23 июля 200… года, Мулен-он-Тоннеруа, Бургундия.
Валентина Макарова
Итак, я наконец-то собралась это сделать. Ползаю по террасе и выдираю осточертевшие уродливые будылья. Голову мне прикрывает огромная соломенная шляпа, найденная в амбаре. На руках нитяные перчатки, рядом стоит плетеная корзина, уже наполненная сорной травой, а в руках у меня секатор. Реквизит вполне привычный: примерно с таким же я привожу дома в порядок наш палисадник, только вместо секатора обычно беру цапку. Здесь ничего подобного не нашла, ладно, и секатор сойдет.
Между прочим, я взялась за работу не только из любви к порядку. Ничто так не успокаивает, как ковырянье в земле. Правда, терраса каменная, но это уже детали.
Я смотрю на потрескавшиеся плиты, но вижу не их, а нечто совсем другое. И в куче пожухлой травы, которую я запихиваю в корзину, тоже вижу другое. Это – странно окаменевшая, очень стройная, словно бы выточенная, загорелая ножка.
Там, на дороге, я не могла увидеть большего: из раскаленной на солнце машины ударило таким жутким запахом, что я едва не лишилась сознания тут же, на обочине. Полицейский сердито прикрикнул:
– Отойдите, мадам!
И я беспрекословно повиновалась: бочком-бочком обошла столпившуюся на шоссе группу и шатаясь побрела к Мулену. Меня никто не остановил, не задержал. Может быть, в моих показаниях не было нужды, может быть, они еще будут опрашивать жителей окрестных деревень. Но какой с меня толк? Правда, я смогу сказать, что видела этот красный «Рено» и раньше, но не заметить его на холме над Муленом не смог бы только слепой. Наверняка о нем и другие жители Мулена расскажут. А вот про то, что «Рено» стоял около отельчика в Фосе, вряд ли кому-то здесь известно. Я скажу об этом непременно. Если спросят, конечно.
Слышен рокот мотора. Потом машина притормаживает, и я слышу раскатистый мужской голос:
– Бонжур, Николь!
Приподнимаюсь, чтобы развеять недоразумение, однако машина, темно-зеленый «БМВ», уже свернула к соседнему дому. И машина, и раскатистый голос мне знакомы. Тем паче я знаю, что в соседнем доме живет Жильбер – тот самый, у которого был роман с Жани. Ого, я уже стала завзятой муленской сплетницей!
Эта мысль слегка поднимает мне настроение. К тому же терраса очищена и уже приобрела весьма цивилизованный вид. Поэтому я иду на задний двор, боязливо покосившись на крепко запертую дверь погреба, высыпаю мусор под забором, уношу реквизит в сарай. По-хорошему, надо бы взять грабли и подгрести сухую траву, которая устилает задний двор, но сейчас у меня на это уже нет сил.
Чем бы еще заняться? Ну, таким, необременительным…
Включаю телевизор, но там все про то же: известный корсиканский сепаратист Иан Колона заявил, что не имеет никакого отношения к самоубийству Жана-Ги Сиза (а почему бы он должен иметь?); скандально известная модель Марта Эйзесфельд разорвала контракт с фирмой «Барклай Саву», лицом которой она была, и заявила, что намеревается открыть для себя Америку – будет пробоваться в Голливуде на роль императрицы Жозефины в новом сериале о Наполеоне; в Авиньоне открывается ежегодный театральный фестиваль – на сей раз зрителям будут представлены самые разные видения знаменитой трагедии Расина «Федра»; дождя в ближайшие недели не предвидится, от жары умирают люди, правительство вновь призывает беречь воду… А потом начинается «крим».
Мне нравятся французские детективы. Они классные, профессиональные, напряженные, к тому же французская актерская школа находится на очень высоком уровне. Однако сейчас я просто не могу видеть трупы еще и на экране.
Выключаю телевизор и какое-то время бесцельно брожу по комнатам, томясь бездельем. А, я знаю, что сейчас сделаю! Погуляю по Мулену. Мне надо вынести мусор, а контейнеры стоят в двух кварталах от меня, около бывшей мэрии. Вот и совмещу полезное с приятным.
Некоторое время брожу по совершенно пустым, пышущим жаром улицам (по-моему, после вчерашнего вымораживания в погребе меня никакая каникюль не возьмет!) и вдруг вижу, что из-за невысокой каменной ограды за мной кто-то наблюдает. Притаился и наблюдает!
Только собираюсь похолодеть от страха, как соображаю, что это мой знакомец Зидан. Опять попалась на ту же удочку! А за кустами виднеются фигуры зверей. Кстати, почему бы мне сейчас не зайти и не посмотреть на них поближе, как я собиралась? Хозяйка-то уехала! Дорога пуста: никто не увидит, если я прошмыгну на минуточку в чужой садик.
Ничего себе, между прочим, садик! Только с дороги он кажется небольшим, а на самом деле вполне приличный и спускается к узенькой речке. Наверное, в хорошее время она выглядела более внушительно, но этим летом все неистово сохнет. И фигуры зверей, разбросанные там и сям среди деревьев на склоне, ведущем к речушке, выглядят обескураженными: дескать, шли на водопой, а воды-то и нет!
Великолепный участок. Просто чудо! Присаживаюсь на каменную скамью, повитую плющом.
Как замечательно будет тут Филиппу, когда он подрастет. Просто царство чудес! Какой молодец Гийом, который поставил тут скульптурки зверей. За это ему можно простить даже жуткого Зидана. Наверное, он мечтал о детях, которые будут бегать между скульптурами. В принципе, без разницы, родила Жани ребенка от него или от Жильбера. Главное, что Филипп будет носить фамилию Феранде, жить в этом доме, играть на этом склоне, плескаться в этой речке и гладить улыбчивые морды этих диковинных зверей.
Крошечная ящерка является ниоткуда на скамье, где я сижу, и тут же шмыгает мимо меня в никуда. В пожухлых каштанах воркуют голуби, кругом без умолку стрекочут кузнечики. А впрочем, как бы не совсем кузнечики (которые, как известно, зелененькие, коленками назад), а некие их подобия выгоревше-песочного цвета, как и трава кругом. Очень может быть, что это и есть те самые цикады, о которых я раньше только в книжках читала и которые не стрекочут, а непременно трещат.
Да уж!
В слове «цикады» есть что-то невероятно книжное. Впрочем, и томное воркование диких голубей, и мерный, далекий перебор часов на церковной башне, и поросшие плющом скамья и стена дома… все это слишком красивое, слишком романтичное. Будто существует не наяву, а в переводном романе. Романе, само собой, переведенном с французского.
Конечно, сад Феранде куда более ухожен, чем брюновский. Правда, дорожки уже засыпаны пожухлой, рано опадающей листвой. Жани не до садово-огородных работ, это понятно. Только вот здесь она, видимо, пыталась собрать листву в кучу, видны следы грабель.
Но нет, это не следы грабель. По этой дорожке явно что-то волокли.
Я безотчетно поднимаюсь со скамьи и иду по дорожке. Что-то блестит в коричневой неприглядной листве. Раскидываю кучку ногой и вижу изящную туфельку на небольшом каблучке. Хотя правильнее будет назвать ее босоножкой – изумительно красивой, из мягчайшей розовой кожи, с золотистой плетеной отделкой…
Поднимаю босоножку и вижу циферки на подошве: 36.
Да ведь я уже видела эту босоножку! Ее, а вместе с ней и вторую, на правую ногу, купила на аукционе в «Друо» толстая мадам Луп. Купила для прелестной русской проститутки по имени Лора.
И я немедленно вспоминаю что-то розово-золотистое, во что была обута мертвая женщина, виденная мною на сиденье красного «Рено». Однако одна ее нога была босая, и выходит… я сейчас держу босоножку с этой мертвой ноги!
Издаю дикий визг и отшвыриваю босоножку. Кидаюсь опрометью вон из сада: за каждым кустом мне чудится убийца! Мрачная фигура Зидана виднеется из-за кустов, и я бросаюсь к уродливому великану, как к родному. Почему-то именно эта нелепая статуя, которая так меня пугала, теперь успокаивает. Я кладу на плечо футболиста руку и стою так, переводя дыхание и набираясь от него каменно-непоколебимого спокойствия.
Может быть, там, в «Рено», была не Лора? Мало ли таких туфелек на свете?
Мало.
Обаяшка мсье Дезар разорялся со своей трибуны, что туфельки уникальные, эксклюзивные. И размер их был тридцать шестой!.. А женщина, лежавшая в «Рено», насколько я сейчас припоминаю, была миниатюрная, изящная, ножки у нее точеные. И именно такие точеные ножки – я сама видела! – у Лоры.
Но что, скажите мне, ради всего святого, понадобилось русской проститутке-бисексуалке в саду смиренной бургундской селянки Жани? За что Жани могла убить Лору?
Стоп. Да, убийство наверняка произошло здесь, поскольку трудно себе представить, что Лора ушла отсюда на своих ногах, но в одной туфельке. Однако вовсе не факт, что совершила его Жани. Потому что она уехала с Филиппом вчера вечером, а ночью красный «Рено» Лоры еще стоял на холме над Муленом.
Только Лора ли была там, в машине, в это время? Может быть, ее труп уже лежал здесь, под деревьями? А потом, глухой ночью, убийца погрузил ее в свою машину (я же, кстати, видела темный приземистый автомобиль, осторожно поднимавшийся на холм), подогнал к «Рено», переложил тело туда, отогнал «Рено» в лес и бросил там. Я вспомнила, как бежала лесной тропкой. Вернее сказать – чащобой. Если загнать машину куда-нибудь в такие заросли, да еще оставить под надежнейшим прикрытием таблички «Domaine prive«, она могла бы там хоть год стоять. Ведь здесь никто не сунется нарушать границы чужой собственности. Но убийца, видимо, спешил и не потрудился как следует спрятать труп. А куда он так спешил, хотелось бы знать? Ладно, этого я никогда не узнаю. Однако, если бы не комбайнер с улыбчивыми черными глазами, который совершенно случайно наткнулся на «Рено» в зарослях, машину никто и искать бы не стал. Убийца на это и рассчитывал, поскольку наверняка Лора появилась здесь инкогнито.
Появилась… но зачем? Что привело в дом Жани русскую девчонку, которая задумала покорить Париж? Прилетела бедняжка на этот сияющий факел, словно глупенький мотылек, и сгорела, до смерти опалив свои крылышки. Сначала на нее свалилась скандальная слава натурщицы Максвелла Ле-Труа и любовницы распутной Марты Эйзесфельд. Потом – работа на мадам Луп. Потом…
А вот странно: отчего это Лора так быстро скатилась по социальной лестнице и стала обычной проституткой? Вроде бы – насколько я понимаю, конечно, – скандальная слава должна только на пользу идти особам такого пошиба. И если не скандал с картиной, то, значит, случилось что-то другое, что подорвало акции Лоры. Например, болезнь или…
Я дергаю Зидана за руку, словно умоляю его ответить: не сошла ли я с ума со своей догадкой. А догадка такая: Лора забеременела, родила ребенка, а потом…
Я вспоминаю неприязнь, почти ненависть, которая сквозила в каждом взгляде, в каждом слове Жани, обращенном на меня, ко мне. И как она спросила, словно змея прошипела: «Вы русская?» Изголодавшийся Филиппок хватал меня губами за грудь, а она решила, что в мальчишке ожила генная память. Ой, чепуха, конечно. Малышня знает свою мамочку, в это я верю, однако никаких национальных симпатий и антипатий не испытывает, что бы там ни нафантазировала себе Жани.
А ситуация у нас выходит такая, если я правильно угадала. Жани не знала конкретно, от кого ей достался ребенок, знала только, что это была русская женщина. Однако такие дела напрямую не делаются, тут работают посредники, вот только Лоре, получается, стало известно, кому досталось ее дитя. И она предприняла кое-какие шаги. А получилось… то, что получилось.
Ну все, три раза «стоп!». Мои догадки – это ведь не более чем фантазии. Слишком смелые фантазии на тему, как Лора явилась к Жани и начала ее шантажировать. А может быть – требовать вернуть ребенка. Но ведь для Жани Филипп стал смыслом жизни, это и слепому видно. Конечно, она не могла – и не хотела! – с ним расстаться! И она убила Лору – скорее всего, ударила ее по голове, спрятала труп где-то здесь, в парке или в доме, потом сделала вид, что уезжает с сыном, да и в самом деле покинула Мулен, однако ночью вернулась. Погрузила труп в свою машину, подвезла на холм, потом переложила Лору на заднее сиденье «Рено»… Ну и так далее. Очень может быть, что она не слишком тщательно спрятала «Рено» именно потому, что боялась оставлять надолго Филиппа одного. Он, конечно, спал, но мог проснуться, закричать. А вдруг кто-то услышал бы крик? Да и мало ли кто мог – даже в сонном-пресонном Мулене! – обратить внимание на мельтешение автомобилей на холме!
Но, видимо, все обошлось. Кто угодно может подтвердить, что Жани вечером уехала, а красный «Рено» еще торчал на холме. Я и сама могла бы засвидетельствовать…
А кстати! Не ради того ли, чтобы я могла засвидетельствовать это, притащилась Жани в дом Брюнов? На мое счастье притащилась, конечно, потому что иначе кто выпустил бы меня из погреба?
С другой стороны, я уже ничему не удивлюсь. Даже тому, что именно Жани заперла меня там. Ведь Лора могла, по обычаю всех шантажистов, не сразу явиться к Жани, а сначала написала ей письмо. И Жани просто-напросто сложила два и два. В деревне появилась какая-то загадочная русская, и тут же возникло письмо от шантажистки. Нет, скорее наоборот: сначала письмо, потом я, вот почему Жани смотрела на меня при первой встрече настолько люто!
Да, похоже, именно так и обстояло дело.
И Жани решила избавиться от шантажистки, то есть от меня. Случайно ли она обнаружила, что я вошла в погреб, или следила за мной – неведомо. Но она заперла меня и, конечно, побежала домой вприпрыжку, радостно предвкушая мою погибель и свое будущее спокойствие. Никому и в голову бы не пришло привязать к моему исчезновению Жани.
Ну да, и вот она, вся такая счастливая и довольная, заявилась домой, схватила на руки своего младенчика, а тут – здравствуйте, я ваша тетя, я буду у вас жить! – на пороге нарисовалась Лора. Думаю, Жани была здорово ошарашена…
Не знаю, как там дальше шли дела. Так или иначе, Лора оказалась убита, а потом Жани вспомнила обо мне. И пришла в ужас, что едва не загубила ни в чем не повинную душу, пусть и русскую. Поэтому она была так перепугана, когда выпустила меня из погреба. Боялась, а вдруг у меня окажется слабое сердце, как у ее покойного супруга, вдруг я уже лежу в погребе мертвая.
На счастье, все обошлось – лишнего греха на душу Жани не взяла. Теперь ей нужно было только избавиться от трупа, что она и сделала – я знаю, каким образом.
Может быть, конечно, это все плоды моего чрезмерно богатого воображения. Может быть, Жани тут совершенно ни при чем. Да, но как тогда попала в ее сад туфелька, которую я только что держала в руке?
А кстати, куда я ее девала? Да отбросила, когда в панике неслась под крылышко к миляге Зидану!
Я озираюсь, пытаясь разглядеть туфельку, возвращаюсь в глубь сада – и вдруг слышу рокот автомобильного мотора. Потом шум замолкает, слышен хлопок дверцы, шорох листвы, шаги…
Бог ты мой, сюда кто-то идет! Кто? Зачем? А вдруг это полиция? И как мне объяснить свое пребывание в самом что ни на есть «Domaine prive«, к тому же оставленном хозяевами? А если найдут туфельку… И снимут отпечатки пальцев у подозрительной особы, то есть меня… Я же эту туфельку держала в руках, на ней остались мои отпечатки!
Надо бежать, бежать!
Я кидаюсь прочь, под защиту огромного тигра. И вовремя – на дорожку выходит высокий, плотный, очень загорелый мужчина лет пятидесяти. У него такой горбатый, круто загнутый нос, словно его обладатель в прошлой жизни был птицей. «Птичий бог» мигом вспоминается мне. Да, загнал он меня, этот самый бог… Натурально, в силки загнал!
Деваться мне некуда: шаг вправо, шаг влево – под ногой захрустит листва и выдаст меня. Откуда я знаю, кто такой этот крепкий мужик в шортах и футболке? У него очень волосатые руки и ноги, что придает ему ужасно свирепый вид, выражение лица непреклонное, а на плече – грабли.
Боже мой! Да ведь это небось обычный садовник, наемный рабочий у Жани, который подрядился содержать сад в порядке. Бедной вдове некогда этим заниматься, к тому же на руках дитя малое…
Однако она могла бы найти себе и более рачительного работника. Этот садовник трудится натурально спустя рукава. Вот бездельник! Возит граблями как попало, не сгребает листву, а разметает ее. И вдруг наклоняется, а когда выпрямляется, в руках у него…
Ну разумеется. Он нашел то, что я бросила. Он нашел туфельку Лоры!
Грабли снова взлетели на плечо, туфелька исчезла под мышкой, садовник забыл о своих обязанностях и зашагал к дороге.
Садовник? Какой, к черту, садовник! Он нашел эту туфельку потому, что искал ее. Он знал, что найдет ее здесь!
Может быть, это переодетый полицейский? Может быть, участие Жани в убийстве Лоры уже установлено?
Тогда плохи дела у нее, у бедняжки…
Стоп. Есть же и другой вариант. Этот человек знал, что найдет здесь туфельку, именно потому, что она потерялась, когда он волок труп Лоры к машине. То есть не Жани убила ее, а неизвестный с ястребиным носом.
За что? Почему? Кто он такой?
Наверное, я никогда этого не узнаю, да и никакой детективный зуд, если честно, меня сейчас не томит. Хочу одного: убраться из сада. Фигуры зверей снова кажутся зловещими, а уж Зидан-то… Невозможно даже представить, что я только что держала его за руку, будто лучшего друга.
Я выжидаю, когда шум мотора стихнет, прокрадываюсь к калитке, сто раз выглядываю и прячусь, пока не удостоверяюсь окончательно, что путь свободен. И уж тогда со всех ног мчусь домой.