Глава 8
Лопухин ошибся.
Руслан Климов был еще жив. Человек, выдававший себя в отеле «Королевский сад» за художника, ненавистный Никите человек, ставший женихом Дэзи, был еще жив. Но раны его были, очевидно, смертельны. Когти животного оставили на его теле страшные рваные следы. И Лопухин понимал, что вряд ли чем-то сможет ему помочь…
"Все произошло точно, как в предании малого народа, которое цитировал незадолго до смерти археолог Семанович, — подумал Никита:
— «И выскочил на них священный зверь, готовый пожрать, и ударил могучими лапами, и разорвал своими острыми когтями». Как там еще Семанович говорил? «Оскорбили меня, лесного зверя… Отвечай за это оскорбление!»
Да… А вот заговоренного ножа, изукрашенного изображениями животных, который только, очевидно, и способен был бы эффективно противостоять такому чудовищу, у жертвы священного зверя не нашлось.
А пистолет Лопухина помог не сразу.
С походной аптечкой в руках Никита все-таки беспомощно наклонился к раненому.
— Оставьте… Это бесполезно, — неожиданно остановил его тот, с трудом выговаривая слова. — Вы только причините мне лишнюю боль своими стараниями. Лучше дайте мне вот это… — Раненый указал глазами в ту сторону, где валялся невдалеке его рюкзак. — Там ампулы.., и шприц. Это поможет унять боль.
Вытряхнув почти все содержимое рюкзака, Лопухин наконец отыскал то, о чем его просили. Сделал укол. Очевидно, это был сильный наркотик, потому что раненый перестал стонать и корчиться от боли.
Закрыл глаза и затих.
Не в силах более ничем ему помочь Лопухин отошел в сторону. И чуть не споткнулся о лопату Климова, которой тот копал, когда на него напала медведица. Лопата валялась на комьях разрытой, выброшенной из открытой ямы земли.
Лопухин поднял лопату, отбросил в сторону и наклонился над разрытой ямой.
Клада там не было… Это была могила.
Причем было очевидно, что археологией тут и не пахло. В яме, еще присыпанный землей, находился не археологический жмурик, а самый что ни на есть криминальный труп. И Лопухин внимательно осмотрел эту отрытую преступником могилу.
Мертвец, очевидно, пролежал в земле от силы с полгода… Возможно, этого человека убили и закопали здесь прошлой осенью. Из-за соответствующих температур — стоило учесть, что все прошедшие месяцы здесь трещали сибирские морозы, а снег сошел совсем недавно — труп неплохо сохранился. Даже до экспертизы можно было заключить, что это был немолодой, среднего роста мужчина, с правильными чертами лица, седоватый… Про смерть, которую он принял, можно было сказать пока только одно: она была в высшей степени странной. Необычная это была смерть.
"Вот в чем дело… — думал Лопухин. — Вот почему Климов выбрал это место! Кроме того, что брошенный поселок далеко от людских глаз и милиции и как нельзя лучше подходит для совершения преступления, поселок Тавда еще, по-видимому, очень хорошо ему знаком. Он чувствовал себя здесь как дома…
Знает здесь все как свои пять пальцев. А для совершения преступления такая уверенность дорого стоит!"
Любопытно, что крест, существовавший на карте охранника, существовал, оказывается, и в действительности… Он был вырезан ножом на коре огромного дерева, осенявшего эту странную могилу. Очевидно, это сделал сам Лепорелло. Правда, крест уже начал затягиваться. Дерево залечивало рану. Еще весна, другая, и эта примета уже перестала бы существовать.
Лопухин печально усмехнулся… Интерпол поспел вовремя!
Он вернулся к раненому.
Климов лежал, закрыв глаза, смертельно бледный: потеря крови была уже очень большой. При звуке шагов он все-таки с усилием открыл глаза.
— Я ведь врач, — прошептал он. — И понимаю, что случилось… Мне остался час, не больше.
Никита молчал. Разуверять было бессмысленно.
— Сделайте еще один укол. Боль мешает мне говорить… А я хочу вам кое-что рассказать. Мне это нужно. Понимаете?
Лопухин кивнул.
— Недаром существует обычай исповедоваться перед смертью… — прошептал Климов. — Человек, видно, не может уйти, не открыв кому-нибудь душу.
Священника здесь нет… Остаетесь вы. Хотя это бред, конечно: исповедоваться врагу… Но и вся моя жизнь сплошной бред. Пусть таким же будет и ее конец. Вы выслушаете меня?
Никита снова молча кивнул. Он вскрыл еще одну ампулу и сделал Климову укол.
— Недавно мне опять снился тот день в Грозном, — хрипя, стал рассказывать раненый. — В тот раз в наш военно-полевой госпиталь доставили сто пятьдесят человек. Это был рекорд… Рекорд, который, проживи я дольше, преследовал бы меня своими кошмарными картинами всю оставшуюся жизнь. Понимаете… Стоит лишь едва потерять над собой контроль… Заснуть, например… И тут же начинается…
Но прежде я всегда в таких случаях заставлял себя проснуться — я и во сне стараюсь управлять собой.
Подняться, выпить таблетку. Транквилизаторы действуют на меня хорошо… Лучше, когда снится туманная прохладная река на рассвете, с ивами и серебристыми всплесками рыбешек. Та, на которую меня брал с собой рыбачить отец. Но она, увы, давно уже мне не снится. Вместо нее вдруг снова является парень с прочерченной синей жирной чертой на побритой голове — ему предстоит операция на головном мозге…
Потом тот, у которого вместо лица глубокая впадина с дрожащим окровавленным глазным яблоком. Он живой — ему по кусочкам собирают лицо. Вернее, то, что лишь условно можно назвать лицом. Потом идут еще ранения… Одно тяжелее другого. И наконец это: повреждение сосудов шеи — голова держится неизвестно на чем. Ранение трахеи — дырка в горле, края которой бьются при вдохе и выдохе… Перебитая сонная артерия. Тогда, в госпитале, я впервые подумал о том, что потом с помощью дьявола Кубоцкого стало реальностью.
— Дьявола?
— О, да… Не сомневаюсь, он встретился мне в жизни именно для того, чтобы проверить меня искушением. Хотя на пустом месте, конечно, ничего не бывает.
Знаете, в детстве — лет двенадцать мне было — я как-то порезал ногу, наступив на осколок бутылки возле реки, когда купался. Очень сильно порезал.
Кровь хлещет… И я чуть не упал в обморок, пока смотрел, как отец перетягивает мне ногу бинтом. Он заметил, как я побледнел, но ничего не сказал. Тем более не высмеял: «слабак» и все такое… Хотя он-то в мужчинах слабости не признавал совершенно. Нет, ничего он мне тогда не сказал. Он вообще никогда не грешил многословием: расти таким, будь сяким, сынок… Но все, оказывается, заметил. На следующий день отец принес мне анатомический атлас. Я открыл — и тут же захлопнул. Атлас был цветной — хорошее немецкое издание: каждая почка — в разрезе и с подробностями… А потом любопытство взяло верх.
Я снова открыл его и стал рассматривать. И вот что я тогда понял…
— Да?
— Знаете, иногда делаешь такие открытия, которые.., ну, на всю жизнь. Это было из такого ряда. Я понял, что человек устроен интересно, сложно, но не загадочно! Понимаете, о чем я? Что человек — это позвоночный столб, вены и артерии; срамной, поясничный и шейный нервы… Ну и так далее… Сложнейшая, но, в общем-то, поддающаяся изучению система, которая и регулирует то, что люди именуют «жизнью». Понимаете? Надо только хорошенько эту систему изучить.
— И что же?
— После школы я поступил в медицинский… А знаете, где это мое детское открытие подтвердилось в полной мере?
— Где?
— В военно-полевом госпитале. Мы работали там по восемнадцать часов в сутки и делали невероятные вещи… Однажды под утро я вышел покурить. И, глядя на мглистый зловещий чеченский рассвет, вдруг понял, что могу все. Собрать, разобрать. То есть мы не боги, конечно… Но можем почти все. Знаете, я много раз видел, как люди обвиняют врачей чуть ли не в садизме: мол, как это можно с миленькой улыбочкой сообщать о необходимости сложнейшей полостной операции, как будто речь идет о том, что придется булочку проглотить?! Мол, в их поведении есть что-то садистское…
— А что — нет?
— Нет… Это как раз то, о чем я вам толкую. Всего лишь ощущение власти. Сознание, что человека можно собрать и разобрать. Видите ли, я родился….
Впрочем, вы уже догадались, где… Здесь, в этом поселке. Странно, я ведь никогда никому раньше не называл места своего рождения. Что толку? Его все равно не найдешь ни на одной карте. Даже точкой не обозначено. Моя мать из тех, кого принято называть «малый народ». Очень малый народ. — Он хрипло засмеялся. — Отец заезжий русский. Я его не знаю…
Приехал покалымить. Переспал с местной, с туземкой, и уехал. Я, видите ли, полукровка. С одной стороны, это неплохо. Ведь полукровки бывают очень красивы и талантливы. Все это правда. Но слишком далекая кровь — это… В общем, считается, что люди, в которых соединилась кровь слишком разных рас, испытывают странный внутренний разлад. Понимаете, какой-нибудь бледнокожий северянин и, скажем, чернокожая… Когда смешивается такая разная кровь, много вероятностей, что смесь получится гремучей…
Ну вот.., я жил в этом поселке… Мать, как и полагается типичному представителю малого народа, не выдержавшего столкновения с цивилизацией, пила по-черному. Огненная вода! Здешний бич. Все туземцы повально хронические алкоголики. По сути, я был никому не нужен. Спал с собаками, питался рыбными объедками. Потом… Вы верите в зигзаги?
— В зигзаги?
— Да, в резкие, невероятные зигзаги судьбы…
Моя жизнь вся сплошь из таких резких и необъяснимых поворотов. Представьте, меня вдруг пожалел и приютил заезжий геолог. Более того, когда срок его экспедиции закончился, он увез меня с собой в город.
Я считаю его отцом. Он умер, когда я уже был студентом. Потом был диплом, служба, война. А потом опять зигзаг… Все поменялось. Я познакомился со шведкой из миссии Красного Креста. Очень быстро поженились — и я уехал вместе с женой. Лорен занималась воистину «милосердием без границ». В это входило и спонсирование моей стажировки в центре трансплантации. Я начал работать… И все было о'кей!
Я был в начале головокружительной карьеры, вершиной которой могла бы стать уникальная операция по трансплантации, профессионально я был готов к ней.
Мой руководитель, хирург мирового класса, считал, что я подаю огромные надежды. А потом….
— Снова зигзаг?
— Точно! Вы все-таки верите в зигзаги? Я совершил ошибку, практически служебное преступление…
Без умысла. Но это было квалифицировано как этическая ошибка. Мне удалось избежать приговора, суд не смог доказать моей вины. Но ни в одно серьезное место на работу меня уже не брали. Потеря репутации! Со шведкой мы к тому времени уже расстались.
И вот с таким своим прошлым и настоящим, со своими опытом, знаниями, квалификацией я вернулся в Россию… Прямо в самое кипенье криминальных страстей. А на войне как на войне, сами понимаете…
Думаю, когда мы встретились с «дядей Костей», еще ничего ни у него, ни у меня не было в голове определенного. Но это, знаете, как если бы в химической колбе вдруг, по воле случая, собрались все необходимые ингредиенты. И тогда достаточно мелочи, например нужной температуры — и реакция начнется… Неизбежно!
Однажды я признался Кубоцкому, какое я потерпел крушение и как роковым образом не осуществилась моя мечта об уникальной операции. И вот в какой-то день нашего знакомства, наших разговоров, когда мы немало уже знали друг о друге, Кубоцкого осенило. План был фантастичен, но не неисполним.
Для меня это означало, что я могу заработать сумму, которая на годы вперед обеспечит мое будущее.
Знаете ли, когда в детстве ночуешь вместе с собаками, это накладывает отпечаток на всю оставшуюся жизнь.
Панически боишься, что снова вернешься на дно.
Для «дяди Кости» это означало разом решить все проблемы и конфликт с отцом Дэзи, его другом и партнером. И более того — встать у руля и стать наконец первым, а не, как всегда, «вечным вторым»…
Мне надлежало лишь исполнить часть плана.
А потом я вдруг подумал… А почему бы и мне не встать у руля? Главным и единственным.
Он закрыл глаза и прошептал:
— Страшный, пронзительный звон стоит в ушах.
Вы знаете, что, по верованиям моего народа, звон в ушах означает, что человека окликает покойник?
— Нет… Никогда о таком не слышал.
— Понимаете? Он зовет меня. Отец этой девочки…
— Как вам все-таки удалось все это осуществить?
— Кубоцкий пошел на большие затраты. Но все было сделано по высшему классу. Новейшее оборудование, как для передвижного полевого госпиталя.
Операционная на уровне последних мировых достижений хирургии — все соответствовало поставленной задаче. Но это того стоило… «Дядю Костю» можно понять: в случае успеха он бы получил столько…
Можно было бы построить еще пять высококлассных больниц и не обеднеть при этом… А я все думал, где это сделать… И выбрал это место, этот заброшенный поселок-призрак.
Климов скривил губы то ли от боли, то ли усмехаясь:
— Думал, в такой глухомани не опасно: нет свидетелей, никто не помешает… А еще я думал: дома и стены помогают!
— Не помогли?
— Нет. Знаете, в детстве мать все время рассказывала мне про нашего бога Торума. Это были очень красивые сказки. У нас ведь, у язычников, много богов. И все помогают… Вы никогда не слышали про нашего главного бога Торума?
— Нет.
— На верхнем, на седьмом небе выстроен его священный дом с серебряным дымоходом и с золотым дымоходом, — говорила мне мать. — Дом его полон богатства. И в нем семь отделений. В одном отделении хранятся книги судьбы, куда занесены жизненные пути каждого человека. Перед домом столб, чтобы привязывать верховых лошадей. На священном лугу с золотой травой пасутся лошади, коровы, овцы.
Небесный бог охотится в лесах. А выглядит он, как седой старец в сияющих золотых одеждах. Он сидит на небе на золотом стуле, держит в руках золотой посох и наблюдает в дыру за жизнью на земле. Его глаза, говорила мне мать, похожи на восходящее солнце, величиной они «с Обь, с море». Его уши величиной с лист кувшинки. Они как «уши черной дикой утки с тонким слухом». Понимаете? То есть, говорила она мне, он все видит и все слышит! И я всегда, когда был маленьким, был уверен, что в эту дыру в небе он видит и меня. И поэтому я старался вести себя правильно…
А потом судьба — наверное, та, что записана в одной из его книг! — увела меня далеко отсюда. И я забыл про старика на седьмом небе, который наблюдает в дыру за жизнью на земле… И за мной наблюдает в том числе! И может, из-за того, что я об этом забыл, все так и получилось? Как ты думаешь?
— Может, — согласился Никита.
Очевидно, он был очень хорошим врачом. Во всяком случае, его последний диагноз оказался абсолютно точным. Он умер, как и обещал, ровно через час.
Успев точно в срок закончить свой рассказ.
Лопухин накрыл его брезентовым краем палатки.
И закурил.
Азарт схватки, когда на кону стоит жизнь, прошел.
Ужас, вызванный зрелищем человеческой смерти, притупился. И пришло время подвести итоги.
Лопухин обозревал залитый лунным светом пейзаж и понимал со всей очевидностью, что в таком обломе он никогда еще прежде в жизни не был. Не пейзаж, а кладбище…
Остались двое убитых археологов. Погибший от ран, нанесенных диким зверем, преступник. Кроме того, неизвестный, неопознанный и найденный в яме труп — очевидно, убитый хирургом. И еще — жмурик, находка археологов. Причем жмурику этому тысяча лет исполнилось, не меньше…
И, как сознательный гражданин мира, Лопухин просто обязан доставить этого тысячелетнего товарища — точнее, как утверждали археологи, даму! — в какой-нибудь музей.
А вот того, что в яме, которую раскопал Климов, Лопухин, как сотрудник Интерпола, обязан доставить к патологоанатомам.
Никита вдруг рассмеялся. И смех этот был, безусловно, нервным, явно нездоровым. Ау! До ближайшего патологоанатома, извините, возможно, сотни километров безлюдной тайги! Ни дорог, ни жилья…
А охотник Аулен, очевидно, все-таки сбежал. Во всяком случае, никаких признаков его присутствия Никите обнаружить не удалось.
Никита закурил — сигареты к тому же заканчивались! — и присел на поваленное дерево. И вдруг вскочил и прислушался. Ему показалось, что тишину нарушил непривычный для этих мест звук!
Сначала он был очень слаб, едва слышен. Но все равно он был!
Не веря своим ушам, Лопухин снова присел на какую-то моховую кочку — ноги подкосились от счастья. Вот дурак-то! Вот осел… Ну, конечно! Ведь как-то же Климов собирался отсюда выбираться?
Догадка Лопухина подтверждалась: шум вертолета становился все явственней.
Ну, конечно… У Климова, безусловно, должна была быть назначена встреча. За ним должны прилететь!
Вертолетчик, немолодой мужчина с седыми висками, спрыгнул на землю и недоверчиво исподлобья взглянул на Никиту.
— Ты вроде, парень, здорово изменился с тех пор, как я тебя сюда доставил, — заметил он явно неодобрительно. — Совсем стал на себя не похож.
Достав удостоверение, а заодно и пистолет, в общем, все аргументы, которые могли бы оказать, на его взгляд, влияние на этого мужика, Лопухин принялся объяснять ситуацию. Вертолетчик выслушал его без особого интереса:
— Да, по мне, хоть ты из Интерпола, хоть с планеты Сатурн, разницы никакой. Деньги плати, как договорились, тогда отвезу.
— С кем договорился-то? — Лопухин приподнял край брезента, прикрывавший мертвое тело:
— С этим?
— Вроде с этим… — Вертолетчик вздохнул. — Только он поживее был, когда сюда летел. Намного живее!
— Да у тебя тут, парень, целый морг! — вздохнул вертолетчик, когда они наконец погрузили в вертолет мертвые тела. — Все? Или еще чего припас?
— Погоди…
Идея ответственности перед наукой археологией все-таки не давала Лопухину покоя.
— Тут еще женщина одна….
— Чего?!
— Женщина, говорю. Тысяча лет ей, не меньше…
— Тьфу ты… — сплюнул вертолетчик. — Ну, везет мне на сумасшедших! Правда, сколько тут ни шарашу — чего только не возил, кого только не видел! — но такого еще не было!
Не обращая внимания на его ворчание, Лопухин пошел к археологическому раскопу, где лежал жмурик, обдумывая по дороге, как половчее перенести это сокровище в вертолет.
И остановился в изумлении: морилка была пуста!
Черные маслянисто поблескивающие волосы жреца был перевиты, как косы, разноцветными шнурками. Огонь был разведен, бубен согрет, как и полагается перед священнодействием жреца.
Молодого оленя привели и привязали к комлю священного дерева.
Жрец начал бить колотушкой в согретый бубен.
«Мухоморщики» отведали своего пьянящего напитка и затянули «мухоморные песни».
И, наконец, слуга жреца перерезал оленю острым ножом многожилистую шею. Потом он ловко снял с него шкуру. И оленя сварили в большом котле.
Когда навар поспел, пришло столько народу, «сколько входит в наполненную окуневую мережу», как говаривали в старину.
Наконец славный навар был съеден, и жрец начал говорить. Люди сидели вокруг огня с поблескивающими от оленьего жира подбородками и внимательно слушали его поучительный рассказ.
"Однажды после нескольких дней болезни умер один знатный человек, — говорил жрец собравшимся. — Но так как близкие не посчитали его умершим, тело осталось непогребенным. Вдова не отходила от него четыре дня. А на пятый день, к удивлению родственников, человек вернулся и рассказал следующее.
Его дух, говорил он, странствовал по широкой дороге умерших к стране блаженства через обширные луга, покрытые роскошной травой, и великолепные рощи, где пели хоры бесчисленных птиц. Наконец с вершины холма он увидел город мертвых, лежащий вдали в тумане, сквозь который были видны также далекие озера и реки.
Он встречал стада красивых оленей и другой дичи, которые без страха бродили возле дороги. Но у него не было ружья, и, припомнив, что он просил положить с ним ружье в могилу, он повернул домой, чтобы взять его.
Тут он и встретился лицом к лицу с целыми вереницами мужчин, женщин и детей, идущих к городу мертвых. Они были нагружены ружьями, трубками, домашней утварью, съестными припасами и другими вещами. Женщины несли полные корзины, а мальчики свои игрушечные луки со стрелами.
Дух этого человека вернулся домой за ружьем Здесь его взор был поражен видом громадного костра.
Пламя закрывало ему путь со всех сторон. Но отчаянным прыжком он все-таки прорвался сквозь огонь очнулся от забытья.
Рассказав о своем путешествии в город мертвый. этот человек дал своим соплеменникам совет: не погребать столько вещей с умершими, потому что это задерживает их путешествие к стране покоя. Почти каждая встреченная им душа горько жаловалась ему на свою ношу.
Было бы разумнее, сказал он, класть в могилу только такие вещи, которые были особенно дороги умершему, иди те, которые он сам просил похоронить вместе с ним.
Я хочу сегодня повторить вам эти слова, — сказал жрец. — Приезжие покусились на могилу этой женщины, — он потряс в воздухе завязанными в кулек древними косточками, — потому что наши предки ей дали с собой в дорогу к городу мертвых очень много ценных вещей. Много колец из белого металла, нагрудные украшения и украшения для кос… Не будем повторять эту ошибку. Пусть она снова отправится в путь, странствуя по широкой дороге умерших к стране блаженства, но на этот раз налегке, чтобы корыстные и жадные не потревожили ее прах снова.
Завтра мы снова предадим потревоженный прах земле! — Жрец снова потряс в воздухе завязанными в кулек косточками.
Охотник Аулен слушал его с благоговением. Охотник был сыт, он курил и видел лучезарные картины: зеленые луга в стране блаженства, куда ему предстояло теперь попасть после смерти. Место ему там было, .если верить жрецу, за его заслуги гарантировано. Ведь Аулен сделал все, что мог…
Как разведчик, как Штирлиц проникает в стан врага, так и он, охотник Аулен, нанялся по приказу жреца к жадным археологам в проводники. Долго Аулен не мог им помешать… Но все ждал случая, чтобы спасти древнюю могилу.
Унт-тонх и другие духи, видно, не остались в стороне от этого дела. Так или иначе, но археологи неожиданно были убиты!
И тогда Аулен понял, что это и есть тот случай, которого он так ждал! Он забрал содержимое могилы и был таков. Правда, ему пришлось бросить того, приезжего. Но приказ жреца был для него, конечно, важнее. Жаль приезжего, но что делать — каждому свое.
Главное, что он, охотник Аулен, спас прах.
Теперь он не будет лежать под стеклом в музее, где на него будут глазеть чужеземцы. Прах снова вернется в землю.
