– Все газеты изъяли? – спросил Сабельников, величественно стоя над пачками, брошенными прямо на пол в его кабинете.

Вечерние сумерки обволакивали город, все порядком устали, проголодались и были похожи на загнанных лошадей.

– Неизвестно, – выдохнула Зина. – Столько пришлось точек объехать – в глазах рябит. В некоторые киоски газеты не поступали, но время-то на поездку потратили. Вероятно, кое-что просочилось в город. Нас слишком мало было, чтобы ликвидировать весь тираж.

Зина замолчала, мыслями умчавшись к Ежову, который один скупил весь тираж газеты со скандальным интервью женушки. Как он это сделал? И подумала зло: «Эх, Валя, последняя сволочь! Устранился в такой трудной ситуации!»

– А Ежова не удалось привлечь? – насупился Сабельников, как будто прочитав ее мысли.

– Нет, – сказал Фоменко, и в этом «нет» слышалось явное осуждение Ежова. – Я звонил ему, у него температура. Так он сказал, во всяком случае.

– За наш счет думает выскочить? – с угрозой протрубил Сабельников. Он за день успел выпить две бутылочки, их содержимое напитало его храбрость. – Не выйдет! Тоже мне страус, в песок башкой зарылся! Каков дальнейший наш план?

У всех плавились мозги, главное – никто не представлял, чем еще их огорошит Рощин. Но именно сегодня они поняли, что действует Ким последовательно и сила его страшна. Какие, к черту, планы! Тут шкуру бы спасти, но только как? Мэр, глядя на заскучавших товарищей по несчастью, предположил про себя, что команда соратников, кажется, готова уже сдаться на милость Рощина. А Николай Ефремович никогда, ни за что и никому не сдастся, стоять насмерть будет! Поэтому он спросил недовольно:

– Что, лапки сложили? Мы еще посмотрим, кто кого. Есть предложение: попробовать откупиться от Рощина. Мы люди небедные, сбросимся и заткнем пасть этой мертвечине!

Мэр торжествующе пробежал глазами по команде, надеясь, что его план одобрят. Но реакция оказалась не та, какой ожидал. Зина лишь неопределенно плечиками шевельнула. Фоменко вообще никак не проявил своего мнения. Хрусталев рассмеялся истерично, затем как-то сразу замолк и сник, что, по-видимому, означало опасение, что Рощин выкупа не примет. Медведкин уныло проговорил:

– А сколько стоит честь? Сколько заплатить, чтоб человек почувствовал удовлетворение после унижений, разорения и клеветы? Сколько стоит предательство?

– Брось, Арнольдыч, – устало выговорил Бражник, – всему есть цена.

– Да? – поднял на него глаза спаниеля Медведкин. – Тогда ты найди Кима и предложи выкуп. Мне даже интересно, что он тебе скажет.

– Вот-вот! – оживился мэр. – Его надо найти и поговорить по душам.

– Где ж его искать? – вздохнул Фоменко.

– У сожительницы! – взвизгнула Зина и обратила взор на мэра, который первый предположил, что Рощина следует искать у любовницы. Все пропустили эту важную мысль мимо ушей, а она нет. – У гражданской жены.

Слова «гражданская жена» Зина всегда произносит с долей презрения, считая, что неприлично не оформлять брак. Ведь потом из-за этого масса недоразумений бывает. К Зине часто обращаются незарегистрированные вдовы, требуя защиты от официальной семьи покойного сожителя. Нет, вдуматься: не в суд идут, а к ней! У них, видите ли, законные жены отбирают часть имущества. И правильно делают, считала Зина. Это ж до какой степени надо быть беспринципной, чтобы позволить мужчине пользоваться домом, постелью, собой – и ничего не требовать взамен! Она их так и называет: сожительница. И брезгливо откидывается на спинку кресла, разговаривая с такими женщинами, отвлекающими ее своими посещениями от важных дел.

– Едем к ней, – воодушевился мэр. Все устремились за ним.

Степа уже привык видеть семерку в сборе. Правда, сейчас он одного недосчитался. Пронаблюдав, как шесть знаменитых личностей расселись по автомобилям и двинули гуськом, друг за дружкой в одну сторону, Заречный толкнул локтем дремавшего Толика:

– Давай за ними.

Яна спала на заднем сиденье и, когда машина тронулась с места, даже не проснулась. Кортеж из четырех автомобилей – на сей раз и мэр отправился в сопровождении помощников на служебном авто – некоторое время ехал по освещенной центральной улице. Но в районах частного сектора темень стоит жуткая. Свернув в переулок, очутились во власти полной тьмы. После очередной колдобины Степа предупредил:

– Толик, не спеши. Угробишь машину – Кулик с тебя три шкуры сдерет. И с меня тоже. Езжай потише и включи фары – мало ли, кто за ними едет.

В узком переулке, где и развернуться толком нельзя, четыре автомашины стали, перегородив полностью дорогу. Степа издалека увидел эту картину и попросил Толика остановиться не доезжая квартал, за углом. Сам же вышел из машины, натянул кепку на нос, поднял воротник куртки и медленно пошел по переулку. Пройдя мимо автомобилей, не понял, в какой дом нагрянули отцы города. На противоположной стороне сел на скамью у забора так, чтобы видеть все четыре автомобиля.

Медведкин остался в машине Бражника и ни за какие коврижки не согласился встречаться с женой Кима – ему было стыдно. Правда, о стыде своем он не сказал ни слова, просто отказался идти, и все. Остальные, опасливо обходя захлебывающуюся лаем на цепи собаку дворовых кровей, пошли к дому.

– Вам кого? – настороженно спросила открывшая дверь женщина лет тридцати, увидев сразу пятерых незваных и нежданных гостей.

Остановившись у порога толпой, прибывшие уставились на хозяйку. Майя – женщина красивая, темноволосая, черноглазая, статная – вовсе не скрывала, что не рада гостям. Да и они, войдя в дом, смотрели на нее затравленно, отчужденно. Поскольку гости, лица которых она теперь увидела и узнала, не проронили ни звука, Майя продолжила колдовать у плиты, не предложив им сесть, чем дополнительно выразила свое отношение. Инициативу взял на себя мэр:

– Мы хотим увидеться с Кимом.

Майя удивленно приподняла черную бровь и крикнула:

– Ким! Ким, к тебе пришли.

Вбежал мальчик и остановился в противоположных дверях, широко раскрыв глаза от удивления. Взрослые люди слегка подались телом вперед, в сторону ребенка, и наклонили головы, изучая Кима-младшего. Так, очевидно, рассматривают останки мамонта, откопав из вечной мерзлоты. Мать инстинктивно взяла мальчика за плечи и прижала к себе. Молчаливая пауза длилась с минуту. Снова мэр нарушил ее:

– Мы не к мальчику пришли. Нам нужен Ким-старший.

– Вы шутите? – вспыхнула Майя, лицо ее потемнело, глаза округлились, и в них сверкнул гнев. – Ким, иди к себе, произошла ошибка.

Мальчик с неохотой ушел, вопросительно поглядывая на знакомую тетю, обещавшую классу компьютер. Поскольку Майя ждала дальнейших разъяснений, мэр и поведал причину визита с простотой, достойной Иванушки-дурачка:

– Ваш муж, Ким Рощин, приходит к нам и чего-то хочет, но прямо не говорит. Мы согласны дать ему то, чего он хочет, но в разумных пределах. Вы уж скажите ему... или устройте нам встречу...

Майя задохнулась от волны возмущения, вызванной цинизмом ситуации:

– У вас хватило совести прийти сюда?! Хотя это вообще-то неудивительно, потому что у вас никогда ее не было. Но вы имеете наглость говорить о моем муже, которого сами же и загнали в гроб, как о живом. Убирайтесь вон! Чтобы духу здесь вашего не было!

– Вы, милая, забываете, с кем говорите, – Зину понесло, но у нее, всем известно в городе, обостренное чувство собственной значимости, потому иногда она лезет на рожон.

– Что? Это ты мне? – Майя рванула в соседнюю комнату и вернулась с охотничьим ружьем. Передернув затвор, направила его на гостей и процедила сквозь зубы: – А ну вон отсюда! Это моя собственность, вы не имеете права сюда входить без моего разрешения. Если сейчас же не уберетесь, я начну стрелять! – И Майя закричала во весь голос: – Караул! Грабят!

Пришедшие, увидев оружие, дружно попятились, ибо ни у кого не вызвало сомнений, что сожительница Рощина угрозу осуществит. А когда она стала звать на помощь, они, толкая друг дружку, выбежали во двор. За ними неслась разъяренная Майя, не выпуская ружье из рук:

– Ступайте на кладбище, там и увидитесь с Кимом-старшим, а ко мне больше не смейте близко подходить.

– Мы там уже были! – отчаянно выкрикнул Хрусталев, но его быстро втолкнули в авто.

Компания попрыгала в машины и умчалась, помяв цветы на соседних цветниках.

Степа, прячась за кустами, записал адрес дома и поспешил к Толику. Набрал на мобильном телефоне номер Куликовского:

– Что за женщина проживает по адресу: переулок Глинки, сто тридцать?

– Жена Рощина Майя. Вообще-то они не были зарегистрированы, но перед арестом он жил у нее, после тюрьмы вернулся к ней, у нее и умер.

Поблагодарив, Степан отключил телефон, задумался.

– Ехать за теми козлами? – спросил Толик.

– Нет. Устраивайся поудобней и поспи. Стоим здесь.

И не напрасно он решил остаться. Примерно через час перекресток осветился фарами. Автомобиль «Вольво» остановился на углу, метрах в пятнадцати от машины Степы и Толика. Из него вышли три человека, осторожно подошли к дому Майи, вошли. Рощина Степа сразу узнал, второй был Иволгин, его фотографию он видел у Куликовского, третий неизвестный. Оперативник пошел, крадучись, за ними, но во двор пробраться не смог – пес, гремя цепями, при его приближении к забору начинал рычать.

– Чертова шавка, – пробормотал Степа и на четвереньках отполз к соседнему дому.

А в окнах Майи погас свет. Степа перемахнул через невысокий забор по соседству, оттуда перелез на территорию Майи, но очутился не перед фасадом, а сбоку. Пес не видел его, потому молчал. Пригнувшись, Степа прошел вдоль стены и вдруг присел. Окно было открыто, послышался тихий женский голос:

– Мне страшно, понимаешь? Когда они смотрели на Кима, я подумала, что пришли убить его. Я не могу больше, не могу... – Она расплакалась. – Пять с половиной лет и до этого два года... Целая жизнь. Жизнь, которая прошла в кошмаре... и сейчас то же...

Мужской голос ответил, но Степа не разобрал слов. Очевидно, мужчина находился в глубине комнаты, а Майя у окна. Заречный осторожно подполз к окну, притаился под ним...

– Не хочу. Не могу, – сказала Майя плача. – Это чудовища. Они растерзают нас.

Степа различил звук наливаемой в стакан воды, шаги к окну. Он чуточку приподнялся, желая заглянуть внутрь, и в это время низкий мужской голос отчетливо произнес:

– Выпей, тебе нельзя волноваться.

– Не хочу, – раздраженно отказалась Майя и выплеснула воду в окно.

Степа замер, затем, стирая воду с лица, осел и беззвучно проговорил:

– Спасибо, умыли.

– Зачем? – произнесла Майя. – Что это даст? На их стороне сила.

Мужчина, видимо, отошел от окна, потому что его голос снова звучал невнятно.

– И это ты взял на себя? – скептически спросила Майя. – Почему нельзя все оставить как есть? Почему? Пусть себе живут!

Ее собеседник говорил что-то тихо, но убежденно. Это чувствовалось по тону и отдельным словам, которые изредка доходили до ушей Степы.

– Я просто больше не выдержу, меня не хватит, – всхлипнула Майя. – Я не хочу оставить сына круглым сиротой. А ты не боишься опять оказаться там?

Мужчина что-то пробубнил. Майя взорвалась:

– Покойник! Прекрасно. Но я-то живая! И я хочу жить. И чтобы мой сын жил спокойно. И о каком конце ты говоришь? О кладбище? Или о тюрьме? Не втравливай нас. Они сильнее. Они просто уничтожат нас.

Как ни прислушивался Степа, но понять слова мужчины не мог. А тот говорил, говорил... И вдруг Майя прервала его:

– Нет, уходи. Навсегда уходи.

В комнате стало тихо, Заречный услышал, как на улице завелся двигатель «Вольво», как машина тронулась с места. «А ведь по описаниям бензозаправщиков, – подумал Степа, – автомобиль похож на тот, который заправляли в пять утра. Только номера другие. Рисковые ребята... Хотя кто осмелится пришить им дело с бензоколонками? На все нужны доказательства. Так-то, товарищ Кулик». Степа быстро проделал обратный путь до своей машины, растолкал Толика:

– За «Вольво» поезжай, только невидимкой.

Невидимкой – значит без света фар. Они довольно долго следовали за «Вольво» по таким темным и узким улочкам, что две встречные машины не разминулись бы на дороге. Город N получил путевку в жизнь три века назад, в нем странным образом уживается глухое захолустье с вполне современными районами. Правда, городские пейзажи во всех районах без исключения портит мусор и грязь. На все претензии по этому поводу господин мэр разводит руками: люди – свиньи.

Но вот бездорожье кончилось – выехали на асфальтированную дорогу. В конце концов свернули на уже знакомую Заречному улицу, где располагались особняки на несколько квартир для людей с достатком, и остановились у известного дома. Пять человек вошли в подъезд Иволгина, а Степа даже не попытался их остановить. Ему вдруг стало интересно: а что же будет дальше? Да, такое вот примитивное любопытство, можно сказать, не относящееся к профессиональным требованиям, обуяло опера. А старшие товарищи предупреждали:

– Не вздумай, Степа, с душой вникать в дело. Это противопоказано. Мент вообще не должен иметь душу, он должен выполнять приказ и следовать закону. И думают за него пусть начальники, они за все и отвечают.

А куда же деть ум и душу?

У семерки, которую призван защищать от посягательств извне Степа, осталось всего пяток дней. Конечно, если Рощин начнет действовать без правил, то Степа схватит Кима с сообщниками. Но пока безобразно ведет себя «великолепная семерка», а ей давно пора пощекотать нервишки, авось спеси поубавится.

Заречный дал команду Толику поставить авто в укромном месте и готовиться к отбою. Яна спала как убитая, устал и Толик, а у Степы открылось второе дыхание. Возможно – даже третье.

В тот час, когда Степа так удачно следил за «Вольво», Ежов умолял Алю не ходить к подруге на вечеринку, но та была непреклонна:

– Не помнишь, как я плакала, когда от тебя воняло чужими духами, а на груди и плечах красовались укусы и следы ногтей? Ты мне говорил: это для дела, Аля. Так вот сейчас я тебе скажу: моя подруга нужна мне для... приятного проведения досуга. Значит – тоже для дела. Понял, милый?

– Ты что, Алька, стала лесбиянкой? – ужаснулся он.

Аля окатила мужа уничтожающим взглядом, в котором смешались ненависть и отвращение, потом произнесла медленно, будто вдалбливая ему в голову каждую фразу:

– Понимаешь, Валя, человек думает о других так, каков он сам. Ты и твоя шайка-лейка законченные негодяи, естественно, о людях вы не можете судить хорошо. Для вас все скоты и сволочи, вы и стремитесь всех обскакать в подлостях, чтобы прежде доказать себе: вокруг одни мерзавцы, дави насмерть, иначе задавят тебя. Ну откуда вы такие беретесь? Как будто вас забросили инопланетяне, мечтающие погубить Землю и род человеческий. Вы же всех отравляете собой. Разве я такая была? Нет, это ты меня сделал циничной и жестокой. Так вот знай, дорогой муж, я поеду к подруге, потому что там будет мой молоденький любовник. Ах, какую рожу скорчил! Не нравится? А с чего решил, что тебе можно трахаться, а мне нет, а? Я люблю секс. От тебя радости в этой области немного, я и хожу на сторону. И знаешь, мне уже понравилось так жить. Пока.

Она поправляла прическу, подкрашивала губы у зеркала в прихожей.

– Алька, гадина, не бросай меня одного, – ныл Ежов.

– Рощина боишься? Правильно, Валя, бойся. То, что вы с ним сотворили, даже подлостью не назовешь. Понимаешь, милый, так с людьми нельзя – они ведь разные, не всякий будет сносить ваше битье, есть такие, кто в ответ ядовито укусит.

– Не учи меня морали! – рявкнул Ежов.

– Что ты, Валя, я благодаря тебе слишком аморальная, чтобы учить кого-то морали. Ну все. Не забудь в понедельник отвезти младшего к врачу, у него ухо болело. Меры я приняла, но ребенка должен осмотреть врач. Понял или нет?

– Ты не вернешься и завтра?..

– Нет, – сказала Аля, кротко улыбаясь, – не вернусь! Мы едем за город. Кстати, о птичках. Свою потаскуху Зинку не вздумай привести домой. Я хочу, чтобы мальчики выросли нормальными людьми, не такими, как мы. Грязь они не должны видеть. Не скрипи зубами, это ты у меня в кулаке, не я. До свидания, родной.

Он после ухода жены Валентин Захарович почувствовал себя таким одиноким и несчастным, что от жалости к себе и от злобы едва не зарыдал. Теперь он всех боялся, всех. Куликовский хранит в ментовке отпечатки. Зачем? Явно готовит гадость, прихватить мечтает и засадить. Они, менты, коварны, только и мечтают бросить на нары первых людей, дабы выслужиться перед областным начальством. А тут еще покойник преследует и жена, сука жирная и похотливая, досаждает. Вся жизнь пошла кувырком! Кстати, о жене. Ежов набрал номер знакомого из «Билайна» и, когда тот ответил, спросил:

– Я просил узнать, кто звонил на мобильный Алевтине восьмого мая вечером.

– Звонили с номера, который у нас не зарегистрирован. Я выяснил только, что звонок сделан с мобильника. Собственно, это все, на большее ты не рассчитывай. Кстати, сведения о клиентах не распространяются, только органы имеют право проверять и выяснять.

– Черт знает что! – бросил трубку Ежов. – Не хочет говорить. Мне не хочет! Мне! Сволочь! Ладно, я запомнил.

Выключив свет в комнатах, Валентин Захарович остался сидеть в темноте на кровати, держа пистолет в руке. Когда сон валил его на подушки, он подскакивал и озирался, затем опять жался к стене, вглядываясь в темноту, и ему мерещился Рощин. В конце концов он ушел в спальню к сыновьям: просто невозможно находиться без живых душ рядом.