25 апреля 2002 года

Между тем «обаятельный трепач» что-то помалкивал. Лида вскинула голову и встретила его внимательный взгляд.

– Ох, Лида, Лида… – пробормотал Марк Соломонович. – Вы, интересно, отдаете себе отчет в том, что толчок всей этой истории был дан много лет назад, одним зимним вечером, в ТЮЗе? Вы понимаете, о чем я говорю?

На мгновение Лида задохнулась. Понимала ли она!..

– Это вам Сережа сказал? – пробормотала она наконец.

– А кто же еще? Надеюсь, вы не в претензии на него за это? – вскинул брови Амнуэль. – Разумеется, я строил линию защиты на той ненависти и презрении, которые питал Сергей к Майданскому. Эта история произвела свое благоприятное впечатление и сыграла какую надо роль. Послужила смягчающим обстоятельством для Сергея. А личность «несчастной жертвы» утратила немало обаяния, которым пытался наделить ее прокурор! Думаю, если бы я мог пустить в ход ту информацию, которую дала мне Майя Михайловна, ну, скажем, относительно того, как она выходила замуж за Майданского, то это вызвало бы еще большее отвращение к убитому. Увы, она рассказала мне о себе при одном определенном условии: сохранении строжайшей тайны. К тому же плохой это был человек или хороший, но Сергей все-таки убил его, вдобавок из оружия, носить которое не имел права, вдобавок будучи мастером-разрядником по стрельбе, так что линия на то, будто пистолет сам по себе взял да и выстрелил, была сломана обвинением в самом начале, я ее даже не разрабатывал, чтобы, наоборот, всего не испортить. И все же именно благодаря Майе Михайловне ваш брат получил гораздо меньше, чем мог бы получить. Знаете поговорку: чем больше дают, тем меньше дают?

– Вы хотите сказать… – пробормотала Лида, но наткнулась на предостерегающий взгляд и благоразумно осеклась. Если даже этот загадочный человек дает ей понять, что деньги Майи пошли на… ну, скажем, так: на смазывание рельсов, по которым катилось милосердие суда, то лучше не говорить этого вслух. Иначе Амнуэль будет вправе вновь назвать ее дурой.

– Между прочим, если быть на то пошло, – витиевато выразился в эту минуту адвокат, – я вам хочу объяснить позицию Майи Михайловны. Да, конечно, тем вечером она стала не просто богатой, но весьма богатой вдовой. Но штука также и в том, что она – как вы. Она – как вы, понимаете? – повторил он с нажимом.

– Нет, – честно призналась Лида. – В чем она – как я?

– Да в отношениях с Майданским! – нетерпеливо воскликнул Марк Соломонович. – Неужели вы думаете, что были его единственной, так сказать, пассией… пардон, жертвой? У этого молодого человека и впрямь была патологическая страсть к девочкам-подросткам. И Майя тоже стала объектом этой патологической страсти. Она тогда училась в девятом классе, ей было пятнадцать, но выглядела она такой маленькой и худенькой, что ее можно было принять за двенадцатилетнюю девочку. Именно этот возраст и именно этот образ и вызывали у Майданского резкий прилив крови к гениталиям. Ну а тут он был после бурного возлияния, вдобавок летняя жара усугубила ситуацию. Случилось все это в дачном поселке Союза художников, куда Майданский приехал к своему приятелю, сыну известного в нашем городе художника. Поскольку он тут ни при чем и роли никакой в дальнейшей истории не играет, умолчим о нем. Отец Майи тоже был художником, тоже имел дачку в этом кооперативе, ну и, естественно, дочка проводила там каникулы. Майданский от нее просто свихнулся с первого взгляда. Может быть, это была даже любовь – только в очень своеобразном ее проявлении. Он выслеживал Майю целый день, а когда вечером увидел, что ее родители пошли в баньку на задворках участка, спокойно вошел в дом. Майя уже видела его вместе с тем приятелем, их соседом, восприняла его появление спокойно, впустила в дверь… Он прекрасно понимал, что девочка будет кричать, поэтому поднял на кухне люк в подвал, столкнул ее туда, сам спрыгнул следом и там, оглушенную, изнасиловал. После «освобождения» дурь у Майданского моментально прошла, он страшно испугался и кинулся бежать. Майя Михайловна рассказала мне, что потом он всю жизнь упрекал себя, что не убил ее в этом подвале. Тогда, дескать, никто ничего не узнал бы, и вся его жизнь прошла бы совершенно иначе. Она говорила, что жила с Майданским всегда с этим непреходящим ощущением страха смерти… Словом, Майданский убежал, а Майя осталась в подвале. Нашли ее родители – почти без сознания, в крови, сами понимаете. И она сразу назвала имя того, кто это сделал. Мать стала требовать, чтобы отец завел машину и поехал на станцию за милицией – в поселке, сами понимаете, никакой милиции не было. Отец послушался, с трудом удержав супругу от того, чтобы она прямо сейчас не побежала в соседний дом и не побила там окна. Сказал, что ни к чему поднимать шум и позорить девочку. А еще сказал, что надо немедленно провести освидетельствование у хорошего врача и только потом заявлять в милицию. Так, дескать, будет более убедительно. Он положил Майю на заднее сиденье машины и поехал в город. А надо сказать, что у Нефедова был хороший приятель-гинеколог, знаменитый в нашем городе человек: Бровман. Он и мой, кстати, приятель, он мою Зиночку наблюдал, когда она ходила беременная Арчибальдом. Я ведь тоже старый горьковчанин – старый, увы, в прямом смысле слова, – вздохнул Марк Соломонович и немножко повесил-таки свой крючковатый нос, но тут же вновь принялся рассказывать: – Бровман осмотрел девочку и написал по просьбе Нефедова…

– Погодите-ка, – перебила его Лида растерянно. – А Нефедов – он кто?

– Прелесть моя, – почти нежно сказал Амнуэль. – Если бы я даже верил в то, что вы и в самом деле кропаете детективы, вот сейчас верить перестал бы точно. Вы слабо улавливаете необходимые факты и не прослеживаете причинно-следственные связи. Как это – кто такой Нефедов?! Да отец Майи, понятное дело. Она в девичестве Нефедова. Понятно теперь?

– Понятно, – рассеянно пробормотала Лида.

– А вот вопрос на засыпку! – вдруг оживился Марк Соломонович. – Нефедов – фамилия, отчество, так и быть, подскажу, – Кириллович, а зовут его как? Ну? Отгадайте! Его имя сегодня не один раз звучало!

Лида тяжело вздохнула:

– О господи! Ну, Михаил его зовут, подумаешь, нашли засыпку! Если Майя – Михайловна, то, значит, отца ее звали Михаил Нефедов.

– Браво! – восхитился Амнуэль. – Теперь вижу, вы еще не совсем потеряны для создания остросюжетных романов! У вас еще может быть счастливое будущее в этом жанре!

Лида кивнула, слабо улыбнувшись, только потому, что надо же как-то реагировать на искренние попытки хозяина ее развеселить. Мысли же, впрочем, были заняты совершенно другим. Она вдруг осознала, что уже слышала где-то это имя и фамилию – Майя Нефедова. Она откуда-то знала эту Майю… давным-давно, много лет назад. Вот только никак не вспомнить, когда и где они общались. Может быть, учились в одной школе? Вроде нет… Или в кружке занимались вместе? Нет! Майя занималась в другом кружке – но в том же Дворце пионеров, что и Лида. Майя ходила в хоровую студию. А помнила ее Лида потому, что хоровики иногда принимали участие в выступлениях фольклорной студии, где занималась Лида. И вдобавок ко всему Майя была соседкой Виталия Привалова, с которым Лида ходила вместе в студию, дружила, а потом влюбилась в него до того, что даже вышла за него замуж… но беспощадно бросила, как только поняла, за кого именно вышла. За подлеца и предателя! Ну а у Майи, значит, не нашлось сил покинуть Майданского… Но как, интересно знать, она вообще угодила за него замуж? Неужели встретились через много лет после того позорного случая и в Майданском взыграла совесть? Но как же Майя его простила?!

– Короче, Бровман написал нужное заключение, подтверждающее факт изнасилования, – вновь заговорил Марк Соломонович, – а потом Нефедов опять посадил дочку в машину и повез… Отгадайте, куда он ее повез?

– О господи! – вздохнула Лида. – Что, продолжаете проверять меня на профпригодность? Ну, куда мог повезти Майю Нефедов с медицинским заключением на руках? Видимо, в милицию. Куда еще?

– Садитесь, два! – разочарованно вздохнул Амнуэль. – Вы безнадежны, барышня. Нет, он повез дочку не в милицию, а… на улицу Минина, один. Знаете этот суперпрестижный домик советских времен, где жила вся партийно-обкомовско-облисполкомовская элита? Конечно, знаете! Его все знают. Вот и Нефедов отлично знал, что в этом доме жил господин… пардон, товарищ Майданский Петр Григорьевич. Конечно, это ведь происходило в 1985 году, тогда господа еще только в капстранах да на страницах романов проживали. Привез, значит, Нефедов дочку к папеньке обидчика-насильника-развратника-распутника и предъявил ее среди темной ноченьки вместе с бровмановским медицинским заключением. А потом продиктовал папаше-партайгеноссе ультиматум… – Амнуэль произнес это слово именно так – с ударением на последнем слоге. – Вот сейчас во все корки бранят советские времена. А вообразите ситуацию, чтобы в наше время оскорбленный отец привез дочку к папаше насильника – по нынешним меркам, к крупному олигарху, назовем это так. Да ведь глупого Нефедова в наше время набежавшие телохранители живьем бы в землю закопали – вместе с дочкой! В землю, в бетон, под асфальт – не знаю куда! А Майданский их выслушал – и не просто выслушал, но и начал предлагать какие-то пути, как исправить дело. Деньги предлагал – большие деньги! Майя Михайловна рассказывала, она была в таком шоке, что никак не могла понять, о чем идет речь. Помнит, что разговор между pater'ами family был долгий, и в разгар его на пороге появился сам Валерик Майданский. Видимо, наш любитель «клубнички» решил, что лучше оказаться подальше от места преступления. И угодил прямо на стрелку! Короче, к утру договор о намерениях был подписан. Нефедовы спускают дело на тормозах и в милицию не обращаются. Валерик остается безнаказанным, на свободе, карьера папы Майданского не рушится под уклон. Но! Через два с половиной года, как только Майе исполняется восемнадцать, играют официальную свадьбу. Тайная регистрация производится завтра же: родная тетка Майи, сестра ее матери, работала заведующей загсом. До дня официального бракосочетания молодые живут отдельно, никто ничего не знает, все шито-крыто. В случае возникновения нежелательной беременности делается тайный аборт силами все того же Бровмана, которому должен оплатить работу папа Майданский. Лихо, правда? – воскликнул Марк Соломонович.

– Лихо, – ошеломленно повторила Лида.

– То-то! – погрозил пальцем адвокат. – Где вам, детективщицам, измыслить этакий поворот сюжета? Тут надо Островским быть, чтобы описать это, причем не Николаем Александровичем, а Александром Николаевичем Островским, да и то – Харита Игнатьевна Огудалова рядом с этим Нефедовым просто отдыхает! Кстати, – спросил Амнуэль как бы в скобках, – вам что-нибудь говорит набор этих имен? Вы Островских-то различить способны? А кто такая Огудалова – знаете?

– Не извольте беспокоиться, – от обиды чопорно проговорила Лида. – Я заканчивала филфак университета. Так что кое-что успела узнать о великой русской литературе. А также местами о зарубежной.

Амнуэль снова заржал с той же детской непосредственностью:

– Вот и славненько. Продолжать? Или сами домыслите развитие событий?

– Что ж тут домысливать? – пожала плечами Лида. – Тут и домысливать нечего. Майя, конечно, забеременела, сделала аборт. После чего у нее не может быть детей. В назначенный срок Валерик на ней женился, и они прожили после этого несколько лет во взаимной ненависти. До тех пор, пока мой брат – на свое горе, а на Майино счастье – не поругался с Майданским в дверях оперного театра. Ин-тел-лиген-ция… По театрам ходят на свою голову! – с горечью протянула она. – Вот так и вышло, что Майя Майданская стала богатой вдовой.

– Браво, барышня! – похлопал в ладоши Амнуэль. – Браво. Все точно… хотя вы правы, тут и в самом деле не стоит напрягать мыслительные способности, ситуация изначально прогнозируемая. Правда, папе Нефедову все это большого счастья не принесло: во время официальной свадьбы дочери он был уже очень плох, а через месяц сгорел от рака легких. Мир праху его, он был уверен, что дочь должна благодарить доброго папеньку по гроб жизни!.. А кстати, о добрых папеньках. Не возник ли у вас один интересный вопрос: откуда у Валерика Майданского такие большие деньги?

– Да какая мне разница? – пожала плечами Лида. – Макли какие-нибудь финансовые, грязные игры…

– И опять вы правы, – кивнул Амнуэль. – Только в эти игры играл не сам Валерик, а его папа, дослужившийся к тому времени до третьего секретаря обкома партии. И впрямь – роль секретаря по идеологии была написана просто-таки для него, потому что этот человек обладал совершенно незаурядным политическим чутьем. Уже тогда он почуял ветер перемен и понесся по этому ветру очень споро. Помните такой персонаж нашей истории – Глеба Чужанина? Первый демократический губернатор Нижегородчины?

– А то! – усмехнулась Лида. – Кто же его не помнит? Думаю, он нам всем навеки в память врезался. Потом в министры угодил по воле Первого Папаши. Этакий политический попугай.

– Ну так вот: Майданский-пэр был одним из его столпов – нелегальных, понятное дело. И советами помогал, и финансами, и связями. Ну а когда Чужанин воссел на губернаторский трон, он сполна расплатился со своими «столпами». Тогда шла приватизация как ошалелая. Майданский-папаша получил нехилое количество акций Нефте – и Газпрома, а также автозавода, парочку бензоколонок в живеньких местечках, два дома на Большой Покровской улице, которые немедленно и очень выгодно сдал в аренду надежным и богатым людям, и вдобавок ко всему – место в правлении акционерной компании «Волжское пиво». И все это унаследовал от него Валерик – кроме места в правлении пивного заводика, потому что его папаша продал за очень нехилую сумму, когда почуял, что дни его сочтены и канцер, сиречь рак, скоро окончательно его сожрет. Однако Валерий получил от отца деньги за это тепленькое местечко! А надо сказать, что молодой Майданский при всей своей гнусности был далеко не дурак. Деньги он считать умел и делать их умел. Кстати! – превесело воскликнул вдруг Амнуэль. – Вы знаете, что это такое? – И он вытянул руку, сжатую в кулак, из которого торчали указательный и большой палец, сложенные в щепоть.

– Ну… наверное, перстное сложение староверов для того, чтобы осенить себя крестным знамением, – нерешительно предположила Лида.

– Горе от ума! – сожалеючи посмотрел на нее Амнуэль. – Вот уж правда, что горе от ума! Это, – он повторил жест, – означает, что перед вами мертвый еврей! Потому что живой еврей делает вот так! – И он быстро-быстро зашевелил сложенными в щепоть пальцами. – Вот такими были оба Майданские, что пэр, что фис, даром что были как бы русские. Но, – загадочно усмехнулся адвокат, – подозреваю, что Майя Михайловна тоже унаследовала деловую хватку своего собственного папеньки, творческого человека Нефедова, который когда-то пустил дочь в оборот, словно разменную монету. После смерти мужа она не стала соваться в дела, в которых ни черта не понимает, наняла толковых управляющих, а сама занялась тем, чем ей хочется заниматься: поет в собственном клубе, с новым мужем. Я его не знаю, но, говорят, очень талантливый музыкант.

– Не знаю, я его видела, но ни пения, ни игры не слышала, может, он и талантливый, только шибко молодой и какой-то забитый с виду, – пробормотала Лида, пытаясь уложить в голове ворох полученной информации. Да, вот это называется – метил в волка, а попал в медведя! Теперь она знает и о процессе, и обо всей этой истории не просто много – даже больше, чем нужно! Как бы осмыслить все это?! И все же… и все же так и нет ответа на два главных вопроса. Первый – прежний: почему Майю хватил припадок при виде Лиды? Если Майя была так уж признательна Сергею, вроде бы не с чего до удушья пугаться его сестры. Да и второй вопрос – тоже прежний: почему Сергей ушел из жизни в сопровождении этих щемящих и непонятных слов:

Что, что, что значили они для него? Ведь он не мог слышать эту песню раньше: клуб открылся какой-то месяц назад. Нет… Сергей умер в феврале, а песня уже была записана на пленке. Ну, наверное, Майя ее исполнила где-то, и песня так поразила Сергея, что заменила ему друга, которого просят проводить тебя в последний путь.

Кстати, а не стучится ли Лида в запертые ворота? Возможно, песня просто нравилась Сергею – безотносительно к личности Майи Майданской. Очень может быть, что он даже и не знал, кто это поет.

Чушь, конечно. Точно так же можно ведь подумать, будто Майя испугалась, увидев Лиду, из-за того, что еще в те стародавние времена, во Дворце пионеров, они когда-то поссорились из-за чего-нибудь… ну, не знаю, места в раздевалке, что ли!

Вот именно что чушь. Остаются вопросы без ответов… И тут уж даже самый разговорчивый из адвокатов не поможет. Надо Лиде искать ответы самой… Или не искать вовсе?

Но и ответ на этот судьбоносный вопрос: искать или не искать?! – она должна дать себе сама.

Ошибка вышла! Ничего ей решать не пришлось. Оказывается, «ответ» в это время уже был в пути.