О визите в офис Иванова неизвестной рыжеволосой красотки Константинов узнал из письменного отчета Тамары Ефимовны в тот же вечер, через два часа после визита. Красотка фигурировала среди нескольких посетителей, побывавших в офисе в пятницу вечером.

А в воскресенье, когда красотку уже объявили в розыск, полковник сидел за чашкой чая на веранде в домике Тамары Ефимовны. По условному сигналу он снял «ореховую бабушку» с поста и из-за срочности пришел прямо к ней домой.

– Тамара Ефимовна, попробуйте еще раз вспомнить и описать ту рыжеволосую девушку в лиловом платье.

«Ореховая бабушка» сидела, чуть прикрыв глаза и прихлебывая очень горячий чай из стакана в старинном мельхиоровом подстаканнике. Казалось, она даже не слышит просьбы, но полковник знал – сейчас она уже воссоздает в памяти одно из лиц, виденных в пятницу.

– Ну, во-первых, она не рыжая, – произнесла наконец Тамара Ефимовна, – у рыжих совсем другой оттенок кожи, у них не бывает такого загара. Во всем ее облике присутствовала некоторая театральность, но профессиональная театральность. Вы понимаете, о чем я?

Константинов молча кивнул.

– Профессиональный театральный грим. Не макияж, а именно грим. И парик. Да, это был парик. У меня сразу возникло впечатление придуманного, талантливо сыгранного образа. Образ получился гармоничный и точный, до мелочей. Я заметила только два момента, выдавших игру: как она поднырнула под цепь между створками ворот – в этом проступило что-то детское, девчоночье, я тогда подумала: наверное, ей меньше лет. Просто она хочет казаться старше, чем на самом деле. И еще, когда они вышли из офиса, она этак передернула плечами и отстранилась от Иванова, мол, «не трогайте меня!». Этот жест выдал в ней то, что в прежние времена называли «порядочной барышней». А играла она светскую львицу, роковую женщину, такую современную сексуальную стервочку, доступную любому. То есть не любому, конечно но тому, кто сажает ее в белый джип, вполне.

– Они сели в машину? – быстро спросил полковник.

– Конечно. На заднее сиденье.

– А кто находился за рулем?

– Телохранитель.

– Очень интересно… Продолжайте, пожалуйста, Тамара Ефимовна. Простите, что я вас перебил.

– Это хорошо, что вы меня перебили, – улыбнулась она, – а то я, кажется, в мистику впадаю.

– То есть?

– Нет, даже не стоит об этом говорить. Этого не может быть.

– Может, Тамара Ефимовна, все может быть. Вы уж договаривайте до конца, а потом разберемся.

– Ох, Глеб Евгеньевич, запутаю я вас. Всегда боюсь впасть в мистику и превратиться в какую-нибудь гадалку-прорицательницу, о каких объявления в газетах печатают. Представляете, «Провидица Тамара. Угадываю прошлое и будущее на расстоянии…» – Она усмехнулась, отхлебнула еще чаю. – В общем, я вам скажу, но вы мне не верьте на слово. Мне показалось, я видела эту девушку раньше, в ее натуральном, так сказать, образе. Несколько дней назад я обратила внимание на девушку лет девятнадцати, отдыхающую. Она жила здесь, на Студенческой улице. Маленькая, хрупкая, темненькая. Я сначала обратила внимание на ее походку, знаете, типично балетная походка, не с пятки, а с носка, и носки слегка врозь. Как у вашей Елизаветы Максимовны. Еще я удивилась, что она приехала сюда отдыхать одна. Это не вязалось со всем ее обликом. Вы понимаете, о чем я говорю? Приличные девушки сюда в одиночестве не приезжают. Так уж повелось. Вероятно, поэтому у нее были всегда испуганные глаза. Знаете, такие большущие, карие, испуганные глаза…

– Простите, Тамара Ефимовна, вы сказали – карие? А у той, в рыжем парике?

– У той – синие. Темно-синие. Странный цвет, даже чуть лиловатый, как бы под платье. Или платье так оттеняло?

– Может, цветные контактные линзы? – предположил Константинов. – Они ведь сейчас продаются…

– Глеб Евгеньевич, – покачала головой старушка, – мы с вами подтасовкой фактов занимаемся. Я плету невесть что, а вы, вместо того чтобы остановить меня, поддакиваете.

– Хорошо, давайте пока глаза оставим в покое. Вы мне все-таки про девушку дорасскажите.

– А больше нечего рассказывать. Интеллигентная, милая девочка, я ее очень жалела, потому что она снимала комнату у самой вредной хозяйки на нашей улице, у Гальки Вихровой. Я даже подумала, не взять ли ее к себе. Но у нас так не принято. Да и вообще, пустой это разговор. Она ведь уехала дня три-четыре назад. Я вспомнила, Галька ругалась, жаловалась, мол, жиличка такая попалась, деньги назад взяла-и поминай как звали.

– А как ее звали, не говорила эта Галька?

– Нет.

– А не могли бы вы к ней зайти и расспросить узнать об этой девушке все, что можно?

– Зайти-то я могу, Галина – женщина болтливая все расскажет с удовольствием. Но зачем? Я уже почти не сомневаюсь – это два совершенно разных человека.

– Почти… – задумчиво повторил Константинов, – все-таки почти не сомневаетесь.

– Ладно, Глеб Евгеньевич, чувствую, вы не успокоитесь, пока это «почти» не прояснится. Я уж вас много лет знаю. Галина давно у меня просила несколько саженцев персидской розы. Вот возьмите там у сарая лопатку и помогите мне выкопать пару штук.

Галина поливала огород из огромной жестяной лейки, охала и свободной левой рукой потирала поясницу.

– Тома! Да неужто саженцы принесла! – обрадовалась она. – Вот спасибо! Чайку попьешь со мной? Или винца домашнего?

– У тебя прошлогоднее или новое?

– Прошлогоднее. Сладкое получилось. Женщины сели за стол в саду. Галина разлила густое красное вино по граненым стаканчикам. Чокнулись, выпили. Хозяйка – залпом, как водку, а гостья только пригубила, отпила маленький глоточек.

– Ну что, Галина, отдыхающих не нашла себе еще?

– Нет пока. Все некогда на вокзал поехать. Да и опасаюсь я теперь, вдруг нарвусь на такую же авантюристку.

– Ну почему же – авантюристку? Я же видела ее, жиличку твою. Хорошая девочка, тихая. Мало ли что могло случиться.

– Да уж, хорошая девочка! С виду только скромница. Ты бы видела ее любовника. Тоже мне, артистка.

– Так у нее любовник здесь был? – удивленно подняла брови Тамара Ефимовна.

– А как же! Один раз ее прямо к калитке черная иномарка подвезла, потом стояла здесь еще полчаса. Я сама-то не видела, Васька рассказывал.

– Так почему же она у тебя жила, если у нее любовник на иномарке?

– Ой, да в ней ничего не разберешь, в Маше этой, – махнула рукой хозяйка, налила еще вина гостье и себе, опять выпила залпом.

– Да, слушай, я тебя спросить хотела. Твоя жиличка в кино случайно не снималась? Лицо у нее знакомое вроде. Как фамилия ее, не знаешь?

– Кузьмина ее фамилия. В кино она не снималась. Она только учится на артистку.

– А где учится, не знаешь?

– Она говорила, да я забыла. Сколько их в Москве-то, институтов этих, где учат на артистов! Ох, дела, Тома, ну и жизнь пошла! Ей-то всего девятнадцать, а любовнику – сорок, не меньше.

– Да ты что! А ты его разве видела?

– Приходил, – кивнула Галина, – только опоздал. Она уже уехала. Он красивый такой, представительный мужчина, сам седой весь, но лицо молодое. Черную свою иномарку на углу оставил, подходит к калитке, спрашивает, мол, не живет ли у вас Маша из Москвы. А я ему – уехала, говорю, ваша Маша, а вы кто ей будете? А он… Ну ты представляешь, он мне заявляет: я ей любовник. Ну прям хоть стой, хоть падай.

– Так и сказал?!

– Прямо так и ляпнул! – Хозяйка выразительно поджала губы. – А потом развернулся и пошел к своей иномарке.

– Так они и не встретились? – сокрушенно покачала головой Тамара Ефимовна. – Так и разминулись?

– Чего не знаю, того не знаю. Она, когда деньги потребовала, сказала, мол, в Москву хочет ехать, домой. Наверное, уехала. А он ее искал.

– А он-то сам местный или тоже отдыхающий?

– Вот этого я не поняла. Я номеров-то не разглядела, машина ведь на углу стояла. Только видела, что машина черная. Случается ведь, люди из Москвы и на машинах сюда приезжают.

– Да, интересная у тебя жизнь, – вздохнула Тамара Ефимовна, – прямо страсти кипят.

– И не говори, Тома, и не говори!

Вернувшись к себе через полчаса, Тамара Ефимовна рассказала Константинову о Маше Кузьминой все, что узнала от соседки. Но никакой ясности эта информация не прибавила.

В большой пляжной сумке Матвея лежали запасные плавки, полотенце, свернутый надувной матрац и велосипедный насос. Когда полковник увидел с балкона своего номера короткую круглую фигуру в белых шортах, шагавшую по аллее к пляжу, он тут же начал собираться.

– Я с тобой! – сказал Арсюша, увидев, как Глеб кладет полотенце в сумку.

– Хорошо, – кивнул полковник и предусмотрительно бросил в пакет вместе с полотенцами том Конан Доила – стоило подсунуть его Арсюше, и он забудет обо всем и не поплывет с Глебом до буйков.

Один раз они искупались вместе, потом Константинов растер мальчика полотенцем, надел кепку на его светло-русую голову и положил перед ним книгу, которую Арсюша тут же раскрыл на заложенной странице.

Посидев несколько минут рядом с сыном, подождав, пока Матвей надует свой матрац велосипедным насосом и спустит его на воду, Глеб не спеша поднялся.

– Пожалуй, я окунусь еще разок.

– Ага, – ответил Арсюша, не отрываясь от книги. Доплыв до буйка, возле которого уже покачивался на матраце Матвей, полковник тихо спросил:

– Ты не слишком разошелся со своим журналистским расследованием?

– Азарт – великое дело, – улыбнулся Матвей, – наведался я вчера к той старушке, которая труп обнаружила. Автобусом поехал, вместо камеры с оператором привез водки с колбасой. Как я и думал, старушка видела не только труп, но и тех, кто его принес и положил. Их оказалось двое, в камуфляжных жилетах. Следователю бабушка ничего не сказала, испугалась, и говорить уже не собирается. Так вот, эти двое бросили труп в вишневой пижаме у пня и быстро ушли к шоссе, где их, вероятно, ждала машина. Машину бабушка, конечно, не видела, но слышала шум мотора.

– Те двое могли ее видеть?

– Если б видели, я бы с ней вряд ли сумел вчера побеседовать. Имели бы два трупа в роще. У меня все, Глеб Евгеньевич.

– Спасибо, Мотя. Ты-то сам что думаешь?

– Я? Я думаю, чеченцы его и прикончили. Что-то там случилось, чем-то он им не угодил, а они ведь люди горячие.

– Может быть, может быть… – задумчиво произнес Константинов. – Ты теперь затихни на недельку, займись чем-нибудь другим. А лучше всего в командировку съезди куда-нибудь.

– Я бы съездил, а вы как же?

– Ничего, Матвей, я теперь уже сам, – он улыбнулся, – все, счастливо! Будь сейчас поосторожней, очень тебя прошу, – и он поплыл к берегу, а Матвей на своем матраце так и остался покачиваться у буйков с закрытыми глазами.

Арсюша читал Конан Доила, не отрываясь.

– Эй, ты здесь не сгорел? – спросил Глеб, притрагиваясь к его горячей спине. – Может, пойдем, мама нас уже ждет?

– Да, сейчас, – ответил Арсюша, не поднимая глаз.

– Пойдем, сейчас солнце самое тяжелое. Окунись разок, а я пока все соберу.

– Ладно, – Арсюша неохотно оторвался от книги, пробежал, поджимая ноги, по раскаленным камням пляжа к воде, нырнул пару раз. Долго плавать ему не хотелось, он остановился на самом интересном месте рассказа о пляшущих человечках. Поэтому он почти сразу вернулся, наспех вытерся, сунул ноги в шлепанцы.

– Не хочешь переодеться? – спросил Глеб.

– Так дойду. До корпуса два шага. Они уже почти подошли к дверям корпуса, когда Арсюша посмотрел на руку и охнул:

– Глебушка, ты часы мои клал в пакет?

– Нет. Я их вообще не видел.

– Ну все! Я их забыл там, на пляже.

Арсюша очень дорожил своими первыми в жизни часами. Мама подарила их ему на десятилетие. Они были с будильником и с крошечным калькулятором. Он побежал на пляж сломя голову, а Глеб остался ждать на аллее. Арсюша отсутствовал довольно долго, и он решил пойти за сыном, помочь искать часы.

Арсюша стоял и смотрел на море. Часы красовались у него на руке.

– Глебушка, – сказал он тихо, – смотри, там пустой матрац плавает.

Полковник увидел за буйками пустой матрац Матвея. Оглядевшись, он заметил на лежаке знакомую пляжную сумку. Самого Моти нигде не видно.

Пока искали спасателей, пока спускали на воду и заводили катер, полковник успел нырнуть раз пять, проплыть под водой у буйков туда и обратно. Вместе с ним в море бросились двое мужчин, загоравших на пляже. Остальные отдыхающие бестолково толпились, отпуская реплики: «Какой ужас!», «Кошмар!», «Надо же!»

Вынырнув в очередной раз, полковник заметил на берегу Лизу рядом с Арсюшей. Они стояли, обнявшись, и ждали, когда он выйдет из воды.

Тело Матвея нашли через четыре часа. Его отнесло течением далеко в сторону, к одному из окраинных пляжей. В поисках активное участие принимали водолазы из Научно-исследовательского института морских млекопитающих, с раннего утра работавшие неподалеку от пляжа санатория.

– Знаете, сколько у нас за лето бывает утопленников? – спросил врач «Скорой».

– Знаю, – кивнул полковник, – но погибший отлично плавал.

– Товарищ полковник, вы с ним знакомы? – услышал Константинов за спиной чей-то голос.

Для того чтобы пройти за ограждение, которым зачем-то оцепили пляж, Глебу пришлось показать свое удостоверение.

– Да, – кивнул он задавшему вопрос младшему лейтенанту милиции, – я был с ним знаком. Его ведь вся область знала, и не только.

– Тонут чаще всего те, кто хорошо плавает, – заметил врач «Скорой», – то ногу сведет, то сердечный приступ в воде. Обычное дело, мы уже привыкли. А то уснет человек на матраце, упадет в воду и тут же захлебывается. Недаром плавать на матрацах за буйки категорически запрещается.

Уходя, Глеб почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он оглянулся. На него смотрел парень лет двадцати двух, в резиновом водолазном костюме – один из наемных водолазов НИИ морских млекопитающих.

Далеко за полночь Константинов и Белозерская сидели вдвоем на освещенном балконе. Арсюша давно спал в соседнем номере, Глеб курил, глядя в темноту санаторного сада, Лиза сосредоточенно вязала.

– Пошли спать, – тихо сказал Константинов, – поздно уже. Ты испортишь глаза, свет очень слабый.

– Глебушка, – прошептала Лиза, быстро двигая спицами, – неужели нельзя просто послать подразделение спецназа в эти проклятые горы и разгромить их вонючие базы к чертовой матери?

– Надеюсь, скоро можно будет. Только Матвея уже не вернешь.

И тут послышался тихий свист. На этот раз Юраш Лазарев высвистывал Траурный марш Шопена. Константинов не стал отвечать свистом, как-то не хотелось. Он просто спустился вниз.

– Ну, что скажешь, полковник? – усмехнулся Юраш, присаживаясь на скамейку.

– Я бы тебя хотел послушать, полковник, – ответил Глеб без всякий усмешки.

– А что меня слушать? Мои никто к офису близко не подходили в тот вечер. Я, конечно, и думать не смею, что это ваша работа. Но ты мне все-таки скажи прямым текстом, мол, нет, Юраш, это не наша работа. А то мой герр генерал требует подробного отчета.

– Нет, Юраш, Иванова убрали не мы. Но и ты мне, будь добр, скажи тоже прямым текстом – что это не ваша работа. Ведь мой генерал тоже ждет подробностей.

– Не наша, – покачал головой Лазарев, – а жаль. Тонкая работа, просто отличная. Особенно мне понравилась вся эта путаница с рыжей красоткой и с молодежной газетой «Кайф». Хотел бы я знать, кто с нами и с вами так успешно конкурирует. Ведь и мы, и вы тоже должны были комсомольца тихо арестовать. У вас как, доказательств-то хватало? – А у вас?

– А у нас в квартире газ! – засмеялся Юраш. –Слушай, Глебушка, теперь уже все равно, удовлетвори мое здоровое любопытство. Вы ведь знали, кто конкретно из чеченцев оплатил предвыборную кампанию комсомольца?

– Не думаю, что любопытство – здоровое чувство. И вообще, Юраш, о мертвых или хорошо, или ничего. Стоит ли поминать несчастному Иванову его чеченские грехи? Пусть земля ему будет пухом.

– Ладно, Глебушка, бог с ним, с комсомольцем. А как насчет твоего Матвея? Про его безвременную кончину что скажешь?

– Скажу одно: я уверен, ваши люди не работали сегодня с раннего утра в бригаде наемных водолазов НИИ морских млекопитающих.

– Ты думаешь, он не сам утонул? – удивленно поднял брови Юраш.

– Ты тоже так думаешь.

– Что теперь гадать? Ведь не докажешь уже ничего. Как говорится, концы в воду. Ужас, что творится, – сокрушенно покачал головой Лазарев, – кандидата в губернаторы находят в роще в одной пижаме с пулей в затылке, лучший журналист области тонет в море среди бела дня, на глазах у нескольких десятков отдыхающих, а мы с тобой, два полковника, ну ничего не знаем.

– И не говори, – согласился Константинов, – действительно, ужас.