— Ну что же вы хотите сказать, Светлана Андреевна? — проговорила я. — Как видите, интерес к вам овеществился. Он стал интересом и к моей скромной персоне. Вероятно, вы что-то от нас скрываете. Я так полагаю, что вы, вероятно, высветили не все стороны этого дела.

И если вы не расскажете все как есть, то, боюсь, мы будем лишены возможности помочь вам.

Она отвернулась и, встав из кресла, размашисто заходила по квартире.

— Поймите, — мягко втолковывала я, — если вы нам не поможете, мы не поможем вам. Светлана Андреевна, если вы предпочитаете молчать, то мы поступим вот как. Мы не прокуратура, допрашивать вас не собираемся. Мы не будем влезать вам в душу — не хотите говорить, да ради бога! И деньги, выданные вами в счет аванса, мы можем вернуть. Кстати, деньги у меня с собой. Если хотите — верну. Даже не буду удерживать морального ущерба после нападения некоего Виктора Заварзина. Знаком вам такой субъект?

При этом имени Светлана Андреевна переменилась в лице. В ее глазах сверкнула ненависть.

— Понятно, — сказала она, отворачиваясь, — быстро же вы на него вышли. Быстро. Я думала, у меня есть еще время.

— Вы так говорите, как будто мы по разные стороны баррикад. А, Светлана Андреевна? А что касается этого вашего Зава…

— Не моего!! — перебила меня Светлана Андреевна. — Не моего!

— Ну хорошо. Чужого Заварзина. Что касается этого Заварзина, то он чрезвычайно любезный молодой человек. Даже очень деликатный. Есть, конечно, некоторые нюансы, — я многозначительно потерла ободранное запястье, то самое, за которое приковали меня к батарее, — но в целом положительный молодой человек. В общем, кто он и с какого боку к вам причастен?

Она молчала. Потом щелкнула пальцами и произнесла:

— Ну хорошо. Я расскажу. Честно говоря, я сама толком не знаю. Это, верно, из-за сына. Да… этот Заварзин его знакомый, что ли. Он Сережу ищет.

— Стоп! — воскликнула я. — Сына? Какого сына? Вы же говорили, что у вас нет детей.

— И я долго так считала…

— Позвольте, Светлана Андреевна. Вы же не мужчина, чтобы не подозревать о существовании у вас ребенка, — прервала ее я. — Женщина всегда знает, есть у нее дети или нет.

— Давно это было, — пробормотала она. — Я молодая была, глупая. Залетела по глупости опять же. Родила зачем-то. А у меня амбиции, хотелось пробиться, хотелось сделать карьеру… Вы же знаете, как это бывает. Отец у Сережи какой-то завалящий типчик был… Ему тогда двадцать с чем-то было, беспорточный, нищий студент. Я даже и не помню его толком, да он сейчас, наверное, совсем другой стал. Словом, о нем больше не будем. Я Сережу родила в восемьдесят третьем, совсем девчонка была… пятнадцать лет. Я с Сережей до трех лет мучилась, не хотела я его, думала, что через него, ненужного, мне вся жизнь не мила станет. Ну и… сплавила. В восемьдесят шестом. Тогда вся эта перестройка, черт-те что… Карточки, продуктов нет, я безработная, мать безработная, отец Сережи вообще исчез… Ну и… — Светлана Андреевна махнула рукой. — А мне жить хотелось, красавицей слыла, а Сережа как гиря на руках моих висел, никакой возможности… ничего… в общем, вы понимаете, Мария.

Я кивнула.

— Да, — продолжала она. — У нас тогда ни у кого денег не было, а он пенсию получал, военный все-таки, так что хоть как-то жил.

— Так кто — он?

— Родственники. Я же… — Она опустила взгляд и смешалась: — Вот потому-то и не хотела… начинать… словом, я не… я даже не помню, где они живут. Я только дом… и… К тому же они собирались Сережу своему деду отдать.

«Весело, — подумала я, — истинная мать-героиня. Отдала кому-то малолетнего сына и теперь не знает куда и, по сути дела, кому. Главное, стесняется нам изложить, а ведь, возможно, в этом квинтэссенция ее проблем».

— И что, до сих пор там живет, что ли? — спросила я.

— Честно говоря, я… я не помню, где он живет.

Я имею в виду не вашего сына, а того человека, который взял его на воспитание. И вообще, Светлана Андреевна, почему вы думаете, что ваши проблемы, точнее, сама возможность этих проблем, ведут к вашему сыну. Объясните толком. Особенно если учесть, что вы сами об этом заговорили.

«Правда, поздновато, — договорила я про себя, — но лучше поздно, чем никогда».

— Хорошо, — сказала она. — Я скажу. Сережа недавно звонил мне. Я его не узнала. Конечно, я его не узнала,, потому что я последний раз его голос слышала, когда ему пять лет было. А теперь ему двадцать один. То есть… ему должно быть, сейчас двадцать один год. Взрослый человек. Он не вдавался в пояснения. Он просто спросил, где он может найти своего отца.

— И что вы ему ответили?

— Честно говоря, я ему ответила то же, что и вам отвечу. Не знаю. Ничего про него не знаю. Да и что от него толку? Он и тогда «ботаником» был, какой-то студент из провинции. Наверное, сейчас работает за копейки каким-нибудь заведующим музеем. И вообще, зачем он мог понадобиться? Я не успела толком поговорить с Сережей. Он бросил трубку, я думала, он в четвертый раз перезвонит, а он не перезвонил. А на третий день после этого звонка я к вам пришла. Мне надоело жить как бы под колпаком, под скрытой угрозой и не знать, откуда она исходит, постоянно ожидать, что вот-вот что-то произойдет. А звонок сына подлил масла в огонь…

— А кто такой Заварзин? — спросила я.

— Да я и сама толком не знаю… Сволочь.

После разговора со Светланой Андреевной я направилась по тому адресу, где жили люди, взявшие Сережу. Я предприняла максимум мер для обеспечения собственной безопасности. Нельзя сказать, что Светлана Андреевна дала мне точный адрес. Она указала только дом. Я нашла этот дом, посмотрела его номер и указатель улицы, на которой он располагался, и позвонила боссу:

— Дом нашла. Пробейте точный адресок, босс. Вряд ли в этом доме может оказаться много семей Вороновых.

А то тут восемь подъездов… Наугад искать — это может долго оказаться.

Родион перезвонил через минуту и назвал точный адрес. Нынешная жилплощадь гражданина Воронова, главы семьи, если верить данным, выуженным Родионом из базы данных МВД, представляла собой две комнаты с совмещенным санузлом и зверски секвестированной (если пользоваться омерзительным термином современных финансистов) кухней.

Я поднялась по заплеванной лестнице, первые два пролета которой были начисто скрыты облаками густого влажного пара, идущего из подвала. Из него валило так горячо, интенсивно и зловонно, словно там поселился Змей Горыныч, к тому же страдающий алкоголизмом и, кроме того, пренебрегающий священным долгом опохмелки и мало-мальской гигиеной огнедышащей ротовой полости.

По всей видимости, прорвало теплотрассу вкупе с канализацией.

Дверь квартиры номер двести восемнадцать, в которой имел несчастье проживать разыскиваемый мной Воронов, представляла собой нечто среднее между полотном художника-авангардиста, обкурившегося «дури», и входом в больничную палату, на которой криво выцарапан номер и — под ним — диагноз содержащихся за дверью больных. Дверь квартиры поражала буйством красок (как будто на ней разводили палитру) и отсутствием каких бы то ни было элементарных удобств. Под удобствами (в подъезде, подобном этому) следует разуметь дверную ручку, относительно чистую и незаморенную замочную скважину, а также — желательно — косяки.

Вот последних-то как раз и не было, и из неплотно притворенной двери сочились разлохмаченные обрывки шумов, — нечленораздельные вопли, пронзительный женский визг, истерический, со всхлипываниями и подвыванием, смех — и все это под аккомпанемент мерзко грохочущей музыки. По всей видимости, какая-то дикая металлическая «дэдстерская» или «грайдкоровая» команда типа «Impaled Nazarene» или «Hypocrisy», до которых был большим любителем один мой знакомый, с некоторых пор благополучно покоящийся на глубине двух метров ниже уровня Пискаревского кладбища в Питере. Передозировка героина, однако…

Я подняла глаза в поисках звонка, но тут же осознала собственную наивность: на месте, где в нормальных квартирах приличествует быть звонку, торчали два грязных заголенных проводка, по всей видимости — под напряжением.

— Богемные люди, — неодобрительно сказала я и толкнула дверь. — Хотя нет, обижаю… богему. Просто алкаши.

Как я и ожидала, та подалась: не заперто.

Я шагнула в прихожую и тут же едва не навернулась через щуплое тельце мирно спящей девицы. На даме была грязноватая серая футболка явно не по росту и одна желтая тапка. Футболка задралась, и из-под нее проглядывали черные трусики.

От толчка моей ноги девица вздрогнула, затрепыхалась всем телом, а потом, медленно повернув голову, подняла на меня совершенно бессмысленные глаза и проговорила хрипловатым ломким голосом:

— А-а-а… Горбатый, ты, что ли? В-в-в… а зачем бороду отпустил?

Сказав это, девица уронила голову на исходную позицию и снова задремала.

Я невольно прошлась ладонью по подбородку, как бы проверяя, не выросла ли у меня в самом деле бородка. Не обнаружив никакой растительности, чего и следовало ожидать, я перешагнула через галлюцинирующее чудо в грязной футболке и одной тапке, и как раз в этот момент меня посетило второе видение.

Оно представляло собой небритого молодого джентльмена в цилиндре, несшем на себе цвета американского флага, в довольно приличном пиджаке, надетом, правда, на голое тело, и при галстуке, нацепленном непосредственно на шею. Это было самой презентабельной частью прикида молодого человека. Поскольку весь оставшийся его наряд состоял из порванных в нескольких местах семейных трусов, смахивающих не столько на традиционное мужское нижнее белье, сколько на набедренную повязку дикаря. Из-под цилиндра экзотического незнакомца торчали всклокоченные волосы и таращились глубоко запавшие в глазницы темные гляделки, которые глазами-то назвать сложно — столько мутной остекленелости, вызванной, вероятно, ударной дозой алкоголя, плавало во взгляде этих, с позволения сказать, органов зрения.

— В-вы кто? — спросил он.

— Мне нужен Григорий Воронов. Он живет здесь, не так ли?

— Так ли… макля, пакля, рвакля. Грррышка! К тебе какая-то будка.

Я смерила взглядом индивида и попыталась было пройти мимо, но он придержал меня за плечо и забормотал:

— А ты, подруга, н-ничего… ага. Ты… в-водку пьешь? Не? Ты погоди. Ты думаешь, что я… с женщинами обра… обращаться не ум-мею. Так это ты зря. Угу. Я, м-между прочим, будущий муж Гришкиной дочки. С-сожитель, как они говорят.

И он кивнул на лежавшую в коридоре малоодетую девицу.

— Муж? — усмехнулась я, все-таки просачиваясь в проем между стеной и пошатывающимся товарищем в полосатом цилиндре. — Будущий? Желаю вам счастья.

— Ну и дура! — бухнуло мне вслед.

«Нечего сказать, — подумала я, — даже про щенков и котят пишут: отдам в хорошие руки. А тут Светлана Андреевна собственного ребенка отдала в та-акую семейку. Еще неизвестно, каков тот дедушка, у которого живет Сережа.

Сейчас бы узнать его адрес».

Я открыла дверь, ведущую в комнату, и в лицо мне ударила музыка и тяжелый, спертый воздух, пропитанный алкоголем, табачным дымом и еще чем-то отвратительным.

Посреди комнаты лежал практически голый — в одних семейных трусах — мужик и, вставив в рот бутылку пива, одной ногой чесал вторую. Пиво булькало и лилось в ротовую полость. Прямо на жирном брюхе любителя пива сидела столь же скудно экипированная дама — потаскуха с тощими плечиками, торчащими ключицами и грудью где-то этак минус второго размера и курила папиросу. Судя по скверному запаху, который продирался даже сквозь тяжелую, как плотная и давно не стиранная портьера, атмосферу, в папиросе был просто омерзительный табак.

— Где Григорий Воронов? — громко спросила я, не вдаваясь в особые разъяснения и стараясь перекричать музыку.

— Катька, ты? — не глядя на меня, тускло спросила девица и бросила папиросу прямо на грудь мужику.

— Я, — не задумываясь, произнесла я.

— А он… к-кыжись… на кухне был, пьяная морда. Ма-руха, грымза его, за самогоном идти намылилась.

И она загасила окурок прямо о брюхо лежавшего с ней мужика.

Всего последующего она произнести не успела. Мужик, на груди которого дотлевала непотушенная папироса, наконец-то — с опозданием, как динозавр, — почуял, что его поджаривают, и вскинулся так, что тощая дамочка взлетела, как катапультировавшийся из горящего самолета летчик, и, перелетев через всю комнату, угодила головой в большой грязный аквариум, в котором плавали окурки и среди них — на правах жалкого рудимента фауны, когда-то существовавшей здесь — маленькая занюханная рыбка-сомнамбула, больше похожая на фрагмент протухшего холодца.

Аквариум застонал и, разлетевшись на куски, шумно обрушился на пол лохмотьями грязной воды, перемешанными с водорослями и стеклянными осколками. Его постигла судьба аквариума дедушки «графа Воронцова».

— Сука-а-а-а! — заорал толстый мужик, перекрыв даже грохот из колонок аудиосистемы, и смешно подпрыгнул на одной ноге. Но, по всей видимости, он довольно долго находился в горизонтальном положении, потому что его неотвратимо занесло назад, он попятился и, навернувшись на валявшемся тут же пустом стакане, всем телом рухнул на пол, простонав: — Ой, е-е-е!!

Его можно было понять: он упал на целую батарею бутылок и, судя по отвратительному хрусту, некоторые из них раздавил. Потом, не вставая, дотянулся до «музыки» (если можно так вселенский рев поименовать) и выключил ее. Уставился на меня осовелыми глазами. Тишину нарушали только стоны тощей дамочки, пытавшейся встать… она дрыгала ногами и упиралась локтями в пол, но особого успеха в своих начинаниях не имела.

— Я вспомнил, — наконец произнес он. — Вы… вы…

— Что — я?

— Вы-спомнил, — наконец выговорил он, — Грры…горий Воронов — это я. Да. А тебе что надо?

— Я хотела узнать, где живет ваш отец. Ведь именно с ним живет ваш приемный сын, Сережа Воронов?

Мужик, похрустывая осколками бутылок, медленно поднимался с пола.

— А с чего это ты взяла… — пробормотал он, — а с чего это ты взяла, что он — приемный? Ты кто такая? Да я вас всех… да я…

Не сходя с места, я легко уклонилась от его рук и легонько ткнула ногой под коленную чашечку. Его ноги подломились, и несчастливый глава семейства Вороновых упал на пол.

— Ах ты…

И он взвыл. Я терпеливо дождалась конца воя, в котором он подробно перечислял всех моих родственников и скрупулезно разбирал анатомию, и произнесла:

— Вы сами виноваты, Григорий. Кажется, я ничего особенного у вас не спросила. Просто хотела узнать, где живет дедушка Воронов.

Наконец он сменил гнев на милость. То ли удар подействовал, то ли при сотрясении щелкнул какой-то переключатель в его мозгах, и из положения «Злой» Григорий Воронов был переведен в статус «Добрый». Он сказал мне адрес старого дедушки Воронова и даже предупредил, что если я не застану дома Сережу, то дедушка мне никак не откроет, потому что он глух, как партизан на немецком допросе.

Я вышла…