— Принимай гостей, Виктор! — сказал Птахин, даже не глядя на меня, и тут же добавил: — Я вижу, у тебя тоже без гостей не обошлось.

— Да, летят на огонек, — откликнулся Заварзин. — Да и ты, Павел Николаевич, свою лепту внес. Это еще кто такие?

— А это жена Бубнова и его ближайший друг и соратник. Свили гнездышко. Рекомендую: если бы не они, то все могло повернуться совсем по иному пути. Очень интересно, зачем эта парочка, в принципе всем довольная, решила вдруг устранить господина Бубнова и вмешалась, таким образом, и в наши планы. Начните ну хоть вы, Иосиф Соломонович. С какого такого перепугу вы решили убрать господина Бубнова, который, как вы сами прекрасно знаете, души не чаял и в вас, и в вашей любовнице, Валерии Юрьевне?

Я невольно вытянула шею, слушая все это. Нельзя сказать, что я не предполагала, но чтобы так!..

— Я вас слушаю, господин Розенталь, — сказал Птахин, усаживаясь на заботливо подставленный кем-то стул. — Слушаю, как же вы дошли до жизни такой, любезный. Ну же!

— Очень просто, — пробормотал Иосиф Соломонович, — Гена… он заигрался. Страх потерял. Я чую… у меня чуткий нос… добром это не кончится. Я много раз предупреждал его, что входить в сферу влияния Шестова — это не только почетно, не только выгодно, но и опасно необычайно! Он не слушал. Тут это покушение в ресторане «Ариэль», которое мне самому чуть не стоило жизни. Ну… если бы вот не она…

— А, узнали меня, господин Розенталь? — сказала я.

— Вы, значит, с ними заодно? — спросил он.

— Да нет, к сожалению. Скорее всего, нас пристрелят вместе. Ну что вы замолчали? А ведь и пристрелят. Ведь не составило же кому-то из них труда перестрелять тех добрых молодцев, которых отправили на квартиру к Бубнову… да вот, наверное, вы с Валерией Юрьевной и отправили!

— Он, он, — подтвердил Птахин. — Теперь доподлинно известно. А стрелял вот он, Федя.

И он указал пальцем на белобрысого парня в очках. И тут я вспомнила, где я видела это лицо, эти белокурые волосы. Ну конечно же! На конкурсе красоты «Мисс Москва»! Недаром я постоянно чувствовала на себе чей-то взгляд. Вот откуда нас вел киллер. А на вечере у Ясина был кто-то еще из этих молодцов, но, верно, сейчас не самый подходящий момент узнавать, кто же именно.

— Иосиф!.. — вдруг услышала я захлебывающийся голос. — Иосиф, зачем нас сюда привезли? Что… что с нами будет?

— Да не волнуйтесь вы так, Валерия Юрьевна, — проговорил Птахин, — мы просто хотели поинтересоваться, из каких соображений вы помешали — невольно! — нашей работе и вынудили нас несколько скорректировать поставленные задачи и методы их выполнения. Проще говоря, мне интересно, зачем же вы хотели убить своего собственного мужа, который, кажется, был очень к вам добр и смотрел сквозь пальцы на все ваши причуды, а их, судя по вашему внешнему виду и ряду косвенных признаков, у вас немало? Ну?

— Я… не… Он сам вынудил меня. Я думала, что он… а он продолжал якшаться со Светкой, я узнала только недавно. И я подумала, что когда он изберется, то окончательно потеряет всякий страх и будет общаться с ней в открытую, а я…

Я внимательно наблюдала за Птахиным в тот момент, когда она все это говорила. Честно говоря, я не заметила на его лице каких-то признаков оживления, раздражения или гнева. Просто лицо, закованное в панцирь строгого, ни на секунду не ослабевающего контроля над самообладанием. Но тем не менее я вдруг нашла у него какие-то черты сходства с Сережей Вороновым. Да нет! Ерунда! Какие тому доказательства? Какие доказательства в пользу того, что Павел Птахин и есть тот Поль, который в свое время был так тесно связан со Светланой Андреевной Анисиной, тогда еще такой юной и наивной Светочкой?

Валерия Юрьевна говорила еще и еще — все сплошь малокровные, ничтожные слова, которые были продиктованы бестолковым, животным страхом. Птахин перебил ее уже на излете этой сумбурной речи:

— Достаточно. Можете не продолжать. Из всего этого я понял, что вы — глупая и ревнивая дура, но главная ваша черта — жадность. Вы боялись, что капиталы мужа уплывут из-под носа к другой женщине, когда он к своим деньгам получит еще и власть. Какой вздор! А Иосиф Соломонович, верно, выбирал подходящий момент для устранения собственного соратника. Он подумал, что если Бубнов умрет в своей квартире от остановки сердца, то никто не удивится. Дескать, выборы на носу, стрессы, а тут еще и покушение в ресторане «Ариэль»… Неудивительно, что у мужика не выдержало сердце, взяло да и остановилось на радость конкурентам, вам и Розенталю. Нет, дальнейшее мне понятно: Иосиф Соломоныч рассчитывал показательно утешить вдову, прибрать к рукам активы и жить спокойно, не влезая во власть с риском потерять голову. И тут Иосиф Соломонович прав: лечь под Романа Юрьевича Шестова, признать его патронаж — это смертельно опасно в наши дни, когда земля начинает гореть под ногами у олигархов. Честно говоря, — продолжал Птахин спокойно, — меня все это и не интересует. Просто вы невольно влезли в наши планы и в нашу игру. К сожалению, ничего не попишешь. Придется вас убрать. Это очень печально, что приходится умирать в расцвете лет, но так или иначе — вы узнали слишком многое.

— Можно я скажу, — вдруг сказал Розенталь. — Насколько я понял по вашим методам, вы или из спецслужб, или того хуже — бывшие гэбэ, отморозки, которые работают на частное лицо, присосавшееся ко власти.

— Да, на одноклассника, — вдруг сказал Заварзин и ткнул пальцем в меня: — Это она, Пал Николаич, такое сказала. Значит, вычислили.

— Пусть скажет сначала Розенталь, — холодно проговорил Птахин.

Да я долго вас не задержу, — продолжал Иосиф Соломонович, сползая по стене и садясь прямо на пол, — я вижу, что вы копаете даже не под Бубнова, а под Шестова. Слишком уж часто вы упоминаете его имя. Только, ребята, не надорвитесь. А что касается нас, то мы имели глупость проколоться. Нет ничего страшнее и непростительнее глупости.

— Как говорил, если не ошибаюсь, Талейран, — важно заявил белобрысый киллер, вертя в пальцах очки, — из всех сокровищ мира нет ничего дороже человеческой глупости, и все потому, что время от времени за нее приходится слишком дорого платить.

Валерия Бубнова неподвижно застыла у стены. Птахин усмехнулся. Розенталь поднял на него затравленный взгляд и вдруг бросился на бывшего спецслужбиста прямо с пола — коротким, неуловимо быстрым, упругим прыжком, словно разжатая пружина. Я открыла от изумления рот: никогда бы не заподозрила в довольно медлительном Иосифе Соломоновиче такой прыти и звериной стремительности.

Птахин повалился на пол, отчаянно вскинув ноги и пытаясь оттолкнуть ими Розенталя. Тот ударил его по голове, и лицо Павла Николаевича тотчас залила кровь. Приведший меня амбал вскинул автомат, навел его на Розенталя, Заварзин рванулся с места, раздирая рот в бешеном крике, но я опередила его — с силой ударила по дулу рукой, сухо затрещала автоматная очередь, и пули ушли в пол. Потом я, не мудрствуя лукаво, пнула амбала, прямо между ног и, когда он согнулся, ударила сверху вниз сомкнутыми руками, вложив в удар весь свой вес.

Тот рухнул как подкошенный.

Я попыталась было вытащить из-под него автомат, мне это почти удалось, но тут откуда-то сверху метнулись встревоженные голоса, и в помещение ворвались еще несколько рослых парней. Я отскочила к стене, отпустив ремень автомата, и оказалась под прицелом не менее чем пяти стволов. Иосифа Соломоновича несколько раз пнули ногами и, грубо встряхнув, поставили на ноги.

С пола поднимался помятый Птахин с разбитой мордой.

Он подошел к Розенталю, прошелестел сдавленное ругательство и с размаху ударил того по лицу так, что Иосиф Соломонович, и без того изрядно пострадавший сегодня, отлетел метра на два, но на пол не упал, а рухнул на мощные руки людей Заварзина. Лязгнул автомат.

— Не здесь! — заревел Птахин и, подскочив к белобрысому, с силой пнул его прямо под зад. — Не смей, сука, его трогать! Потом мозги от пола отскребывать сам будешь! — рявкнул он на белобрысого и, повернувшись к парням, державшим меня, приказал: — Выводите их! Всех троих!

— А я хотел, чтобы она позвонила Шульгину, — сказал Заварзин.

— Ты думаешь, что Шульгин такой дурак? — проговорил Птахин. — Да как бы не так. Я его хоть и не знаю лично, да пришлось поработать, так сказать, в смежных структурах. Не вижу смысла тянуть его сюда, тем более что он не поверит в вашу легенду сто процентов. Я сказал: выводите!

Птахин глянул на меня. Его холодные глаза обшарили меня с ног до головы, и моя словно налитая свинцом голова показалась пугающе легкой и наполненной какой-то слепой дурманящей мутью, когда он сказал:

— А вы прыткая дама. Но вас ведь предупреждали. Всех предупреждали, но никто не внял голосу рассудка. Кончайте их, ребята.

— Прямо здесь? — спросил один из людей Заварзина, наверное, самый сообразительный, в то время как двое других крепко держали меня за руки.

— Конечно, нет. Бар-ран! Выведете из корпуса и сделаете все там, около стены. Ну, что стоите? Тащите!

— Неееет! — вдруг тонко и пронзительно заверещала жена Бубнова. — Я не хочу умирать! Я не… я не буду!.. Не…

Один из мужчин ударил ее ладонью по губам, и крик оборвался. Валерия Юрьевна издала какой-то булькающий звук, а потом из угла ее рта потянулась ниточка крови. Она произнесла хрипло:

— Дайте тогда… выпить, что ли. Ведь я… ведь я имею право на последнее желание?

Наверное, она все еще думала, что это какая-то игра.

Быть может, подсылая убийц к мужу, она тоже полагала, что это всего лишь игра.

Наверное, только я знала, что это все на самом деле. Розенталь смотрел на Птахина отуманенным взглядом, толком не понимая, каким манером его, Иосифа Соломоновича Розенталя, руководителя предвыборного штаба Бубнова, можно пристрелить без суда и следствия, как какого-нибудь «врага народа», осужденного по пятьдесят восьмой статье в тридцать седьмом году.

Тем временем Валерия Юрьевна вылакала целую фляжку джина «Гордоне» и, растрепанная, страшная, смотрела на Птахина. Нет, она не верила в то, что должно было произойти. Решительно не верила.

— Если я… — произнесла она, — если я совершила преступление, то меня нужно судить. Вы же не судьи, чтобы меня судить! Если вы хотите меня убить, значит, вы еще худшие убийцы!.. Справились с одной женщиной, да?

Мне смутно показалось, что я уже где-то слышала эти слова. Да, несомненно, я уже где-то слышала их, но где и когда, не могла припомнить.

Птахин отвернулся и проговорил:

— Уводите их.

Нас вывели во двор, подталкивая дулами автоматов и не произнося при этом ни слова. Я оглянулась: трое вооруженных до зубов амбалов, которые собрались расстрелять двух женщин, одна из которых, со слипшимися от крови волосами, да еще к тому же и пьяная, еле стояла на ногах. Розенталь тащился позади, обессиленный.

Нас вели к реке.

Сквозь пролом в бетонной стене во двор врывался пронизывающий ветер с реки, закатывался под одежду и холодил тело, которое и без того скоро должно было остынуть. Ну что же, значит, пришла пора. Фатализм — это хорошее духовное орудие против страха неминуемой смерти.

— Ну что, господа гестаповцы, — проговорила я. — Хотите, научу вас веселой песенке: дойче-ен золдатен унд официре-эн, зонде-э-эр команден нихт капитулирэ-э-эн!.. — пропела я и тут же получила плотный тычок в затылок, отчего по всей голове прокатился гулкий ослепительный звон острой боли.

На ногах я не устояла, а упала лицом в какое-то отвратительное мокрое месиво грязно-желтого цвета: кажется, это была изолирующая стеклоткань, которой обычно обматывают водопроводные трубы. Она была разбросана вдоль стены довольно толстым слоем. Меня тут же грубо подняли и подтолкнули к пролому.

— Не шатайсь!.. Еще недолго осталось.

Нас привели к тому самому старому причалу, состоявшему из нескольких сцепленных друг с другом ржавых понтонов и навешенных на них старых автомобильных покрышек. Место было — лучше не придумаешь. Трупы можно было сбросить в дыру, которыми изобиловали изъеденные ржавчиной понтоны, и завалить сверху хламом. Наверное, именно такая судьба нас и ожидала.

— Да, весело… — пробормотала я сквозь зубы. — Ничего не скажешь.

С реки дунул особенно сильный порыв ветра, и Валерия Юрьевна вскрикнула:

— Ай, ну что же!.. Неужели… неужели вы меня утопите?

И я вспомнила. Вспомнила, где я могла слышать эти слова. Несомненно, это говорила миледи, когда четверо мушкетеров вели ее на казнь. Сравнение меня ужаснуло: неужели эти трое отморозков ведут себя точно так же, как те — благородные — мушкетеры? Дикость! Но тогда миледи заслужила казнь. Из-за нее погибло столько людей.

…Но ведь на совести этих двоих — пять трупов! Их не извиняет то, что рассчитывали на два: мой и Геннадия Ильича Бубнова.

Все эти несвоевременные мысли были вспугнуты и рассеяны одним выкриком:

— Давай!

Я повернулась спиной и наклонила голову. Сухо затрещала автоматная очередь, и тотчас же стоявший возле меня Розенталь вскрикнул и упал на ржавый металлический лист понтона. Вдруг страшная боль прожгла спину, меня рвануло вперед, лицом о рваный металл причала, и если бы не сработала моя реакция, то я умерла бы без посредства пули: завернувшийся край металлического листа расколол бы мне череп. А так — я прокатилась по понтону и, хватанув руками пустоту, с плеском упала в реку. Руки и ноги первоначально отказались слушать меня, и я кулем пошла ко дну. Дикая боль билась и пульсировала в спине, как будто меня ударили бревном.

Я плыла под водой долго. Кажется, минуты три. И вынырнула уже метрах в шестидесяти от берега. До меня донеслись голоса:

— Так… жид здесь. Готов. И баба его тут. Тоже. А где третья? Эта, прыткая… Машка. Неужели уцелела?

— Да ты что, Леха. Я ее в упор полоснул. Даже если не насмерть, то она в реку угодила: я слышал всплеск. С пулями в спине она не выплывет.

— Ладно. Вали этих двоих в дыру. Вот сюда. Давай, привали сверху покрышкой. И еще сюда. Давай.

— Сделано.

С неописуемым трудом я добралась до берега. Страшная боль, опоясавшая спину, не отпускала. Неужели у меня поврежден позвоночник? Да нет, не должен бы: в противном случае у меня отказали бы ноги, и я просто пошла бы ко дну. Нет, все нормально. Кевларовый бронежилет последней модели, который держит даже пулю из великого и ужасного «калаша», спас меня, но и нанес неизбежные травмы: все-таки пули были выпущены в упор, и моя спина сейчас представляет собой один огромный синяк. Быть может, сломана даже пара ребер, кто его знает.

Я легла на берегу и замерла. Непередаваемая дурнота была во всем теле. Где я оставила свою машину? Найти бы ее сейчас. Иначе я просто вырублюсь, и никто не поручится тогда за мою безопасность.

Слава богу, мне удалось найти машину. Нет, сначала я не могла понять, что это моя машина. Кто-то включил нижние подфарники, и я машинально пошла на свет. Только приблизившись, я вспомнила, что вообще-то оставляла машину в абсолютной темноте. Значит, кто-то проник в мою машину.

Я остановилась, тут ноги подогнулись, и я упала наземь. Наверное, только истинно кошачья живучесть не позволила мне потерять сознание. Я почувствовала, как темная тень нависает надо мной, а потом чьи-то руки поднимают и мягко фиксируют на весу. Через минуту я оказалась в салоне, а надо мной склонилось родное лицо Родиона Потаповича.

— Слава богу… вы, — выдохнула я. — Но, босс, как же вы меня нашли…

— Знал бы, что задашь такой вопрос, уволил бы за профнепригодность до этой поездки, — сказал он с мягкой иронией и показал мне радиомаячок, который был в моей машине все это время.