Глава 25
Утром Алина принеслась ни свет ни заря. В одной руке она держала дорожную сумку, а второй сжимала Санькино запястье. Неужели опять решила повесить на меня своего ребенка?
— Алина, только без обид, Саньку не возьму, потому что Анюту отправляю к свекрови на дачу. А там, сама знаешь, не забалуешь. У Розалии Аркадьевны от детского крика начинают болеть уши, потом повышается внутричерепное давление, а там и до инсульта недалеко. Так что, Алина, грех на душу взять не могу.
— Ну, Мариночка, они тихо себя вести будут. Я сама их отвезу.
— Все знают, как они тихо себя ведут. Даже не проси.
— Хорошо, — согласилась Алина, скроив на лице злорадную улыбку. — Ты сама меня попросишь отвезти детишек на дачу.
— С чего бы это мне тебя просить? — насторожилась я.
— А с чего бы это я к тебе прибежала спозаранку?
— Ну и с чего?
— А с того, что Степа прислала весточку! — торжественно изрекла Алина.
— А почему она тебе прислала, а не мне, не нам с Олегом? — обиженно спросила я.
— Наверное, из соображений конспирации. Да не расстраивайся так! Письмо получила моя соседка, Вероника Алексеевна.
— Когда, когда получила?
— Вчера вечером из почтового ящика достала и мне отдала.
— И ты молчала? — завопила я. — Давай, живо сюда письмо!
— Не умеешь ты, Мариночка, радоваться сюрпризам. А я хотела тебя попросить потанцевать, — с невинной улыбкой призналась Алина.
— Алина, не выводи меня из терпения. Не отдашь письмо сию же секунду, станцую на крышке твоего гроба, — вполне серьезно пригрозила я.
— Грубо, — пробурчала она, но письмо все же отдала.
Я вцепилась в почтовый конверт. Знакомый почерк, ровные буквы. Вне всякого сомнения, писала Степа. Сбоку конверт был разорван, внутри лежал сложенный вдвое листок из блокнота. Дрожащими от нетерпения пальцами я извлекла записку из конверта.
— Читала? — спросила я Алину.
— Да, мне же принесли. Читай теперь ты.
«Дорогие Марина и Алина! — так начиналось письмо. — За меня не волнуйтесь, у меня все хорошо. Чтобы не подвергать вас лишним неприятностям, не говорю, где я. Но скоро все станет на свои места, и мы обязательно встретимся. Поцелуйте за меня деток и Олега. Ваша Стефания».
— Ясности никакой. Но то, что она жива, это уже хорошо, — я еще раз пробежала взглядом записку и посмотрела на Алину. — Что скажешь?
— На штемпель посмотри, пожалуйста.
— Белозерск, — прочитала я и почувствовала, как у меня в голове закопошились мысли одна гениальнее другой. — Белозерск.
— Именно. Белозерск. Смекаешь, куда подалась наша Степа?
— Не знаю как, но она узнала историю Настиного жениха и решила разобраться, как его документы и, главное, кулон оказались у постороннего человека. Потому и подалась в Белозерск. Алина, а если она все еще там? Далеко до Белозерска? Это ведь соседняя с нами область. Сколько туда ехать?
— Если поторопимся, часа за четыре доберемся.
— Может быть, и впрямь, Саньку с Анькой к Розалии на дачу отправить? Авось один день с детками она переживет? Удар не схватит старушку, как думаешь? Сань, вы себя тихо будете вести?
— Как две рыбы, выброшенные стихией на пустынный берег. С вашей бабой Розой как бы нам самим удар не схлопотать, — пробурчал Санька.
— Вот видишь, они будут молчать целый день до нашего прихода. Санечка, вы ведь с Анюткой азбуку глухонемых знаете?
Саня кивнул, вживаясь в роль глухонемого ребенка.
Через час, забросив детей на дачу Розалии Аркадьевны — не уверена, что она была им безумно рада, — мы мчались в сторону Белозерска. Трасса была незагруженная. Алина вела машину уверенно и ровно, мало кого обгоняла и нигде не останавливалась. Так что до конечного пункта мы доехали даже быстрее, чем предполагали.
Белозерск оказался современным городком, основанным в семидесятые годы рядом с соледобывающим комбинатом. Центральные улицы были застроены в основном пятиэтажными домами. Ближе к окраине, как и положено, располагался частный сектор. Алексей говорил, что Настин дом стоял недалеко от памятника Ленину. А статуи вождей в те годы было принято ставить на центральных площадях. А уж Ленину, так вообще в самом-самом центре, чтоб центрее и придумать было нельзя.
Алина увидела указатель «Центр» и покатила в указанном направлении. Вскоре мы увидели каменного вождя с простертой рукой, указывающей советскому народу дорогу в светлое будущее.
— Вот он, который живее всех живых! — радостно воскликнула Алина и остановила машину.
Мы вышли и стали озираться по сторонам. Площадь, на которой стоял памятник, была просторной, и огораживали ее не меньше десятка зданий. А сам памятник мог быть виден даже из окон домов, которые стояли на прилегающих к площади улицах.
— Задачка! — хмыкнула Алина.
— У нас есть еще один ориентир — большой гастроном.
Мы пошли по кругу. На нашем пути встретились гостиница, городской исполнительный комитет, почтамт, парикмахерская, пара магазинов мужской и женской одежды, кафе и, наконец, гастроном.
— Скажите, пожалуйста, а этот гастроном был здесь всегда? — спросила я у толстой тетки, торгующей мороженым.
— Сколько себя помню, гастроном был здесь всегда, — последовал исчерпывающий ответ.
— Теперь наша задача — найти старожилов, кто бы мог помнить Настю и ее парня. Эх, — вздохнула Алина и оглянулась вокруг, — как назло, никого во дворе из пенсионеров нет. Нам хотя бы одну старушку.
К слову сказать, бабушки-старушки — это наш с Алиной контингент. Они для нас просто кладезь информации, потому что всегда в курсе всего. Да и вообще приятно работать с людьми, которые обладают избытком времени для разговора и при этом готовы поделиться разными историями из жизни соседей или знакомых.
А еще полезно общаться с дворниками и молодыми мамашами, скучающими рядом с заснувшими в колясочках младенцами. Только мамаши нам сегодня вряд ли могут быть полезны. События, о которых мы приехали узнать, происходили не вчера, а почти десять лет назад. А значит, в те годы они вовсю прыгали у подъездов в классики и о Настиной драме могли не знать.
— Ой, кажется, идет, — тихо пискнула Алина, боясь вспугнуть удачу в лице пухленькой дамочки пенсионного возраста.
Дамочка устало перебирала ногами, а в руках держала доверху набитую продуктами хозяйственную сумку внушительных размеров.
— Ух, — с надрывом выдохнула женщина, поставив сумку на лавку перед подъездом, затем достала из кармана жакета мужской платок в крупную клетку и вытерла им лицо. — На том свете, наверное, перестану таскать авоськи, — пробурчала она, ни к кому не обращаясь.
О! Это действительно удача. Кто-кто, а мы хорошо знали этот прием, как втянуть случайного прохожего в разговор. Надо только обратить на себя внимание. И будьте уверены, восемь из десяти тебя поддержат, переспросят: «Вы что-то сказали?», или просто посочувствуют. Ну а двое или не услышат, или отвернутся, не собираясь вникать в чужие проблемы.
Но мы с Алиной как раз входили в число тех восьми, для которых и предназначалась эта фраза.
— И не говорите! Такова наша женская доля, — с энтузиазмом откликнулась Алина. — Таскаешь, таскаешь. Кормишь, кормишь. Вся жизнь с сумкой в руке проходит. Женщина, не поверите, я даже во сне себя вижу с сумками в руках.
— И вы тоже? — покачала головой та.
— А как же! Два мужика в доме!
Дальше минут двадцать Алина с дамой попеременно жаловались на тяжелую женскую долю, растущую дороговизну продуктов, отвратительную работу коммунальщиков и прочее, прочее, прочее.
Когда мне стало понятно, что женщина разговорилась и за свою сумку хвататься в течение последующих двадцати минут не собирается, я спросила:
— А вы помните, в этом доме жили Графовы? Настя, ее мать, брат.
— Отчего ж не помнить? В следующем подъезде жили. Только сейчас их никого нет.
— Да, мы знаем, — проявила я осведомленность, чтобы показать женщине, что мы не случайные прохожие. — Мать с братом в Тюмень выехали, а Настя… живет отдельно.
— Да, не повезло девчонке. Она потому и уехала из Белозерска. Много лет назад жених пропал на чеченской войне.
— Что-то слышали. Старший брат выкуп посылал в Чечню? Верно? Большие деньги…
— Да он бы за Гошку вдвое больше отослал, лишь бы тот вернулся. Для него это не деньги, пшик. Правда, тогда он только на ноги становился… но все равно мог бы и больше дать.
— А кто у Гоши брат?
— Кто? Сам Куликов! Слыхали?
— Нет.
— Ну как же так? Он же наш комбинат к рукам прибрал. Считай, хозяин города. Но ничего плохого о Петре Васильевиче не скажу. Пенсионерам к празднику пайки дает. Садики детские спонсирует, школу спортивную для детей бесплатную построил. Музыкальную школу отремонтировал. Сейчас церковь строит. Честный мужик. Честный.
— А где живет этот честный мужик? Наверное, за городом у него дворец с фонтанами?
— Почему? В том же доме, где жил, там и живет. Правда, подъезд он весь выкупил. Но людей не обидел, всех расселил в отдельные квартиры. Кто-то даже больше получил, чем имел.
— А где этот дом?
— Да вот же он, перед вами, — женщина повернулась и показала на четырехэтажный дом, построенный внутри двора.
Дом был с двумя подъездами, один из которых разительно отличался от другого. Все переплеты пластиковые, лоджии застеклены одинаково, даже фасад был покрашен в солнечный песочный цвет. Вход в подъезд закрывала мощная дверь, рядом с которой была пристроена будочка для охраны.
«Ну и второй подъезд выкупил бы, — подумала я. — Была бы не городская квартира в нескольких уровнях, а дворец в черте города. Колонны к дому прилепил бы. Фонтан вместо детской площадки вырыл».
— А во втором подъезде будет располагаться благотворительный фонд, — прочитав мою мысль, ответила дама. — Скоро расселят жильцов, и Петины люди займутся ремонтом.
— Петины люди… А как бы нам с Петей поговорить? — скорей себя, чем собеседницу, спросила я.
— А он уехал несколько дней назад за границу.
— А вы откуда знаете?
— У него работает охранником брат моей снохи.
— Точно?
— Неужто не знаю, где работают мои родственники? — обиделась женщина.
— Нет, точно, что Петя уехал?
— Точнее не бывает.
— Куликов его фамилия?
— Куликов, Куликов.
— А брат — Гоша?
— Гоша.
— А полное имя какое у Гоши было?
Дама напряглась, мучительно вспоминая, как звали пацана, которого она помнила с малолетства. Но тогда его иначе как Гошка не звали. А потом он поступил в военное училище, во дворе появлялся редко и на этот период из памяти как бы стерся.
— Убей бог, не вспомню. Гоша и Гоша. А зачем он вам? Поди, его кости в сырой земле давно уже сгнили?
— Да вспомнилось как-то. А вот эту женщину вы здесь случайно не видели? — Я всунула ей в руки Степину карточку.
Дама повертела головой:
— Нет, не видела.
Мы еще немного постояли, поболтали о жильцах дома, старожилов из которых почти не осталось. Кто-то умер, кто-то квартиру поменял, а кто и родину, выехав на постоянное место жительства в чужую страну, были и такие. Простившись со словоохотливой дамой, мы направились к сторожке, пристроенной к соседнему дому. Не уверена, что господин Куликов, будь он на месте, нас бы принял, но его действительно не оказалось в городе.
— Ну что ж, нельзя сказать, что мы съездили попусту. Мы узнали имя Настиного жениха. Гоша Куликов.
— Гоша. Кто ж такой этот Гоша? — растерянно спросила я Алину. — В «Гаранте» я не видела ни одного Гоши.
— А кого в детстве зовут Гошами? Георгиев? В «Гаранте» были Георгии?
— Нет, ни одного.
— А Гены были? Гоша-Геша.
— Тоже.
— А Егоры? Моего племянника зовут Егор, а в детстве звали Гоша.
— Только Кулаков. Егор Кулаков, юрист, он в бухгалтерии со мной и Катей сидел.
Алина на секунду задумалась.
— Это тот, кто нам нужен! Куликов-Кулаков. Фамилии отличаются только одной буквой, которую, кстати, легко переправить. Соедини вверху палочки «и» — и получится «а». Егор Кулаков! Он же Гоша Куликов!
— Алина, да он какой-то несерьезный, этот Кулаков.
— А по-твоему, убить человека может только серьезный? Как мой Вадим, например, профессор?!
— Разве я это хотела сказать? При чем здесь убийство? Мало ли какими путями попали к нему документы и кулон Настиного жениха?
Алина с сожалением посмотрела на меня. Она всегда так смотрит, когда не хочет обидеть человека, указав на его недалекость. Или как она обычно говорит: «ограниченность мышления и изначальное патологически хорошее отношение к людям».
— Тем более, — зацепилась она за последнюю фразу. — Значит, документы попали к Кулакову после того, как Гоша погиб. А вот кто его убил… Это вопрос.
— Алина! Не могу поверить, что Кулаков мог кого-то убить. Ты ведь его не знаешь совсем.
— А ты за два дня хорошо узнала?
— Ну ты же его видела! Парень как парень. Смешливый, хитрющий. Только вся его хитрость заключается в том, чтоб в рабочее время сбегать пивка попить и жене изменить.
— Что с того, если у него улыбка на тридцать два зуба? Это еще не говорит о том, что он не может кого-то ножичком по горлу чикнуть. Ладно, мог или не мог он убить — это вопрос второстепенный. Давай лучше подумаем, где может быть наша Степа?
— Алина, я уверена, мы идем по ее следам. Если она отослала нам письмо из Белозерска, то она здесь была, я хочу сказать, стояла в этом дворе. Куда или к кому она могла пойти?
— К брату Гоши, разумеется, к Петру Куликову. Вполне возможно, тогда он был в городе.
— Верно, но спросить у него об этом мы не можем, потому что сейчас он в отъезде.
— Но охранник, если она приходила, должен ее помнить? Не так давно это было. Или могло быть.
Мы опять повернули к сторожке. Охранник лениво открыл окошко:
— Я же сказал, Петра Васильевича нет, и ни сегодня, ни завтра не будет. Женщины, идите с богом.
— Молодой человек, мы разыскиваем человека, посмотрите, пожалуйста, на эту фотографию. Вы видели эту женщину примерно неделю назад? — Я протянула в окошко Степино фото.
Он взял в руки фотографию, минуту ее разглядывал, потом пожал плечами и вернул со словами:
— Нет, не помню, я дежурю через день, не видел такую. А кто она? Натворила что-нибудь?
Я оставила его вопрос без внимания.
— А как нам найти вашего сменщика?
— Завтра приходите.
— Завтра мы не можем. Мы приехали из другого города, и нам обязательно сегодня нужно вернуться домой. Адрес сменщика вы нам можете дать?
— Не могу, потому что не знаю, он у нас новенький.
— А можете нам пообещать, если увидите эту женщину с фотографии, передать ей записку?
— Могу.
Я вытащила из сумки блокнот, выдрала одну страницу и начеркала Степе коротенькое послание: «Степочка, миленькая, возвращайся домой. Мы нашли убийцу. С тебя сняли все подозрения. Марина и Алина».
— Вот, возьмите. И сменщику своему скажите.
Домой мы возвращались слегка расстроенные. То главное, зачем мы ехали, так и осталось для нас тайной. В глубине души я надеялась встретить в Белозерске Степу. Или хотя бы человека, который ее видел. Может быть, нам стоило еще остаться, чтобы поговорить с другим охранником? Или походить по соседям? Но, к сожалению, время уже поджимало: я обещала Розалии кровь из носа забрать детей до семи часов вечера.
— Ты думаешь, она до сих пор в Белозерске? — спросила меня Алина по пути домой.
Я пожала плечами. Наверняка Степа знает что-то такое, о чем мы даже не догадываемся. Знали бы и мы, могли бы предвидеть Степины шаги. А так… тычемся, как слепые котята.
— Не думаю, скорей всего, она уехала, — ответила я Алине. — Если она имела разговор с Петром Куликовым, она бы ему рассказала о Насте и о двойнике его брата. А больше что ей здесь делать?
— Она вернулась в город и стала следить за Егором Кулаковым. Ну как в свое время Настя, чтобы вывести его на чистую воду, — осенило Алину.
— Но Настя устроилась работать в «Гарант», а Степа этого сделать не может, потому что находится в розыске.
— Правильно. Она следит за ним со стороны. Значит, нам тоже надо начать слежку за Кулаковым. Тогда мы рано или поздно столкнемся нос к носу со Степой. Или она нас заметит, или мы ее. К нам она вряд ли подойдет из-за боязни, что менты выйдут через нас на нее и опять арестуют. Поэтому мы должны ее заметить и сообщить, что все обвинения с нее сняты, ей нечего больше бояться.
Как мы ни торопились, но на дачу все равно опоздали, приехали в половине восьмого. Аня и Саня растерянно переминались с ноги на ногу около домика. Розалия Аркадьевна недвижимо лежала на раскладушке под раскидистой вишней. Вокруг нее с нашатырным спиртом порхала соседка по даче Лидия Гавриловна.
Взглянув на эту довольно мрачную картину, я воскликнула:
— Опоздали! Говорила, надо было быстрее ехать.
— Марина, может, еще отойдет? — неуверенно предположила Алина, вглядываясь в мертвенно-бледное лицо Розалии Аркадьевны.
— Лидия Гавриловна, — бросилась я к раскладушке и взглядом показала на свекровь. — Что с ней?
Соседка гневно сверкнула глазами и, чтобы навечно посеять в наших душах комплекс вины, загробным голосом заявила:
— Всему есть предел. Ваши дети ее доконали.
— Не может быть! — воспротивилась Алина. — Как они могли ее доконать, если им были даны четкие указания ртов не раскрывать? У нас дети послушные, не надо почем зря их оговаривать.
— Я их не оговариваю, а говорю, как было. Два часа назад прибегает ко мне Розалия Аркадьевна, вся в слезах. Так, мол, и так, была одна-единственная внучка, не могла на нее нарадоваться. А теперь, как видно, после болезни не разговаривает, а только мычит, как корова. Но это еще не все. Руками машет, как мельница, и гримасничает, как обезьяна. Не иначе как в школе вирусный энцефалит подхватила. Почему в школе? Потому что приехала она на дачу не одна, а с другом, а он такой же, безнадежный. Молчит и руками машет. Едят хорошо, но что толку, если с головой не все в порядке. Я ее успокоила, как могла, валерьянкой отпоила и пошла посмотреть на бедных деток. Приходим мы с Розалией, а они, бесенята чертовы, в карты режутся и ни слова, только, если кто проиграл, колодой того по ушам трескают. Розалия как увидела этот поединок, замертво рухнула.
— Она признает только шахматы, — пояснила я Алине. — Считает, что дочь Олега не должна опускаться до вульгарных игр типа «дурака». Не знаю, что ее добило: то, что, по ее мнению, Аня потеряла здоровье, или то, что ее внучка играет в «дурака».
— Ага, ваша Аня так и сказала, когда бабка чуть дуба не врезала, — выпучив глаза от негодования, доложила Лидия Гавриловна. — А раньше рты раскрыть и пояснить, что к чему, они, оказывается, не могли.
— Ну, правильно, им было велено не шуметь, чтобы бабушку своим криком не травмировать, — опять вступилась за детей Алина.
— И при этом кривляться как обезьяны?
— Не как обезьяны кривляться, а разговаривать на языке глухонемых, — вмешался в разговор Санька.
— Что за дети? Они и сейчас пререкаются!
Аня, чувствуя за собой вину, стояла в сторонке молча. Я опять посмотрела на свекровь. Она лежала с открытыми глазами и со скорбной миной слушала наш разговор с Лидией Гавриловной.
— Погодите, — остановила я соседку. — Розалия Аркадьевна, вы в сознании?
— В сознании, — подала голос великовозрастная притворщица. — Я такой нервный стресс пережила, что не могу рукой пошевелить.
— Может, вас в город отвезти? — предложила Алина.
— Нет, я уж как-нибудь тут, на свежем воздухе оклемаюсь, — прошелестела губами Розалия Аркадьевна.
— Тогда мы детей заберем?
— Забирайте, — вместо Розалии ответила Лидия Гавриловна. — Видите, человеку еще плохо.
— Как же мы ее оставим? — заволновалась я.
— Езжайте и этих деспотов с собой забирайте, а я за Розалией присмотрю.
В машине мы устроили детям полный разгром.
— Неужели вы не могли бабушке все объяснить? — недоумевала я.
— А мы ей говорили, только она по-глухонемому не понимает.
— Надо было нормальным языком сказать, словами.
Аня и Саня опустили глаза и стали сосредоточенно разглядывать коврики под ногами. Первая прервала молчанку моя дочь:
— Понимаешь, мама, мы поспорили. Кто первый скажет слово вслух, тот проиграет.
— Понятно, на что вы поспорили?
— На пять «Сникерсов» и две бутылки колы.
— А разве бабушкина жизнь стоит пяти «Сникерсов»? — я хотела сказать, что человеческую жизнь вообще нельзя сравнивать с материальными ценностями, поскольку она бесценна.
— А Санька и не хотел больше трех давать. Это я набила ей цену, жалко все-таки, родная бабушка, — призналась Анюта.
— О, господи! От такого цинизма у меня сердце перестает биться. Алина, вези меня сразу к кардиологу или обратно к Розалии Аркадьевне под вишню, — застонала я и прикрыла от стыда глаза.
