ГЛАВА 4
А утром в фойе Дома радио меня встречали все та же прожженная улыбочка и все тот же издевательский прищур, снабженные пространным некрологом. Пахомиха надменно смотрела на меня со стены, а рядом, у приспособленной под цветочки урны для голосования, горестно вздыхала грудастая Нонна:
— Какая трагедия!.. Какая трагедия!..
Я тоже для приличия постояла минуту в молчании, а заодно, воспользовавшись случаем, сосчитала, сколько же лет было убиенной. Оказалось, тридцать четыре. Надо же, а выглядела на все сорок.
— Похороны завтра, — известила меня между вздохами Нонна, — на Северном кладбище.
— Хорошее кладбище, — отметила я мимоходом. — В черте города.
— Это все Краснопольский, — сообщила Нонна, — все он… И кладбище, и транспорт, и поминки…
Надо же, смотри, как расстарался. А из-за меня небось и пальцем не пошевелил бы!
— А мы все по пятьдесят рублей собираемся, — добавила Нонна, не сводя взгляда с портрета в траурной рамке, — на венок.
— Хорошо, я занесу, — пообещала я и потопала наверх, в студию.
А там уже сидела Жанка с распухшим от слез носом. Неужто по Пахомихе так убивалась?
— Порфирия… — печально прогундосила она. — Порфирия арестовали.
— И поделом ему. — Любитель круглых девичьих коленок не вызывал у меня ничего, кроме стойкого отвращения.
— Да ты пойми! — Жанка обратила ко мне свои красные, полные слез очи. — Его же за убийство арестовали. За убийство Пахомихи!
Ну что тут скажешь, случай действительно уникальный. Непонятно, кому больше сочувствовать: жертве или убийце.
— Нет, ты подумай! — не унималась Жанка. — Да когда Порфирий успел ее прикончить, если он сам на дороге, как колода, валялся. Если бы не мы, он бы просто замерз, и все.
— Ничего, ночь длинная, успел проспаться, — парировала я, мысленно прикидывая, какой урон понесет мой бюджет с вычетом пятидесяти рублей — на венок Пахомихе. — Скажи-ка лучше, у тебя сотня найдется?
— Кажется, есть, — жалобно всхлипнула Жанка.
— Тогда сходи в приемную и сдай деньги на венок за себя и за меня. А я тебе потом отдам.
— Хорошо, — безропотно молвила Жанка, помолчала и снова здорово: — Да как бы он проспался? Ну ты же видела, какой он был. Совсем никакой! А Пахомиха на другом конце города живет. До нее еще добраться надо!
— Ничего, он парень талантливый. Вон у нас на передаче прямо соловьем разливался, а уже через полчаса, по твоему же меткому замечанию, валялся на дороге, как колода. Прикинь, какая скорость!
Жанка задумалась, но ненадолго:
— Ну хорошо. А где мотив? Зачем ему убивать Пахомиху?
— Зачем-зачем? — Я пожала плечами. — Он же маньяк, чего с него возьмешь.
— Ну лично я ни в каких маньяков не верю! — Представьте себе, у этой разжалованной горе-режиссерши тут же нашелся новый контраргумент. — Чуть что — маньяк, маньяк! А их, если хочешь знать, выдумали эти веселые ребята, ну те, что детективы пачками кропают. А еще ленивые сыщики. Чтобы не утруждать себя поисками причинно-следственных связей и всякой там индукцией-дедукцией. Зачем сводить концы с концами и что-то там объяснять, когда под рукой всегда найдется бедолага, которого можно запросто маньяком назначить, и дело с концом. Как Порфирия, например!
— Ну его-то, положим, никто не назначал, — ударила я по слезливым Жанкиным эмоциям железными фактами. — Вернее, он сам себя назначил. Если б он не наговорил всякой лабуды про ореховые гробы и красные трусики, никто б про него и не вспомнил!
— Вот именно! — Жанка не собиралась сдаваться. — Если б не наговорил! Выходит, это все, на чем они основываются. Пойми — все. Получается, жил себе человек, жил, писал неплохие картины, которые как раз по этой причине плохо продавались, и ни у кого никаких подозрений. Потом ляпнул как-то по пьянке лишнего — и все, маньяк. Диагноз на всю оставшуюся жизнь.
— Все, надоело! — Я решила поставить жирную точку в этой затянувшейся дискуссии. — Устроила здесь какую-то международную амнистию! А работать кто будет? Пушкин? Хочешь, чтобы Краснопольский нас в гардеробщицы разжаловал?
Однако Жанка истолковала мой протест в свою пользу:
— Ну вот, и ты поняла. Ведь поняла!
— Отнеси-ка лучше деньги Пахомихе на венок, — отмахнулась я от нее и разложила на столе тексты, которые теперь «до особого распоряжения» Краснопольского обязана была редактировать. Как только за Жанкой захлопнулась дверь, я с отвращением отодвинула от себя мерзкие бумажки и пригорюнилась, подперев голову кулаком.
Ну, конечно, я не о Порфирии страдала, хотя ради объективности и готова была признать, что в пылкой Жанкиной проповеди имелось рациональное зерно. Малю-усенькое, но рациональное. Уж не знаю, как у вас с этим делом, а моих умственных возможностей еще кое на что хватает. И я вполне отдаю себе отчет в том, что в жизни маньяков на порядок меньше, чем в детективных романах. А то и на два. Ну и что с того? Общество хотело рыночных отношений — общество их получило. Теперь его величество спрос определяет его высочество предложение. Желаете маньяков — да сколько угодно! Самые лучшие и только для вас! Ах, еще желаете — пожалуйста, буквально только что свеженьких подвезли. И так — пока из ушей не полезет.
У меня только один вопрос — я-то здесь при чем?! Почему я должна страдать из-за этих умозрительных маньяков? Мало мне того, что мою передачу с эфира сняли, так я теперь еще обязана вникать в какие-то немыслимые тонкости. Пусть следователь Кошмаров себе голову ломает, а эту самодеятельную сыщицу Жанку я в клочья порву, если она еще раз…
…Жанка влетела в студию запыхавшаяся и, привалившись спиной к двери, выдохнула:
— Ну все, пропали! Сюда твой Говнюк направляется. Убила бы ту сволочь, которая ему пропуск заказала!
Ну вот, так я и знала! Главное, и спрятаться негде. Хоть бери и в окошко выпрыгивай. Жалко, высоковато — третий этаж все-таки — и под окнами, как нарочно, мусорные баки…
Стук-стук… Жанка как ошпаренная, шарахнулась от двери, в которую просунулась маленькая, вытянутая, как у рептилии, лысая голова:
— Можно?
* * *
Ну вот, прошу любить и жаловать. Это давнишний поклонник моего скромного таланта. Я называю его Мелким Пакостником. Или просто Пакостником, для краткости. Жанка — Говнюком. Исключительно по созвучию с фамилией — Багнюк. Багнюк Леонид Ромуальдович.
Пакостник возник в моей жизни лет десять назад, когда я только осваивала азы губернской журналистики. Не успела в городской «вечерке» появиться моя первая заметулечка в тридцать строчек, уже и не вспомню о чем, как он мне позвонил. Меня позвали к телефону, я с замирающим от волнения сердцем приложила трубку к уху и услышала:
— Это Марина Соловьева?
— Да. — Я почему-то сразу испугалась.
— Э… Я по поводу вашей заметки. Вы там написали, что гений и злодейство не совместимы. А у Пушкина: гений и злодейство не совместны. Не совместны. Але, вы меня слушаете?
Я чуть под землю от стыда не провалилась, а Пакостник еще минут двадцать упорно и методично учил меня, как работать «с фактическим материалом».
Потом, выпытав, отчего это я так побледнела, кто-то из многоопытных газетных профи посоветовал мне в другой раз сразу и без долгих разговоров посылать Пакостника подальше, но я почему-то и по сию пору не научилась этого делать. Уж сколько я газет поменяла, не сегодня-завтра меня и с телевидения попрут, а Пакостник по-прежнему сопит мне в затылок. А самое противное в том, что стоит мне только услышать его тихое вкрадчивое бормотание, как священный ужас сковывает все мои члены, и вместо того, чтобы возражать, я все поддакиваю и поддакиваю:
— Конечно, мне очень интересно ваше мнение.
Или:
— Ваша оценка для меня очень важна.
А то и того хуже:
— Обратная связь — основа полноценного функционирования современных СМИ.
А Жанка потом меня пилит:
— Это что еще за половые извращения! Обратная связь какая-то! Это как, валетом, что ли?
Сегодня, как вы понимаете, Пакостник был особенно некстати. Но пока я соображала, как бы потактичнее его отшить, он уже успел прочно обосноваться на стуле и даже возложить на мой стол тощий портфельчик из кожзаменителя, с которым он никогда не расстается.
— Я тут на радио заходил, — сообщил между тем Пакостник, — приглашали меня мнением по одному вопросу поделиться, и дай, думаю, к Марине Владимировне зайду, а то позавчера не успел и словом обмолвиться…
Позавчера? Ах, это он про знаменитую передачу, в которой Порфирий блистал красноречием и за которую нас с Жанкой лишили эфира. Конечно, ведь он же на ней присутствовал, как я могла забыть. Ну держись, Маринка!
Дальше пошло-поехало. От передачи Пакостник камня на камне не оставил. Особенно критиковал за подставу.
— Ну не ожидал, не ожидал от вас такого! — отчитывал он меня, как девочку, укоризненно качая своей лысой головой. — Какой дешевый трюк! Я, конечно, понимаю, по какой причине вы на это пошли. В погоне за популярностью. Сейчас ведь всем рейтинг подавай. Ах, как вы меня разочаровали, Марина Владимировна!
Ну почему, скажите, почему я должна это выслушивать? Как будто я брала на себя обязательства никогда и ни при каких условиях не разочаровывать Багнюка Леонида Ромуальдовича по прозвищу Мелкий Пакостник. Что-то не припомню за собой такого!
— И главное — нашли с кем связаться. Как только я увидел этого молодчика, сразу понял, позора вам не обобраться. Да-да, не удивляйтесь, я его видел, потому что сидел сбоку, на стуле. В зале для меня места не нашлось…
Ах вот в чем дело! Ему еще и места в партере не предоставили. Это потому что помощник режиссера Ниночка у нас два дня работает и не до конца освоилась. Ее предшественники, впрочем, на этой должности тоже особенно не задерживались, но нюх на Пакостника имели. Предпочитали с ним не связываться и демонстрировали показное уважение, лишь бы только не занудил насмерть. А Ниночка по молодости лет промашку дала, обидела старикана.
— Ну что мне вам сказать, — я развела руками, — принимаю ваши вполне обоснованные претензии. Не знаю, утешит ли это вас или нет, но наше непосредственное начальство полностью с вами солидарно. Мы с Жанной Аркадьевной, — я покосилась на постную Жанкину физиономию, — уже понесли заслуженное наказание с понижением в должности, и, думаю, этим дело не ограничится. Что касается передачи, то ее уже закрыли.
— Закрыли? — Пакостник недовольно поджал губы, тонкие и синие, как у покойника. — По-моему, ваше начальство поторопилось. Зачем же сразу закрывать? Нужно было прийти на помощь, общественность привлечь, в конце концов…
Я с тоской посмотрела на Жанку, которая за спиной у Пакостника крутила пальцем у виска.
— Ну нет, так нельзя, — не унимался прогрессивный Пакостник. — По-моему, Краснопольский не прав. Это же легче всего — взять и запретить. А молодежь надо воспитывать, причем на личном примере…
Жанку некстати разобрал истерический смех, в попытках его предотвратить она стала корчить жалобные рожи и кусать костяшки пальцев. А потом сорвалась с места и, тяжело переваливаясь, скрылась за дверью. Оставила меня с Пакостником один на один. Никогда не прощу!
Однако уже через минуту выяснилось, что я зря роптала на нее. Жанка показала себя с лучшей стороны, найдя оригинальный способ моего освобождения из кровожадных лап Пакостника. Снова открыла дверь, теперь уже с противоположной стороны и, все еще давясь от смеха, объявила:
— Соловьева — к начальству!
Я приложила руку к сердцу и выплыла из-за стола, самым проникновенным тоном извинившись перед Пакостником.
Потом мы укрылись в туалете, откуда Жанка через каждые две минуты выглядывала в коридор и свистящим шепотом докладывала обстановку:
— Пока не проходил…
Только через полчаса Пакостник замаялся ждать моего возвращения и, прихватив портфельчик, отбыл в сторону лифта, о чем Жанка немедленно сообщила мне, присовокупив свое коронное:
— Вриглю хочешь?