Очередная ночь опустилась на город, а с нею пришли тишина и покой. В небольших городах ночью точно вымирает все живое, но бродить по ним в одиночестве в это время суток опасно. Нечаянно можно набрести на грабителя, а то и на подвыпивших ребят, от которых неизвестно чего ждать. В таких городах часто происходит нечто неординарное, загадочное. Возможно, от царящей в них скуки люди ищут выплеск эмоциям и энергии, только не умеют применять их в мирных целях. А может быть, знание того, что здесь ты застрял навсегда, толкает на непредсказуемые поступки, над которыми потом ломают головы ученые мужи, разгадывая загадку: что есть человек и какого черта ему не хватало?

И вот ночью жители, отложив проблемы, безмятежно спали. Уснула и Зиночка, едва коснувшись головой подушки. Бражник ворочался долго, все же и его одолел сон.

Сабельников, как чувствовал, прихватил в спальню телефон. Лежал на кровати и прижимал его к груди, как драгоценный дар. И вдруг провалился в объятия Морфея, не столь крепкие, как объятия смерти. Николай Ефремович и во сне не находил отдохновения, и во сне смерть пугала, он просыпался, таращился в потолок и заклинал Рощина позвонить. Посреди ночи телефон зазвонил. Но сон был уже крепкий, Николай Ефремович с минуту не мог очнуться, сообразить, что делать, а телефон звонил и звонил. Наконец Сабельников догадался, что надо всего-то поднести трубку к уху.

Голос Рощина он узнал сразу.

– Ты не понял, видимо, но свидания назначаю я, – заговорил тот резко.

– Подожди, Рощин, подожди. У нас есть предложение...

– Поздно. С предложениями вы опоздали ровно на восемь лет. Теперь я не принимаю предложения.

– Да ты знаешь, сколько мы тебе отвалим, дурак?

– Не волнуйся, свое я заберу без ваших подачек.

– Не понял, тебе не нужны деньги? Мы дадим пятьдесят тысяч! Это нормальная сумма. – Рощин тихо, с сарказмом рассмеялся. – Тебя не устраивает сумма, да? Ну ладно, дадим больше. Шестьдесят тысяч, годится? – Тот же смех. – Семьдесят! Ты слышишь, семьдесят! – Смех громче. – Ну ты грабитель! Семьдесят пять?

– Сто, – сказал Рощин.

– Что? Рощин, ты в уме? У нас... вернее, в банке Фоменко компьютерная система...

– Сто тысяч долларов, и ни центом меньше, – отчеканил Ким. – Завтра в шесть вечера сумма должна быть доставлена в парк на третью аллею от входа, отходящую от центральной аллеи влево. – Николай Ефремович шевелил губами за Рощиным, запоминая каждое слово, а с бодуна голова работала со скрипом. – Сумку с деньгами оставить на скамье и уйти. Это сделать должен один человек, а не все вы скопом. И еще. Меня не интересует, есть у кого-то из вас деньги или нет. Если ты разделишь сумму на семь человек, а у кого-то не будет денег и долю свою он не внесет, примирение не состоится. Либо вся сумма, либо... платите и «за того парня». Понял? И без ментов! Все.

– Рощин, погоди! Рощин, выслушай...

Гудки. Николай Ефремович потянулся к бутылке. А ее оседлал волосатый чертик и гомерически хохотал, показывая кривые и крохотные зубки. Взяв адскую тварь двумя пальцами за хвостик, Сабельников отбросил нахаленка в сторону, как мышку, налил в хрустальный стакан виски и улыбнулся. Деньги, однако, любят и покойники! Дело слажено, банзай!

Арнольда Арнольдовича мучила бессонница. Внутри его образовался коктейль из ужаса и вины, раскаяния и негодования, а еще стыда. Все это в комплексе люди называют совестью, она-то и не давала редактору спать. А еще не давала уснуть уверенность, что все кончено в его жизни. В ночь свидания с Кимом у часовни в его сердце врезался бур и никак оттуда не выходил. Иногда ввинчивался глубже, бывало, немного отпускал, но постоянно находился там.

В эту бессонную ночь Медведкин проживал свою жизнь еще и еще раз. Зачем было столько суеты, гонки за призрачными мечтами? А результат плачевный. Карабкался он по служебной лестнице с упорством маньяка, сметая конкурентов, и докарабкался до затрапезной должности редактора газетенки, о существовании которой за пределами города никто не подозревает. Так стоил ли тот путь таких усилий? Ни одного смелого репортажа. А ведь его считали в университете и в первой газете, где он работал, талантливым. Статьи его печатали в области и в столичных газетах. Потом он женился, переехал сюда из-за квартиры и перестал слать статьи в большие газеты. Выходит, во всем виновата жена, заставившая приехать в этот городок, откуда она родом? Медведкин усмехнулся. Удобно спихнуть ничтожество собственной натуры на жену, но Арнольд Арнольдович в этом вопросе остался честен. Нет, она здесь ни при чем. Человек сам творит свою судьбу – это его право и наказание. И то, к чему он пришел, дело его собственных рук.

Арнольд Арнольдович вздыхал со стоном, ворочался и возвращался мысленно в безрадостное прошлое.

Он многое знал о городе, многое расследовал из профессионального любопытства. Что мешало ему опубликовать журналистские расследования? Трусость. Его, журналиста с редким талантом, устроили житейские радости. И вот он никто. Уважения нет, удовлетворения от работы нет, покоя нет, счастья и подавно нет. Семья? Да, пожалуй, удалась только семья. Славная жена, прекрасные дети, очаровательные внуки, но... им он не может поведать свои тревоги. Стыдно потому что. А ведь так хочется прильнуть к близкому человеку и пооткровенничать! Близкие всегда верили, что папа и муж поступал только правильно. Невдомек им только, что папа и муж обманывал домочадцев, выставляясь дома борцом за свободу слова, а перед Сабельниковым и компанией – лакеем с присказкой «чего изволите». За свободу слова в городе не оставляют на руководящем месте, а он руководил, ибо пел с чужого голоса. Однако дома он вырастал в того человека, которым должен был стать и не стал. Вот так прожита жизнь, целая жизнь. Это называется – мимо лузы.

Медведкин сел, потер ладонью грудь. Сердце. Болит.

Хрусталев, помолившись как умел, с опаской лег на широкую кровать из итальянского гарнитура. «Надо поспать», – уговаривал он себя. Его тоже мучила бессонница, но несколько другого порядка, чем Медведкина. Боялся, что уснет, а Рощин придет. Стоило Матвею Фомичу представить себе Кима у своей кровати, как его охватывала паника, и он подскакивал и жался в угол, натягивая одеяло на голову. Жена с детьми уехала на дачу – ведь суббота, а завтра воскресенье. На даче он впервые увидел призрак Рощина, поэтому туда больше ни ногой. Да, завтра будет ровно неделя, как его мучают кошмары, кошмарнее не бывает. Повсюду он ощущает присутствие Рощина, и все ему кажется, что вот сейчас возникнет Ким из воздуха и прикончит Матвея Фомича.

Ему было начихать на газету «Грани» с этой дурацкой статьей. Подумаешь, накатали материальчик о стрельбе по часовне, оболгали лично его – Хрусталев-то не выстрелил ни разу, а там написано... Ну и что? Это все пустяки. Не пустяк Рощин. Матвей Фомич не сомневался в пришествии Кима с того света, поражаясь неверию остальных и их убежденности, что того света нет. Есть!

После двенадцати ночи Хрусталев начал придремывать. И вдруг раздался осторожный стук по стеклу. Матвей Фомич открыл глаза и скосил их на окно. За ним стоял Рощин. Нет, это невозможно! Матвей Фомич зажмурился, юркнул под одеяло с головой и так пролежал до утра, задыхаясь от духоты и... Эх, слаба человеческая натура.

Утром Хрусталеву было стыдно даже перед собой. Замывая кровать и стирая постельное белье, он вдруг вспомнил:

– Третий этаж! Я живу на третьем этаже! Боже мой!

А Рощин стоял в окне! Матвей Фомич снова похолодел и... решился на акт покаяния по совету Анастасии.