2
Город отличает одна особенность: что бы ни произошло, а жители уже в курсе. Уж неизвестно, откуда они добывают сведения, но добывают, обсуждают везде и всюду, разумеется, дают собственную оценку. Загадочные убийства в театре произвели ажиотаж и всколыхнули однообразную жизнь в городе. Молниеносно раскупались местные газеты в надежде, что там будут статьи на эту тему. А в газетах ни гу-гу.
Так и весть о загадочной смерти Виолина уже после полудня облетела всех служителей Мельпомены. Они перезванивались, делились тягостными впечатлениями и гадали – почему на театр напал мор, последняя это смерть или будут еще? Ушаковых отравили. И Галеева отравили. Как и отчего умер Виолин, известно не было, посему строились догадки. Аномальные события заставили призадуматься: вдруг следующим буду я!
Единственная, кто не знал о смерти Виолина, – Клавдия Овчаренко. К телефону она не подходила. Звонит и пусть себе звонит. Когда же звонки слишком долго не прекращались, она говорила в сторону аппарата:
– Нет меня. И не будет. Пошли все к черту.
Но во вторник, то есть завтра, придется явиться на репетицию. От этой мысли Клаву кидало в дрожь. У нее не было денег на выпивку, да и не покидала квартиру из страха встретиться с убийцей, мерещившимся во всех закоулках. Потому время проводила за единственным занятием – анализировала. Подобными выкрутасами Клава обычно не засоряла извилины. Анализ ей не давался и тогда, когда работала над ролями, она просто доверялась интуиции, играя как бог на душу положит. Но сейчас особый случай, ее жизни грозит смертельная опасность. Опухоль – хрен с ней, может разрастись, а может и не разрастись. С опухолью люди живут годами. А вот когда тебя кто-то хочет убить сейчас, немедленно, тут уж все извилины работают на спасение, научишься и анализировать.
Думала Клава, думала и додумалась. А ведь у данного случая есть конкретный виновник, вернее, два. Клава прослужила на театре почти тридцать лет! Ничего подобного за это время не видела и не слышала. И когда же все смешалось в кашу? Когда все нормы и традиции испарились, когда актеры стали бояться общения друг с другом? Когда разобщенность в театре достигла предела, и без того копеечная жизнь превратилась в нудное исполнение обязанностей? Так когда это все началось? А с приходом Эпохи. И с победоносным восхождением на Олимп Юлика, которого в душе все презирают, Клава в том числе. Эти двое и довели обстановку в театре до того, что у кого-то поехала крыша... нет, кто-то ее просто потерял. Надо все менять! Срочно! Безотлагательно! Клава решилась на отчаянный поступок.
Завтра пойдет к заведующей культурой (к слову сказать, Клава до сих пор не понимает, как можно заведовать культурой, это же не овощная база). Впрочем, нынешняя зав. культурой полностью соответствует должности завхоза – жадная хамка. Даже почетные грамоты вручает, будто последний кусок хлеба от себя отрывает. А когда к ней обращаются за помощью работники несчастной культуры, она становится глухонемой. Итак, пойдет Клава к этой равнодушной гниде и заставит слушать себя. Во всеуслышание заявит, во всех коридорах Белого дома кричать будет, что Эру Лукьяновну надо снять!!! И Юлика гнать, гнать и гнать! Иначе в театре не останется ни одного актера. Причем живого. Но прежде Клава навестит Эру Лукьяновну, бросит ей в лицо все, что думает о ней, а там – трава не расти! Все, хватит, действительно докатились. Завтра Клава Овчаренко из овцы превратится в овчарку! Завтра она будет соответствовать своей фамилии. И интервью даст в газету... но в какую? Газеты в городе публикуют только то, что разрешают власти. А если к Карине обратиться?
Клава в возбуждении ходила по комнате, не решаясь набрать номер Гурьевой. Сама ведь когда-то приложила ручку, выгоняя Карину! И интервью уже давала в областную газету да на телевидение. Юлик тогда режиссировал – что и кому говорить. Клава старалась. В своей пламенной речи никого не забыла: ни Гурьевых, ни Ушаковых, всем досталось, мол, такие и растакие, саботируют работу, бездари и т. д. А после сидела у телевизора, смотрела на себя и водку пила, чтоб проклятая совесть не шебуршилась. Вот как бывает. Теперь неловко просить помощи у Карины. Но кто-то же должен помочь! Сама она не справится.
Клава уговаривала себя, что Карина человек порядочный, тогда была выше грязи, наверняка и сейчас поднимется над ситуацией. К тому же ей представится возможность нанести ответный удар Юлику и Эпохе. Настолько была сильна жажда деятельности, что все же схватила трубку. Когда услышала голос Карины, начала, волнуясь:
– Здравствуй, Карина, это я, Клава...
– Какая Клава?
Ну да, они же года два не общались, Гурьева забыла ее голос.
– Это Клава Овчаренко. (Пауза. Карина, наверное, удивлена. Еще бы!) С моей стороны нехорошо к тебе обращаться... но... у меня есть к тебе деловое предложение...
– Я слушаю тебя, – сказала Карина. По ее тону нельзя было определить, сердится она на Клаву или давно забыла распри.
– Хочу дать интервью об обстановке в театре. Ты же слышала, что у нас творится. Всех убивает... кто-то. Я намерена рассказать правду о Юлике и Эпохе. Думаю, тебя должно заинтересовать мое предложение.
– Видишь ли, Клава, – сказала довольно дружелюбно Карина, – наша газета носит исключительно развлекательный характер. У меня сейчас нет проблем, но они появятся, как только мы опубликуем твое интервью. Скандалами я сыта еще с тех времен, поэтому подставлять своих работников, толкать их на безработицу я не могу. А что конкретно до меня, так я забыла, кто такие Юлик и Эпоха. Мне они неинтересны. Извини.
Клава положила трубку, задумалась. Вот, значит, как остаются люди один на один с собой! Было время, когда они дружили. Клава приносила водку на спектакль, а Карина не давала ей пить, чтоб не выгнали по статье из театра. Карина прятала водку, потом, после спектакля, отдавала и уговаривала начать лечение от алкоголизма. Затем настали другие времена, когда Клава гордо отворачивалась, встречая Гурьевых на улицах города. А еще был совершенно ужасный эпизод. Клава всегда глубоко вживается в образ, он становится ее сутью. Вот и тогда она верила в то, что делала, верила в борьбу за справедливость. Так ли уж верила? Да нет, просто выслуживалась. Однажды перед репетицией громко убеждала молодого актера:
– Гурьевы – это криминал! По ним тюрьма плачет. Их гнать надо...
Тот робко кивал в ответ и вдруг переменился в лице, смутился. Оглянулась Клава, а в двух шагах стояли Карина с Игнатом. Зачем было ляпать эту гадость? Ведь никто не просил! Эпизод был рассказан Юлику, где Клава выставила себя героиней. Должен же Швец знать подвиги своих соратников! А когда скоропостижно умерла подруга, тоже выгнанная из театра, Клава не пришла проводить ее, ведь там были Гурьевы. Она не могла смотреть им в глаза, из-за стыда не могла. На что же теперь рассчитывала? Не плюй, как говорится, в колодец. Клава плевала, вот сегодня помочь и некому. Но она не пала духом. В ней проснулся бунтарь.
– Я им покажу! – говорила она, одеваясь.
Замаскировавшись так, чтобы ее не узнали даже бывшие мужья, помчалась к самогонщице за подкреплением бунтарского духа.
Юлик ввалил к Эре Лукьяновне и с порога простонал:
– Мне кажется, это было глупо, глупо, глупо!
– Что именно? – спросила та, следуя за ним в гостиную.
Юлик плюхнулся на диван, откинул голову назад и с минуту полулежал, прикрыв веки. После этого повернул голову к Эре, досадливо сказал:
– Глупо было нестись к следователю, стучать на Анну.
– Следователь мужчина или женщина?
– Баба! – взревел Юлик и переместился с дивана в кресло, закурил. – Это не просто баба, это прокурорская кобра. Не знаешь, когда тебя ужалит. Кажется, она не поверила ни одному моему слову.
– Не психуй, они там, в прокуратуре, все такие. В крайнем случае, дадим ей на лапу. Сейчас можно любую неприятность уладить деньгами.
– Ради чего я должен давать ей на лапу?! – и Юлик подскочил от справедливого возмущения. – Дать взятку – это признаться в виновности, а я никого не травил!
– Юлик, остынь, – хмуро сказала Эра Лукьяновна. – У нас новая неприятность.
– Какая еще неприятность? – насторожился он. – Ну, говори, что случилось?
– Мне сообщили... Виолин умер.
– Как?!!
– Не знаю! – раздраженно ответила она. – Мне только сообщили из милиции, что нашли его труп дома. Я спрашивала, отчего он умер, сказали, пока не знают...
– Вот так новость... – завибрировал Юлик. – А у меня с ним был конфликт недавно... Не нравится мне все это, очень не нравится.
– Не у тебя одного был конфликт с ним, – проскрипела Эра Лукьяновна. – Ты забыл? Мы вместе находились в кабинете, когда ругались с этим выродком. А орал он на весь театр. Я думала, он приползет с извинениями, как обычно, но он не приполз.
– Мда... – протянул Юлик. – Нас подставляют. Влипли мы с тобой.
– Мы?! – уголки губ Эры недоуменно опустились вниз, а плечи поднялись вверх. – Что за обобщения, мальчик мой?
– Перестань корчить из себя... – и Юлик пока не решился высказать, кого же корчит Эра. Однако и «разобщения» с ее стороны стерпеть не мог. – Я что-то не понял, ты считаешь, тебя подозревать не будут? Только меня, да? Ты со всеми в ладу жила, согласии, да? Ты не долбила Ушаковых, не гнобила их? А с Виолиным какие у тебя были отношения? Ты не подписывала приказы, не выгоняла... только я, да?
– Знаешь, милый, – желчно процедила она, бросив на него негодующий взгляд, – если бы ты немного умерил свои амбиции, сегодня на наши головы не свалилось бы столько дряни. Откуда у тебя страсть к иезуитству? Этого тебе надо прыжать, того выгнать, этого отчитать, а того унизить. А сейчас стрелки ловко перевел на меня. Я во время спектакля дома сидела, в отличие от тебя!
– Ха-ха-ха... – истерично захохотал Юлик, а после уставился на Эру с неприязнью. – Прекрасно! Значит, ты меня считаешь отравителем! Да я только и делал, что улаживал конфликты. Ты же со всеми гавкалась!..
– Это ты меня настраивал против всех, ты! А я, как последняя дура, потакала тебе! А все почему? Потому что ничего собой не представляешь. Я тебя подняла из пыли, но тебе мало стоять на пьедестале, тебе надо всех топтать...
– Кто б говорил! – так же желчно отбрил ее Юлик, а вот далее у него сдали нервы. – Ну ты и ехидна! Я, выходит, монстр, а ты канарейка? В зеркало посмотри, блаженная! Тебя же ненавидят все до единого в театре! Больше, чем меня! Ты же хамка! Ко всем мужикам цеплялась, как последняя блядь. Ты даже разговаривать не умеешь! Как торговка пасть раскрываешь!
– Что?!! – не на шутку взбеленилась она. – Это ты мне?!! Я из него сделала прымадонну, а он мне – «хамка» и «блядь»! Я разговаривать не умею? Да меня достали зрители насчет тебя! Вас, дорогой, со сцены не слышно! Бездарь поганая! Свинья неблагодарная!
В следующий момент Эра Лукьяновна, не в силах пережить оскорблений возлюбленного, кинула в Юлика подушкой с дивана, затем книгой... Все это тут же полетело обратно в нее. Эра Лукьяновна рассвирепела, схватила с подоконника цветочный горшок и запустила им в Юлика. Горшок попал в голову, к счастью, не расколол оную – голова оказалась крепкой, но на лбу появилась кровоточащая ссадина.
Юлика захлестнула ненависть. Он запустил пальцы в волосы Мессалины и повалил ее на пол. Покатились, кряхтя и ругаясь. Ей почти семьдесят лет, а сдаваться она не собиралась. Старушка даст фору любой молодой женщине, а злости ее хватит с избытком на тысячу человек. Оба путались в полах пальто Юлика, которое он так и не снял, рычали... Но его ненависть оказалась сильнее. Изловчившись, он оседлал Мессалину и схватил пальцами за горло. Наступил долгожданный миг, сейчас придушит, безжалостно придушит свою каргу, как не раз мечтал это сделать. Эра вцепилась когтями в его щеку, большой палец попал в рот. Больно стало Юлику, ведь едва не разорвала рот.
Боль отрезвила. Юлик разжал пальцы, тяжело дыша, медленно встал с нее, утер рукавом расцарапанную щеку, плюнул на ковер, где она валялась, и выскочил вон.
– Подонок! – неслось вслед. – Я завтра сама скажу следователю, что тебя подозреваю! Я уверена, что это ты сделал! Ты, никто иной! И все знают, что это ты...
Юлик выбежал на улицу, трясясь от ярости. Ныла щека и рана на голове. Машинально достал платок, промокая кровь на лбу и щеке, побрел пешком. Только когда отошел далеко, ужаснулся: он же мог убить Мессалину. Убить... Так бесконтрольно вести себя – глупо. Но еще хуже – угрозы карги.
– Старая вонючая шлюха! – зло сплюнул Юлик, достал сигарету.
В следующую секунду подал сигналы мобильный телефон. Юлик обожал разного рода игрушки. Эра Лукьяновна давно это поняла, ну и баловала возлюбленного. Компьютер купила в его кабинет, где раньше обитали режиссеры. Компьютер ему абсолютно не нужен, но Юлик клянчил, чтобы в кабинете стоял компьютер, он и стоит. Эра и телевизор с видеомагнитофоном купила, а уж разным мелочам – канцелярским принадлежностям от известных фирм – счету нет. Так и телефон подарила, разумеется, расплатилась из кармана театра.
– Слушаю, – поднес к уху мобильник.
– Юлиан, ты? – Это позвонила знакомая из Белого дома, которую он одаривал подарками за информацию. – Слушай внимательно. В связи с удручающими событиями в вашем театре Эру собираются снять с должности директора, но... ищут кандидатуру. О тебе речь шла, однако мэр и некоторые его замы категорически против. Это все.
– Нерадостные вести, – мрачно выдавил он. – Значит, надежды нет?
– Как тебе сказать... Понимаешь, они считают, что ты не проявил себя как руководитель. Ваше правление привело театр в упадок, уменьшилась труппа, снизился уровень спектаклей...
– Ценители, – не удержался он от язвительной ноты. – Когда мы уменьшали труппу, все, как мне помнится, нас поддерживали.
– Юлик, ты как будто не разбираешься в политике, – хмыкнула она. – Есть закон: дай зарваться руководителю, это всегда послужит основанием убрать его в случае необходимости. Пока у вас все складывалось более-менее, смотрели сквозь пальцы на ваши действия. Но, прости, гора трупов – это уж ни на что не похоже. Как только этот факт просочится в прессу области, а он обязательно просочится, администрацию города начнут трясти. А проблемы, Юлиан, никто не любит. Поэтому власти просто обязаны отреагировать.
– Что же мне делать? Выход есть?
– Не знаю. Если бы ОНА, например, заболела, а ты стал бы исполняющим обязанности и за короткий срок наладил производство, то вполне может быть. У нас же психология осталась совковая. Хорошие показатели – ты хороший руководитель, плохие показатели – пошел вон. Все, заканчиваю, меня зовут.
– Политика, кругом одна политика, – удрученно произнес Юлик, пряча телефон в карман. – Паскуды!
А ведь он не разбирается в политике, черт бы ее побрал! Вел в одну сторону, а оказалось – не туда вел. Вообще-то о политике он не думал. Не думал, куда приведет основная мечта – директорское кресло. Памятуя, как его в свое время прокатили, Юлик старательно убирал тех, кто способен был противостоять ему, имел собственное мнение. Вот и вся политика, которая пошла прахом. А теперь попробуй, наладь производство! Ломать – не строить.
Юлик медленно шел домой, хотя идти было далеко, живет у черта на куличках. Но ему необходимо собраться с мыслями, подумать. Он должен удержаться на месте и удержится.