Рашид Гусейнов. Июнь 1999
– Сыночек, чайку попей-ка. Гляди, я тебе принесла свежего, сладенького. Только сахару у меня нет, ты не обессудь, но чаек с вареньицем с прошлогодним. С малиновым вареньицем!
Задремавший Рашид вскинул голову и испуганно уставился на маленькую, худенькую старушонку, которая стояла перед ним, протягивая большую кружку на выщербленном блюдце. На кружке была нарисовала роза – когда-то, наверное, ярко-красная, а теперь изрядно выцветшая и растерявшая половину своих махровых лепестков.
– Бери, бери, да не ошпарься, горяченький чаек.
Рашид знал эту бабку. Она была ближней соседкой Васнецовых, дом которых стоял на отшибе, поодаль от других. Бабка жила одна, но иногда к ней приезжал и копался на огороде то ли сын, то ли зять – очень опасный человек, мент, а вернее, гаишник. Про этого мужика в городе легенды ходили. Рашиду о нем не раз отец рассказывал, которому жаловались шоферы его маршруток.
Судя по этим рассказам, гаишник и впрямь был уникум: не брал взяток. Любимым занятием его было встать где-нибудь за кустами близ пешеходного перехода, на котором нет светофора, и косить иномарочников, которые, вылупив глаза, чешут на скорости, будто к очередному переделу собственности опаздывают, нимало не обращая внимания на пешеходов, а те либо томятся по полчаса на кромке тротуара, не решаясь покончить жизнь самоубийством, либо еле успевают выпархивать из-под импортных колес, как перепуганные куры – из-под лап разыгравшегося пса. Свои, отечественные машины, ущемлявшие права пешком ходящего человека, этот гаишник по фамилии Васильев тоже не больно жаловал. Да и вообще, был он, по слухам, в каждой бочке затычка, поэтому Рашид его не без оснований побаивался и, стоило «волжанке» Васильева появиться в конце переулка, забивался поглубже под бревна, словно какой-нибудь перепуганный кот. Если такой репей, как Васильев, прицепится к лицу кавказской национальности, тут никакими деньгами не откупишься, даже и пытаться бесполезно. А вообще странно, почему около дома Васнецовых нет никакой милиции, ведь позавчера тут кровь пролилась. Или об этом еще никому не известно? Труп все еще лежит там? Или дружки убитого спрятали концы в воду? Хорошо, если так. Но все равно – лишнее внимание Рашиду ни к чему. На бревнах над оврагом сидеть вроде бы никому не запрещено, а вот поди-ка объясни, зачем он тут сидит… Он машинально взял кружку, машинально глотнул. Бабка смотрела одобрительно.
– Смотрю я на тебя – молодой ты, здоровый, а вроде как не работаешь нигде, сидишь тут да сидишь, – начала она с видом самым простодушным. Возможно, конечно, ее вдохновляло здоровое старушечье любопытство, но Рашид едва не подавился и поглядел на нее подозрительно. А вдруг Васильев подослал разведчицу? Иначе с чего это она вдруг раздобрилась? Чайку принесла… Он был настолько поглощен своим желанием убивать, что даже забыл, что у других людей остались какие-то другие чувства, кроме коварства, подлости, мстительности. Захотелось замахнуться на эту разведчицу с пенсионным удостоверением, чтобы летела отсюда со всех своих сухоньких ножек, но уж тогда на всех его планах достать когда-нибудь Алёну уж точно был бы поставлен крест, а потому Рашид сдержался – и ляпнул первое, что пришло в голову:
– Родители хотят этот дом купить, а хозяева неизвестно где. Никак не можем с ними встретиться! Ну, отец меня и заставил караулить.
– Да ведь Инга только позавчера сюда компанию приводила, ты ж ее видел, ты ж тут был, – недоверчиво начала старушка, но тотчас спохватилась и закивала: – А ведь правда, правда, дом-то на старшую записан, на Алёну, как на ответственную, а у Инги с рождения в одно ухо ветры задувают, в другое вылетают. Только разве ты не знаешь? Разве Инга тебе не сказала?
– Про что? – насторожился Рашид. – Не сказала – про что?
– Да про Алёну. Она ведь уехала еще зимой, не соврать бы, в конце февраля. Уехала, ей-богу, в какие-то жаркие страны, и не выговорить. Нашла там себе работу с большими деньгами – и помахала ручкой. Даже не знаю, когда вернется. Может, зря ждешь? Почему же Инга тебе ничего не сказала? Вот же профурсетка!
Рашид залпом проглотил оставшийся чай, обжег горло, но даже не заметил этого.
Говорила, говорила ему Инга про Иорданию, куда якобы уехала Алёна, однако Рашид не верил, точно зная: эта шлюха врет, прикрывает сестрицу-убийцу. И правильно делал, что не верил: Алёна все-таки появилась день или два назад! Рашид упустил ее по дурости, но больше не упустит. Надо только набраться терпения, никому не верить, не давать себе зубы заговаривать, стоять на своем.
Но со старушкой надо обойтись по-хорошему. Наврать ей что-нибудь вроде…
У Рашида вдруг пересохло во рту, словно последний раз он пил полтора месяца, а не полторы минуты назад. Что это? Неужели мерещится?!
– Чего ты, сыночек? Чего? Подавился никак? Или сердечко прихватило? Или что с тобой?
Старушка явно испугалась выражения его лица, начала мелко махать троеперстием – крестила, значит. Да уж было чего испугаться! Наверное, такой же вид сделался бы у человека, увидевшего призрак. Рашид и в самом деле не верил своим глазам: в конце улицы показалась женская фигура, которую он уже почти отчаялся когда-нибудь увидеть. Да нет, не может быть!
Он еще не верил своим глазам, а рука уже хищно скользнула за пояс, нашарила рукоять ножа и стиснула…
Старушка проследила за его взглядом – да так и ахнула:
– Алёна! Она самая! Приехала! Вернулась!
Этот сорочий стрекот заставил Рашида очнуться.
Он медленно вынул руку. Нельзя, невозможно сейчас наброситься на эту тварь, даже если она заметит его и пустится в бегство. На глазах старухи, которая только что была добра с ним, как мать, – нельзя.
Да и о матери надо подумать. Хоть Рашид и твердил себе сотню раз, мол, ему наплевать, что с ним будет потом, после убийства, но матери-то не все равно, она и сейчас-то ни жива, ни мертва с утра до вечера, а уж когда его арестуют за убийство при свидетелях… Не может же он и старуху заодно прикончить, чтоб молчала, это только в русских фильмах и книжках убивают всех подряд. Он должен подумать о матери, он обязан подумать о ней! Нужно выждать удобный момент, когда они с тварью останутся одни.
Рашид вцепился обеими руками в бревна с двух сторон, как бы привязав, нет, приковав себя к ним, и молча уставился на приближающуюся Алёну.
Что дело неладно, Рашид понял буквально через две минуты. По идее, эта тварь должна была, чуть заметив его, кинуться наутек. Но она хоть и сбилась на миг со своего твердого, уверенного шага, не метнулась прочь и даже не приостановилась: с этим ледяным выражением лица продолжала идти вперед, поравнялась с бревнами и окликнула:
– Здравствуйте, Антонина Васильевна. Рашид… здравствуй. Мне нужно с тобой поговорить.
– Ах, так вы меж собой знакомы? – удивилась бабулька с таким округлым, широким именем, которое было ей велико на несколько размеров, словно платье с чужого плеча. – Ну вот и ладненько. Значит, сговоритесь. Только ты, Алёна, гляди не продешеви, а ты, молодой человек, тоже смотри: сирот обидеть – грех, уж не стой за ценой, а то знаю я вас, чеченегов! Ой, что это у тебя на голове, Алёнушка? Ну, молодежь, ничего не жалко. Такие были волосы, нет чтобы косу растить!
– Я азербайджанец, – запоздало выдавил Рашид, чувствуя, как саднит обожженное горло, но старушка уже не слышала: засеменила к своему дому, забыв даже про кружку с ощипанной временем розой, всплескивая руками и бормоча что-то вроде: «Расти, коса, до пояса, не вырони ни волоса!»
Алёна посмотрела на Рашида дикими глазами:
– О чем это она? Про что сговориться?
– А, ну… – Он махнул рукой. – Добрая женщина, пришла, чайку мне принесла, а сама и спрашивает, зачем и почему я здесь сижу. Я и наврал: мол, хочу с тобой сговориться о покупке дома. Не мог же я ей прямо сказать…
Он осекся, с изумлением вспомнив, что пришел сюда вовсе не разговоры с этой тварью разговаривать. Надо начинать! Хотя Антонина Васильевна еще не вошла в свою калитку, еще может оглянуться не вовремя.
– Не мог же ты ей прямо сказать, что сидишь здесь и подкарауливаешь меня, чтобы зарэзать, – кивнула Алёна. – Не надоело?
– Что? – тупо переспросил Рашид, не веря своим ушам.
– Сидеть, говорю, не надоело? А убивать? Ты ведь уже прикончил тут какого-то человека – позавчера, если не ошибаюсь? А потом еще одного хотел убить на берегу Гребного канала, да он от тебя убежал. Что, руки чешутся рэзать, рэзать, рэзать направо и налево?
– Ничего, – кивнул Рашид, чувствуя себя почему-то так глупо, что и не описать. Ну что она над ним смеется, как над мальчишкой! – Вот сейчас зарэжу тебя – и пойду домой.
– Домой? – Ее глаза сверкнули. – К мамочке? Как ее там – к Бюль-Бюль Мусатовне? Иди, иди. И заодно передай привет от ее подружки Фаины Павловны Малютиной – помнишь такую?
Рашид подозрительно уставился на нее. Откуда Алёна знает имя его матери? При чем тут Малютина, почему она – материна подружка? Чепуха какая! Сколько проклятий призвала мать на ее голову, узнав о смерти Нади! Подружка, ну, скажет тоже эта тварь!
Но почему она так ведет себя? Почему не дрожит, не трясется, не молит о пощаде, не оправдывается? Она что, не понимает: Рашид не может ударить ножом человека, который смотрит прямо в его глаза, не кричит, не машет руками, от которого не исходит никакой угрозы или страха, а только… только глубокая печаль.
У него закипело в груди. Почему она не боится? Почему смотрит так, будто ей жаль его? Себя, себя жалеть надо!
– Послушай меня, – сказала Алёна. – Можешь ты меня спокойно выслушать, а потом хвататься за нож? Или уже совершенно спятил? Хотя… Я тебя понимаю. Я понимаю, как ты любил Надю.
Рашид дернулся, будто его током ударило.
– Не надо! – простонал с угрозой. – Не надо, не говори о ней, а то…
– А то что? – с вызовом спросила Алёна. – А то – зарэжэшь? Ну, тогда в этой истории будут две невинные жертвы, убийцы по-прежнему останутся безнаказанными и будут торжествовать победу, а ты, дурак, так и не узнаешь правды.
Она говорила слишком быстро, у Рашида заломило в висках. Эта проклятущая боль всегда обессиливала его, делала глупым.
– Что ты говоришь?
– Я не убивала Надю! Ну сам посуди: зачем, за что? Она мне нравилась, очень нравилась, она думала о тебе, и у нее так светилось лицо… Я знала, что моей вины в ее смерти нет, но до последней минуты думала: а вдруг моя ошибка, моя недосмотр?..
– Ага! – с хищным выражением лица воскликнул Рашид, подавшись вперед.
– Никакое не ага! – махнула на него рукой Алёна. – Сегодня я совершенно точно узнала, что ни в чем не виновата. Точно узнала!
– Это как же? – ухмыльнулся Рашид, до которого наконец дошло, что эта тварь просто заговаривает ему зубы. – Что, настоящий убийца признался?
– Да.
– Да?! Смеешься, канэшна?
Он даже отпрянул, выражение такого отвращения вдруг появилось на лице Алёны. А что он сказал? Канэшна, нормальное слово, все так говорят.
– Да, признался. Вернее, признались, потому что их было двое. Я слышала их разговор. Теперь слушай: это женщины. Одна из них Фаина Павловна Малютина, та самая, на которую ты позавчера напал. Жаль, что у тебя дрогнула рука… А другая говорила: «Канэшна, да-ра– гая…»
Она так похоже передразнила мать, что Рашид растерялся. Нет, к чему она клонит? Мать разговаривала с Фаиной?
И вдруг дошло – как ударило в грудь. Убийцы – две женщины, одна – Фаина, другая – кто? Его мать?
Он выхватил нож и ринулся вперед. Алёна отпрянула, но бежать ей было некуда: прижалась спиной к бревнам, неотрывно глядя на лезвие, блеснувшее прямо перед ее лицом.
Губы у нее стали совсем белые, и Рашид почувствовал прилив бодрости и восторга: она боится его! Теперь она в его власти. Теперь все можно! Вот сейчас, пусть только она сначала закричит и запросит о пощаде. Вот сейчас… еще секунда…
Он неотрывно смотрел в голубые, потемневшие от страха глаза.
– Что ты знаешь про Кейвана?
Если бы она плюнула ему в лицо, Рашид не был бы настолько ошарашен.
Что он знает про Кейвана? Нет, что она знает про Кейвана? Откуда ей известно имя могущественного человека из Иордании? Когда он звонит, отец, беря трубку, склоняется в поклоне, мать же не разговаривает, а просто поет! Рашид ничего не знает о Кейване, кроме того, что у него какие-то давние дела с семьей, особенно с матерью, что-то связанное с торговлей, и это дает хорошие деньги.
Иордания… Сестра Алёны говорила, будто она ездила в Иорданию. Странное совпадение.
Мысли промелькнули мгновенно, а в это время белые губы шептали:
– Фаина подсунула Наде другое лекарство. Она должна была просто заснуть и скоро проснуться, а вместо этого умерла. А потом Фаина, именно Фаина убедила следствие: мол, произошла случайность, я не виновата. А сама в это время уговорила меня поехать в Иорданию, чтобы спастись от твоей мстительности и заодно заработать. Какая-то ее знакомая занималась визой и всем прочим. А в Иордании я попала… – Она шевельнула рукой, и нож Рашида приткнулся вплотную к ее горлу. – Возьми в моей сумке фотографии, посмотри.
Это была какая-то уловка, Рашид отлично понимал. Она отвлекает внимание, она морочит голову, надо не слушать ее, а…
Не отводя взгляда от голубых неподвижных глаз, он опустил левую руку, взял громко шуршащий пакет, вынул из него что-то твердое, квадратное, на ощупь похожее на фотоальбом. Не убирая ножа от дрожащего горла, скосил глаза, начал неловко, левой рукой, переворачивать страницы, ловя взглядом жуткие позы, жуткие лица.
Отбросил альбом:
– Что это?
– Это публичный дом господина Кейвана. Я тоже попала туда, но чудом вырвалась. А все эти девушки погибли. Кейван нарочно сделал такой альбом, чтобы пугать новых своих жертв: мол, от меня не убежишь, смирись… Девушки и так были в отчаянном положении, думаю, на родине у каждой были какие-то неприятности, как у меня, каждая надеялась избавиться от них и заодно заработать.
Алёна перевела дыхание, и Рашид ощутил, как дрогнуло под его ножом ее податливое горло.
– Сегодня на Средном рынке я случайно увидела Фаину Павловну. Она подошла к одной из женщин, продававших помидоры, и та передала ей пакет с деньгами. Сказала: шесть тысяч долларов. Фаина назвала ее Бюль-Бюль Мусатовной. Разговор шел про тебя. А потом Фаина начала спрашивать, слышно ли что-нибудь из Иордании. Но твоя мать ответила, что не может дозвониться до Кейвана и узнать… надо думать, узнавать она собиралась, жива я еще там или нет! Что Надя, что я – мы обе жертвы, понимаешь? А убийцы – другие…
– Моя мать? – тупо переспросил Рашид, чувствуя, как дрожит рука от напряжения.
Словно заколдованный ее немигающим взглядом, пробормотал:
– Ты ведьма! Ты сумасшедшая ведьма! Зачем я слушаю тебя? Ты обливаешь грязью мою мать, а она хотела мне помочь, это она дала мне адрес больницы, чтобы Наде там сделали операцию, чтобы мы могли сыграть свадьбу! Зачем я тебя слушаю?
Алёна рванулась так резко, что краешек острия чиркнул по коже, оставив царапинку, которая мигом набухла кровью. Рашид думал, что лживая тварь кинется в бегство, но она не сделала ни шагу, только выхватила из кармана платок и прижала к шее.
Губы у нее тряслись так, словно с них рвались тысячи слов. Но Алёна промолчала, только из глаз вдруг хлынули слезы, и она, сгорбившись, уткнулась лицом в сгиб неловко вывернутой руки.
Рашид мгновенно обессилел при виде ее слез, при виде этого отчаянного жеста. Вот так же плакала перед ним Надя, когда он умолял ее пойти на операцию… посылал на смерть…
И мысли, словно подстегнутые раскаленным бичом, понеслись вдруг вскачь, путаясь, натыкаясь друг на друга, как если бы они были живыми, страшными существами, которые каждое мгновение меняли форму, будто предгрозовые тучи, нет, будто капли крови, растекающиеся по лезвию ножа.
За что мать платила Фаине? Не за страх ли, который та пережила в руках Рашида? Но почему Фаина не обратилась в милицию – ведь это вполне нормально, если напал хулиган, если грозил смертью? Сказать по правде, он ждал прихода милиции, а потом подумал, что Фаина просто не узнала его, не поняла, на кого заявлять.
Ого, не узнала! Даже слишком хорошо узнала, потому что позвонила именно туда, куда надо, – домой. Матери позвонила и пригрозила… Ясно, та вывернула наизнанку карманы, а ведь дома с деньгами сейчас не очень хорошо, после того как купили новые машины в отцовский гараж.
Мгновенно вспыхнула новая ненависть к Фаине, которая вдобавок ко всему еще и обирает его семью, – и погасла при догадке: а почему Фаина позвонила матери? Откуда знает телефон? И почему мать так охотно заплатила? Только ли в этом нападении Рашида дело или…
Мать? Это мать подсунула ему адрес больницы, в которой умерла Надя! Это все она устроила? Ненавидела Надю – и…
Неправда. Нет. Мать не могла!
«Могла, могла, – сказала Надя, близко, горестно заглянув в глаза Рашида. – Могла и сделала. Но ты не веришь в это и никогда не поверишь. Тебе легче невиновного человека убить, чем поверить. Ну что ж… может, ты и прав! Иначе что ж тебе самому тогда останется, как жить будешь?»
И, махнув рукой, она пошла прочь, зачем-то прижимая к горлу скомканный платок. Серая мгла медленно заволакивала ее сгорбленную фигуру.
– Надя, подожди меня! – крикнул Рашид, делая лихорадочные движения, пытаясь разогнать, разорвать эту серую мглу, словно паутину, вдруг налипшую на лицо, сковавшую все движения.
Перед глазами чуть прояснилось, и он понял: нет, это не Надя – это Алёна уходит прочь, к своему дому, прижимая платок к шее.
Алёна? Значит, это она спросила с такой горечью: «Что же тебе самому останется, как жить будешь?» И пошла прочь, как ни в чем не бывало?
Нужно броситься за ней, догнать и наконец…
Он не тронулся с места, только водил растерянно глазами по бревнам, по траве, по кровавому подтеку на блестящем острие ножа, валявшегося на этой замусоренной стружками и куриным пухом траве.
«Как жить будешь?» Как?..
