Глава 19
К полудню городской рынок превращался в гудящее, орущее, бурлящее, как кипяток, человеческое море. Совсем близко светилось на солнце море, настоящее, спокойное и прохладное. А здесь, на рынке, жара казалась нестерпимой, хотелось вырваться из толкучки и убежать на пляж.
Крепко держа Арсюшу за руку, полковник Константинов шел вдоль бесконечного мясного ряда, где были разложены дымящиеся ломти еще теплой красной говядины, розовой свинины и темно-вишневой баранины. На крюках висели бледные молочные поросята и синеватые кролики с неободранными пушистыми лапками.
– Глебушка, пойдем отсюда, пойдем на пляж! – канючил Арсюша.
– Ты же хотел домашней колбасы, давай уж купим. Обидно полчаса здесь протолкаться и уйти с пустыми руками.
Продавцы громко зазывали всех проходивших мимо и потряхивали тяжелыми кусками мяса над прилавками.
– Я уже не хочу никакой колбасы, – ворчал мальчик, – я лучше вегетарианцем стану.
Полковник нес два тяжелых пакета с фруктами, пот лился градом, тонкая рубашка промокла насквозь.
– Давай хотя бы сала купим, хорошего деревенского сала, розового, с прожилочками, – уговаривал он.
– Мама говорит, сало есть вредно.
– Для мамы вообще все вредно. Ты же у нас не балерина.
– Ну, пожалуйста, Глебушка, пойдем. Я устал.
– Ладно, – сдался Константинов, – обойдемся без сала и колбасы.
Елизавета Максимовна должна была ждать их в небольшом открытом кафе в центре рынка. Пока Глеб с сыном покупали продукты, она отправилась к рядам с колониальными товарами, собираясь купить Арсюше новые плавки, пару маек, а себе – пляжные шлепанцы и шпильки для волос.
Быстро справившись с покупками, Лиза отправилась в кафе. С чашкой кофе и стаканом сока она уселась за пустой столик в углу.
Толпа обтекала кафе с двух сторон. Под широким полосатым тентом жара не так сильно донимала. Лиза успела устать от толчеи вещевых рядов. С удовольствием откинувшись на неудобную спинку пластмассового стула, она отхлебнула ледяной яблочный сок и вдруг услышала, как кто-то зовет ее по имени-отчеству. Она огляделась и увидела, как входит в кафе ее ученица, дочь приятельницы балерины Маша Кузьмина.
За тот месяц, который Белозерская ее не видела, девочка похудела еще больше и не то чтобы повзрослела, но как-то неуловимо изменилась. Появилась какая-то мягкость, женственность, что-то совсем новое. «Как быстро чужие дети растут», – успела подумать Лиза и тут заметила рядом с Машей высокого седого господина лет сорока – широкие плечи, умные, насмешливые голубые глаза, твердая линия рта. «О господи! – испугалась Лиза. – Вот оно что. Роман у Машеньки. Роман с человеком, который старше ее раза в два. Такие редко остаются неженатыми, и дети есть наверняка. Неужели она с ним здесь познакомилась?»
– Елизавета Максимовна, – Маша отступила на шаг, – это Вадим. Мой… – она запнулась, – мой друг. Вадим, это моя учительница балета Елизавета Максимовна.
«Интересно, что скажут Машины родители? Здесь не просто роман, они оба чуть не светятся, фосфоресцируют изнутри».
– Очень приятно, – сказала она вслух и пожала сухую, сильную руку.
– Машенька, зачем тебе толкаться со мной у прилавков? – спросил Вадим. – Я куплю все сам, а ты посиди здесь с Елизаветой Максимовной, кофейку попей. Я вернусь за тобой минут через двадцать.
Он ушел. Маша взяла себе чашку двойного кофе по-турецки, тут же закурила и возбужденно произнесла:
– Елизавета Максимовна, вы только родителям ничего не говорите.
– Машенька, а они вообще знают, что ты здесь?
– Нет. Я сказала, что еду в Севастополь, к Лене Семеновой. А сюда мы собирались приехать с Саней Шарко, они бы меня с ним не отпустили, пришлось соврать.
– И правильно сделали бы, что не отпустили. Твой Саня – тот еще вертихвост. Где он, кстати?
– В Москве.
– То есть?
– Ну, понимаете, ему дали роль на телевидении, а билеты мы уже купили; мы решили, что я поеду первая, а потом встречу его. Но он не приехал. У него случился приступ аппендицита, его увезли на «Скорой». Мама его сказала, когда я дозвонилась в Москву. Она мне даже деньги выслала на обратную дорогу, но тут получить нельзя, переводы не выплачивают.
– Да, я знаю, – кивнула Белозерская, – и ты осталась одна, без денег?
– Я взяла у хозяйки то, что заплатила вперед за комнату, там как раз хватало на билет в плацкартном вагоне, но у меня вытащили из сумки, прямо на вокзале. Тогда я решила доехать до Москвы на товарняках.
– Замечательная идея. И что произошло дальше?
– Много всего, – уклончиво ответила Маша, – долго рассказывать. Как-нибудь потом, в Москве, я вам расскажу.
– Сколько ему лет? – спросила Белозерская.
– Сорок пять.
– Он женат?
– Нет. Он уже десять лет один. Есть взрослый сын, но живет в Канаде.
В этот момент в кафе вошли Глеб и Арсюша.
– Ой, Машка Кузьмина! Машка, привет! – обрадовался Арсюша.
Елизавета Максимовна часто брала его на занятия в училище, он знал всех ее студентов и в гостях у Кузьминых бывал с мамой.
– Глебушка, познакомься, Машка Кузьмина – мамина ученица, жутко талантливая, в футбол классно играет! – сообщил он Константинову.
«Маша Кузьмина, та самая, в которой Тамара Ефимовна увидела нечто общее с рыжей корреспонденткой, – подумал полковник, – значит, она не уехала из города. А глаза у нее действительно карие… Она – Лизина ученица, студентка Щепкинского театрального училища. Из этого вовсе не следует, что она могла, загримировавшись, надев рыжий парик и вставив синие контактные линзы, сыграть корреспондентку. Теоретически, конечно, могла. Но зачем?»
Константинов машинально пожал тонкие прохладные пальчики, произнес: «Очень приятно!» – и тут же замер: в кафе входил доктор Ревенко. Он шел прямо к ним, к их столику, с двумя тяжелыми пакетами – такими же, как у Константинова. Но из всех, кто сидел и стоял у столика, он видел только одного человека – Машу Кузьмину. Он направлялся к ней, никого, кроме нее, не замечая.
– Ой, мама, это же тот самый доктор, который мне руку вправлял! – закричал Арсюша.
– Здравствуй, Арсюша, – как бы опомнившись, оторвав глаза от Маши, улыбнулся доктор, – ты уже без повязки? С рукой все нормально?
– Все отлично! Наша санаторная врач сказала, мне повезло, плечо могло распухнуть, я бы даже купаться не смог, если бы вы сразу не вправили.
– Спасибо вам большое, Вадим… – Лиза растерялась, она успела забыть отчество Машиного «друга».
– Николаевич, – тут же подсказала Маша.
– Спасибо вам, Вадим Николаевич, вы Арсению не только руку вправили, но еще немного и мозги. Он теперь врачей бояться не станет, а то раньше даже горло еле уговаривали показать, а уж от уколов просто под стол готов был залезть.
– Ничего я не боялся и никуда не залезал, – насупился Арсюша, – а тебе, мамочка, лишь бы только меня воспитывать.
– Арсюша у вас молодец, – сказал Ревенко, продолжая улыбаться, – не всякий взрослый держался бы так мужественно.
– Мы не познакомились тогда, на границе, – полковник протянул Ревенко руку, – Константинов Глеб Евгеньевич.
– Ревенко Вадим Николаевич, – они пожали друг другу руки.
И в этот момент полковник спиной почувствовал чей-то взгляд. Такие взгляды он всегда чувствовал спиной – внимательные, фиксирующие, словно фотообъектив, каждый шаг, каждое движение.
«Хвост»! – мелькнуло у него в голове. – Так я и знал. Надо быстро расходиться".
Оглянувшись, Глеб не заметил того, кто наблюдал за ними. «Скорее всего этот „хвост“ идет за Ревенко. Свой я почувствовал бы раньше. Интересно, кто на этот раз? Чеченцы или смежники?»
– Константинов? Полковник Константинов? – шепотом произнесла Маша, глядя на Глеба, как зачарованная.
– Конечно, полковник! – гордо кивнул Арсюша. – А ты откуда знаешь?
– Да, Машенька, откуда вы знаете, что я полковник? – спросил Глеб с улыбкой.
– Неважно откуда. Потом расскажу, – быстро, возбужденно заговорила Маша, – нам необходимо…
– Нам необходимо с вами поговорить, – тихо перебил ее доктор, – нам срочно надо встретиться с вами, Глеб Евгеньевич.
– Да, Вадим Николаевич, мы непременно поговорим. Но не здесь и не сейчас.
– А давайте вместе пойдем на пляж! – предложил Арсюша. – Машка, ты вообще где живешь-то? Ты надолго здесь?
Арсюша трудно знакомился со сверстниками, а девятнадцатилетнюю Машу воспринимал почти как ровесницу. Иногда после занятий она самозабвенно гоняла с ним в футбол во дворе училища.
Доктор вытащил из кармана свою визитную карточку и протянул мальчику:
– Вот телефон, ты можешь позвонить Маше в любое время.
Взгляд невидимого «хвоста» сверлил полковнику затылок, как рентгеновский луч. Даже голова заболела.
– Ночью, – произнес он одними губами, чуть наклонившись к Ревенко, – в два часа ночи за первым волнорезом в сторону города, на пляже у вашего дома. За вами следят. Нас не должны видеть вместе.
Он сказал все это очень быстро и очень тихо, но Ревенко прекрасно расслышал и понял каждое слово.
– А мы в «Солнечном береге», – сообщил между тем Арсюша, – номер четыреста тридцать семь, третий корпус, четвертый этаж. Телефона, правда, нет.
– Пожалуй, нам пора, – сказал доктор, – очень приятно было познакомиться.
* * *
Как только они скрылись в толпе, Лиза вздохнула:
– Ужас какой! Мало того, что у девочки роман с человеком, который…
– Который – что? – тут же встрял Арсюша, переводя любопытные глаза с мамы на Глеба.
Полковник вытащил из кармана несколько купюр и протянул ему:
– Купи, пожалуйста, себе мороженое и сок, а нам с мамой по чашке кофе.
– Я все не донесу, – обиделся Арсюша, – не хотите при мне Машку обсуждать, так и скажите, сплетники!
– Мы не собираемся обсуждать Машу, – успокоила его Лиза, – просто Глеб устал, нес тяжелые сумки. А я – дама. Поэтому мороженое и кофе лучше купить тебе. Там дают поднос, так что не волнуйся, ты донесешь.
Арсений, надувшись, отошел к прилавку.
– Лиза, ну почему «ужас»? Ну, роман у девочки. Она же совершеннолетняя, рано или поздно такое происходит у всех. И что в том плохого? У них ведь с этим Ревенко все серьезно, это сразу видно.
– Да, серьезно! – усмехнулась Лиза. – Они только познакомились, а она уже живет у него. Но главное, родители вообще не знают, что она здесь. Ведь Машина мама – моя близкая приятельница. Маша – единственный поздний ребенок, родители дрожат над ней. А она наврала с три короба, сказала, будто отправляется с подругой в Севастополь, а сама собралась сюда с мальчишкой-красавчиком.
– Да ну?! А где же мальчишка?
– В Москве! Он задержался по каким-то своим делам, Маша приехала первая. А у него случился аппендицит. И осталась она здесь одна, у нее вытащили последние деньги, в общем, после всяких приключений она и познакомилась с этим доктором. Глупо, конечно, морализировать, но понимаешь, я Машеньку знаю с пеленок. Все-таки одно дело – мальчик-сокурсник и совсем другое…
Лиза нервничала и сбивалась. Глеб, слушая ее, думал о том, какая странная получается цепочка: Ревенко – чеченец – Иванов – корреспондентка – Маша Кузьмина. Все замыкается как бы на Маше и докторе. Но есть ли в этом какая-нибудь логика? Глупо ведь думать, что эта влюбленная парочка, которой дела нет ни до кого, причастна к убийству Иванова! С какого бока они связаны с теми двумя, в пятнистых жилетах, бросившими труп в утренней роще?
– Глеб, ты меня слышишь? – обиженно спросила Лиза. – Почему ты молчишь?
– Да, Лизонька, я тебя внимательно слушаю, – виновато встрепенулся он, – я не понимаю, почему ты так нервничаешь. Ревенко – хороший человек…
Тут подошел Арсюша с подносом, и они замолчали.
– Все обсуждаете Машку и ее хахаля? – мрачно поинтересовался он.
– Как ты сказал? – подняла светлые брови Лиза. – Хахаль?
– Ну, любовник, жених – какая разница? – Арсюша деловито принялся за шоколадное мороженое. – Мам, ну будто я не заметил! Что ты на меня так смотришь? У Машки Кузьминой любовь до гроба, а ты мучаешься, не знаешь, сказать тете Наташе и дяде Леве или нет. Я думаю, не надо. Не лезь в чужие дела. Они начнут за сердце хвататься, тетя Наташа примется рыдать, дядя Лева – грызть валидол и запивать валерьянкой.
– Валидол не грызут, а сосут, – поправил полковник.
Елизавета Максимовна смотрела на сына, подперев ладонью щеку.
– Хорошо. Раз ты такой умный, скажи, тебя не смущает, что этот доктор старше Маши лет на двадцать пять?
– Подумаешь? – пожал плечами Арсюша. – В жизни всякое случается. А он – классный мужик Машка с ним не пропадет. И если хочешь знать, с Санькой-красавчиком его не сравнить!
– О господи! Ты и это знаешь! Ты что, в курсе всех наших институтских романов? Или выборочно?
– Выборочно, – кивнул Арсюша и тщательно облизал ложку, – про Кузьмину я знаю. Про нее интересно. А про других – нет.
– Почему? – удивился Глеб.
– Ну как тебе объяснить? – Арсюша задумался. – Понимаешь, большинство девиц считает, что они – самые красивые. Они только об этом и думают. Вот разговаривает с тобой какая-нибудь фифа, спрашивает тебя о чем-то, а ты чувствуешь, что ей до тебя дела нет. Она в это время как бы собой любуется: «Ах, какая я красивая, ах, какая я обаятельная!» И сразу становится скучно, будто с куклой говоришь. А Машка слушать умеет и в футбол играет, как парень, и вообще…
– Футбол – это главное, – кивнул полковник, – куда ж нам без футбола? Карточку дашь посмотреть визитную?
– Между прочим, это мне вручили. Мне лично! Доктор – мой знакомый, а не ваш. Это ведь не тебе, Глебушка, он вывих вправлял.
– Вот и покажи. Любопытно взглянуть на первую визитную карточку, которую вручили тебе, как взрослому.
– На, смотри! – великодушно разрешил Арсюша и вытащил карточку из кармана.
* * *
– Видишь, как все просто? – спросила Маша, садясь в машину.
– Этот полковник – муж твоей преподавательницы?
– Муж у нее пианист. Известный.
– Интересно… Ты догадалась, что он полковник, только по фамилии?
– Вадим, ну ведь у него на лбу написано: «Я – военный!» Ты разве не заметил? И потом ходил мутный слушок по институту, будто у Белозерской давний роман с каким-то полковником, чуть ли не разведчиком. А главное, когда в голове все время вертится сочетание «полковник Константинов» и тебе называют эту фамилию, сомнения отпадают сами собой.
– Значит, он отдыхает здесь с твоей преподавательницей и ее сыном, а отец семейства, пианист…
– В Голландии. Учит тамошних музыкантов. А Арсюша – сын Константинова.
– Почему ты так думаешь? – удивился Вадим.
– Я видела пианиста несколько раз, ходила на его концерты и все гадала: на кого похож этот ребенок? А сейчас поняла, на кого. Значит, у них роман не меньше десяти лет. Арсюше ведь десять.
– Не меньше одиннадцати. Ребенка еще вынашивают девять месяцев.
– Бедный пианист, – вздохнула Маша, – Арсюша называет его папочкой, а родного отца – Глебушкой. Но, в общем, я уверена в Константинове. Если у Елизаветы Максимовны с ним роман одиннадцать лет, он не может быть плохим человеком.
– Машенька, я не сомневаюсь, что он замечательный человек. Но арестует меня за милую душу. И будет прав.
– За что? Ты врач, ты обязан спасать жизнь раненым.
– Раненым бандитам, за большие деньги.
– А почему за твой труд ты не должен получать деньги? Или ты обязан лечить бандитов бескорыстно? Я, между прочим, читала Уголовный кодекс. Там есть статья – о неоказании медицинской помощи. А об оказании помощи статьи нет. В чем тебя обвинят? Что раньше не донес? А кому ты должен доносить? Этому провокатору капитану Головне, про которого ты рассказывал? Да здесь же вся милиция состоит из таких Головней!
– Машенька, – тихо попросил Вадим, – не надо обвинять весь мир, оправдывая меня.
– Правильно. Тебя не надо оправдывать. Ты ни в чем не виноват. И арестовывать тебя не за что.
– Передачи будешь мне носить? – улыбнулся Вадим.
– Ага, прямо сейчас, приедем и начнем сухари сушить. Только хлеба надо купить подходящего, чтобы не крошился под ножом.
* * *
У Ларисы Величко был закупочный день. На рынок она всегда отправлялась одна, без мужа. Ее Вова дурел от обилия людей и товаров, походив пятнадцать минут вдоль рыночных рядов, жаловался, что голова кружится и в глазах рябит, хныкал, как малый ребенок: «Пошли отсюда!»
А Лариса любила бродить по рынку, долго, с удовольствием торговалась, закупала на несколько дней овощи, парную свинину, розовое соленое сало, творог, травы и специи. Давно отпала нужда таскать продукты с ресторанной кухни. Денег хватало на рыночные закупки – самые свежие и качественные.
Обычно она легко носила тяжести, но на этот раз набрала слишком уж много всякой снеди. В каждой руке несла по три пластиковых мешка, общим весом килограммов тридцать, плечи ломило, к тому же жарища стояла нестерпимая.
Купив упаковку тонкого, как бумага, армянского хлеба, который хорошо разогреть в микроволновой печи, а потом завернуть в него кусок белоснежного домашнего сыра с парой листиков лилового тархуна, Лариса остановилась в раздумье у открытого кафе напротив хлебной лавки. Она размышляла, не посидеть ли минут десять в тени под полосатым тентом, не выпить ли чашку кофе или лучше уж сразу идти к машине и скорее ехать домой с этими неподъемными сумками, тем более домашних дел еще впереди очень много.
«Дома я и десяти минут не передохну, – решила Лариса, – начну сумки разбирать, котлеты крутить. Выпью я здесь, пожалуй, кофейку».
За угловым столиком она заметила одинокую белокурую женщину и тут же узнала ее. Ошибиться невозможно: высокая гибкая шея, гладко зачесанные назад и стянутые в пучок на затылке пепельные волосы, большой выпуклый лоб, тонкий, с аристократической горбинкой нос, светлые изогнутые брови над бледно-серыми, почти прозрачными глазами… За угловым столиком пила в одиночестве кофе Елизавета Максимовна Белозерская, бывшая балерина, любовница полковника ГРУ Глеба Евгеньевича Константинова.
Лариса уже шагнула под полосатый тент, на ее раскрасневшемся лице расплылась радостная, простодушная улыбка, но тут она услышала, как кто-то крикнул с противоположной стороны ограждения, где тоже находился вход: «Елизавета Максимовна!»
Все еще улыбаясь, Лариса инстинктивно сделала шаг назад. Она видела, как к Белозерской прямо-таки на шею бросилась тощая темноволосая девчонка. Возможно, Лариса и не узнала бы ее, но за ней маячила седая голова доктора Ревенко.
Простодушная улыбка растворилась без остатка, лицо Ларисы замерло. Она сделала стойку, как хорошая охотничья собака, и впилась глазами в компанию за столиком. Слов она разобрать не могла из-за шума, но по жестам догадалась, что пацанка (так она для себя определила пассию доктора) давно знакома с Белозерской, однако на рынке они встретились случайно, обе этой встрече рады, хотя слегка смущены. Она догадалась, что пацанка знакомит Белозерскую с Ревенко.
Ларису толкали, пихали, какая-то толстуха громко выругалась, стукнувшись коленом о Ларисины тяжелые сумки. Долго стоять здесь не стоило, ее могли заметить из кафе. Но уходить, не доглядев до конца, она не собиралась. Эта случайная встреча, проходящая у нее перед глазами, словно кадры немого кино, стоила того, чтобы отказаться от чашки кофе в тени.
Оглядевшись, Лариса заметила стеклянную витрину хозяйственной лавки и нырнула внутрь. Отсюда отлично просматривалась та часть кафе, где сидели за столиком двое: Белозерская и пацанка – доктор ушел, вероятно, отовариваться. Снаружи Ларису не заметят, взгляд упирался в блестящее стекло, и глядевший с улицы видел только собственное отражение, как в большом зеркале.
Пацанка что-то возбужденно рассказывала Белозерской, та качала своей пепельной головой. Минут через пятнадцать в кафе вошли Константинов и десятилетний сын Белозерской Арсений. Мальчишка явно знаком с докторской пассией и обрадовался встрече. А Константинов видел пацанку впервые. Белозерская представила их друг другу.
– Женщина, вы долго здесь стоять собираетесь? У нас обед! – услышала Лариса суровый голос продавщицы.
– Да, простите, я сейчас уйду, – пробормотала она, не оборачиваясь, не отрываясь от стекла.
В кафе входил доктор Ревенко, нагруженный пакетами.
– Торчит тут полчаса, ничего не покупает, нашла, где отдыхать, – возмущалась у нее за спиной продавщица.
«Нет, они не знакомы, – отметила про себя Лариса, глядя, как доктор и полковник пожимают друг Другу руки, – или знакомы? Впрочем, теперь это уже неважно. Контакт произошел».
– Женщина, ты глухая, что ли? – не унималась продавщица. – Мне тебя как, выпихивать за шиворот или милиционера звать?
В другой ситуации Лариса ответила бы этой назойливой бабе по всей программе, обложила бы ее крепким мужицким матом за хамство. Но сейчас не до того. Глаза полковника тревожно скользнули по стеклу витрины, потом еще раз, уже внимательней… Надо уходить, тихо и быстро.
«Теперь я еще и наружник, – усмехнулась про себя Лариса, аккуратно укладывая пакеты в багажник своей „шестерочки“, – Константинов увидеть меня никак не мог, но взгляд почувствовал, напрягся. Потому и разошлись они так быстро».
Аккуратно выруливая с платной стоянки, Лариса думала о том, что с намеченными на первую половину дня домашними делами придется распрощаться. Шеф вряд ли удовлетворится телефонным сообщением, потребует подробности и детали. И сообщать о таком важном контакте надо срочно.
«А я губы раскатала, думала, успею борщ сварить, котлеты накрутить… Угораздило же их столкнуться именно сегодня у меня на глазах. Уж я-то знаю, как их обоих обложили со всех сторон, чтобы они не встретились, доктор и полковник, им просто невозможно было встретиться без свидетелей. Наверняка ведь я не одна зафиксировала этот случайный контакт. А потому надо доложить скорее, меня ведь тоже могли засечь, мигом настучат, что я с такой информацией не спешу. Однако я ведь спешу, – она притормозила у светофора, – так спешу, что самой противно».
