Глава седьмая
Вдвоем с охранником мы быстро выбрались из барака на улицу.
Лагерь уже горел. Ближние к горящей стороне леса бараки загорелись первыми, и огонь по крышам быстро перебрался на все близлежащие здания. Нетронутыми пока оставались лишь два строения, расположенные в непосредственной близости от ворот.
Охранники давно уже ретировались за колючую проволоку и окружали теперь лагерь с трех сторон. Судя по всему, у них был приказ не стрелять до тех пор, пока не будет попыток заключенных перебраться через колючку. Неохраняемой оставалась только та сторона, которая примыкала непосредственно к горящему лесу.
Заключенные бестолково метались между горящими бараками и производственными корпусами, создавая панику и неразбериху.
— Поджарят, суки! — орал мужичонка невысокого роста, напяливший на себя телогрейку и шапку-ушанку. — Тащи телогрейки со склада, пока не сгорел!
Идея показалась мне удачной. От огня лучше беречься в телогрейке, чем в летних рубашках или даже моем защитном комбинезоне.
— Бегом к складу! — крикнула я охраннику, который ни на шаг от меня не отставал, словно был моим телохранителем.
Склад оказался в одном из зданий, которые еще не горели. Там уже хозяйничали заключенные из тех, что заботятся не столько о своей жизни, сколько о своем желудке и кармане. Народу на складе набилось много. Здесь огня еще не было, но задерживаться не следовало. Скоро и это здание охватит огонь и преградит путь к отступлению.
Пользуясь автоматом как дубиной, угрожая и расталкивая заключенных, которые на охранника не обращали практически никакого внимания, мы пробились внутрь. Я искала среди заключенных человека, на которого можно было бы положиться, который мог бы убедить остальных идти через лес. Я прекрасно понимала, что мне, молодой девчонке в форме спасателя, никто из них не поверит.
На меня порой бросали взгляды, не обещающие мне ничего хорошего. Если бы не грозящий со всех сторон смертью огонь, мне не— долго удалось бы уцелеть в таком окружении. Среди них были не только воры, но и убийцы и насильники. Все они отбывали наказание за совершенные ими преступления. Но суд оставил их в живых, и никто не мог распоряжаться самовольно их жизнями, как это хотели сделать Краевский с Кузиным. Каждый из них имел право на спасение, как и любой человек, попавший в беду. А беда им грозила серьезная.
Я машинально отмечала взгляды, которые бросали на меня заключенные. В каждом из них я видела страх, ненависть или растерянность и, скользнув по такому лицу глазами, всматривалась в следующее.
Того, кого я искала, я встретила внутри склада. Мужчина очень высокого роста, физически очень сильный, что сразу было понятно при одном только взгляде на его руки и плечи, сидел на подоконнике у выбитого окна и смотрел на горящий лес. Когда мы протискивались через толпу, он посмотрел на меня и усмехнулся.
«Этот! — тут же решила я. — За этим они все пойдут!»
Я подошла прямо к нему и, остановившись у подоконника, тоже посмотрела на лес…
— Туда надо идти! — сказала я убежденно. — У ворот перестреляют всех…
Он молча меня разглядывал почти целую минуту, потом спросил:
— Ты кто?
— Я не хочу, чтобы вас всех перестреляли, — сказала я ему вместо ответа. — И сама жить хочу…
«Вот так и нужно с ними разговаривать, — приободрила я себя. — Неконкретно и многозначительно. Это в их стиле…»
— Я спрашиваю, зовут как? — перебил он мои мысли. — Меня — Гиря…
Он усмехнулся:
— Кулаки у меня как гири…
— Ольгой меня зовут… — ответила я, не совсем понимая, что происходит.
— А Дохляк что тут делает? — спросил он, указывая на стоящего рядом со мной охранника. — Поджариться захотел вместе с нами?
Странно, но его не беспокоило, что охранник держал в руках автомат. Остальных, кстати, это тоже мало занимало. Словно автомат у него был ненастоящий. Вероятно, эти люди научились определять степень опасности не по тому, есть ли у человека оружие, а по тому, хочет ли и может ли этот человек тебя убить. И они чутко уловили, что у охранника, которого Гиря назвал Дохляком, нет никакого желания в кого-либо стрелять.
— Он умереть боится, — сказала я.
— Здесь он зачем? — переспросил Гиря и мотнул головой в сторону ворот. — Почему он не там?
Я помолчала, размышляя, стоит ли говорить то, что мне известно о намерениях начальника лагеря. Но дело касается жизни этих людей, решила я, значит, они имеют право знать обо всем.
— У Кузина есть приказ, — сказала я, — уничтожить всех в лагере. Включая охрану, чтобы свидетелей не осталось… Он…
Я кивнула головой в сторону Дохляка.
— … в это поверил. Он жить хочет.
— И поэтому пошел с тобой? — спросил Гиря.
— Да, — ответила я.
Помолчали несколько секунд. Я понимала, что сейчас он решает трудный для себя вопрос: верить мне, женщине, или нет, неизвестно откуда и зачем появившейся в лагере, несерьезной на вид…
— Чей приказ? — спросил Гиря.
Я секунд пять подумала — говорить или не говорить?.. И решила, что эта информация не составляет государственной тайны.
— Федеральной службы безопасности…
Гиря усмехнулся недоверчиво:
— Зачем им это?
— Выслужиться хотят, — пояснила я. — Вас перестреляют, а в рапорте напишут, что вы массовый побег организовали. И всех вас при задержании пришлось пострелять, потому что вы оказали сопротивление… Кузин с пулеметами у ворот вас ждет.
— Вот сука, Жирный! — выругался Гиря. — Ему два раза уже напильник в брюхо втыкали… Живучий, падла! По лагерю последнее время только с двумя автоматчиками ходил, берегся, сука!..
Он сплюнул.
— Всех, значит, положить хочет… — не то спросил, не то подтвердил Гиря.
— А потом от свидетелей избавится, — подтвердила я. — Охранников своих постреляет… В рапорте напишет, что вы их убили…
— Туда им и дорога! — буркнул Гиря. — Суки еще те! Им зека шлепнуть, что комара…
Парень, видно, на что-то решился. Он встал с подоконника, и оказалось, что я ему где-то по плечо, не выше… Гиря рывком выдернул автомат из рук Дохляка и неожиданно сунул его мне в руки.
— Держи! — сказал он. — Обращаться с этим, надеюсь, умеешь?
Я даже оторопела слегка от такой наглости. Это он меня спрашивает, офицера МЧС, которая раз в неделю полдня проводит в тире, совершенствуясь в стрельбе из самых различных видов оружия, включая огнемет… Впрочем, откуда же ему это знать? На лбу у меня не написано, хорошо ли я умею стрелять…
Но спросила я его совершенно о другом:
— А почему ты не хочешь оставить его себе?
Гиря усмехнулся:
— Если на тебя пятнадцать человек нападут, ты языком от них отбиваться будешь?
— Хорошо, — согласилась я. — Возьму автомат — уговорил…
— А мне одолжи вот это, — сказал Гиря и ткнул пальцем в наручники, болтающиеся у меня на поясе. — У Дохляка, что ли, отобрала?
Я машинально кивнула и сунула ему браслеты, которые он тут же спрятал в карман и при этом мрачно усмехнулся…
Гиря еще раз выглянул в окно, посмотрел — далеко ли еще пламя… И понял, что медлить нельзя… Снопы искр летели по ветру от соседнего, уже горящего здания в нашу сторону…
— Ладно, Ольга, объясняй, что ты придумала…
Я вздохнула и подумала:
«Ну, наконец-то. Теперь быстро, очень быстро… Если всех собрать достаточно быстро, мы сумеем прорваться в лес».
— Уходить нужно через огонь! — сказала я. — Это единственный путь, где стрелять не будут, некому! Туда и пойдем… Я не знаю, что там, дальше… Но главное — там можно пройти живыми. Больше нигде нельзя… И еще — Кузина там нет.
— Сгорим! — засомневался Гиря… — Не пройдем!
— Надевайте телогрейки, берите в руки что-нибудь вроде щитов — закрываться от искр и горящих веток… Под этим прикрытием и прорвемся.
— Дай бог, — отозвался Гиря…
С этими словами он пошел к выходу, легко раздвигая людей своей фигурой. Я поспешила за ним, держа автомат таким образом, чтобы он сразу бросался в глаза всем, кто попытается на меня напасть… Больной туберкулезом охранник не отставал от меня ни на шаг.
Мы выбрались на улицу.
— Передай там, — сказал Гиря пожилому заключенному, что стоял рядом с ним, — всем на прогулку… Да побыстрее, мать вашу!
Тот исчез за спинами остальных. Я только теперь обратила внимание, что почти все заключенные были пожилого возраста, молодых не было вообще. Лет сорока — тридцати пяти я увидела всего несколько человек… Остальным явно за пятьдесят…
«Странно, — подумала я. — Вот уж не предполагала, что лагеря у нас теперь специализируются по возрастам… А где же, кстати, обитатели остальных бараков? Заключенных здесь должно быть гораздо больше…»
Жаркая мгновенная мысль пронеслась у меня в голове и обожгла сознание:
«Неужели сгорели? Не может быть!..»
— Гиря, — спросила я, — почему народу так мало? Где остальные?
— Все здесь, — ответил он. — Этот лагерь закрывать должны были, а нас переводить по другим зонам. Они уже два года к консервации готовятся…
— Сколько же вас? — спросила я.
— Пятьдесят четыре человека, — ответил Гиря. — Все на месте…
Между тем на улице образовалась небольшая толпа в телогрейках и шапках-ушанках. Гирю все слушались беспрекословно…
Я поняла, что совершенно точно выделила из множества этих людей неформального лидера. И сумела с ним договориться. Впрочем, сама ситуация мне помогала. Лидер — всегда человек умный. И Гиря, как умный человек, и без меня прекрасно понял, что выхода у них нет. А тут я, невесть откуда свалившийся на него союзник… Стоит ли разбираться — откуда и зачем? Будет время, тогда разберемся! Если живы останемся… Люди, попавшие в критическую ситуацию, любому союзнику рады…
Мы стояли в небольшом дворике, укрываясь от огня и от наблюдателей-охранников, расположившихся вдоль колючей проволоки… Гиря влез на кучу ржавых радиаторов парового отопления и стал очень высоким. Он возвышался над толпой заключенных, словно памятник Маяковскому на площади перед Концертным залом имени Чайковского…
— Мужики! — крикнул Гиря, перекрывая говор толпы. — Жить хотите?
— Нет, умник! — крикнул в ответ пожилой зек с густой бородой и в толстых роговых очках. — Мы сгореть хотим заживо, как Жанна д'Арк!
Я удивилась. Тот, кто кричал, производил впечатление интеллигентного человека. Внешне, по крайней мере, он вовсе не был похож на преступника…
— Вот! — Гиря ткнул пальцем в меня, не обращая внимания на выкрик человека с бородой, которого я сразу же окрестила Профессором, до того он был похож на одного из моих преподавателей. — Вот девчонка! Она моложе многих из вас раза в два, однако панике не поддалась. Наверное, она смотрит на вас, как на сброд всякий… Да вы сброд и есть… Тьфу! Смотреть на вас противно… Так вот она, в отличие от всех вас, не только хочет отсюда ноги сделать, она еще и думает!
— Откуда она взялась? — крикнул кто-то. — Утка подсадная…
— Я сама под статьей! — заорала я, пытаясь кричать погромче, чтобы меня слышали все. — Меня Кузин сегодня в карцер посадил… Решайте! Здесь сидеть — сгорим! В ворота ломиться — постреляют на колючке! Одна дорога — в лес! Там можно пройти…
— В лес — это уголовное правонарушение, которое будет квалифицировано как побег, — возразил Профессор. — Мне, например, всего два-три года осталось, зачем мне еще пятерик на себя вешать…
Гул голосов после его реплики прозвучал очень одобрительно…
— Кто это? — спросила я Гирю, спрыгнувшего с радиаторов. — Он не похож на уголовника…
— Политический, — буркнул тот. — Он к власти рвался… Повесили на него в свое время ограбление сберкассы, вот и попал к нам в зону. Теперь здесь права качать пробует…
— Нужно послать к Кузину кого-нибудь, — продолжал Профессор. — Пообещать, что ни один из нас шага в сторону не сделает, когда из ворот выйдет… Пусть везут в другую зону… Кто пойдет? Может, ты, Гиря?
Тот усмехнулся:
— Нет, уж, спасибо! Я под пули лезть вовсе не хочу…
Гиря пошарил глазами по толпе вокруг себя…
— Вот! — воскликнул он. — Дохляк пойдет… Его они не тронут — свой все-таки…
Толпа вновь одобрительно гудела.
Охранник, который все время стоял возле меня, понял, что сопротивляться воле большинства бессмысленно. Он только крепко вцепился в автомат и сказал, с надеждой глядя на меня:
— Я без оружия не пойду. Меня сразу — под трибунал, за потерю личного оружия. Меня Кузин своими руками расстреляет.
— Ладно, — сказал Гиря. — Пойдешь с оружием…
Он отобрал у меня автомат, отстегнул магазин, сунул в карман телогрейки и только после этого протянул разряженный автомат охраннику.
— На свое оружие, — сказал он при этом. — Объяснишь Кузину, что мы требуем… Нет, скажи — просим нас эвакуировать отсюда куда угодно. Обещаем не разбегаться и вести себя как примерные мальчики — тихо и скромно… Если в нас не станут стрелять…
— Это бесполезно, — перебила я его. — Я же говорила тебе — Кузин расстреляет каждого, кто попытается выйти из лагеря. Он нам братскую могилу здесь устроил… Осталось закопать только…
— Ты же видишь, не верят тебе, — ответил мне Гиря. — Пусть убедятся…
Я не поняла его фразы. Он, видимо, очень хорошо знал этого подлеца Кузина, знал, чего от того можно ждать… Знал лучше меня…
Я хлопнула туберкулезного охранника по плечу и уверенным тоном сказала:
— Раз решил, иди! Помни только, о чем я тебя предупредила… Держись поближе к лесу. И если начнется пальба — ныряй в елки…
— Давай, Дохляк, двигай! — крикнул Профессор. — Мы тут поджаримся скоро…
— Ну, прощай, — сказал мне охранник. — Спасибо тебе…
— За что? — не поняла я.
— Так… Просто — спасибо, — вздохнул он. — Не знаю, как и зовут тебя…
— Ольгой меня зовут, — ответила я. — Может быть, встретимся еще!
— Вряд ли. — Он снова вздохнул и сказал: — Пора мне…
Потом помолчал секунду и добавил:
— Если вспоминать будешь про меня, то Петром меня зовут…
Он вскинул автомат за спину и выбрался на открытое пространство. Пятьдесят пять пар глаз напряженно смотрели ему в спину.
Петр не бежал к воротам, он шел медленно, словно нехотя…
— Не торопится, сучонок! — сказал кто-то над самым моим ухом.
Я оглянулась. Профессор стоял у меня за спиной и смотрел сейчас прямо мне в глаза сквозь свои толстые очки. Взгляд у него был очень умный и очень настороженный. Как у лидера меньшинства в Госдуме…
— Что? — спросила я. — Ты мне дыру в затылке протрешь…
— Если тебя Кузин послал, чтобы в ловушку нас заманить, — сказал Профессор тихо, но угрожающе, — я тебя своими руками разорву на части…
Я невольно посмотрела на его руки. Он заметил мой взгляд и усмехнулся. Кулаки у него были, конечно, не такие огромные, как у Гири, но мне показалось, что ему не составит труда осуществить свою угрозу… Пожалуй, без оружия я с ним не справлюсь. Никакие спецприемы мне против него не помогут, да и владею я ими не столь виртуозно, как звезды Голливуда…
— Вы сами рветесь в ловушку, — ответила я и отвернулась…
— Крыша горит! — раздался истошный крик кого-то из зеков.
Толпа заволновалась, но все продолжали смотреть, как охранник идет к воротам. Ему осталось пройти буквально несколько метров…
— У нас считанные минуты, — сказала я Гире. Больше ждать нельзя. Если здание загорится, мы отсюда уже не выберемся…
— Подожди! — крикнул в ответ Гиря.
Он по-прежнему не сводил глаз с сутулой спины Петра.
Петр подошел к лагерным воротам. Створки их были прикрыты и замотаны с наружной стороны проволокой, а не заперты на замок.
Петр что-то крикнул другим охранникам, стоявшим метрах в двадцати от ворот. Те не ответили и не шелохнулись. Они, как и заключенные, смотрели на одинокого человека, застрявшего возле ворот… Петр крикнул еще раз и вновь не получил ответа…
Он просунул руки сквозь колючку и начал разматывать проволоку.
— Что он возится, урод! — прошипел за моей спиной Профессор.
Наконец Петр отмотал проволоку от створок ворот и отбросил ее в сторону. Он взялся за одну створку, слегка приподнял ее, чтобы нижний край не задевал за землю, и отвел в сторону…
В ту же секунду прозвучала автоматная очередь. Петр зашатался, отпустил ворота и повернулся лицом к бараку, к нам… Я не видела его лица, но и без того знала, что на нем написаны недоумение и обида. И еще, пожалуй, покорность судьбе…
Петр сделал шаг назад, споткнулся обо что-то и упал спиной на воротную створку. По ней он сполз вниз не до конца, а, зацепившись за острые концы колючей проволоки, повис, слегка склонившись вперед и уронив голову на грудь…
— Кто хочет еще попробовать? — крикнул Гиря. — Может, ты? Или ты?
Никто ему не ответил.
— Может, ты? — уже тише спросил он Профессора. — Не желаешь?
— Нет! — твердо ответил тот. — Это решение было ошибочным. У нас остается всего один путь — прорываться через лес.
— Эй! — крикнул Гиря. — Кто жить хочет, надевай телогрейки и бегом через лес… Если быстро бежать, сгореть не успеешь. Главное — не останавливаться… Как на гарь выскочишь, так, считай, спасся… Там уже решай как знаешь…
Несколько человек побежали, не дожидаясь конца его речи… Бежать предстояло мимо двух горящих зданий, буквально между двумя огромными кострами. К ним даже подходить было трудно, не то чтобы стоять между ними, волосы на голове вспыхивали, и лицо обжигал нестерпимый жар… Пятеро заключенных бросились между горящими бараками по узкому проходу, уже перегороженному кое-где свалившимися с крыш горящими бревнами…
Оставшиеся напряженно следили на ними, понимая, что от того, удастся ли их попытка, зависит судьба всех обитателей лагеря. Да и моя судьба решалась в эти минуты. Поэтому и я следила за ними столь же напряженно…
Один за другим они ныряли в горящее пекло и скрывались из виду в клубах дыма, от которого уже и нам становилось трудно дышать…
Тот, кто бежал пятым, последним, слегка прихрамывал на бегу и неуклюже подскакивал, когда нужно было перепрыгнуть через горящее бревно. Он был коротко острижен, шапку потерял, как только выбежал из нашего барака, и то и дело хватался руками за голову. Очевидно, жар от горящих зданий был нестерпимый. Ожоги головы ему уже обеспечены… Если, конечно…
Я не успела додумать «…если, конечно, добежит», как хромой споткнулся, зацепившись ногой за кусок проволоки, и налетел на того, кто бежал впереди. Толкнув его в спину, хромой упал, падая, ухватился за телогрейку бегущего перед ним. Оба они покатились по горящей земле… Дым спрятал их, и никто из нас так и не понял, чем все это закончилось.
Толпа вокруг меня затаила дыхание…
— Угробил Ваську, падла хромая! — пробормотал Профессор за моей спиной.
Гиря снова залез на кучу радиаторов и закричал:
— Бежать по одному, через десять метров. Быстро бежать! Метров через триста асфальтированный плац, где Кузин охранников гонял. Там можно передохнуть. Но недолго. Пару секунд. И — в лес. Так же быстро… И еще — увижу, что какая-нибудь сука свалит кого, как эта тварь хромая, — лучше сразу в огонь прыгайте. В землю вобью…
Гиря спрыгнул вниз и сказал нам с Профессором:
— Мы с вами последними побежим, втроем…
Я кивнула, это было логично и понятно. Мы как бы приняли на себя ответственность за этих людей, когда убеждали их бежать в горящий лес. Значит, нам последними и бежать… Еще неизвестно, кто в выигрыше — тот, кто бежит в неизвестность, рискуя сгореть заживо, либо тот, кто остается в загорающемся бараке, рискуя дождаться горящего бревна с крыши себе на голову или оказаться под рухнувшей пылающей стеной…
Неизвестно еще, как поведет себя Кузин в этой ситуации. Ведь его план срывается. Выждав, когда загорится барак, и не дождавшись появления ни одного из заключенных в воротах, он поймет, что мы нашли другой путь, и пустится нас преследовать… Не угодишь под горящее бревно, так пули охранника можешь дождаться…
— А почему, собственно, последними? — запротестовал Профессор. — Я не понимаю, почему я должен ждать до самого конца…
— А мы будем ждать! — заорал вдруг Гиря. — Это мы с тобой Дохляка под пули послали! А он тоже живой человек был!..
Он взял Профессора за ворот телогрейки и с силой швырнул в стену барака. Тот стукнулся о стену спиной, отлетел от нее и, мрачно уставившись на Гирю, сжимал и разжимал кулаки…
— Я же тебя зарою, пидор! — процедил он сквозь зубы… — Дай только выбраться отсюда…
— За пидора ответишь… — сказал Гиря и отвернулся от Профессора.
Заключенные один за другим исчезали в дыму. Мы были последними, и нам пришлось ждать минут десять, пока живая цепочка зеков звено за звеном ныряла в дым и сполохи вырывающегося из него пламени…
Наконец мы остались втроем у горящего уже здания барака. Огонь подталкивал нас, заставлял торопиться. В телогрейке было ужасно жарко, но без нее — еще хуже, пламя горящего впереди здания обжигало кожу на лице даже на расстоянии в тридцать метров. Бежать нужно было обязательно в телогрейке, для нас это была единственная возможность хоть как-то защититься от жара и пламени…
— Беги! — подтолкнул меня в спину Гиря. — И осторожней! Этот гад за тобой побежит…
Я поглубже натянула на голову зимнюю шапку-ушанку, еще раз проверила, быстро ли развязывается веревка, которой я затянула телогрейку. Застегиваться на пуговицы нельзя было ни в коем случае. Если телогрейка загорится, мне придется сбрасывать ее очень быстро. Это только кажется, что человек может бежать в горящей одежде довольно долго. На самом деле одежда, в том числе и телогрейка, прогорает очень быстро, и у меня останется меньше минуты. Огонь проберется сквозь вату, которой она набита, и гореть начнет уже мой спецкомбинезон. А он очень тонкий по сравнению с ватником, поэтому, если у меня возникнут какие-то проблемы с пуговицами, я рискую получить обширные ожоги от горящей одежды. В таких случаях одежда должна сбрасываться одним-двумя движениями, не больше, иначе сгоришь вместе с ней.
Признаюсь, бежать в дым, за которым не видно, куда ты бежишь, и знать, что там можно запросто встретить свою смерть, было страшно. Но еще страшнее стало, когда я вынырнула из полосы дыма и оказалась фактически перед одним пылающим костром, перегородившим мне дорогу. Бараки прогорели уже так, что видны были каркасы двухэтажных зданий… С трудом угадывался путь, по которому мне нужно промчаться с максимальной скоростью.
Самое узкое место, как мне объяснил Гиря, вначале, всего метров десять, а дальше здания отступают друг от друга, и будет полегче. Но бежать по внутреннему двору нужно метров сто пятьдесят. Затем — открытое место, где можно притормозить и отдышаться, если, конечно, дым позволит там вообще дышать… Чуть правее стоит бочка с водой… Если вода в ней не высохла, если ее не вылил на себя какой-нибудь идиот из тех, кто бежал впереди, можно заново смочить обрывок одеяла, которым я зажимаю нос и рот, чтобы не задохнуться в дыму…
Потом еще небольшой рывок, и я окажусь на асфальтированном пятачке, лагерном плацу, где охранники занимались строевой подготовкой, когда на Кузина находила блажь их муштровать. Плац небольшой, но он стоит в стороне от зданий, да и до леса неблизко, на нем можно еще раз передохнуть…
Я бросилась вперед. Все оказалось не совсем так, как описал Гиря.
Первые десять метров, хотя у меня и было такое впечатление, что я нырнула в огромный духовой шкаф, бежала я легко и даже успела подумать, что ничего особенно страшного в том, чтобы пробежать сквозь пожар, наверное, нет. Все путешествие казалось мне неторопливой экзотической пробежкой вдоль кратера действующего вулкана. Не так страшно, как интересно…
Я даже успела вспомнить, что ни разу не видела вулкан вблизи, несмотря на то, что работаю спасателем довольно давно. На Камчатке побывать не довелось ни разу, последнее извержение Кракатау произошло, когда я была еще совсем зеленой студенткой и за границу меня еще не посылали… Интересно, очень ли жарко стоять рядом с потоком лавы?.. Обязательно попробую при случае…
Я захотела посмотреть на бегу, что же вокруг меня творится, и, повернув голову направо, подняла взгляд от земли под ногами на горящее здание…
Жар с такой силой ударил мне в лицо, что я едва не упала, словно от настоящего удара. Лишь на долю секунды я повернулась лицом к огню, а мне показалось, что эта секунда длится вечно. Нестерпимо заболела кожа на лице, ресницы вспыхнули и свернулись… Ноги без всякого приказа головы увеличили скорость раза в два и вынесли меня из узкого прохода между зданиями…
Тут действительно было пошире. Пекло, наверное, меньше, но я этого не могла понять, поскольку мое обожженное лицо очень болезненно реагировало на любой жар. Пробежав метров пятьдесят, я поняла, как чувствует себя рождественская индейка в духовке.
Горячий воздух прорывался сквозь подсохшее одеяло, которым я закрывала нос и рот. Я дышала очень порывисто, резко и, не успев добежать до конца этого бесконечного двора, начала задыхаться…
Остановиться и отдышаться я не имела возможности. Остановиться — означало испечься заживо, познав лично ощущения той самой индейки.
Всеми усилиями воли я заставляла себя двигать ногами в том же ритме, что и прежде… Но мне все равно казалось, что я еле-еле тащусь… Я спотыкалась и рисковала упасть, налетев на что-нибудь у себя под ногами, поскольку смотреть под ноги уже не могла и бежала с полузакрытыми глазами… Вдруг что-то подхватило меня, приподняло в воздух, я оказалась в горизонтальном положении и, уже не делая никаких усилий, понеслась вперед…
Я подумала было, что у меня начался бред. Может быть, люди, которые сгорают заживо, всегда испытывают такие ощущения?.. Потом вспомнила, что читала у Моуди о видениях умирающих — длинный тоннель, какой-то полет по нему, яркий свет, кажется… А что — очень похоже… Только вот как-то очень незаметно я умерла… На бегу… Разве так бывает?
И только когда я с размаху шлепнулась на ровную площадку, увидела перед собой лежащую на боку бочку с остатками воды и услышала хриплую ругань Гири, мне стало ясно, что остаток пути я проделала у него на плече. Если бы не он, не знаю, удалось бы мне выбраться вообще… Он меня вытащил из огня.
— Бочку опрокинули, скоты! — кричал Гиря, прижимаясь к земле для того, чтобы не дышать черным дымом, накрывшим нас сплошным пологом… — Сама дальше бежать сможешь?.. Я кивнула столь резко, что ткнулась лицом в утоптанную землю, на которой мы лежали, застонав при этом от боли в обожженной коже.
Не обратив никакого внимания на мой стон, Гиря скомандовал:
— На счет «пять» резко поднялись и побежали на плац. Вон он, метров тридцать отсюда, правее немного… Чтобы в лес попасть, нужно все время только прямо бежать, не сворачивать, но на плацу полегче будет, там можно передохнуть немного…
Он макнул свою «дыхательную» тряпку в грязную лужицу ржавой воды, оставшейся в бочке, слегка отжал ее и приложил к лицу. Я торопливо последовала его примеру… От тряпки несло тиной.
— Раз! — считал Гиря, мастеря себе этот примитивный противогаз. — Два! Три!
Я тоже приложила к саднящему лицу мокрую тряпку и напряглась, готовая вскочить… Пробежав, правда, не без чужой помощи, горящий тюремный двор, я чувствовала себя гораздо увереннее перед горящим лесом…
— Четыре! Пять!
Гиря вскочил, словно его подбросила какая-то мощная пружина, и помчался вперед, будто забыв обо мне… Я бросилась вдогонку…
Сначала я просто ужаснулась той скорости, с которой он бежал. Я поняла, что в сравнении с ним по тюремному двору я просто семенила трусцой.
Мне вдруг стало жутко стыдно. Спасатель! Тебя на плече таскают, как овцу краденую! Или ты об экстремальных ситуациях, о которых написала целую диссертацию, только теоретически рассуждать можешь? Где же глубинные психологические резервы твоего организма, которые, если верить выводам твоей диссертации, должны были бы уже давно быть задействованы? Эх ты! Теоретик!..
Бежать стало действительно легче, вот только дышать оказалось гораздо труднее. Все же здания горят с меньшим количеством дыма, чем деревья…
Вокруг стоял белый дым высотой примерно по пояс человеку. Он полз из леса, и я долго не понимала, в чем причина. Такой дым мог быть только от свежей листвы или мокрого дерева, влажной травы…
В сентябрьском лесу после испепеляюще жаркого лета без единого дождя в течение двух самых жарких летних месяцев свежую листву найти было бы затруднительно. Кроны деревьев высохли еще в августе, и в сентябре уже фактически начался листопад, столь интенсивный, что можно было подумать, будто сейчас уже середина октября… Правда, листья падали на землю, не желтея предварительно, а прямо зелеными, поскольку зелеными высыхали на летнем солнце…
Там, впереди, — река или ручей…
Надежда на спасение, с которой я не расставалась, сменилась уверенностью, едва я только подумала о воде, находившейся впереди… Я вспомнила узкую извилистую полоску зелени посреди гари, замеченную мной из иллюминатора самолета.
Точно! Впереди та самая речушка, которая не может стать преградой верховому пожару, — он легко перепрыгивает через нее по верхушкам, по сухой кроне, но проточная вода никогда до конца не высыхает от жара горящего леса… В ней было наше спасение…
Гирю я догнала уже возле самого плаца. Его идея немного отдохнуть на этом асфальтовом пятачке смущала меня с самого начала, а сейчас я относилась к ней просто очень подозрительно…
Когда мы подбегали к этой маленькой тюремной «красной площади», легкий порыв ветра на минуту разогнал слоистый дым, и мы с Гирей резко затормозили перед озерком расплавленного асфальта. На вид его было трудно отличить от обычного, нормального асфальта…
Но метрах в трех от начала плаца лежала фигура в телогрейке. Ноги наполовину погрузились в асфальт. Твердое покрытие площади просто расплавилось и превратилось в ловушку…
— Стой, Гиря! — закричала я, схватив его за рукав телогрейки…
Мы остановились, но только на секунду. Оба мы прекрасно понимали, что времени на раздумья нет, да и раздумывать было особенно не о чем. Спасение возможно только впереди, за полосой горящего леса…
— Вперед! — закричала на этот раз я, командуя Гирей. — Бегом!
Мы побежали мимо плаца, который снова затянуло белым дымом от деревьев. Я крикнула Гире, бегущему немного впереди меня:
— Там, впереди, должен быть какой-то ручей! Видишь белый дым?
— Речка! — крикнул в ответ Гиря. — Еланка! В Елань впадает. Меня раз водили работать в лес, мы на берегу сосны рубили…
— Глубокая? — спросила я.
— Где по колено, — ответил Гиря, — а где очень глубоко. Так говорят те, кто лазил по ней. Как кому повезет…
Я была уверена, что нам повезет и мы выйдем к этой самой Еланке в том месте, где пусть и не очень, но достаточно глубоко, чтобы можно было благополучно переждать жар от горящего леса…
У этого подмосковного пожара была своя особенность. Из-за того, что верхушки деревьев высохли чрезвычайно сильно на сумасшедшем июльском и августовском солнце, верховой пожар пробегал по кронам очень быстро, и лес начинал гореть сверху, а не снизу… Огонь спускался на среднюю и нижнюю кроны довольно медленно, по мере того, как прогорали средние и нижние ветки. Именно поэтому огонь, пролетев по верхушкам, набросился на лагерные постройки, когда нижний лес еще не горел и по нему можно было пройти. На что я, собственно, и надеялась…
Здания же горят совсем по другому принципу, чем деревья. Здание может снаружи лишь дымить слегка, а потом из окон вырывается целый столб пламени, оно мгновенно вспыхивает и через минуту уже охвачено пламенем полностью, снизу доверху…
Огонь шумел уже у нас над головами, и сверху на нас падали обломки горящих ветвей…
Услышав автоматную очередь, мы с Гирей остановились одновременно, хотя и рисковали оказаться прижатыми к земле пламенем верхового пожара, который в любую минуту мог спуститься вниз и расправиться с нами прежде, чем мы успеем добраться до лесной речки…
Очередь раздалась откуда-то справа. Это была короткая очередь, уверенная и прицельная. Кто-то стрелял наверняка. Наверное, такими очередями расстреливают — по три пули на человека, вполне достаточно, если бить наверняка… Так стреляют в безоружных.
Мы с Гирей переглянулись.
— Это Кузин! — сказала я уверенно. — Он понял, что мы ушли через лес, и теперь заходит справа в погоню за нами…
Гиря покачал головой:
— Нет! Он преследовать нас не станет… На хрен мы ему сдались? Жизнью из-за нас рисковать… Он просто фланги перекрыл, чтобы никто из леса обратно не повернул. Видела, охранники вплоть до елок стояли? Значит, кто-то повернул все же и напоролся на них.
— А где Профессор? — вдруг вспомнила я. — Он же за мной бежал, а ты — за ним. Куда же он подевался? Ведь меня догнал ты, а не он.
Гиря усмехнулся.
— Ты про этого козла в очках? — переспросил он. — Так он никакой не профессор. Политик он. Дрянь он был, а не человек… Стукач.
— Где же он? — спросила я.
— Он зацепился за что-то рукой, когда бежал, — ответил, мрачно ухмыльнувшись, Гиря. — Теперь уж сгорел, наверное…
Что-то подозрительное показалось мне в его тоне… Он явно знал больше о судьбе этого политика-профессора, чем сказал мне. — Что ты с ним сделал? — спросила я.
— Ничего особенного, — ответил Гиря. — Браслетами, которые ты у Дохляка отобрала, к радиатору его пристегнул… Чтобы он Кузина дождался и рассказал ему, куда мы все подевались…
— Ты его убил! — сказала я. — И мне это не нравится…
Гиря засмеялся:
— А нам с тобой детей не рожать!.. Мы с тобой до реки только вместе бежим. А потом, как знать, может быть, я тебя тоже убью. Возьму тебя за химок, как котенка, суну под воду и подержу минут пять…
— Ты этого не сделаешь, — засмеялась я в ответ. — Не сможешь…
Он пожал плечами:
— Это почему же?
— Я же не стукач, — ответила я. — А кроме того, я тебе сразу понравилась. Как женщина. Ты уже не раз представил, как меня раздеваешь и в постель тащишь… Грубо тащишь, за волосы…
Он даже не смутился, хотя я уверена была, что угадала верно…
— И не два, — подтвердил он. — Я баб уже пять лет не видел… Любую готов в постель тащить, лишь бы на месте у нее все было… Погоди, через пожар проберемся, я к тебе еще приставать начну… И за волосы потаскаю… И отпразднуем мы с тобой наше освобождение…
— Вот тогда и посмотрим… — ответила я, мало обеспокоенная нарисованной им перспективой — до нее еще нужно было дожить…
Снова раздались выстрелы, на этот раз слева. Один, еще один, потом — очередь…
— Обложили, гады! — пробормотал Гиря. — Кроме как в лес, Кузин нам дороги не оставляет… Ну, что ж! Тогда бежим…
Мы прибавили шагу и перешли на легкий бег. Бежать быстро было просто невозможно, воздух был сильно задымлен, через пять минут интенсивного дыхания начинался сильный кашель и приходилось останавливаться и приводить легкие в порядок…
Мы решили двигаться помедленнее, тем более что нужно было перепрыгивать и обходить горящие ветки и даже целые островки горящих деревьев, где огонь уже спустился на нижний ярус и грозил двинуться по горизонтали. Тогда — прощайте надежды на спасение… Если внизу лес окажется тоже достаточно сухим, нам с Гирей от огня не убежать… Пламя в сухом лесу — лучший спринтер… Мы шли навстречу пожару. Если нам удастся добраться до реки раньше, чем огонь переберется через реку, у нас есть шанс на спасение… Если нет… Впрочем, стоит ли об этом думать?..
Как объяснил Гиря, до реки от лагеря — примерно с километр… Когда мы преодолели это расстояние, нас было уже около двадцати человек. Заключенные блуждали по лесу, не зная, куда идти, чтобы спастись от пожара… За нас с Гирей хватались как за соломинку.
Кто-то сразу же бежал в сторону, прочь от огня, но тут же напарывался на выстрелы охраны и, вероятно, опергрупп ФСБ, которые перекрыли лагерь со всех сторон, кроме той, что была обращена к огню.
Заключенные — народ сообразительный, особенно когда речь идет о жизни и смерти. Достаточно было двоим-троим из них попасть в ловушку, которую устроил им Кузин на флангах, как они тут же поняли, что этот путь для них закрыт точно так же, как и лагерные ворота…
Нехотя, словно в пасть чудовищу, они двигались небольшими группами навстречу пожару и, встречая нас, обрадованно ухватывались за возможность переложить решение проблемы своего спасения на чужие плечи. Гиря доказал им свое право на роль лидера, который думает и принимает решение за них…
Я же, вероятно, так и осталась для них фигурой непонятной… Но раз я была рядом с Гирей, вопрос о моем присутствии не возникал в их головах, занятых пока одной мыслью — как выжить?..
Когда уйдет опасность для жизни, тогда, может быть, вернутся и сомнения на мой счет. А пока — вперед, за тем, кто укажет дорогу к спасению. Мы с Гирей таким образом превратились в предводителей отряда из трех-четырех десятков фактически сбежавших из лагеря людей в телогрейках, обожженных и измученных, похожих то ли на трубочистов, то ли на чертей, только что вылезших из ада…
Да и сама я, наверное, выглядела ничуть не лучше всех остальных. Хорошо, что под рукой не было ни одного зеркала. Не люблю видеть себя в зеркале, когда я плохо выгляжу… Но иногда я перехватывала на себе взгляды Гири и замечала в его глазах огонек не то иронии, не то какого-то мрачного веселья. Могу представить, на кого я была теперь похожа…
Река возникла перед нами неожиданно, когда я уже перестала надеяться, что мы сумеем ее отыскать. Дело в том, что чем дальше мы двигались на север, чем сильнее углублялись в очаг пожара, тем труднее нам стало ориентироваться… Мы находились фактически внутри лесного пожара. Лес вокруг нас горел, и спасало нас пока лишь то, что нижний ярус леса плохо поддавался огню. Прежде чем загореться, ему нужно было подсохнуть. Но все чаще на пути возникали горящие участки леса, где огонь стоял сплошной стеной, не оставляя возможности проскочить мимо…
Приходилось отступать и искать обходной путь. Я начала думать, что во время этих поворотов и возвращений мы сбились с направления и идем не навстречу пожару, а вдоль его фронта. Так у нас не было никакой надежды обмануть огонь. Рано или поздно он до нас доберется…
Но вот Гиря вскочил на какой-то пригорок и радостно закричал:
— Вот она, чертова Еланка!
Пригорок оказался берегом реки. Впрочем, рекой ее можно было назвать лишь при достаточно развитом воображении. Еланка представляла собой небольшой лесной ручей, заросший по берегам кустами и невысокими деревьями. Высокие стояли чуть в стороне, и кроны их когда-то смыкались над ручьем, пряча его от солнца. Теперь пожар съел верхушки высоких деревьев, а кусты и кроны подлеска уже подвяли и вот-вот готовы были вспыхнуть…
Воздух накалялся с каждой минутой. Если бы мы не нашли эту речушку еще минут тридцать-сорок, можно было бы поставить крест на нашем мероприятии. Огонь уже местами перешел через ручей и распространялся теперь вдоль него. Мы выскочили фактически на один из последних не загоревшихся еще участков…
Мы с Гирей первыми бросились в воду, и нахлынувшая было радость едва не уступила место разочарованию — воды в ручье было чуть выше колена… Воздух же был уже настолько горячим, что у меня шевельнулась опасливая мысль — не закипит ли вода в этой чертовой Еланке и не сваримся ли мы в ней заживо…
Но, секунду поразмыслив над процессом закипания чайника, я пришла к выводу, что это нам не грозит, и немного успокоилась… В самом деле — если вода будет нагреваться все сильнее, процесс теплоотдачи тоже должен усиливаться и тепло будет уходить в почву через поверхность дна. Чтобы вода закипела, нужно, чтобы температура дна тоже равнялась ста градусам. Это показалось мне совершенно нереальным…
Я с наслаждением погружала обожженное лицо в теплую воду реки и ощущала облегчение. Ожоги болели не так сильно, но выныривать было мучением. Горячий воздух набрасывался на мое лицо и впивался в него раскаленными зубами. Ужас как больно!..
«Почему я не рыба? — подумала я, завидуя обитателям морских просторов. — В океане никогда не бывает пожаров…»
За короткие мгновения, на которые я показывалась из воды, чтобы глотнуть воздуха, я замечала, как над поверхностью воды приподнимаются и вновь ныряют фигуры в мокрых телогрейках… Мы плескались в ручье, словно стая лососей на мелководье. Гирю я потеряла из виду и не могла бы его уже узнать среди этих бесформенных мокрых фигур, растянувшихся вдоль ручья метров на двести…
Я слышала, как рядом со мной фыркали, ныряя точно так же, как и я, несколько человек, но не могла различить ни одного из них. Едва мелькнет, падая в воду плашмя, втягивающая в себя воздух фигура, и только волны на поверхности ручья расходятся в стороны…
Когда я вынырнула в очередной раз, то сразу поняла, что наступает кульминационный момент. Кусты на берегу загорелись, и пламя уже пожирало тонкие ветки, от которых шел белый едкий дым.
Дым стлался по поверхности, и, глотая воздух, я почувствовала, какой он стал горький и удушливый. Приступ кашля схватил меня под водой, и я вынырнула, не обращая внимания на навалившийся на меня раскаленный воздух. Мои волосы не загорались, наверное, лишь потому, что были мокрыми. Но через несколько секунд от них пошел пар, и мне пришлось, так и не успев откашляться, снова окунуться в воду ручья с головой…
И так же срочно вынырнуть, потому что кашель раздирал легкие, а дыма становилось все больше, и с каждым новым глотком воздуха положение мое ухудшалось… Мне нужно было отдышаться, но жар не давал подняться выше от поверхности воды, где было полно дыма, а кашель не позволял хоть чуть-чуть подольше задержаться под водой, чтобы переждать пик пожара.
Я выглянула из воды снова и тут увидела на берегу, как раз напротив меня, картину, которая заставила просто забыть про кашель и даже меньше обращать внимания на жар от пламени…
На берегу ручья, на том самом месте, откуда я прыгнула в воду, стоял Профессор, держа на уровне груди радиатор и собираясь прыгнуть в воду. Если он это сделает, то угодит прямо на меня… Я успела увидеть, что верх его телогрейки горит, волос на голове нет, а очки он, наверное, потерял, когда бежал с тяжеленным чугунным радиатором через горящий лес.
Я не успела даже вспомнить о способностях организма, которые мобилизуются в экстремальной ситуации. Я вскочила на ноги и, мгновенно стащив с себя мокрую и очень тяжелую телогрейку, бросила ее навстречу падающему на меня Профессору…
Вероятно, это меня и спасло от удара раскаленным радиатором, который он держал обеими руками. Телогрейка облепила этот кусок чугуна, и я почувствовала, падая в воду, как на меня сверху наваливается неимоверная тяжесть… Вода слегка погасила силу удара, но мое положение это облегчило весьма незначительно.
Профессор со своей железякой упал на меня, придавив ко дну. Голова моя оказалась свободна, но поднять ее над водой я уже не могла. На мне лежал и приходил в себя в воде Профессор.
«Забавно утонуть в ручье во время лесного пожара… — подумала я совершенно спокойно. — Все у меня не как у людей. Даже сгореть в этом пекле не удалось. Утонуть во время пожара — смех просто…»
Вдруг без всякого перехода меня охватила ярость. Ноги были прижаты тяжелым телом Профессора, но руки оставались свободными. Я нащупала его голову, которая лежала где-то на уровне моего живота, и, вцепившись пальцами в его челюсти, начала разжимать ему рот… Хлебнув воды, он непременно поднимется, тогда и я смогу освободиться… Надо заставить его поскорее подняться.
До сих пор не могу понять, как мне это удалось… Я, конечно, знала, что в крайних случаях в человеке включается какой-то мобилизационный механизм, и он совершает такое, чего никогда бы не смог совершить в спокойной обстановке, без угрозы для его жизни. Я сама приводила во введении к своей диссертации описанные уже в психологической литературе случаи, когда преследуемому человеку удавалось перепрыгнуть четырехметровый забор без каких-либо приспособлений, как люди обгоняли автомобили и поднимали тяжести, в сотни раз превышающие вес их тела…
Но все это случалось с кем-то, с неизвестными мне людьми, с абстрактными личностями. Здесь же это произошло со мной самой, и я потом долго вспоминала и анализировала свои ощущения, пытаясь проникнуть в психологический механизм этого явления…
Мне удалось разжать его челюсти, хотя я чувствовала, как он отчаянно сопротивляется… Вода хлынула ему в горло. Он рванулся вверх, оттолкнулся от меня руками, и я сразу же почувствовала, как ослабла тяжесть, прижимающая меня ко дну…
Оставался только радиатор, лежащий на моих ногах. Профессор сидел где-то рядом со мной и выплевывал воду. Мне удалось на несколько секунд поднять голову из воды, и я увидела его лицо…
Более ужасной картины я, кажется, не видела никогда. Лицо было сплошь покрыто ожогами. Не волдырями даже, а лохмотьями кожи, язвами, делавшими его неузнаваемым. Но главное…
Я не видела его глаз. Их у него просто не было… Не знаю, что случилось, но вместо глаз у него были две глубокие впадины, затянутые изъязвленной кожей. Мне потом рассказывали медики, лечившие меня от ожогов, что глаза не выдерживают сильного жара, вытекают… Профессор был слеп!
Он набрал в легкие воздуха и стал шарить левой рукой по моему телу. Правой он не мог этого делать, она была прикована к радиатору, а сил снова поднять его у него, как видно, не хватало…
Зато левая очень успешно продвигалась вверх по моему телу. Он уже нащупал мою грудь, но его интересовало явно не это. Рука двигалась выше, и я скоро ощутила его пальцы на своем горле.
Руки мои внезапно ослабели, и я не могла оказать ему ни малейшего сопротивления.
Его пальцы сжались на моем горле, и мое сознание понемногу начало гаснуть.
Я еще успела подумать о двух вещах — о том, что, судя по всему, вспышка максимальной энергии происходит очень кратковременно и во время ее расходуется очень много сил, потому что непосредственно после этого появляется их полный упадок и состояние апатии, а также о том, что слишком нелепо получится, если он меня сейчас задушит, ведь я не сгорела, не утонула, так неужели моя судьба быть задушенной?..
И все, лишь разноцветные концентрические круги поплыли перед глазами…
…Очнулась я в темноте. Вокруг было что-то душное и влажное, но воздух поступал в мои легкие. Теплый, влажный, противный воздух с запахом какой-то залежавшейся, пропитанной грязью и мазутом мокрой ваты, но это был воздух, и им можно было дышать…
Еще через секунду я поняла, что голова моя лежит на коленях у какого-то человека, который накрылся вместе со мной мокрой телогрейкой и тем самым защитил мое лицо от жара… Но соображала я еще очень плохо…
«Сережа? — подумала я рассеянно. — Откуда он взялся здесь, в лесу?»
Человек сидел, низко наклонившись надо мной, чтобы края телогрейки оказались опущенными в воду. Его лицо было рядом с моим. Но сколько я ни напрягала глаза, разглядеть его не могла.
— Сережа… — сказала я. — Как ты меня нашел?
Человек зашевелился, и я услышала голос, который никак не мог принадлежать Сереже. Уверенный мужской голос, не допускающий никаких сомнений в правильности действий его хозяина.
— Ожила? — спросил человек. — Тогда ныряем, а то крыша у нас горит…
Он опустил мою голову под воду и сам погрузился вместе со мной…
Вода мигом прочистила мои мозги, сбитые с толку дымом и цепкими пальцами Профессора.
«Это же Гиря! — воскликнула я про себя. — Какой Сережа? Вот дура!»
Не дав мне захлебнуться, Гиря опять поднял мою голову над водой. Вода текла с телогрейки на мое лицо, и это было приятно обожженной коже…
Странно, но я в этот момент подумала о том, что, встреться этот Гиря мне раньше, я бы не смогла от него отделаться, даже если бы сильно захотела. Он не спрашивал бы моего мнения о том, как ему следует поступать. Он просто делал бы так, как считал нужным. И не давал бы мне повода для сомнений в правомерности его действий. Его грубые руки так бережно поддерживали над водой мою голову, что я чуть не забыла, где я нахожусь и что со мной произошло…
Честное слово, на мгновение мне показалось даже, что я его захотела…
У меня возникло желание сказать ему что-нибудь ласковое и услышать в ответ его голос…
…Он сам или судьба не дали мне этого сделать, и я до сих пор благодарна им за это… Слово «милый» уже готово было сорваться с моих губ, как вдруг Гиря сбросил с головы телогрейку, и я окончательно пришла в себя и увидела окружающий мир…
Вокруг нас торчали из воды головы заключенных. Кусты на берегу догорели. От прибрежного подлеска остались только черные дымящиеся столбики. Лишь стволы высоких деревьев еще лизали языки пламени.
Но жара такого, как несколько минут назад, уже не было… Можно было терпеть боль от ожогов и дышать хоть и насыщенным дымом, но все же пригодным для этого привычного нам занятия воздухом.
Я села в воде рядом с Гирей и оглянулась. В двух шагах от нас из воды торчали ноги Профессора. Верхняя половина туловища находилась в воде, и он не делал никаких попыток вынырнуть…
— Что ты с ним сделал? — спросила я Гирю сдавленным хриплым голосом.
— Положил ему на голову его чугунный чемодан, с которым он не хотел расставаться, — усмехнулся Гиря. — Он наконец избавился от всей этой суеты. Проблемы власти его больше не интересуют…
Я заметила, что вода над тем местом, где должна была находиться голова Профессора, красного цвета, который еле заметное течение воды в ручье потихоньку сносило в сторону от нас…
Сидеть в воде рядом с мертвым Профессором было выше моих сил…
Я встала.
— Нам нужно выбираться… — сказала я. — У всех ожоги. Нам нужен врач…
— Да, — согласился Гиря. — Конечно, выбираться нужно…
Что-то в его тоне мне очень не понравилось. Какая-то серьезная опасность для всех нас, о которой он почему-то умалчивал…
Мы вылезли на берег. Глядя на нас с Гирей, из ручья стали выбираться другие люди… Они стягивали с себя телогрейки, бросали их в ручей, трогали руками обожженную кожу на своих лицах…
— Мы как дерьмо, — крикнул радостно кто-то из выбравшихся на берег, — в воде не тонем, в огне не горим… Одно слово — зеки!
— Жив! — воскликнул другой удивленно. — Сам не верю! Жив!
— Рано радуетесь! — крикнул громко Гиря, обращаясь ко всем, кто уже вылез из воды. — Что дальше-то собираетесь делать?
Мне показалось очень странным, что он задал этот вопрос. Каким образом это могло его интересовать теперь? Эти люди избежали опасности. Теперь они не будут воспринимать его как лидера, как главного над собой. Это психологический закон. Теперь каждый почувствует самостоятельность и свободу…
Эти люди долго не видели свободы. Она подействует на них как хороший глоток чистого спирта — опьяняюще… И Гиря это прекрасно знает, но ведет себя неадекватно, не соответственно ситуации. Это очень странно. Он явно что-то скрывает…
— А тебе-то какая корысть это знать? — начал наступать на Гирю тщедушный старичок с острым носом и не менее острыми глазами, бегающими по сторонам быстро-быстро. — Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя, милок, мне уйти сам Бог велел. Кто хочет в лагерь возвращаться, оставайтесь, а мне неколи с вами валандаться… Пошел я от вас…
— Куда пойдешь-то? — снова спросил Гиря. — В какую сторону?
Спрашивал он безразличным, равнодушным тоном. Остроносый старичок так же, как и я, не понял, зачем, собственно, это ему нужно.
— А и пойду! — крикнул старичок. — Туда вот, к примеру!
Он махнул в сторону, противоположную лагерю, в прогоревший лес.
Гиря усмехнулся и сказал лениво:
— А и иди! — Никто не держит… Спасенному — рай! Ты сам себе голова… Только вот…
Он замолк, глядя на старикашку. Тот заволновался.
— Что вот-то? Что вот? Ты на что намекаешь, костолом чертов?
— Да нет, иди, коли решил, — сказал Гиря. — Я просто подумал: гарь там, не знаю, дойдешь ли целый-то?.. Ничего с тобой не случится?
— А че мне? Гарь я не видал, что ли? — засмеялся старик всем черным от размазанной сажи лицом. — Уж мы сейчас такое прошли! Теперь ничего не страшно! Ни мороз мне не страшен, ни жара!..
— Ну, прощай, коли так! — сказал Гиря.
Старик не ответил, а повернулся и пошел, не оборачиваясь, прочь от нас… Его фигура постепенно удалялась, мелькая между обгорелых дымящихся черных стволов, лишенных веток…
Я обратила внимание, что дыма было по-прежнему много, хотя стволы не так сильно и дымили… Смутное подозрение шевельнулось у меня в голове…
Я внимательно присмотрелась к шагающему уже вдалеке старику.
Дым шел прямо из почвы… Я не знала точно, правильна ли моя догадка, но тут же закричала вслед мелькавшему вдалеке старику:
— Эй! Вернись!
Старик, видно, услышал, но даже не оглянулся, только досадливо махнул рукой…
Кто-то из стоявших рядом с нами дернулся было ему вслед, но Гиря поймал его за руку и рванул обратно так, что тот отлетел в ручей.
— Обожди! — крикнул Гиря. — Пусть этот мухомор дорогу нам покажет…
— Почему ты его не остановил? — спросила я Гирю возмущенно. — Ты же знаешь, что он не пройдет! Верни его, пока не поздно!
— А они? — Гиря махнул рукой на стоявших поодаль заключенных, не сводящих глаз с фигуры старика. — Они на слово не верят! Им нужно своими глазами увидеть, как человек сгорит заживо…
Все мы напряженно следили, как старик шагал по прогоревшему лесу…
Это мне напомнило, как весь лагерь наблюдал за охранником, шедшим к воротам. Гиря тогда тоже знал, что тот идет умирать.
Внезапно старик остановился и что-то закричал… Слов не было слышно, но кричал он в нашу сторону…
Кто-то рванулся опять к старику, может быть, подумал, что тому нужна помощь, но его тут же остановил резкий Гирин окрик:
— Стоять, падлы! Душу выну!
Старик почему-то начал двигаться обратно, но как-то очень странно. Он щупал землю руками, словно искал дорогу на ощупь…
Но вот он снова выпрямился, сделал в нашу сторону два шага и исчез…
Он провалился так быстро, что я даже не успела понять, как это произошло, — наступил куда-то неудачно, или упал, споткнувшись обо что-то, или еще что-то, но больше мы его не видели…
Из того самого места, куда он провалился, вырвался вверх сноп искр, полыхнул язык пламени и повалил густой белый дым…
— Торфяник… — сказал Гиря. — Пекло…
Я представила, как почва под ногами у меня проваливается, едва я только делаю шаг, нога уходит в пустоту, откуда волной обдает меня жаром, и я падаю прямо в раскаленную бездну, в горящий торф…
Толщина торфяных пластов может достигать порой десятков метров. При подземном пожаре в торфе возникают обширные участки, где процесс горения происходит под землей, не выходя на поверхность. Это ужасная ловушка для непосвященного человека.
Земля сохраняет прочность над торфяным пожаром, поскольку над ним образуется прочная корка, которая до конца не прогорает, а только становится хрупкой и ломкой. По трещинам через нее проходит дым, а процесс горения протекает без доступа кислорода. Пламени как такового нет, но температура в горящем торфе может развиваться такая, что плавится металл. Человек сгорает в таком подземном пламени меньше чем за минуту…
Я представила, как это происходит, и мне стало дурно… Не-ет! Никто и никогда теперь меня не заставит идти в ту сторону, куда отправился провалившийся и, конечно же, сгоревший старик!
— Ну теперь валите кто куда хочет, придурки! — закричал Гиря и уселся на берегу ручья, отвернувшись от всех, словно ему было совершенно безразлично, какое решение примет его необычный отряд.
Потом бросил на меня странный взгляд и приказал таким тоном, что я просто не могла ослушаться — настолько жесткий приказ прозвучал в нем:
— Сядь рядом…
Скандал, переходящий в войну, я затевать не хотела, поэтому мне ничего другого не оставалось, как усесться рядом с ним и ждать, что будет дальше…
А дальше не было вообще ничего. Мы сидели с ним рядом на берегу ручья, а за спиной у нас остались растерянные и испуганные промелькнувшей перед ними неожиданной смертью их спутника люди… Они молчали. Мы тоже молчали и вроде бы ждали от них чего-то…
Не знаю, чего ждал он, а я ничего не ждала. Мне вдруг стало смешно. Вспомнилась старая детская считалка: «На золотом крыльце сидели: царь, царица…» Вряд ли я была сильно похожа на царицу, но Гиря держался очень величественно — ни дать, ни взять «император всея Великия и Малыя, и Белыя…». При его фигуре и развороте плеч царственную осанку приобрести не так уж и сложно, нужно всего лишь почувствовать вкус к этому.
Эта мысль показалась мне интересной: он же и в самом деле чувствует себя каким-то правителем этих людей, распорядителем их судеб. И меня рядом с собой посадил, чтобы подчеркнуть мой статус, который он же мне и определил: «особа, приближенная к императору…».
«Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно…», — процитировала я кого-то и тяжело вздохнула. Не иначе как в наказание за какие-то неведомые мне грехи провидение посылает мне эти испытания! Наверное, за желание знать о людях слишком много.
Конечно, понимать человека гораздо полезнее для меня, чем не понимать его. Все дело — в степени понимания… Иногда это становится так тяжело, что хочется просто почувствовать себя последней дурой, которая не понимает вообще ничего и для которой желания и побуждения, стоящие за поступками людей, — непостижимая загадка! Но говорят же, что развитие — это процесс необратимый. Если уж ты научилась понимать людей на уровне формирования их желаний, на уровне внутренних интенций, — неси свой крест до конца жизни, от этого тебе уже не освободиться… С этим пониманием и помрешь!
Все дело в том, что я наконец поняла Гирю.
Я поняла психологию его поведения. Он точно так же, как и убитый им Профессор, хотел власти. Над всеми, с кем встречался. Над теми, с кем жил в лагерных бараках. Надо мной. Над охранником Петром, прозванным им Дохляком. Над Профессором, с которым боролся за эту власть и сумел победить. Даже над Кузиным, власти которого отчаянно сопротивлялся, пусть большей частью лишь внутренне. Властвовать было сутью его натуры.
Не знаю, какое преступление он совершил, но уверена, что в лагерь его привело все то же необузданное стремление к власти… Очень сильная натура. Из таких получаются диктаторы, а те, которым не повезло и в диктаторы они не попали, идут в контролеры на общественном транспорте… Тоже можно от души оторваться! «Мы все глядим в Наполеоны; Двуногих тварей миллионы для нас орудие одно» — это, по-моему, еще Александр Сергеевич сокрушался по поводу несовершенства человеческой натуры…
Гиря не попал ни в диктаторы, ни в трамвайные контролеры. Наверное, преступление, которое он совершил, для контролера оказалось слишком «крутым», а до диктаторского уровня явно недотягивало… Что-нибудь типа разбойного нападения на коммерческий киоск особо крупных размеров… И попал Гиря в лагерь.
Но натуру-то не скроешь. Натура требовала… Уважения, выражающегося в подчинении, и любви, выражающейся в страхе… По-моему, это и есть психологическая основа любой власти — страх и подчинение, ханжески прикрытые любовью и уважением…
В лагере Гиря завоевал себе положение с помощью пудовых кулаков и чрезвычайно сильной воли, направленной на подавление противостояния. Но не тупого, бычьего упрямства, а умной и целенаправленной воли… Он не щадил людей, когда ему нужно было добиться своего, но и не толкал их на смерть, а предоставлял им свободу выбора. Он чувствовал, что найдется тот, кто полезет в петлю сам, и всегда оказывался прав…
А теперь он сидел, как отрекшийся от царства Иван Грозный, и ждал, когда его подданные приползут к нему на коленях и начнут умолять его не оставлять их своими заботами и править дальше так же, как он правил до того, — мудро и справедливо.
Мне вдруг стало противно от его заботы и покровительства надо мной. Все это ложь! Ни о ком, кроме себя, он не заботится! Он использует людей, словно марионеток, переставляя их с одного места на другое и заставляя делать то, что нужно ему…
Пока я шла в том направлении, которое его устраивало, он был моим союзником. Мы шли вместе. Но сейчас положение изменилось. Для меня наилучший выход — встретить отряд спасателей или, на крайний случай, милиционеров. И сдать всех этих людей из рук в руки…
Они — преступники. Оттого, что им грозила опасность, они не перестали быть преступниками. Я помогла им избежать этой опасности, но меня же никто не уполномочил объявить им амнистию.
Мне придется отвечать, кстати, за то, что я фактически организовала побег из лагеря. Хоть это и полный абсурд, но на юридическом языке то, что мы совершили, квалифицируется именно как побег… Единственная надежда, что попадется умный человек в системе исправительно-трудовых учреждений, поймет, что у меня не было другого выхода. А если не найдется?.. Перспектива, открывающаяся в этом случае, ужасно мне не понравилась…
Сейчас Гиря, может быть, и понимает, что наилучший выход — дождаться, когда их обнаружат и увезут в другую зону. Но стоит ему об этом подумать, наверняка, словно зубная боль, набрасывается на него ненавистная мысль о том, что ему вновь придется подчиниться чужой воле. А подчинение для него может быть связано только с унижением, так уж устроена его психика.
Вот он и сидит, оставаясь командиром этого маленького отряда лагерных заключенных. То, что они оказались за пределами колючей проволоки, в лесу, открытом на все стороны света, не говорит совершенно ни о чем. Стоит им только продвинуться на несколько десятков метров в сторону от этой речушки, и для будущего следствия, которое неизбежно будет разбирать их действия и определять по ним их намерения, этого будет достаточно, чтобы приписать им желание не возвращаться в лагерь, то есть совершить побег…
Но сидеть на берегу и ждать вертухаев — какая же это власть? Это самое жалкое подчинение и унижение! Наверное, эту проблему решает сейчас Гиря. Плюнуть на все и уйти с этими людьми в лес, стать беглецами фактически невозможно — путь преграждают горящие торфяники… Назад пойдешь — напорешься на Кузина с его охранниками, которым отдан приказ стрелять в каждого, кого они увидят в лесу…
Единственное, что возможно, — это сидеть на этом самом месте и ждать, как будут разворачиваться события дальше… Кто-то, возможно, назовет это вынужденным подчинением обстоятельствам, кто-то — судьбой, но только не Гиря… Для него это унижение…
«Нужно срочно подкинуть ему какую-нибудь идею, — подумала я. — Пока он не додумался до чего-нибудь самостоятельно. Например, до похода на Москву — сажать Гирю на царство! Додумался же Емельян Пугачев… Тип психики-то тот же самый…»
Шутки шутками, а для бурлящей в сознании Гири неудовлетворенной психической энергии необходимо найти выход. Самый элементарный выход, конечно, в сексуальном расходовании этой энергии…
Это, так сказать, теоретически. А практически, кроме меня, ни одной кандидатуры на роль сексуального партнера Гири явно не было. Меня же что-то совершенно не привлекала подобная роль. Надо придумать что-то другое… Без столь активного моего участия.
А что, собственно, думать! Прекрасно известно даже студентам-первокурсникам, что для психики, охваченной патологическим властолюбием, характерны лишь два состояния — борьба за достижение власти и борьба за сохранение власти. Третьего, как ни странно, не бывает: человек, достигший власти, обязательно начинает бороться с врагами, которые якобы на его власть покушаются, хотя на деле, может быть, ничего подобного и не происходит. Но сам тип психики властолюбца существует только в борьбе.
Теперь подумаем конкретно о том, что у меня перед глазами, а не в абстрактных научных построениях. Перед глазами у меня — Гиря, вырвавшийся на псевдосвободу с некоторым количеством людей, над которыми он установил контроль. На этом фаза борьбы за власть для него фактически закончилась. Сейчас ему просто не с кем бороться, не на кого расходовать свою энергию.
Нужно срочно сформировать ему объект борьбы, образ врага, покушающегося на его власть. Образ опасности, угрожающей достигнутому им сейчас положению.
И совершенно не важно, что это всего лишь псевдовласть. Кто-то из психологов с мировым именем доказывал, помнится, что любая власть — всего лишь «псевдо». Стремление к власти над другими, говорил он, — это лишь отражение желания человека установить контроль над самим собой, подчинить сознанию свое бессознательное. Задача теоретически очень любопытная и привлекательная, однако практически невыполнимая.
Но если для человека она становится слишком актуальной, такой, что отказаться от нее никак невозможно, желание власти над своей натурой переносится на других, подменяется желанием власти над другими личностями. Именно поэтому любая власть — лишь подделка под исполнение настоящего желания властолюбца, лишь суррогат… — Гиря, — позвала я его голосом признавшей его власть личности, но далеко еще не усмиренной женщины, — очнись, Гиря!
— Что? — спросил он так отстраненно, словно думал о положении на западных границах своего государства, а я отвлекла его от государственных дум.
Я видела, что он нисколько не подозревает, что я проникла в его тайные желания, и считает поединок со мной законченным. Что ж, это мне только на руку. Проигрывает всегда тот, кто недооценивает противника.
— Очнись! — повторила я. — Кузин не выполнил приказ, полученный от его хозяев из ФСБ, и позволил всем нам остаться в живых…
Гиря повернул ко мне голову. Тема его, конечно, заинтересовала. Еще бы! Кузин — один из его врагов. Из числа тех врагов, которые остаются врагами навсегда, до тех пор, пока живы.
— Он не позволит нам просто так уйти, — настаивала я. — С него голову за это снимут. Кузин будет тебя преследовать… Он, скорее всего, уже идет по твоему следу. А ты сидишь, ждешь, когда его охранники нас всех перестреляют, как куропаток…
В общем-то, я даже не выходила из образа, который он мне сам навязал. Этакая супруга-советчица, подталкивающая державного супруга на славные подвиги. Двигатель такой женский, для малоподвижной и неповоротливой мужской материи…
Я прекрасно знала, что проблема, которую я ему подсовываю, практически неразрешима. Даже один Кузин, без своих автоматчиков, легко справится с тремя десятками заключенных, если у него будет оружие. А какое оружие есть у Гири? Магазин от автомата Петра, застреленного кузинскими охранниками у ворот.
Да и нужно ли Гире оружие? Как только он берет в руки оружие, он автоматически попадает в разряд беглеца, оказавшего вооруженное сопротивление. Я не сильна в Уголовном кодексе, но это почти вышка.
Он поэтому и автомат в руки старался не брать. Мне отдал, когда у Петра отнял. Он меня тогда фактически подставлял, а я этого даже и не поняла. Какое у него обо мне должно было сложиться впечатление? Очень простое — дура дурой! Ну что ж! Теперь нужно стараться не выходить из образа…
— К Кузину я не вернусь! — твердо сказал Гиря, и я прекрасно поняла, что он хотел сказать. — Пусть лучше стреляет…
— Дурак! — сказала я обиженно, как женщина, разочарованная глупым поведением своего мужчины. — Если тебе и можно с кем-то силой помериться, так это только с Кузиным. У него у самого рыло в пуху. Если ты его сможешь подловить и потом сдать нашим бойцам из МЧС, тебе только спасибо скажут…
Гиря очень внимательно посмотрел мне в глаза и медленно сказал:
— Это идея!
Но мне показалось, что-то мелькнуло в его глазах такое, что не оставляло Кузину возможности спастись даже в руках МЧС.
— Кузину мы встречу организуем! — воскликнул Гиря и, приказав мне сидеть на месте, поднялся и пошел к остальным, которые напряженно прислушивались издали к нашему разговору.
Должна признаться, что меня и в самом деле серьезно беспокоило возможное преследование со стороны Кузина. Сам полковник Краевский вряд ли рискнет лично участвовать в этом опасном мероприятии, а Кузину просто деваться некуда, кроме как пойти за нами в погоню…
Гиря действовал как очень способный полководец. Наилучшая тактика ведения боевых действий, насколько мне было известно из обзорных лекций по истории военной тактики, которые читали нам на сборах в спецлагере, — это встречный бой.
Гиря распределил своих людей по всей длине участка, где можно было ожидать появления Кузина, и приказал им, вооружившись хотя бы обгорелыми дубинами, двигаться по направлению к лагерю, соблюдая предельную осторожность. При появлении охранников затаиться и, приблизившись на минимальное расстояние, попытаться завладеть оружием. Кузина брать только живым.
Говорил он так уверенно, что не только заключенные, для которых он многие годы был авторитетом, слушали его беспрекословно, но даже я на несколько мгновений поверила в успех его тактики.
Гирю подвел тот же самый недостаток, который подводил многих гораздо более известных полководцев и военачальников, — медлительность.
Его «войско» не успело даже перейти на ту сторону ручья, как прозвучала автоматная очередь, и двое заключенных упали на выжженную пожаром землю… На том берегу замелькали фигуры охранников.
— Все назад! — закричал Гиря, схватив меня за руку и рывком заставив следовать за собой. — В торфяник! Держитесь ближе к деревьям! Там не провалишься…
За какие-то несколько минут ситуация на берегу ручья изменилась, и положение наше значительно ухудшилось. Мы оказались прижатыми к краю горящего торфяного поля, углубиться в которое означало верную смерть. От ручья к нам приближались вооруженные охранники во главе с начальником лагеря, наверное, можно уже сказать, бывшего лагеря, Кузиным… Выхода у нас практически не было. Оставалось надеяться только на чудо…
Лежа рядом с Гирей за невысоким пригорком, сравнительно твердым и на вид надежным, я наблюдала, как по открытой поляне приближается к нам сам Кузин, опередив своих подчиненных, и размышляла о том, что такое чудо… С точки зрения психологии.
«Чудо, — думала я, — это такое событие, которое наступает вопреки логике развития ситуации. Событие, которое не может произойти, если эта логика не нарушится… Но всегда ли мы понимаем логику событий? Понимаем мы ровно столько, сколько позволяет нам имеющаяся у нас информация. А сейчас у нас даже информации никакой нет. Знаем только одно: нас преследует Кузин. Так мы его и до образа мифического чудовища раздуть можем… А кто, собственно, такой Кузин? Типичный неудачник, не справляющийся со своими желаниями и поэтому попавший в начальники лагеря. На этой должности можно любые свои желания удовлетворить, вплоть до самых диких… А сейчас его тоже загнали в тупик, и он действует вынужденно. Он не может не убить этих людей и меня тоже, поскольку, если он этого не сделает, Краевский просто пристрелит его и сунет в горящий торфяник, чтобы следов не осталось… Кузин держится уверенно только потому, что уверен в отсутствии у нас оружия… А у него — несколько автоматов… Кстати, сколько с ним людей?»
— Сколько их, Гиря? — шепотом спросила я.
— Всего трое, — ответил он. — А сейчас станет на одного меньше…
Я не поняла его фразу, но не успела переспросить, как рядом с одним из охранников откуда-то снизу выскочил полуголый человек, резко махнул рукой в воздухе, и руки охранника, схватившиеся было за автомат, метнулись к горлу. Охранник согнулся, пытаясь зажать свое горло, и завалился вниз. Напавший на него мгновенно сдернул с него автомат и тут же опять исчез…
— Молодец, Борзой! — воскликнул Гиря. — Теперь неизвестно — кто кого!
И, увидя мой недоумевающий взгляд, пояснил:
— Борзой, он в Афгане был. Он и голыми руками кого хочешь убьет… А с месяц назад он гвоздь заточил, сотку, мягкий, конечно, сволочь, но пару раз вспороть горло можно… Только вот стреляет он совсем хреново, сам мне рассказывал…
Словно в подтверждение его слов раздалась автоматная очередь. Кузин встрепенулся, как-то сложился вдвое и, пробежав несколько метров, плюхнулся за тлеющий ствол огромной сосны. Ни одна пуля в него не попала. На этот раз уцелел…
Но положение снова изменилось. Боевая вылазка Борзого несколько отдалила нас от возможности получить пулю охранника, но зато приблизила к суровому приговору будущего суда — побег, вооруженное сопротивление, убийство охранника… Столько влепят — мало не покажется! До конца жизни не выйдешь!
Пока я об этом рассуждала, положение еще сильнее изменилось, и опять не в пользу Кузина. Второй его охранник наткнулся на убитого Борзым, перевернул его на спину и, очевидно, увидел его перерезанное горло. Реакция его была для нас неожиданной, но по-человечески понятной. Он попятился, споткнулся обо что-то, упал, затем вскочил и бегом бросился в сторону лагеря. Он струсил. Он увидел свою смерть очень близко, но, как любой человек, хотел жить. И поэтому выбрал самое простое из всех возможных решений, чтобы остаться в живых…
Кузин шел несколько впереди своих охранников и теперь убежать уже не мог. Борзой обстрелял бы его, попробуй он уйти обратно через ручей. Как ни плохо стрелял Борзой, шансы попасть у него были неплохие — Кузину пришлось бы бежать под обстрелом метров сто пятьдесят. На это он не мог отважиться.
Мы притаились друг против друга, выжидая, кто сделает следующий шаг. Справа от нас был горящий торфяник, слева — ручей, напротив — Кузин. Так же, как и он, мы не могли покинуть своего укрытия, чтобы не напороться на очередь из автомата…
Началась самая типичная позиционная война между нами и Кузиным. Стоило только высунуть голову из-за укрытия, как раздавалась автоматная очередь, и с обгорелых стволов, что торчали рядом с нами, облетала сбитая пулями сажа… Но и Кузину Борзой не давал выглянуть…
Я обратила внимание, что Гиря не взял автомат себе и не стал стрелять сам. Может быть, он стрелял еще хуже Борзого, кто знает? Но мне почему-то казалось, что дело совсем не в этом. Просто Гиря старался как можно меньше брать на себя. Если Кузин в результате этой перестрелки будет убит, это будет сделано не Гирей, а Борзым. У Гири оставался шанс вывернуться на следствии, хотя и очень призрачный. И все же он этот шанс учитывал и предоставлял стрелять другому… Его принцип — все делать чужими руками — и здесь оставался в силе.
— Эй, придурки! — донесся до нас голос Кузина. — Обождите стрелять! Перекурите! Есть базар! Давайте договоримся!
В ответ Борзой выпустил в его сторону из автомата короткую очередь.
— Да послушайте, идиоты! — надрывался Кузин. — Зря вы эту бабу с собой взяли! Отдайте ее мне! Ей все равно от нас не уйти…
Борзой не стрелял и, по-моему, прислушивался к крикам Кузина. Гиря тоже лежал молча, только искоса на меня поглядывал…
— Ее, дуру, все равно не оставят в покое. Пусть вспомнит, что с ее начальником случилось! Я сам ему башку прострелил, чтобы не совал свой нос куда не просят… И ей прострелю…
— Про кого это он? — спросил меня Гиря.
— Про командира нашей группы, Григория Абрамовича, — ответила я, понимая, что темнить сейчас нельзя. — Они, гады, в лесу его подстерегли…
— Они — это кто? — продолжал свой допрос Гиря.
— ФСБ, — ответила я. — Кузин на ФСБ работает. Правда, он мелкая сошка. Здесь главный у них — полковник Краевский, та еще сволочь…
«Самое плохое, — подумала я, — если Гиря объединит меня сейчас с Кузиным и Краевским — у вас, мол, свои разборки, а он — в стороне… Тогда от него всего можно ожидать…»
— Это Краевский придумал всех вас расстрелять, — продолжала я, хотя, пожалуй, слишком торопливо, чтобы мои слова звучали убедительно, но меня подгоняло то, что Кузин опять что-то кричал, и я хотела его заглушить…
— Помолчи! — приказал мне Гиря. — Дай послушать, что люди про тебя говорят…
— Ей все равно крышка! — кричал Кузин. — Даже если ей удастся сейчас от меня уйти. Даже если вы меня убьете, ее все равно достанут! Ее судьба решена. У нас есть свой человек среди ее начальства. Каждый ее шаг будет под контролем. Любое задание, на которое ее пошлют, будет нам известно. Ее уберут при первом удобном случае… Таких случаев у спасателей немало случается, она сама это знает… Знаешь, а, Николаева?
— Заткнись, сволочь! — не выдержала я. — Расстрелять нас тебе не удалось, так ты теперь купить меня у них хочешь?
— А вы, ребята, спросите у нее — кто она такая, на кого служит? Она же капитан по званию! Капитан МЧС! Она не раз таких, как вы, ловила, когда они из лагерей бегали, и вертухаям сдавала!
Гиря искоса взглянул на меня, усмехнулся и спросил:
— Правда?
— Врет он! — ответила я. — Раз я дезертира из воинской части уговаривала заложников отпустить… Беглецов из лагерей никогда не ловила!
Я повернулась в сторону осины, за стволом которой укрылся Кузин, и крикнула погромче:
— А вертухаев вроде тебя, Кузин, — ненавижу!
— А ты чего в разговор встреваешь? — мрачно сказал мне Гиря. — Он со мной разговаривает. А ты помалкивай…
«Ну спасибо! — молча возмутилась я. — Шкура продажная! Ничем от политиков не отличается, а с таким презрением о них говорил. Сам готов любого продать ради собственной выгоды…»
А Кузин, видно, уловил сомнения, которые владели Гирей. Он снова закричал, но голос его звучал теперь наглее, уверенней:
— Чего нам с вами делить, ребята? Отдавайте ее мне и идите своей дорогой… Обещаю, что даже погоню за вами не пошлю. Вернее пошлю, но в другую сторону… Вы вверх по реке идите, а я своих вниз пошлю, скажу, сам видел, как вы в ту сторону побежали…
Гиря молча смотрел в одну точку перед собой. Потом сплюнул и уставился на меня…
«Все! — подумала я. — Он уже принял решение. Теперь думает, можно ли доверять обещанию Кузина насчет погони. Он Кузину не верит, и только поэтому я еще здесь. Иначе он бы давно меня вытолкнул из-за укрытия…»
Положение мое стало незавидным… Пробовать уговорить такого человека, как Гиря, было совершенно безнадежно, я это хорошо понимала. Он слишком циничен, чтобы можно было воздействовать на его сознание. И слишком увлечен бессознательной идеей власти, чтобы пытаться воздействовать на его подсознание… Минут через пять он поймет, что наиболее выгодно для него — сдать меня Кузину и действительно прорываться с Борзым и остальными вдоль реки. До ближайшего шоссе или поселка… А там попытаться исчезнуть…
Гиря думал уже минуты три. Кузин молчал, как опытный рыболов, выжидая, чтобы наживку покрепче заглотнули. Молчала и я. Просто потому, что не знала, что делать…
Гиря поднял голову и, по-моему, даже рот открыл, чтобы приказать мне встать и идти к поваленной сосне, за которой прятался Кузин. А там неизвестно: успею ли я до нее дойти, или Кузин убьет меня раньше…
Но в этот момент произошло событие, которое меня обрадовало чрезвычайно, но в то же самое время и заставило покраснеть от стыда просто до корней волос, как говорится. Я поняла, в чем была моя главная ошибка. Я поняла, каким должен быть командир группы, если он настоящий командир…
Слева, на том берегу ручья, показались два человека, самые дорогие и желанные для меня на всем свете. Я сразу же узнала Игорька с Кавээном и просто заорала так, что меня, наверное, не только на берегу ручья было слышно, но и в Полоцком, если, конечно, там было еще кому слушать…
— Я здесь! — кричала я. — Стреляйте, ребята!
Я не выбирала слов, не обдумывала своих фраз… Но знала, что мне нужно сообщить им две главные вещи: что я действительно здесь и, кроме того, что они окажутся сейчас под огнем и, возможно, даже с двух сторон. При этом я вовсе не была уверена, что Игорь с дядей Сашей вооружены. Но «стреляйте!» показалось мне достаточно красноречивым, чтобы сообщить им об опасности…
Ничего больше я крикнуть не успела. Тяжелый кулак Гири обрушился на мою голову, и я вполне смогла убедиться в точности его клички — удар был такой, словно меня обухом топора по затылку огрели. Сознания я не потеряла, но в глазах у меня потемнело, и я ткнулась лицом в обгорелую, пахнувшую золой землю…
Зато я с удовлетворением отметила, что ни одного выстрела после моего крика не последовало… Это могло означать только одно — ребята среагировали мгновенно, все правильно поняли и сейчас уже сидят в ручье и держат под наблюдением все возможные укрытия, находившиеся в их поле зрения… А может быть, и под прицелом…
В глазах у меня немного прояснилось, я подняла голову от земли и посмотрела на Гирю.
— Чего ты лыбишься? — грубо спросил он меня. — Еще пискни только — я тебя сам шлепну!
— Нет! — засмеялась я. — Теперь ты меня не шлепнешь. Ты понял уже, что проиграл… Мои ребята тебя живым отсюда не выпустят, если ты мне хоть что-то сделаешь. Ты теперь меня уговаривать будешь, чтобы я за тебя словечко замолвила… Кузин не такой умный, как ты, но и он сейчас поймет, что теперь ему не выбраться. Он окружен… Он сейчас это сообразит и палить начнет. Ты смотри не высовывайся, а то чем черт не шутит!
То, что я оказалась на сто процентов права, подействовало на Гирю ошеломляюще. Из-за сосны тотчас раздалась очередь. Не успевший пригнуться Гиря схватился за правое плечо и принялся тихо материться.
Кузин стрелял не переставая. То в нашу сторону, то по берегу реки, за которым скрывались Игорь и Кавээн. Ответная очередь с берега реки прозвучала для моих ушей райской музыкой. Значит, мои ребята вооружены! Это просто прекрасно! Лучше и быть не может… Кузин в ловушке, и скоро он это поймет. Вернее, он уже понял, но это привело его в ярость. Сейчас первый ее приступ пройдет, и он начнет думать. А потом поймет, что единственный выход у него — сдаваться и попытаться купить свою жизнь за ту информацию, которой он располагает. Что-то он там намекал на своего человека среди моих начальников? Кого это он имеет в виду? Высшее руководство МЧС? Уровня министра и генерала Чугункова? Это очень интересно…
— Слушай меня, Гиря! — теперь приказывала я, хотя и знала, что это приведет его в бешенство. Но в конце концов — это его проблема. Здравомыслия ему не занимать. Даже в экстремальных ситуациях он не забывает о своей безопасности. А как же иначе — ведь если он себя не убережет, как ему продолжать бороться за власть?
— Слушай меня, Гиря! — повторила я. — Борзому прикажешь сейчас положить автомат рядом с собой и больше к нему не притрагиваться. Тогда я могу тебе обещать, что сделаю все, что в моих силах, чтобы отмазать тебя от обвинений, которые сочту несправедливыми. От побега из лагеря, например, а также от вооруженного сопротивления охране… Нам нужен Кузин, он много знает из того, что хотим знать мы. Сейчас мы его будем брать… Не мешай! Прошу, как человека. Как умного человека… Не заставляй нас разговаривать с собой, как с дураком… Дураков вокруг и так хватает…
Гиря скрипел зубами, слушая меня, но молчал. Я давно уже его раскусила и знала, что безопасность для него важнее власти, поскольку безопасность способствует достижению и усилению власти, а вот власть отнюдь не способствует безопасности того, кто ею обладает…
— Игорь! — заорала я что есть мочи. — Он за сосной! Обойдите его сзади! Он в ловушке!
Мне было видно, как заметался за сосной Кузин. Я, собственно, и не думала, что ребята без меня не сообразят, что Кузина нужно обойти и отрезать ему путь назад — параллельно реке вниз по течению… Я лишь хотела, чтобы меня обязательно услышал Кузин. Он должен занервничать и начать совершать ошибки. Я всегда была уверена, что проигрывает тот, кто совершает больше ошибок.
Неожиданно на нашей стороне выступила еще одна фигура, о существовании которой мы не подозревали…
Снизу, если смотреть по течению Еланки, из-за спины Кузина, метрах в ста из реки выскочил один из заключенных, который в ней отсиживался, пережидая перестрелку, и помчался прямо на Кузина… Даже мне, несмотря на солидное расстояние, слышны были его вопли. За ним с виду неуклюже, но на самом деле очень быстро бежал… медведь. Не знаю, как Кузин, а мы просто оцепенели все от неожиданности… Медведя, конечно же, лесной пожар окружил и загнал в ловушку. Он, так же, как и мы, пережидал его в воде, скрывшись в ручье по самые ноздри. Вероятно, в том месте, которое он себе подобрал, было поглубже… То ли перестрелка его всполошила, то ли заключенный, которому вздумалось под шумок убраться по реке подальше, разозлил, и он бросился на помешавшего ему человека…
Медведь иногда приостанавливался и хватал себя зубами за левое плечо. Издали казалось, что его беспокоят какие-то насекомые-паразиты. Какие-нибудь медвежьи блохи…
«Какие там, к черту, блохи! — вдруг сообразила я. — Он же ранен!»
Заключенный, который убегал от медведя, мчался прямо на Кузина… Медведь догнал бы его, медведи вообще, несмотря на приклеившийся к ним ярлык самых неуклюжих животных, очень расторопны. Если медведь разъярен, человеку очень трудно от него убежать… Это очень быстрое и проворное животное…
В этом мне пришлось как-то убедиться в красноярской тайге, куда мы летали на поиски заблудившихся туристов… Но это уже старая история… Да и ничего там в тайге особенно интересного не случилось. Разве что гнус меня искусал до неузнаваемости… Когда я вернулась, Сергей не узнал меня даже. Я тогда еще жила с Сергеем…
Медведь приближался к сосне, за которой прятался от нас Кузин, но от медведя она его даже не закрывала. Кузин забыл об опасности, которая ему грозит от людей, он вскочил во весь рост и прицелился из автомата — то ли в бегущего прямо на него заключенного, то ли в его преследователя…
«Сейчас его Кузин застрелит!» — подумала я о заключенном.
Прозвучала очередь. Стрелял Кузин. Я даже закрыла глаза, представив уже, как бегущий человек спотыкается, падает вперед, а сзади на него наваливается медвежья туша… Но когда я их открыла, все осталось по-прежнему. Только человек и медведь приблизились к Кузину вплотную и вот-вот столкнутся с ним… Кузин промахнулся! Он выстрелил еще раз и не попал снова! Руки его ходили ходуном. Даже мне вид-но было, как трясется автомат в его руках. Он не мог попасть в цель…
Нервы у Кузина не выдержали, он отбросил автомат в сторону и побежал…
— Куда?! — закричала я. — Туда нельзя! Провалишься!
Но Кузин мчался вперед не глядя… Он бежал в сторону торфяника…
Медведь бросился было за ним, поскольку заключенный перескочил через свалившуюся сосну и затаился за ней. Медведь видел теперь только убегающего Кузина. Поначалу он гнался за Кузиным столь же быстро. Затем мы увидели, как медведь резко затормозил и начал принюхиваться к земле… А что тут принюхиваться, когда и так ясно — что-то горит под землей — из нее кое-где выбивались струйки дыма… Наконец медведь повернул и не спеша поковылял обратно…
Кузин мчался вперед, не оглядываясь… Он успел пробежать всего метров тридцать по горящему торфянику… Он был тяжелее провалившегося в огненную бездну старика. Мы все видели, как Кузин неожиданно взмахнул руками и исчез на наших глазах. Только столб огня поднялся над тем местом, где он только что находился…
— Он это заслужил… — подал голос Гиря.
Я прекрасно поняла, что сказал он это вовсе не потому, что такова была его оценка произошедшего. Просто он напоминал о себе, о моем ему обещании, о том, что он мои требования выполнил и теперь ждет…
Но мне, честно говоря, было не до него… Я просто-напросто упала на руки подбежавшему Кавээну и провалилась в глубокий и спокойный сон. Я была измотана до предела… Стоило разрешиться опасной ситуации, как у меня наступила психофизиологическая реакция, и организм потребовал срочного восстановления сил…
Как все же приятно засыпать на крепких мужских руках… Словно в глубоком детстве — с ощущением полной безопасности и комфорта…
— Оля! — спрашивал меня негромко Кавээн. — Оленька! Командир! Что делать с этими?
— Да ладно, дядь Саш! — услышала я, полностью уже засыпая, голос Игорька. — Сами разберемся… Гляди-ка, да у них автомат… Откуда ружьишко? Из леса, вестимо?..
Что случилось дальше, я просто не помню, потому что спала сном младенца — глубоким и безмятежным.
