11. Дочь мясника

– Ну что, Марго, – спрашивает худой, остановив машину в ближайшем темном дворе, – поговорим?

– Я не знаю, что вам нужно, и разговаривать не буду.

– Будешь, Марго, – ласково произносит его напарник. – Ты же у нас девочка нервная, крови не любишь. – Он проводит рукой по блестящему меху короткой шубки, Марго отодвигается. – Шантаж, Марго, – дело грязное, а ты у нас такая чистенькая, сытая, так хорошо пахнешь. Что же с тобой случилось?

– Ничего. У меня все в порядке. Отвезите меня домой.

– Ну что ты, как можно? Мы же еще не поговорили.

– Я просто хотела помочь, извините, я не должна была звонить, – скороговоркой бормочет Маргарита, наблюдая застывшим взглядом, как рядом с нею мужчина играет ножичком с выкидным лезвием.

– Помочь, да? За две тысячи баксов? Знаешь, кто ты, крошка?

– Я ясновидящая, – шепчет Марго.

– Ты самоубийца, – улыбается худой, развернувшись к ней с переднего сиденья. – Мы прогнали по тебе все, что нашли в архивах. И знаешь, что мы с напарником думаем на эту тему?

– Знаю, – шепчет Марго.

– Действительно, ты же все знаешь. Ну-ка скажи, чтобы мы не сомневались в твоих способностях.

– Вы думаете, что я каким-то образом причастна к мертвым телам, которые помогла найти. Но вы не можете ничего доказать, потому что это люди совершенно для меня посторонние, потому что у меня всегда алиби на день их смерти, потому что я помогаю полиции и вашей службе, когда вы бессильны.

– За деньги, – уточнил мужчина рядом с Марго.

– Да. А зачем бы иначе мне это делать?

– Какая ты, Марго, меркантильная, – укоризненно покачал головой худой. – А скажи, почему ты обратилась именно к нам? Почему не позвонила, как раньше, в приемную Службы?

– Я никогда не звоню ни в какие приемные. Меня приглашают.

– Где ты взяла мой телефон?

– Узнала по справочной вашей службы. Я видела вас на «Дон Кихоте». Посмотрела по удостоверению фамилию и отдел.

Худой переглядывается с напарником и судорожно лезет во внутренний карман куртки. Со вздохом облегчения достает свое удостоверение, отвернувшись от Марго, смотрит в него.

– Ну и что написано у меня в удостоверении?

Марго устало откидывает голову на спинку сиденья, расслабляется, закрывает глаза, и…

– Вверху – Федеральная служба безопасности, слева – фотография, первая строка – буквы прописью – Кушель Анатолий Григорьевич… – Она монотонно перечисляет все в подробностях, до надписей на полуразмытых печатях, до оторванного правого уголка.

– Ну, дает! – восхищается мужчина с ножичком и начинает рыться у себя в карманах. – А теперь… Теперь давай такой фокус со мной! Ну, цирк!

– С вами сейчас не получится, потому что вы забыли удостоверение дома в кармане пиджака. Когда жена вешала его полтора часа назад на плечики, то нашла в правом кармане в носовом платке презерватив в упаковке, разбила вазу, собрала вещи и уехала к подруге.

Мужчина, открыв рот, застывает в немом столбняке.

– Слушай, а как ты это делаешь? – спрашивает худой.

– Я это вижу, как в кино. Только все плоское. Нет верха и низа. Все плоское и слегка размытое, словно размазано по мокрому холсту.

– Ладно, Марго, говори, где тело Женьки Кабурова?

– Так его зовут?

– А что, к нему в удостоверение ты не заглядывала?

– Нет, – пожала плечами Марго. – Мне это было ни к чему. Он раздражал меня два дня. Я везде на него натыкалась. Он был очень беспокойный кафар.

– Кто он был?

– Кафар. Я так их зову. В предчувствии смерти они ищут меня, задают вопросы.

– Что, Женька и сейчас здесь? – с усмешкой огляделся худой.

– Нет. Они бывают рядом несколько дней, пока не умрут. За эти несколько дней я многое про них узнаю. Это очень утомительно.

– А почему ты ему не сказала, когда и как он умрет? Этому… живому Кабурову?

Марго удивленно посмотрела сначала на одного мужчину, потом на другого.

– А какой смысл? Все равно они умирают.

– Ну ты, Марго, гадюка! Да, может, человек успел бы сделать что-то очень важное перед смертью! – возбудился мужчина на заднем сиденье.

– Если бы я так делала, начался бы хаос. Вы – мужчины. Мышление у вас, естественно, на уровне примитивных инстинктов. Давайте не будем обсуждать мое поведение и моральные устои. Насколько я знаю, денег у вас с собой нет, и вы ничего не предприняли, чтобы их раздобыть. Более того, вы не приехали в театр сегодня, как я просила, не встретились со мной в антракте, вместо этого вы копались почти три часа во всех архивах в поисках информации обо мне, то есть потратили время зря. Уже поздно, банки не работают, и вы, – она ткнула пальцем в худого, – не успеете взять залог под загородный домик, а вы, – теперь она повернулась к мужчине рядом, – продать свой мотоцикл.

– Так нечего было сидеть и ждать нас, если ты такая ясно видящая! – хохотнул агент с ножичком. – Ты должна была предвидеть, что мы не придем, и эту нашу встречу! Правильно?

– Нет. Неправильно. Есть множество вариантов поведения. Это долго объяснять, – устало вздохнула Марго, – особенно мужчинам с установившимися рефлекторными навыками.

– Слушай, чего это она нас все время обзывает? – обратился к худому напарник.

– А вот если бы вы приехали на встречу в театр, – продолжила Марго, – даже без денег, вы бы провели сегодняшний вечер не так, как это случится теперь.

– Она мне надоела, кликуша какая-то, несет не пойми что! Если бы продали да заложили! А вот это видела? – К лицу женщины приближается крупный кукиш. – Щас! Разбежались!

– Вы не пришли с деньгами, вы не пришли без денег, все определено. А еще удивляетесь, почему я не предупреждаю!

– А что такого с нами может случиться теперь? – озаботился худой. – Ну, не пришли. Скажешь, где Кабуров или его тело, мы соберем тебе деньги завтра, возьмем в Службе.

– Поздно.

– Можно, я ей слегка врежу? – шепотом спрашивает мужчина, сидящий рядом с Марго.

Марго подтягивает к себе ноги и забивается в угол.

– Постой… Ты все про нас знаешь, это значит… Это значит, что мы тоже тебе надоедаем последнее время?

Марго, ничего не говоря, смотрит в лицо худого застывшим взглядом широко распахнутых глаз.

– Ну и когда, по-твоему, мы умрем?

– Сегодня, – буднично произносит Марго.

– Нет, я ей точно сейчас врежу!

– Спокойно, Серж. Сегодня? До конца этого самого «сегодня» осталось меньше двух часов. Мадам, приглашаю вас на шоу наших последних мгновений.

– Кушель, давай отвезем эту суку в нашу предвариловку и запрем там до выяснения обстоятельств! – Серж на всякий случай запрятал нож от греха подальше.

– Поехали ко мне домой, ребята уже ждут, карты готовы. Чего вечер портить? А ее прихватим с собой до двенадцати ночи. Во-первых, – подмигнул худой, затем отвернулся и завел мотор, – проверим уровень ее способностей, а во-вторых, сосед мой просил познакомить его с приличной женщиной. Как ты думаешь, в таких мехах и бриллиантах она выглядит прилично?

– Нет, для того чтобы твой сосед проникся к ней доверием, ей нужен длинный махровый халат и бигуди на голову.

– Ладно. Дома переоденем, но бигуди у меня нет. Марго, без обид? – Он опять подмигнул, уже в зеркальце. – Посидишь с нами до полуночи, а я тебя потом, после игры, подброшу домой. Только ты, уж будь добра, скажи, где тело Кабурова!

– Скажет она, как же! А мы ее тогда с утра – в предвариловку! – не унимается Серж.

Было восемь бутылок пива, одна – водки, рыбная нарезка, полная миска винегрета и целая корзина яблок с дачи – той самой, под залог стоимости которой Кушель не успел взять в банке ссуду. Сосед Кушеля – медлительный добродушный толстяк – испугался Марго до потери речи, поэтому женщину, тоже изрядно напуганную, решено было усадить на кухне резать колбасу и хлеб.

Игра все никак не начиналась – то Серж хватался за телефон, разыскивая жену, то Кушель что-то обдумывал до полного отстранения от действительности. Наконец кое-как сели.

– Чего ты дергаешься? – спросил Кушель, приоткрыв свои карты.

– Никто не берет дома трубку.

– Тебе же сказали – уехала. К подруге. Завтра с утра этой подруге и позвонишь, если жены дома не будет.

– Да это ладно. А если серьезней?

– Поверил, да? – спросил, усмехнувшись, Кушель. – Говорил – «кликуша», а сам поверил?

– Да черт его знает, как-то мне не по себе. Если она видит на расстоянии, как моя жена копается в пиджаке, это же получается, что и жена моя – как это, кафар?.. Нет. Не буду думать, ерунда все это.

– Слушай, а что такого с этим презервативом? Не использованный же, – хохотнул Кушель.

– А… Это большая подлянка. Дело в том, что мы с женой договорились пока не иметь детей. Ну, сложное положение в стране, работа – сам знаешь… Кто сдает?

– Работа, и что?

– Спираль у нее стоит.

– Да-а-а, – покачал головой Кушель, – круто Марго тебя сделала. А для кого тогда ты резинку таскаешь?

– Для кого, для кого!.. У этой спроси, если она все знает! Вот же сука! Ты подумай, если ей верить… Ладно, хочешь, скажу самое смешное?

– Давай.

– Для той, к которой сейчас поехала плакаться жена.

Кушель оглушительно хохочет. На кухне Марго испуганно роняет нож, смотрит на него, воткнувшегося кончиком в линолеум, становится возле ножа на колени и утыкается лбом в пол рядом с покачивающейся тяжелой черной ручкой.

– А ты, как последний осел, все время носишь это с собой, да? – Кушель вытирает глаза. – Постой, мысль одна мелькнула. С собой – всегда… Ребята, одну минуту, ну простите, мне нужно срочно позвонить по делу!

…Беги, пока смерть входит в подъезд. Задень ее рукавом шубки, но не смотри ей в лицо. Это даже не гротеск, это – отблеск чужой сказки, когда Золушка успевает добежать до последнего удара часов, но теряет туфельку. На сером камне ступенек лестницы в подъезде изящная черная туфелька с тонким каблуком уже не светится хрусталем, и женщина, прыгающая на одной ноге – вся в черном, и рука, которой она подбирает туфельку, – дрожит. Цокая по холодному асфальту, пошатываясь, она потом идет в ночном сентябре, пока желтая тыква такси не тормозит рядом, тогда мир приобретает очертания сиюминутной реальности. И самое приятное в ней – смешной резиновый пупсик, болтающийся на веревочке у стекла. Раскрученный щелчком шофера, он вращается сначала быстро, мелькая выпуклым задиком, потом – медленно, потом останавливается и улыбается ощерившимся круглым ртом с длинными клыками вампира…

Ночь. Все спят. Дремлет в кресле перед «снегом» на экране телевизора запутавшийся в сегодняшней действительности старик-миротворец. Его породистая рука, удерживающая плед под подбородком, сползла и расслабилась на крупных черно-красных клетках.

В соседней комнате спит в гамаке, забыв снять наушники, под легкий шелест остановившегося диска Костя Вольский – внук старика. Звук в колонках компьютера выключен, и Костя не слышит характерного удара гонга – так у него обычно идет предупреждение о поступающей электронной почте. Костя ждал это сообщение, но забыл включить колонки. На полу под гамаком две пустые бутылки от кока-колы и потрепанный старый «Плейбой». В верхнем ящике письменного стола – небольшой плюшевый мишка с глазами-пуговками еще советского исполнения, коробка с патронами, дорогая ручка «Паркер» и свалка крошечных копеечных монеток.

Спит на черных шелковых простынях круглой кровати Маргарита, устав от своих мертвецов до необходимости смешать спиртное со снотворным. Ее вечернее платье и черное шелковое белье валяются на полу. Сверху – яркой лужицей, подстерегающей всполохи случайных окон в доме напротив, – бриллиантовое ожерелье. В этой спальне одна стена зеркальная. Остальные стены – белые, без единого пятнышка фотографии или повесившегося цветка. На белой-белой шкуре предположительно медведя – огромная разинутая пасть с устрашающими клыками уставилась с пола сама на себя в зеркало – валяются чулки и туфли. На черных-черных простынях, сбросив покрывало, женское тело с тонкими щиколотками худых ног, острыми коленками, длинными кистями ухоженных рук и жалобно выступающими ключицами кажется беззащитным, если не смотреть в лицо. Даже спящее, оно – повелевает.

Обмотав голову полотенцем, спит Далила, исступленно прижав к себе раскрытую толстенную книгу. От вымытых недавно волос промокла подушка. На тумбочке у кровати – альбом Бердслея, учебник английского с заложенной тетрадкой, где на обложке имя «Иннокентий» написано с одной «н», большая заколка для волос на стопке журналов «Психология», в тонком высоком стакане – алая роза, которая в свете забытого ночника отбрасывает на стену диковинную тень.

Спят близнецы, повернувшись головами так, чтобы, засыпая, видеть друг друга. Девочка устроила ладошки под пухлой щекой, а мальчик зажал свои между коленками. Им снится один сон. Они бегут за радугой, отталкиваясь от земли голыми ступнями, и оттого Земля вертится все быстрей и быстрей.

За ширмой на тахте спит Кеша, благоразумно запрятавший под подушку и еще под простыню «Декамерон» Боккаччо. Его что-то отвлекло, когда он был в ванной, и теперь там на раковине засыхает полоска зубной пасты на щетке.

Никто не спит в кровати Илии. Он беспокойно ворочается на неудобной влажной постели в далеком сумрачном городе на воде. Ему снятся убегающие к радуге близнецы.

Никто не спит в кровати Евы. После спектакля ее вызвали в отдел внутренних расследований. В связи с внезапно изменившимися обстоятельствами. Через сорок минут бесполезных переговоров с военными Ева стала повышать голос, требуя доступ к информации о производстве подложных пленок, и к ней в срочном порядке вызвали офицера Осокина. Сейчас она устала ругаться и требовать, на пару секунд сложила руки перед экраном монитора, а на них – уставшую голову, и сон похитил ее мгновенно, как когда-то сказочную принцессу, уколовшуюся веретеном.

Раскручивая себя на полшага то влево, то вправо, рядом со спящей Евой вертит кресло офицер Осокин. Он не спит или почти не спит, разглядывая сквозь устало прикрытые веки уснувшую женщину. Вот женщина пошевелилась, и с тонким звоном упала на пол шпилька. Медленной волной сползли на лицо темные волосы, закрывая от взгляда Осокина длинные ресницы на щеке, небольшой, чуть вздернутый нос, выступающие скулы и невозможно притягательный рот – пухлые полуоткрытые губы без намека на помаду.

Половина третьего ночи.

Спит помреж Михаил Петрович, накачавшись успокоительными. Несколько раз он просыпался от одного и того же кошмара – со страшным треском под певицей Барычевой, почему-то выбежавшей в балетной пачке и на пуантах, проваливается сцена. Он садился в кровати, смотрел на часы, вставал, шел сначала в коридор, потом – к двери другой комнаты. И стоял несколько минут, прислушиваясь, а потом, зажав рукой то место под ребрами, где не помещалось сегодня сердце, на цыпочках шел обратно к себе. Наконец он забылся сном без кошмаров, лицо его было напряженно-сердитым, а руки крепко сжимали одеяло.

За той дверью, у которой он прислушивался, спит Надежда. Без снов. Провалившаяся в спасительную тишину, как в темноту сцены недавно. Она устала вздрагивать от каждого шума в своей квартире, подпирать дверь наклонным стулом (это от алкоголика в соседней комнате, которому часто приспичивает занимать деньги часа в три-четыре ночи) и выглядывать в окно (ей стало казаться, что за ней следят). И сейчас, поверив в свою неуязвимость, она спит крепче всех на чистейших белоснежных простынях, и на наволочке под ее щекой вышиты бледно-розовым крестиком чьи-то инициалы.

Во дворе, в небольшом сером фургоне, спит один человек из слежки за Надеждой. Второй – бодрствует, засунув в служебный компьютер диск с неприличным фильмом и напряженно уставившись в маленький экран.

Больше всего суматохи в старой «хрущевке» на третьем этаже. Представители Службы из отдела внешней разведки спорят с опередившей их полицией, доказывая, что это дело семейное, касается только Службы, а полиция в лице тучного лейтенанта настаивает на протоколе и осмотре места происшествия. Во всех комнатах горит свет. В большой – это оранжевый абажур с бахромой над круглым столом с вышитой скатертью. Под его теплым светом спят без дыхания и толчков сердца, качающего кровь, находящиеся в данный момент под домашним арестом трое офицеров из разведки. Их беспробудный сон и есть те самые «изменившиеся обстоятельства», из-за которых Еве Кургановой приказано было срочно явиться в отдел внутренних расследований. Двое лежат головами на столе, и худой уцепился напряженной рукой в мобильный телефон на поясе, и рука эта сжалась и застыла в судороге смерти на аппарате. Еще двое мужчин в смерти упали на пол, причем один – вместе со стулом, навзничь, и его расставленные в стороны ноги на весу в домашних мягких тапочках мешают снующим в тесной комнате фактурщикам.

– Покер, – кивает один из них на стол с рассыпанными картами.

– Коньяк, – говорит другой, осторожно перемещая початую бутылку со стола в пластиковый пакет.