там псина ваша лежит в кустах, — десять минут спустя заявили мальчишки в один голос.
Катя остановилась, и они вышли. Прямо перед ними на крутом косогоре громоздились руины заброшенной церкви. Смеркалось. Трупик маленькой лохматой дворняжки действительно обнаружился в кустах шиповника у дорога. Место безошибочно можно было определить по запаху.
Катя особенно не приглядывалась, но вроде бы на мертвой собаке не было ни крови, ни ран, ни укусов.
— Наверное, машиной Тузика вашего сшибло, Вера Тихоновна, — сказала она учительнице. — Отполз от дороги в кусты, бедняга, и умер.
Вера Тихоновна на это ничего не ответила. В этот вечер (где-то около восьми снова пошел дождь) она вяло, без обычного интереса, смотрела свой старенький телевизор. А потом уже перед сном вдруг спросила Катю:
— Вы гадать не умеете?
— На картах? Если только на женихов, на четыре короля? — пошутила Катя, но, увидев в глазах Брусникиной какое-то тоскливое, тревожное выражение, перестала улыбаться.
Легли около полуночи. Дождь мерно барабанил по крыше. Катя плотно закрыла дверь на свою терраску и распахнула окно, впуская в комнату свежий сырой воздух. В саду было темно, хоть глаз коли. Катя села боком на подоконник, подставила руку дождю. Вот и еще один день прочь. Сколько же еще ей придется провести здесь? И какой, к черту, это поиск, когда не задействованы ни возможности местного ОВД, ни информаторы. Хотя чем могут помочь в деревне негласники? Вся округа и так негласно шепчется о разной чертовщине. Вон и отец Феоктист «суеверия» помянул, назвав их «дьявольским экспериментом». Интересно над кем? Конец его проповеди точно был адресован убийце. Знает ли отец Феоктист что-то конкретное? Или, может, о чем-то догадывается?
За окном в темноте послышались быстрые шаги — раскисшая от дождя глина чавкала под чьими-то ботинками. Кто-то прошел по улице мимо забора. Но в ночи ничего не было видно.
«Воскресенье, вот и ходят-бродят, — подумала Катя. — Кто это может быть так поздно? Не к нам ли?»
Но все снова было тихо. Лишь дождь шумел в листве яблонь. Катя собралась было в душ, но тут от долгой спячки неожиданно пробудился телефон.
— Алло.
— Привет.
Это был «драгоценный В. А.».
— Привет.
— Только не бросай трубку, я прошу тебя.
— Я и не бросаю, — сказала Катя. — Это твоя манера.
— Слушай и не перебивай. Мне плохо. Плохо без тебя. Очень.
Катя, ликуя в душе, тем не менее держала паузу по системе Станиславского.
— Ну, что молчишь?
— Ничего. А я тебя ждала и вчера и сегодня. Думала — приедешь.
— Ждала? — Кравченко вздохнул — Я дурак, да?
— Ненормальный ты. Я тебе сто раз говорила: ты просто ненормальный.
— Когда ты вернешься домой?
— Не знаю, пока еще надо побыть здесь. Тут два убийства, и совсем ничего не ясно. Никакого просвета… А я тебя так ждала, эх ты! Обещал мороженое привезти. Полцарства за фруктовый шербет. Что в выходные-то делал?
— Ничего, сегодня Серега Мещерский прилетел.
— А, ну тогда все ясно, — усмехнулась Катя, — ты откуда звонишь?
— Из машины. У вас дождь льет?
— Да.
— Вот еду и думаю: в конце концов, всего три часа туда, три обратно…
— Куда это туда? — тревожно осведомилась Катя.
— Догадайся с трех раз, шер ами.
— Даже не вздумай!
— Почему? — спросил Кравченко гордо. — А если я хочу видеть свою жену?
— Я тебя прошу, я умоляю… Дорога скользкая, ночь, дождь, и потом…
— Что?
— Я тебя полночи буду ждать, не спать. С ума сходить. А мне завтра работать надо, думать. Мне нужна ясная голова.
— Ладно, не беспокойся, не приеду, — Кравченко хмыкнул. — А говоришь, ждала… Ну, спокойной ночи, дорогуша.
— Вадичка, подожди…
— Бон суар. И давай первая отключайся. А то снова скажешь, что я трубку швырнул.
Катя бросила телефон на постель. Вот и побеседовали с мужем. С любимым, ненаглядным, драгоценным, бесценным, ненормальным. Интересно, ревность — это болезнь или дурная привычка?
Она легла. Закрыла глаза. Надо было сказать ему — приезжай. Приезжай сейчас же. Она тоже виновата. Почему они с Вадькой должны страдать и ссориться? Зачем вообще она торчит здесь? Какой от нее толк?
Дождь барабанил все тише, глуше. И, убаюканная этой дробью, Катя незаметно для себя начала засыпать. Через какое-то время она проснулась — за окном было уже не темно, а серо. Сад тонул в сырой мгле. Тишину нарушил какой-то звук — вроде бы где-то далеко заржала лошадь — отчаянно, испуганно, срываясь на визг. А может, это только ей почудилось, приснилось? Потом словно целая вечность прошла. И вдруг что-то резко ворвалось в сон, разрушая его.
Катя села на постели, прижав руку к бешено бьющемуся сердцу. Что это?!
Кто-то громко и неистово колотил во входную дверь. Когда Катя открыла ее, она увидела участкового Трубникова; в мокром забрызганном грязью дождевике. За его спиной стояла Елизавета Кустанаева. Она была очень бледна.
* * *
В доме Чибисовых, несмотря на ранний предрассветный час, горел свет. Въездные ворота были распахнуты настежь. А на конюшне билась, рвала узду истекающая кровью лошадь — та самая, серая в яблоках.
— Катерина Сергеевна, беда! — шептал Трубников. Вы сами должны это видеть! Надо решать, что делать.
Катя увидела окровавленную лошадь и…
— Полина, да?! — воскликнула она. — Что с ней, где она?
— Она у себя, с ней медсестра и Иван Данилыч Кошкин, — Елизавета Кустанаева судорожно замахала руками. — Это Михаил Петрович пропал! Вечером уехал кататься верхом. Я заснула, думала, он давно вернулся… А где-то в три лошадь пришла одна, вся в крови, в мыле…
На конюшне Трубникрв осторожно взял Лошадь под уздцы. Она дико косила глазом, пятясь, хрипя, казалось, пугалась всего — голосов, движений.
Катя увидела на ее боку две глубокие раны. Словно кто-то полоснул тяжелым лезвием по серебристой атласной шкуре. Окровавленное седло съехало, болтались какие-то ремешки.
— Я не знаю, что случилось, где искать Михаила Петровича! Не знаю, что делать, — Кустанаева металась по конюшне. — Это какой-то кошмар…
— Лошадь погибнет, — сказал Трубников и достал из кобуры пистолет, — лучше сейчас, сразу, чтобы не мучилась.
— Оставьте, Николай Христофорович! — Катя не могла понять — он действительно намеревается пристрелить лошадь здесь, сейчас, в такой момент? —. Прекратите, надо найти сначала Чибисова. Когда, во сколько точно он уехал кататься верхом? — обратилась она к Кустанаевой.
— Точно… Я не помню… кажется, где-то в одиннадцать… Я не смотрела на часы…
— А лошадь вернулась в три?
— Около трех, разбудила нас всех. Я заснула — думала, Миша давно приехал, — Кустанаева всхлипнула. О, как не похожа была ее сбивчивая прерывистая речь на те вежливо-ледяные фразы, которые Катя слышала от нее в первое посещение дома Чибисовых! — Я увидела кровь, эти раны… С Михаилом Петровичем что-то случилось. Что-то ужасное!
— В ОВД звонить, дежурную группу вызывать? — спросил Трубников Катю. — В отсутствии трупа?
— Трупа?! — болезненно воскликнула Кустанаева.
— Позвоним, попозже, — Катя внимательно посмотрела на участкового. — Вы почему сразу приехали в Татарский хутор? Только чтобы поставить меня в известность о случившемся?
Трубников сглотнул, его худые скулы задвигались.
— Не только поэтому, — ответил он хрипло.
— Ну, так, значит, с Татарского хутора и начнем поиски, — подытожила Катя. — С окрестных полей. Не знаю, но, кажется, я во сне что-то слышала. Конь заржал.
Не успели они сеет в машину — Кустанаева выгнала из гаража черный чибисовский джип и сама села за руль, — как снова зарядил дождик. Ворота на этот раз за ними закрыли — Иван Данилович Кошкин, полуодетый, явно поднятый прямо с постели, спустился во двор. Видимо, все эти дни он жил в доме Чибисовых. Он как-то странно смотрел на суетившуюся Кустанаеву. И Кате показалось: он подозревает или винит ее в чем-то. В этом доме что-то произошло.
— Так как же получилось, что Чибисов поехал на верховую прогулку так поздно? — спросила она у Кустанаевой дорогой.
— Я не знаю… Он выпил лишнее за обедом… У нас дома был поминальный обед. Были только домадшие. Михаил Петрович сам так решил. После обеда он сидел у себя в кабинете. Видимо, и там пил коньяк, — Кустанаева рассказывала быстро, нервно. — Ну а потом я увидела в окно, как он идет в конюшню и выводит Джину. Уже было темно. Он сел и уехал.
— У него был с собой телефон? Ведь у него всегда он с собой? Вы звонили ему?
— Д-да. Я звонила, только уже ночью, когда Джина одна вернулась. Телефон не отвечал.
— Какой у него номер?
Кустанаева назвала номер. Катя набрала номер по своему телефону — «абонент не отвечает».
— Куда мне ехать? — испуганно спросила Кустанаева. Дождь, вначале слабо моросивший, теперь лил как из ведра. «Дворники» еле справлялись, видимость была почти нулевая. Трубников велел остановиться. Они вышли и пошли под дождем пешком. В мокрой пелене Катя видела все тот же пейзаж: поле, дома над рекой в мокрой зелени садов, холм, прозванный Черным курганом, и темную полосу Лигушина Леса вдали.
Раскисшая от дождя дорога уводила в рожь. Это было то самое место, где был убит Артем Хвощев.
Под дождем они шли вдоль кромки поля. Но нигде не было ничего — ни следов, ни крови. Катя чувствовала, что куртка ее промокла насквозь. Промокли и кроссовки. В спешке она совсем позабыла про столь дальновидно положенные в багаж «драгоценным В.А.» резиновые сапоги.
— Миша! — протяжно крикнула Кустанаева, приложив руки ко рту. — Михаил Петрович!
Но этот беспомощный крик потонул в гуле дождя. Из мокрой ржи вышел Трубников: его плащ блестел, как рыбья чешуя.
— Тут нигде ничего, — сказал он. — Елизавета, вы должны знать — куда он обычно ездил кататься?
— Он давно уже никуда не ездил, — ответила Кустанаева. — На Джине ездила я, а раньше Полина. Я не знаю, куда его понесло!
— Может, что-то заставило, вынудило его уехать? — спросила Катя.
— То есть как это? На что вы намекаете? — сразу ощетинилась Кустанаева.
— Ни на что я не намекаю, просто это странно — сто лет человек не ездил верхом, а тут вдруг куда-то отправился ночью. Тем более в такой печальный день, тем более нетрезвый. Возможно, что-то его вынудило.
— Бутылка коньяка, вот что его вынудило! — зло ответила Кустанаева.
— Давайте-ка вернемся в машину, проедем к Борщовке, потом свернем к лесу. Если не найдем, свяжемся с отделом, — Трубников открыл дверь джипа.
Кустанаева скользнула за руль, нажала педаль газа. Мотор мощно заурчал. Только внедорожнику было под силу преодолеть это болото! Машина, буксуя, обогнула Черный курган. Дальше дорога стала чуть получше. Кустанаева сразу прибавила газу и…
Высокая тощая женская фигура возникла на дороге перед джипом так внезапно, что они едва не сшибли ее. Кустанаева вцепилась в руль, выжимая тормоз. Трубников, придерживая фуражку, выпрыгнул из джипа. Катя выскочила за ним.
Опершись на мокрый капот, на дороге стояла Галина Островская. Мокрое платье плотно облегало ее тело. Слипшиеся растрепанные волосы свешивались, на лоб. Руки Островской были в крови. Кровью обильно был испачкан и подол платья.
Трубников остановился. Казалось, ему не хватает воздуха. Он смотрел на согнувшуюся, шатающуюся Островскую, затем резко рванул из-под полы дождевика пистолет.
Этот жест словно вывел женщину из ступора. Протягивая к ним Окровавленные руки, Островская вдруг дико, истерически завизжала:
— Он там! Я нашла его там! Под звонницей. Это мертвец!