23 мая 2002 года
Через дорогу от Лидиного дома, на любимой улице Дунаева, одной из тех, на которой еще оставались старинные, купеческо-мещанские домишки, за заборами в палисадниках цвела, как ошалелая, сирень. И как-то так дружно ударило майское тепло, что и сирень распустилась чуть не вся одновременно, не чередуя сортов, а враз обрушив на землю разноцветное цветенье: и бледно-сиреневое, и лиловое, и тускло-красное, и белоснежное, воистину бурное кипенье своей благоухающей, тревожной, загадочной красоты.
Лида, которая после телефонного звонка этого Григория никак не могла успокоиться, нарочно пошла на маршрутку не на площадь Свободы, вернулась к оперному театру, чтобы пройти старыми улочками, надышаться сиреневым запахом. От этого сладкого дурмана сердце заколотилось быстро-быстро, так, что иногда удушье подкатывало к горлу.
«Вот те раз, – с мрачной усмешкой подумала Лида, – хоть бы не сделаться аллергиком на сирень, подобно Майе Майданской, которая задыхается от полынного духа».
Вдобавок в маршрутке почему-то как минимум трое пассажиров держали в руках охапки сирени, наломанной в каких-то садах, а может, и вовсе на заповедном Щелковском хуторе, и это сочетание аромата цветов, запаха бензина и теплого ветра, врывавшегося в растворенные окна и лохматившего волосы, привело Лиду в удивительное состояние. Она была сейчас готова ко всему. На душу снизошло какое-то странное, почти наркотическое спокойствие. Так бывает, когда мы заранее ждем удара от судьбы и готовимся к этому, собираемся с силами, чтобы встретить его во всеоружии, укрепляем дух, чтобы не упасть, даже если окажемся раненными в самое сердце. Она знала, что получит рану, чувствовала это… но даже отдаленно не могла вообразить, что же это будет!
Лида до такой степени накрутила себя ожиданием, что у нее даже ноги ослабли, когда она увидела, что около справочного бюро никого нет. В этот час в здании вокзала вообще было пустовато: собираться на три основных поезда, уходящих в Москву один за другим, пассажирам было еще рано, поэтому в залах ожидания почти не оказалось народу. В очередях к кассам дальнего следования стояли отчего-то все женщины с детьми да солдатики в форме. Пассажиры пригородных поездов брали билеты и кучковались в другом крыле, поэтому Лида не боялась проглядеть Григория, если он появится. Пройдясь несколько раз по небольшому кассовому залу и даже поднявшись на всякий случай на второй этаж (а вдруг Григорию вздумалось прогуляться по магазинчикам?), она снова спустилась, вышла в главный зал и стала под знаменитой вокзальной люстрой, напоминающей огромный опрокинутый цветок.
Стала она так, чтобы видеть и вход в вокзал, и двери, через которые можно было пройти к справочному бюро. Теперь Григорий никак не мог пройти мимо нее – разве только если бы надумал избежать встречи, которую сам же назначил. И вдруг Лида – малодушно, конечно, но от всей души! – пожелала, чтобы так оно и произошло. Черт с ними, с деньгами, которые Григорий должен Сергею. Пусть заберет их с собой, пусть они принесут ему пользу и помогут продержаться после тюрьмы. Наверное, это будет только справедливо. Ведь не зря же Сережа оставил деньги Григорию. Может быть, сейчас просто повернуться и уйти отсюда? Придет Григорий или нет, через некоторое время он уедет на своем барнаульском поезде и навсегда исчезнет из жизни Лиды – вместе с воспоминаниями, которые пробудил в ней, вместе с тревогами, которые принес, и вместе с тайной, которую собирался открыть.
Боже мой, боже мой, да что за страх сжимает сердце? Откуда он взялся? Почему, ну кто может объяснить, почему Лида сейчас все отдала бы за то, чтобы повернуть время вспять, чтобы никогда в жизни не видеть мертвое, спокойное лицо брата, не слышать хрипловатый, щемящий голос в «ракушках» плеера:
И лебеди летели на восход,
И клекот ястребиный в небе таял,
И мчался по реке последний лед —
И я увел тебя из волчьей стаи…
– Это ты – Лида, сестра Сереги? – вдруг раздался за ее спиной тихий голос, который она сразу узнала.
Лида повернулась и какое-то мгновение тупо смотрела в пустоту на уровне своего роста. Потом опустила взгляд и так же тупо уставилась на человека ростом метра полтора, не выше, который смотрел на нее снизу вверх. Сначала почудилось, что она видит перед собой трижды плохо помянутого сантехника из своего ЖЭУ, однако у этого человека были прищуренные, острые и живые глаза совершенно необыкновенного ярко-зеленого цвета. И взгляд их ничем не напоминал взор снулой рыбы, которым напугал Лиду сантехник. Над глазами жили, чудилось, своей отдельной, очень интенсивной жизнью серые – соль с перцем, полуседые – брови. А вглядевшись в лицо Григория, Лида поняла смысл расхожего выражения: «Изборождено морщинами». Оно и впрямь было покрыто глубокими бороздами и больше напоминало не лицо человека, а морду неизвестного зверька – может, обезьяны, может, лемура какого-нибудь, бог его разберет, однако зверек этот был очень умным, хитрым и… и опасным.
– Хорошая ты девка, – спокойно сказал Григорий, стаскивая кепку и отвешивая Лиде поясной поклон. Голова у него оказалась обритой наголо, но щетинка была тоже седая. – Красивая… Вся в точности как Серега говорил. Вот деньги, возьми. – Он подал Лиде растрепанный газетный сверток, а когда она испуганно спрятала руки за спину, прошипел сердито: – Бери, кому говорят! А то вон, видишь, ангелы-хранители мои в обе дырки смотрят?
Лида повернулась и увидела двух омоновцев и двух милиционеров, которые исподлобья наблюдали за ней и Григорием.
– Они у меня уже проверили документы, там, на крыльце, – пояснил тот. – Справка-то в порядке, со свеженькой печатью, но, сама понимаешь, они таких, как я, не больно-то жалуют. Придраться не к чему, но, как увидели эти тысчонки в газетке, чуть душу не вынули. Только тем и отговорился, что это должок, который я должен передать сестричке старого дружка. Святое дело! Не знаю, поверили, нет… вряд ли. Но деньги не отобрали, зато пришли на тебя посмотреть. У тебя в случае чего справка об осво… тьфу ты, у тебя какой-нибудь документ нормальный есть, если проверят?
Лида покачала головой.
Григорий вздохнул:
– Как же можно без документа за пределы лаге… тьфу ты, за пределы дома выходить? Да ладно, отовремся, если что. Выглядишь ты как надо, авось на слово поверят. Денежки-то возьми да прибери.
Лида торопливо схватила сверток и затолкала в сумку. Обрывки газеты упали на пол, и она стала нервно отталкивать их ногой, словно это были какие-то пакостные насекомые.
Григорий с интересом смотрел на носок ее туфельки. Сама туфелька была черная, а носок – беленький, в дырочку.
– Придумают же чего, а? – пробормотал он с восхищением. – Небось настоящая кожа?
– Ну да, – растерянно кивнула Лида.
– Дорого стоят?
– Тысячу двести…
– Ну, это по деньгам, – успокоенно кивнул Григорий. – Приеду, женюсь – есть у меня одна, по переписке познакомились, в Барнауле живет, – а на свадьбу ей такие же туфельки куплю. Трудно достать?
– Нет, вряд ли, – пожала плечами Лида. – По-моему, сейчас белвестовские туфли кругом продаются.
– Какие, говоришь? – Проворные брови Григория взлетели на морщинистый лоб. – Это что ж за страна такая их делает?
– Белоруссия, – пояснила Лида. – Фирма называется «Белвест». Отличная у них обувь и недорогая. И носится хорошо.
– «Белвест», «Белвест», – повторил Григорий и стукнул кулаком по ладони. – Все, запомнил, считай, вколочено!
«Уважаемые пассажиры! Скорый поезд номер сорок пять сообщением Москва – Барнаул прибывает к первой платформе. Стоянка поезда десять минут. Выход на платформу через зал ожидания. Dear passengers!..»
– Ишь ты! – восхитился Григорий. – Никак, по-английски говорит? Все как у людей стало. Слушай, что же мы тут лясы точим стоим, а? Я ж тебе сказать хотел… А ну, отойдем вон туда, где цветы продают. Оттуда через окошко видно будет, как поезд подойдет. Ты пока прочитаешь тут одну бумагу.
Он подхватил с полу потертый вещмешок и вразвалку двинулся к прилавку с цветами.
Лида пошла следом, чувствуя спиной пристальные взгляды «ангелов-хранителей». У нее стало спокойнее на душе, когда она поняла, что за каждым движением этого странного существа, с которым ей пришлось встретиться, следят люди, которые, случись что, немедленно придут на помощь. Хотя, если честно, никакой опасности, исходящей от Григория, она уже не ощущала. Только тревога по-прежнему теснила душу.
– Короче, так, – Григорий сунул руку в карман куртки. – Читай вот это. Потом скажешь, чего думаешь.
Лида развернула невероятно засаленный и потертый листок и вгляделась в изящный, удлиненный почерк – женский почерк!
Здравствуйте, Сергей Николаевич. Возможно, Вы удивитесь, получив это письмо и взглянув на подпись, однако к Вам обращаюсь именно я, Майя Майданская. Наверное, Вам странно и даже страшно слышать это имя, которое для Вас связано с одной из самых тяжелых страниц Вашей жизни. Да и мне долгое время казалось, что я не смогу спокойно слышать Ваше имя. Оно и самый Ваш образ сопрягались в моей памяти с самыми мучительными событиями моей жизни. Не могу без содрогания вспоминать тот майский вечер, и суд, и то, как сжалось мое сердце, когда я увидела Вас за решеткой – Вас, убийцу моего мужа. Я даже сознание потеряла тогда от ужаса. Но так уж произошло, такая судьба у нас с Вами, что однажды пересеклись наши дороги – пересеклись, да и разошлись, оставив у нас в душах ощущение трагическое и болезненное.
Но вот теперь, по прошествии нескольких лет, я вдруг ощутила, что мои прежние чувства к Вам совершенно изменились. Я испытываю к Вам отнюдь не ненависть, не злобу или какое-то другое острое чувство. Я наконец-то поняла, что освободилась от ежедневных, ежечасных мыслей о Вас. Я обрела свободу от своего прошлого. Как же это странно, что Вы, человек, из-за которого я испытала столько тягостных минут, столько горя, – что Вы в то же время явились причиной самого счастливого и радостного события в моей жизни!
Я была убеждена, что после смерти мужа должна похоронить себя, поставить крест на личном счастье. На долгие годы, может быть, даже навсегда. Но так уж вышло, что судьба вдоволь насладилась моими страданиями и послала мне невероятное утешение, о котором я не смела даже и мечтать. Я встретила человека, которого полюбила с первого взгляда. Он полная противоположность моему покойному мужу, да и вообще всем моим прежним знакомым. Он совершенно другой человек, чем те, кого я когда-либо знала. Скажу Вам правду – я даже и представить не могла, что на свете существуют подобные люди. Встреча с ним стала для меня судьбоносной и перечеркнула все мои прежние планы, абсолютно все!
Короче говоря, я полюбила. Теперь мне кажется, что полюбила я впервые в жизни, что никогда раньше я не испытывала чувства такой остроты, силы, настолько всепоглощающего и всепобеждающего. Конечно, в моей жизни были и другие мужчины, однако теперь я с облегчением закрываю глаза на все страницы моего прошлого. Я чувствую себя как бы заново родившейся, обновленной и, повторю, совершенно свободной.
Вас, конечно, удивляет, с чего это вдруг я стала рассказывать Вам о своей личной жизни? Но дело в том, Сергей Николаевич, что я наконец-то простила Вас за то, что вы сделали со мной и моей жизнью. Не могу перестать удивляться, что Вам, именно Вам я обязана величайшим счастьем моей жизни! Поэтому и я решила сообщить, что теперь совершенно свободна от Вас и от своего прошлого. Я благодарна Вам за все, что случилось со мной по Вашей вине… Нет, убийство остается убийством, однако теперь я совершенно счастлива и не могу, не хочу больше проклинать Вас. Наоборот – я благословляю Вас и прощаюсь с Вами навеки. Желаю Вам обрести свое новое счастье так же, как обрела его я.
Итак, прощайте, Сергей Николаевич, да хранит Вас бог. Умоляю Вас не держать на меня обиды, зла и очень прошу – простите меня. Простите за все! Прощайте навсегда!
Майя Майданская.
Лида свернула письмо и подняла изумленные глаза на Григория.
– Ну? – спросил он, кривя в ухмылке угол рта. – Каково?
– Да уж… – выдохнула Лида, с трудом сдерживая гнев. – Какая наглость… Нет, какая беспримерная наглость! Я даже вообразить себе не могла ничего подобного! Какое бесстыдство! Неужели она искренне думала, что Сергея терзали какие-то там угрызения совести за убийство Майданского? Наверняка его терзали только мучения за то, что он из-за этой сволочи по пьянке так искалечил свою жизнь! А эта Майя – что она себе вообразила? Даже не постеснялась сообщить человеку, который гнил в лагере в то время, как она прибирала к рукам наследство мужа: спасибо, дорогой Сергей Николаевич, как я вам признательна, я вам отпускаю все грехи. Покойтесь с миром! А я буду жить счастливо! Представляю, как разозлился Сергей на этот жуткий цинизм! Представляю, какими словами отозвался он об этой Майе!
Она возмущенно перевела дух, готовая продолжать обличение Майданской, – и осеклась, наткнувшись на острый, пристальный взгляд Григория.
– Представляешь, значит? – пробормотал он, и Лида только сейчас заметила, какой у него недобрый, тонкогубый рот. – Представляешь, да? – Он ухмыльнулся, сверкнув железными, тусклыми зубами. – Это ж надо, она представляет! А я, ты знаешь, даже и представить себе не мог, что у Сереги сестра – такая слепая и глухая дура!
