Глава 9
ИЗУМРУДНЫЙ ЖУРАВЛЬ
Катя и Мещерский были уже на пути к дому, а в Лесном жизнь постепенно затихала, как бывало всегда, когда гости убирались восвояси. Официанты торопливо убирали посуду в столовой. В офисе-кабинете умиротворенный вином Роман Валерьянович Салтыков вместе Натальей Павловной, взбодренной чашкой крепчайшего кофе, рассматривали, живо обмениваясь впечатлениями, фотоальбом интерьеров восемнадцатого века особняков Парижа, Петербурга, Лондона и Вены. Отбирали будущие образцы для усадьбы.
А на берегу пруда под сенью старинных лип темной аллей смолили сигаретки Валя Журавлев и Леша Изумрудов. Долорес Дмитриевна никак не могла свыкнуться с мыслью, что сын ее в свои девятнадцать с воловиной уже курит, и каждый раз, заметив у него сигарету, устраивала страшный скандал, читая нотации о вреде никотина для молодого растущего организма.
Поэтому ребята ходили, словно школяры, курить на пруд, подальше от материнских глаз Долорес Дмитриевны. Собственно, Изумрудову курить никто не запрещал и дома, но он во всем был солидарен со своим приятелем. Во всем, кроме одного.
— Свалили наконец-то, — сказал Валя, с жадностью затягиваясь. — Я еле дотерпел. Любит наш патрон тусоваться допоздна. Этот мелкий (он имел в виду Мещерского) тоже, оказывается, родня ему, вроде князь какой-то там. А девка у него ничего, милашка. Интересно, волосы у нее крашеные или нет?
Изумрудов пожал плечами — тебе не все ли равно?
— Смешно смотреть на них на всех, — сказал он чуть погодя. — На всех этих, кто сюда таскается. Говорят, говорят, мелют языком, мелют. Чего мелют? А наш все слушает, радуется все чему-то. Чему радуется? Чудной он все же парень, прибабахнутый какой-то, хоть и старик уже.
— Ты ж говорил — не старый он совсем, — Валя усмехнулся. — Вот здесь мы с тобой сидели — ты это говорил, не помнишь? Это я тебе сказал: старик он, сорок лет ведь уж с хвостом мужику. А ты мне: не в возрасте дело.
— А ты, Журавль, я смотрю, так все прямо и запоминаешь. Так и записываешь за мной. Холодно тут, пошли домой?
— Погоди. Дай покурить человеку. Я целый вечер не курил. Вон, глянь, — Валя ткнул папиросой в сторону усадьбы. — Свет наверху зажгли. Сейчас мать к себе комнату читать уйдет, тогда и двинем.
— Ты хотел бы иметь такой же дом, Журавль? — задумчиво спросил Леша Изумрудов.
— Как Лесное? Не знаю. Если бы тут все цело было так… Тут бабок надо пропасть, чтобы все это поднять, в натуральный вид привести. А потом нервы. Хорошо Денис Григорьевич все на себя сейчас взял, а без него вообще труба нашему была. Попрыгал бы патрон как миленький, подрыгался бы. Я хотел бы, Леха, но только не такого. Другого.
— Чего, Журавль?
Валя посмотрел на освещенные окна усадьбы.
— Сложно объяснять, Леха. Как-нибудь потом.
— А я бы хотел. Роман мне рассказывал, какой у него дом в Лугано, какой в Париже.
— Чего рассказывать? Вот смотаешься с ним в Пар Ты ж говорил, он берет тебя с собой на Рождество католическое.
— Берет.
— Ну и будь счастлив.
— А я счастлив, Журавль. Знаешь, я раньше когда я тебе про это сказал…
— Про что? — Валя прищурился.
— Ну про это, про нас с ним, я думал, ты сразу… В общем, я думал, ты возражать будешь, пошлешь меня…
— Я? Да ты что? Что я, не понимаю? Да наплевать. Каждый устраивается как умеет, живет как хочет, расслабляется как может. Подходит тебе это — пол кто мешает? В Париж вдвоем слетаете, может, и вообще там останетесь.
— Нет, он сказал, что едет, чтобы окончательно уладить дело о разводе. А потом вернется.
— А я думал, сдрейфил он, отвалить хочет.
— Он не сдрейфил. Он ни во что такое не верит. Принципиально.
— А кто верит? Леха, ну кто? Ты, я? И мы не верим. Никто не верит.
— Не; знаю я, — Изумрудов бросил окурок на землю и наступил на него подошвой кроссовки. — Между прочим, священника в понедельник хоронить будут. Я слышал: мать твоя Наталье говорила. Она на похороны идти хочет, а Наталья сказала: не могу — в Москву в понедельник утром поеду. У них ученый совет на кафедре.
— Слышишь? Что это? — тревожно спросил вдруг Валя. Они прислушались, кругом была ночь и тьма. Вода в пруду была словно залита сверху черным лаком.
— Коты, наверное, деревенские шныряют по кустам, — Валя нагнулся, поднял с земли палку и швырнул в воду — бултых, — А слабо тут всю ночь прокантоваться?
— Холодно здесь сыро как в склепе, — Изумрудов передернул плечами. — А там тоже не лучше.
— Где?
— Там, — Изумрудов кивнул на дом. — Слышь, Журавль, ты последнее: время ничего не замечал?
— Я? Нет, а что?
— Да ничего, только сплю я вот что-то по ночам плохо. Иногда проснусь среди ночи, словно толкнет меня что-то, и знаешь… Кажется мне, что в комнате кто-то есть. Кто-то еще… Журавль, ты представь, ведь там, где мы спим, раньше палаты были больничные. Шизоидов здесь держали.
— Шизоиды разные, Леха, бывают. Вон у матери моей брат — дядя Саша. Так он до армии нормальный был, а из армии вернулся — шизик. В Ганнушкина его положили, там и умер. А безобидный был. Его даже на выходные домой мои дед с бабкой брали. А в комнату к тебе ночью ты сам прекрасно знаешь, кто может заглянуть.
Изумрудов резко отвернулся, засунул руки глубоко в карманы своей яркой куртки «Томми Хильфингер» (это был подарок Салтыкова, и он с этим подарком не расставался) и зашагал по темной аллее к флигелю. Валя догнал его уже у самого крыльца. Машина с официантам" из ресторана давно уже ушла., И в Лесном чужих н" осталось — только свои.
