Алёна Васнецова. Июнь 1999
Кажется, такого великолепного настроения у нее не было ни разу в жизни. И утра такого не было, и дня. Почему-то, неизвестно, почему, Алёна посчитала нужным скрывать свое состояние даже от Юрия. И то сказать: баба Варя их здорово смутила! Пришлось принять непроходимо деловой вид, за бытовыми хлопотами спрятать все то, что наполняло душу каким-то странным легким блаженством.
Потом Юрий ушел, и Алёна мечтала, чтобы он поскорее вернулся, – одновременно радуясь, что осталась одна. Ей хотелось остаться одной. То, что случилось, было настолько невообразимо, что нужно было пережить эту радость, ни с кем ею не делясь. Наверное, это осталось еще из детства, когда одиночество было самым большим подарком, который могла себе сделать Алёна, на чьих плечах всегда, сколько она себя помнила, лежали заботы о сестре. Родители работали с утра до вечера; потом они погибли. Инга была требовательным существом, она желала владеть вниманием старшей сестры без остатка и постепенно приучила ее к мысли о том, что нуждается в постоянном присмотре. Потом они здорово ссорились по этому поводу – когда Инге уже исполнилось пятнадцать, она стала красавицей и завела кучу своих собственных маленьких радостей, которые нужно было скрывать от сестры. Ее заботливость казалась Инге мелочной придирчивостью и занудством. Но Алёна все суетилась над ней, все квохтала, как наседка, переживала, забывая о себе; к тому же она беспрестанно где-то работала или подрабатывала, и все реже выпадали минуты, когда удавалось побыть наедине с собой, подумать о себе!
То, что произошло между нею и Юрием, было настолько невероятно и в то же время просто, что Алёне хотелось забиться в какой-то укромный уголок и перебирать в памяти самые драгоценные подробности этой ночи, которая словно бы заставила ее сменить кожу. Она ощущала себя новой, нет, обновленной: враз и сильной, и беззащитной, и неизвестно было, что теперь делать с этим состоянием. Умиротворенной – вот какой ощущала она себя, и отныне ей хотелось в своей жизни только покоя.
Но укромных уголков, где можно посидеть, попереживать в квартирешке бабы Вари не было предусмотрено: разве только в ванной, но не будешь же день-деньской стоять под душем, баба Варя перепугается, решит, что внучка утонула; к тому же холодильник у нее был совершенно пустой, и картошка кончилась, и хлеб. Юрий обещал забежать днем, рассказать, чем кончился его поход в редакцию, так что нужно было обед приготовить. Алёна испытала вдруг резкий, ни на что не похожий восторг при одной только мысли, что Юрий вернется, что они увидятся, что он будет есть борщ, сваренный ею для него…
Короче говоря, она переоделась и пошла на базар. На дне сумки отыскался козырный рыжий шарфик, а на его место Алёна недрогнувшей рукой запихала тети Катин белый платочек. Туда же отправилось сатиновое мамино платье. Вот же невезучее платьишко сшила себе Лида Калинина, в замужестве Васнецова, Алёнина мама! Неужели ему придется еще четверть века плесневеть в семейных сундуках, прежде чем его снова извлекут на свет божий?
«Лучше я его вообще выброшу, – подумала Алёна, бродя между рядов Средного рынка (идти на Мытный, где торгует этот чокнутый Рашид, – нема дурных!) и ужасаясь ценам, которые выглядели просто-таки неприлично. – А то вдруг у меня когда-нибудь родится дочка, ну и возникнут у нее какие-то трудности, так чтоб не было искушения первым делом в монастырь бежать!»
Мысль о том, что она сама когда-то, давным-давно, собиралась в монастырь, сейчас казалась гораздо более нелепой, чем вдруг проснувшиеся мечты о дочке. Не рановато ли? И вообще неизвестно еще, сможет ли она когда-нибудь родить после всех тех противозачаточных таблеток, которые ей приходилось пить в Аммане, уж в чем-чем, а в них недостатка не было…
Чтобы отвлечься от воспоминаний, не дать им вторгнуться в ее новую жизнь, в новое настроение, Алёна обратила внимание на цены. Да, это оказалось радикальным средством! Мясо по пятьдесят рублей. Где это видано? Оно что, с золотым обрезом, что ли?! А помидоры по тридцать? А огурцы… Ладно, шут с ними, с огурцами, но помидоры нужны непременно – для салата и для борща. И еще много чего нужно.
Через полчаса сумка у нее набралась – не поднять, а к помидорам все еще страшновато было подступиться. «Да ладно, – сказала себе Алёна. – Однова живем, в конце-то концов!»
Она пригляделась к продавщицам. Отец, который обожал ходить на базар, еще в детстве научил никогда ничего не покупать у торговок с отталкивающими лицами. Впрок, дескать, такой товар не пойдет! Правда, иногда это правило вступало в коренное противоречие с качеством продукта – вот как сейчас, например.
В начале июня трудновато найти хорошие, по-настоящему спелые помидоры, но все-таки у одной из торговок они были. Как на беду, физиономией этой толстой женщины резкого восточного типа можно было пугать маленьких детей. Обрюзгшая, с темными кругами под жгучими глазами навыкате, усатая вдобавок… Рядом стояла хорошенькая русская девчонка, и, хоть она продавала бурые восковые муляжи из Горьковского овощесовхоза, к ней выстроилась очередь. Неужели все покупательницы вдруг сделались так чувствительны к физиогномике, изумилась Алёна, но тотчас поняла, что смазливое личико тут ни при чем. Просто у кавказской дамы ее сочный, ярко-красный, спелый и даже на вид вкусный товар был на десять рублей дороже, чем у остальных продавщиц.
«Для «новых русских», что ли, старается?» – подумала Алёна, бросая прощальный взгляд на красивенькие помидоры и пристраиваясь в хвост очереди к овощесовхозным муляжам. Хотя женщина, которая подошла к усатой толстухе и заговорила с ней, не слишком была похожа на «новую русскую». Приличная тетенька лет под сорок, несколько даже унылого вида, в почтенном льняном костюме и соломенной шляпке с черными розами. «Это что, траур или просто вкус такой?» – размышляла Алёна, от нечего делать разглядывая ее широкую спину.
Спина почему-то казалась знакомой. Кто-то еще вот так же горбился, поднимая не по-женски крутые плечи, кто-то еще так же нависал над прилавком, низко опуская голову… Да не над прилавком, при чем тут прилавок? Фаина, Фаина Павловна Малютина, о которой Алёна не может вспоминать без дрожи, точно так же нависала над хирургическим столом или гинекологическим креслом, как если бы собиралась не деликатнейшую операцию делать самыми кончиками пальцев, а рвать беззащитную женщину руками на части.
Алёна отвернулась, почувствовав, что ее замутило от воспоминаний. И тут же словно ударило в виски – разом с двух сторон, маленькими молоточками, да так больно! Она оглянулась и, не веря своим глазам, уставилась на Фаину Павловну, которая, горбя полные плечи, обтянутые бледно-желтым льняным пиджаком, перебирала помидоры, одновременно слушая то, что ей быстро и тихо говорила продавщица.
Алёна смотрела не отрываясь. Хотелось броситься к Фаине, обрушить на нее хозяйственную сумку бабы Вари, набитую доверху, а потому тяжелую, как пудовая гиря, хотелось громко закричать, рассказать всем людям, что сделала с ней Фаина, и за что, за что?!. Но она не могла двинуться с места, только все тяжелее наваливалась на край прилавка.
– Женщина, вы стоите в очереди или просто так стоите? – раздраженно спросил кто-то рядом, и между Алёной и прилавком кто-то втиснулся, подтолкнув ее к Фаине.
Стало страшно. Вот сейчас Фаина повернется и увидит ее. И…
Алёна не знала, что тогда случится, но допускала все, что угодно, даже что Фаина каким-то неведомым, невообразимым способом снова закинет ее в Амман, в насквозь продутую кондиционером, полутемную квартиру Алима, где на полу в гостиной все еще лежит полуразложившийся труп с проломленным затылком.
Рвотный спазм потряс Алёну, она судорожно сглотнула – и почему-то стало легче. Даже туман перед глазами слегка рассеялся: словно нарочно для того, чтобы она могла увидеть, как усатая продавщица нырнула рукой в свою обширную пазуху и выудила оттуда небольшой белый сверточек, обернутый еще и в полиэтиленовый пакет. Послышался сдавленный гортанный голос:
– Вот. Пять тысяч дол-ла-ров…
Похоже, каждый звук давался торговке с трудом. Она умолкла, но Фаина сделала внезапное хищное движение к ней, и женщина торопливо добавила:
– И еще одна тысяча отдельно, вашей соседке. Я сделала все, как вы сказали, да-ра-га-я. Канэшна, вы можете пересчитать деньги. Нет, здесь не на-да, лучше в каком-нибудь уголке…
– В уголке? – ядовито переспросила Фаина. – Ну да, как позавчера вечером, когда Рашид меня чуть не убил в укромном уголке моего собственного двора! Уж лучше я их дома пересчитаю. Но имейте в виду, Бюль-Бюль Мусатовна, я оставляю у себя показания моей соседки: просто как гарантию для того, чтобы вы с вашим бешеным сыночком не задумали обчистить мою квартиру в поисках этих денег. Как гарантию от новых нападений!
– Что вы, что вы, да-ра-гая! – Толстощекое лицо еще больше набрякло, и слезы покатились из черных глаз. – Я все сделала, как вы сказали, а Рашида можете больше не бояться. Мы с мужем решили отослать его в Гёкчай, вы же знаете, его бабушка, а моя свекровь…
– Да пусть она сдохнет, ваша свекровь, – грубо отрезала Фаина, и плачущая толстуха в ужасе махнула на нее рукой. – Давно надо было спровадить этого вашего безутешного Ромео! Кстати, вы узнали то, о чем я просила?
Какое-то время женщина тупо смотрела на нее черными глазами, в которых дрожали огромные, выпуклые, как увеличительные линзы, слезы, потом воскликнула дрожащим голосом:
– Ах да! Канэшна, только…
Снова это хищное движение Фаины:
– Только что?!
– Я позвонила туда, – испуганно забулькала женщина по имени Бюль-Бюль, – но почему-то не отвечал телефон.
– Так надо было позвонить еще раз!
– Вах, я звонила двадцать раз! Но телефон не ответил. Канэшна, может быть, господин Кейван куда-то уехал, например, на отдых…
Больше Алёна ничего не слышала. Волоча за собой сумку, она кинулась, не разбирая дороги, вперед, толкая людей, но так и не успела добежать до туалета: ее вырвало в каком-то уголке – может быть, в том самом, где Бюль-Бюль советовала Фаине пересчитать доллары, полученные… за что? Да за всю жизнь Алёнину, проданную, искромсанную, испоганенную!
Господин Кейван, будьте вы прокляты! Господин Кейван не отвечает! Да как же он может ответить, если его уже черви съели? Или интенсивно едят?
Алим – вот кто этот почтенный господин Кейван, к которому ехала Алёна, вылупив доверчивые глазки, – точно так же, как ехали другие девчонки – Наргис, Лулу, Зухра, Пери, Нана, как их там еще, все эти несчастные, глупенькие русские гурии, нашедшие свой конец на чужбине. Русские рабыни – будто в каком-нибудь XVII веке! Только, в отличие от своих сестер по несчастью, похищенных татарами или турками, они предались своей жуткой участи по доброй воле, не представляя, что их ждет, польстившись на щедрые обещания вербовщиц вроде Фаины и посредниц вроде Бюль-Бюль!
Стоп. Откачнувшись от прохладной бетонной стенки, к которой было привалилась в приступе слабости, Алёна потащилась по базару, разыскивая кран с водой. Вот мойка для овощей с идиотской надписью: «Мыть ноги и обувь воспрещается! Штраф!» Она какое-то время тупо вчитывалась в кривые буквы, словно соображая, сполоснуть ли все-таки пыльные сандальки или убояться штрафа, потом поставила проклятущую сумку на землю и принялась умываться. Все окружающее для нее сейчас как бы не существовало, поэтому Алёна стащила шарфик и сунула свою стриженую макушку под кран.
От ледяной воды полегчало, как по волшебству. Алена торопливо замотала мокрую голову шарфиком и нырнула в путаницу прилавков, спасаясь от взглядов. Теперь она жалела, что так потеряла себя, что носилась по рынку, привлекая всеобщее внимание. Что, если ее заметила Фаина? Конечно, Алёну трудно узнать, а еще труднее вообразить себе, что кто-то смог вырваться из лап господина Кейвана и прямиком потащиться на Средной рынок, – и все-таки, все-таки… Надо быть осторожнее! Ведь судьба, словно устыдившись, что так долго вела себя по отношению к Алёне как злобная мачеха, вдруг сделала ей два воистину царских подарка один за другим. Ночью – ночь… А утром – ответы на все вопросы, которые не давали Алёне покоя. Этих ответов она могла искать до скончания века, голову сломать, а они вот они – преподнесены на щедро протянутой ладони. Немудрено оглохнуть, ослепнуть в первое мгновение, но теперь уже пришло время думать, соображать, оценивать.
Алёна почувствовала, что у нее слезы навернулись на глаза. Но на сей раз не от жалости к себе. Надя Кунина вспомнилась ей, бедная Надя с ее худеньким телом и простым, некрасивым лицом, вдруг расцветшим от любви. Эта любовь стала для Нади смертельной, потому что ее послала на смерть мать Рашида. Бюль-Бюль подстроила все это, она каким-то образом нашла пути к Фаине, поняла: это товар, который только и ждет своего купца, чтобы продаться. Она подкупила Фаину – и Надя умерла. План убийства – подменить самбревин инсулином – придумала, конечно, Фаина. План простой, как все гениальное!
За что была принесена в жертву Алёна – вернее, почему именно она, а не какая-то другая медсестра? Потому что живет практически одна, потому что некому за нее заступиться, – гулящая сестрица не в счет, она только рада будет, если Алёна куда-нибудь денется, освободит, так сказать, жилплощадь. Но Алёна ни в коем случае не должна была угодить за решетку – ведь там у нее было бы время все как следует обдумать, да еще и адвокат, не дай бог, попался бы с мозгами… Поэтому Фаина защитила ее своей могучей грудью – а на самом деле отстояла репутацию своего салона, на которой не должно было появиться самомалейшего пятнышка. Но, надо полагать, она получила достаточно денег для покупки самых дорогих пятновыводителей. За что же Бюль-Бюль платила сейчас?.. Ладно, это потом, сейчас главное – не потерять ниточку.
Итак, Алёне удалось избежать суда, но она была должным образом перепугана, чтобы с радостью схватиться опять-таки за дружественно протянутую Фаинину руку и без оглядки ринуться подальше от Нижнего, тем паче – за легкими, хорошими деньгами. Нет сомнений, этот ход был заранее придуман Фаиной и Бюль-Бюль: исполнительницу приговора над Надей следовало упрятать как можно дальше, заработав при этом на ее жизни и смерти. Ни мать Рашида, ни Фаина Павловна не сомневались, что глупенькая медсестричка найдет свой конец в Аммане (или в Стамбуле, в Бейруте или где-то еще, неизвестно ведь, куда бы забросил ее бизнес Алима!). Не эту ли долю выплачивала сегодня Бюль– Бюль Фаине?
Хотя нет, что-то произошло позапрошлой ночью с Фаиной, за что она потребовала от усатой ведьмы нового гонорара. И это было связано с Рашидом: он напал на Фаину, чуть не убил в ее собственном дворе, как она сказала. И вот она пригрозила Бюль-Бюль, что заявит на Рашида в милицию.
Так… Именно позапрошлым вечером Рашид спас Юрия от приятелей Инги, а потом гонялся за ним по берегу Гребного канала. И этот внезапный приступ враждебности случился именно после того, как Юрий сначала обмолвился, что именно Фаина может быть виновата в смерти Нади, а потом сказал, что не уверен. Но Рашид больше не может выносить неуверенности и незнания, ему нужно имя подлинного убийцы – нужно как освобождение! А убийцу зовут Бюль-Бюль, и это его мать!
Его собственная мать! Надя говорила, что именно будущая свекровь посоветовала ей обратиться в центр «Ваш новый образ», потому что какие-то там религиозные причуды требуют непременной девственности от невесты правоверного мусульманина. Надя и Рашид на все готовы были, только бы получить разрешение на свадьбу, ведь без маменькиного соизволения Рашид шагу шагнуть не мог. А маменька между тем уже знала, что никакой свадьбы не будет, что вместо свадьбы случатся похороны!
Можно не сомневаться: Рашид представления не имеет о той роли, которую сыграла в его жизни родная мать. Он все еще ищет в темной комнате черную кошку, которой там нет и никогда не было. Конечно, судя по виду Бюль-Бюль, жизнь у нее теперь – не мед и не сахар. Ну что же, ведь всякое злодеяние – это палка о двух концах, это обоюдоострый меч, и если в самом деле существует тот самый Закон Всемирного Воздаяния, о котором Алёна читала в каком-то детективе, то усатая тетка ощущает его карающую силу на полную катушку.
Нет, пока не на полную! Это ей еще предстоит – когда Рашид узнает, кто фактический убийца Нади.
От кого узнает? Алёна холодно усмехнулась. Да уж, конечно, не от Фаины, которая абсолютно уверена в своей безопасности и даже готова заявить на Рашида в милицию, не боясь, что вновь всплывут обстоятельства странной смерти на операционном столе в салоне «Ваш новый образ». Она не сомневается: все сделано шито-крыто, концы в воду, вернее, в иорданский песок…
Черта с два! А вот черта с два!
Та самая дура медсестра, которой предназначено было стать козой отпущения (так и не удалось выяснить, можно ли это выражение употреблять в женском роде, ну и плевать, употребим без всякого разрешения!), выведет всех вас на чистую воду. Потому что это для нее – единственный шанс убить одним ударом двух зайцев: избавиться от слежки Рашида и перевести его навязчивую мстительность в другое русло. То есть она отплатит не только за себя, но и за безвинно загубленную Надю. Это уже не два, а гораздо больше зайцев получается, это уже одним махом семерых побивахом! Судьба расщедрилась до предела: «Бери, пока дают!» Надо брать, надо ловить момент, надо немедленно разыскать Рашида, сказать ему все, что удалось узнать!
Значит, сейчас прямиком на Мытный рынок. А если Рашида там нет, он может быть только в одном месте: в Высокове, рядом с домиком над оврагом, в своей засаде за бревнами.
Алёна вгляделась в прилавки с помидорами. Перед хорошенькой девчонкой из Горьковского овощесовхоза по-прежнему вилась очередь, а усатая Бюль-Бюль стояла одна со скорбным видом. Фаина вроде бы ушла. Алёне тоже пора.
Она вышла на площадь перед базаром, с непривычки ужаснулась, увидев возникший там недавно монумент. Длиннющая каменная пика венчалась лысой мужской головой. Страдалец, увековеченный таким образом, слыл защитником попранных человеческих прав и прославился на весь мир созданием отечественной водородной бомбы, за что, кстати, был обвешан всеми мыслимыми и немыслимыми наградами свергнутого режима. Отчего-то особенную слабость к водородному правозащитнику питал бывший мэр Чужанин. Его-то попечением, а также, поговаривали, на его личные сбережения и была воздвигнута возле Средного рынка жуткая голова. Старушки, проходя мимо, испуганно крестились.
Алёна тоже перекрестилась и подумала, что прямиком поехать на Мытный не получится. Надо сперва занести эти разнесчастные продукты бабе Варе. В конце концов, она тоже вполне может сварить борщ. И небось куда лучше, чем ее непутевая внучатая племянница!
