Степа попросил Марию Федоровну подождать в коридоре, а сам влетел к Волгиной. Она допрашивала заведующего труппой – низенького старичка с палочкой.

– Я даже подумать не смею на кого бы то ни было! – сердито ворчал он. – Да, актеры в последнее время испортились, сильно испортились, стали мелочными, грызутся из-за пустяков, но убить... отравить... невозможно! Убить...

– Как, по-вашему, – оборвала его Волгина, – Эра Лукьяновна отвечает требованиям директора театра?

– Ммм... как сказать...

– Прямо, – и легкая усмешка тронула красивые губы Оксаны.

– Бывали лучше, – выпалил заведующий труппой и смутился, так как нечаянно проговорился, затем исправился: – Это у меня тридцатый директор, они меняются, я остаюсь. Требования к ним предъявляют свыше, а мое дело – труппа.

– А Юлиан Швец, что он за личность?

– Актер. Неплохой актер... можно сказать.

– Вы как будто сомневаетесь, – подметила Волгина. – Ну да ладно. Он ведь руководитель творческого состава. Что входит в его обязанности?

– Руководить, – очень «доступно» пояснил старичок.

– Но чем и как он руководит? Что делает при этом?

– Следит за качеством спектаклей. Делает актерам замечания, чтоб играли лучше.

– И актерам нравится, когда им указывает такой же актер? Это не бьет их по самолюбию?

– Бьет. А что делать? У нас как: не нравится – уходите. Да, именно так сказала заведующая культурой: «Не нравится – уходите из театра». А куда? Некуда. Это же не повара, не бухгалтеры, не слесари...

– Скажите, какое положение в театре занимал Виолин?

– Заслуженный артист, – живо ответил заведующий труппой.

– Спасибо, вы можете идти.

Расписавшись, заведующий труппой заковылял к двери, опираясь на трость, Степа его остановил:

– Одну минуту! Вы не подскажете, кто из актрис красит губы темной помадой? К примеру, фиолетовой? Или темно-вишневой? Чтоб цвет ее приближался к черному?

Заведующий труппой, припоминая, свел брови в одну линию. Так стоял с минуту, затем уверенно заявил:

– Актрисы так не мажутся. Разве что одевальщицы.

– Кто такие одевальщицы? – поинтересовалась Оксана.

– Это костюмеры, – ответил заведующий труппой. – Между собой мы их зовем одевальщицами. Эти как намажутся, перепугаться можно. Ногти черные, губы черные. Сто раз им говорил: безвкусица! Не слушают. Девчонки, что с них взять! До свидания.

Ушел, а Волгина схватилась за голову:

– Из трех опрошенных после Швеца ни один не ответил по существу. Разговаривают со мной как с идиоткой! Тупо выгораживают директрису и Швеца, как будто я утверждаю, что они отравили артистов. И не понимают, что могут стать очередной жертвой. Недавно еще мне казалось, что в узком семейном кругу найти убийцу проще, но, как видишь, все обернулось иначе.

– Мой совет: не задавай вопросы в лоб. Надо обходным путем выяснять, спроси про погоду, болезни, а потом вверни невзначай то, что тебя интересует.

– Знаешь, у меня нет на это времени! – отрубила Оксана. – Начальство в бешенстве, требует предотвратить последующие отравления. Интересно, как они себе это представляют? Я, правда, не удержалась, высказалась, что надо приставить к каждому актеру грибного человека, который бы пробовал еду и напитки перед тем, как их употребят артисты...

– И что было? – хихикнул Степа, прекрасно догадываясь о последствиях.

– А вот то и было, – буркнула Оксана. – У нас же как: имеешь звание, значит, ты не женщина, а мундир с погонами. Да, забыла сказать, я попросила в помощь оперативника Заречного Степана.

– Поторопилась, – нахмурился Степа. – И что же ответили?

– Ты на задании! Какое у тебя задание?

– А, – отмахнулся он, – мура. Пока совмещаю.

– Смотри, а то и тебе достанется. Ладно, ну их всех к лешему. Значит, так, звонил Петрович, его предположение подтвердилось, в коньяке обнаружено отравляющее вещество. Виолин умер от остановки дыхания, при вскрытии во внутренних органах обнаружили... черт, не запомнила вещество. Позже Петрович более подробно расскажет о методах убийцы. Что Рубан?

– Привез. На почте уверены на сто процентов: не Рубан отправляла.

Он перечислил приметы таинственной женщины, на что Волгина сказала:

– Как говорят французы – ищите женщину. Итак, прибавились еще и костюмеры.

– Оксана, давай не путаться. Отодвинем костюмеров на второй план, пока не проработаем артистов.

– Да, ты прав. Но женщина – это уже кое-что, мы хотя бы сдвинулись с мертвой точки. А кому отправлены еще две бандероли?

– Башмакову и Подсолнуху.

– Подсолнух в больнице, значит, в ближайшие часы бутылочку не откроет. Срочно звони Башмаковым.

– Уже звонил, – сообщил Степа, расплывшись в улыбке. – Коньячок сегодня Башмаков повез в подарок неизвестному доктору. Меры приняты, как только муж вернется, звякнут мне. Только бы доктор не выпил на радостях.

– Зови Рубан. Интересно, что она наплетет. Ух, и артисты!..

Мария Федоровна села на стул, словно он горячий, напряженно замерла.

– Извините, что вам пришлось ждать. (И все равно у Оксаны не получилось дружеской улыбки, поморщился Степа.) Вы курите? (Уже лучше.)

– Да. А можно? – Мария Федоровна быстро достала пачку сигарет из сумочки, закурила. «Нервничает», – подумал Степа.

– У нас все курят, так что курите, не стесняйтесь, – разрешила Оксана. – Думаю, вас не надо предупреждать, что за дачу ложных показаний...

– Не надо, – ответила та, глубоко затягиваясь.

– Мария Федоровна, давайте договоримся беседовать откровенно? Я даже не стану писать, хотя это нарушение, мы обязаны допрашивать под протокол.

– Зачем вы меня уговариваете быть откровенной? Я же еще ничего вам не говорила, чтобы вы могли судить о моей откровенности или неоткровенности.

– Я всего лишь настраиваю вас на обычную беседу. Мы знаем, что вас не было в театре, когда на сцене произошло несчастье. Что вы думаете по этому поводу?

– А вы бы что думали? – вопросом на вопрос и колюче ответила Мария Федоровна. Поскольку Волгина молча ела ее желтыми глазами, она потупилась, далее заговорила проще: – Я ничего не понимаю... если хотите откровенно, мне просто страшно.

– Вам есть чего бояться или кого? – осторожно выпытывала Волгина.

Гася сигарету в пепельнице, Мария Федоровна вскинула на нее беспокойные глаза и сказала, с трудом подбирая слова:

– Может быть. Не знаю. Я лишена информации, ведь в театр запрещено приходить. Мне по телефону сообщили, что случилось с Ушаковыми и Галеевым. А сегодня узнала про Виолина... нелепо. Наверное, случайностей не бывает, тем более в таком количестве.

– Как я поняла, в театре два клана. Вы на чьей стороне?

– На своей. Я стараюсь в театре ни с кем не общаться. Почти ни с кем.

– Разве это возможно в таком маленьком коллективе?

– Если постараться, то все возможно.

– И у вас нет врагов? Вы со всеми в хороших отношениях? – забросала ее вопросами Оксана.

– А какое это имеет значение? – несколько растерялась Рубан. – Я не была в театре в день гибели Ушаковых и Галеева, значит, подозревать меня не можете, вы сами об этом говорили... Что вы хотите?

– Еще пару вопросов, а потом отвечу, чего хочу. Какие лично у вас были отношения с Виолиным?

– Никаких. Вообще никаких. Я ему не доверяла.

– Так ли? – прищурилась Оксана. – А что вы послали Виолину бандеролью?

Степа, сидя за спиной Рубан, заерзал, подавая знаки Волгиной, мол, зачем этот нудный и никчемный допрос, но она его проигнорировала. Мария Федоровна заметно дернулась, словно обожглась. Очевидно, внутреннее чутье подсказало, что она в чем-то подозревается. Достав сигарету, нервно мяла ее, сунула в рот, затем вынула. «Точно: чутье, как у зверьков», – подумал Степа.

– Я ничего ему не посылала, – выдавила она. – А к чему... почему вы спрашиваете?

– Потому что Виолин получил бандероль с бутылкой коньяка. Выпив около двухсот грамм, он умер. Но в его квартире сохранилась обертка бандероли, а на ней ваш адрес и ваши инициалы. Как вы это объясните?

– Не... не может... быть... – пробормотала Рубан в потрясении. – Я не посылала ему... это правда! Да и зачем мне пользоваться почтой? Все, что нужно, я могу ему и так отдать.

Понимая всю тяжесть обвинения, которое не прозвучало, но и без того дошло до нее, Рубан расплакалась. Плакала беззвучно, съежившись, как под грузом, изредка громко вдыхая воздух. Степа налил из графина воды и поднес Марии Федоровне, бросив укоризненный взгляд на Волгину. Оксана и на сей раз проигнорировала человечный порыв Степы, бесстрастно наблюдала за Рубан. Та отпила несколько глотков, закурила, продолжая всхлипывать, а после долгой паузы начала:

– Меня не любят в театре. Мой муж был до Эры Лукьяновны директором, они его все ненавидели, они его съели...

– Кто они? – холодно осведомилась Волгина.

– Эти шавки! – выкрикнула Мария Федоровна с гневом. – Им никто не угодит! Да, я торжествовала, когда пришла Эра Лукьяновна, потому что знала, чем это обернется. Она им всем показала, кто они есть! Как они отняли у меня все, так и она отняла у них все, все, все! Я смирилась, сносила грубости и продолжала работать. Думаете, мне легко было переносить унижения? Мой муж заслуженно поднял меня наверх, ведь я много играла и до его прихода. Но когда я играла до него, эти шавки ограничивались злобным пыхтением. А когда стала играть, будучи женой директора, меня готовы были растерзать! Мне, видишь ли, он давал роли, не соответствующие моему возрасту! Это театр! Возраст не имеет значения, потому что актер приобретает опыт, проработав в театре много лет, только тогда он заслуживает играть первые роли. И вот теперь, спустя много лет, кто-то хочет отомстить! Меня подставили, неужели вы не понимаете?

– И все же я действительно не понимаю, – сказала с убийственным спокойствием Волгина, – почему, спустя много лет, вас, как вы говорите, подставили? За что?

– За что?! За что?! – простонала Мария Федоровна, раскачиваясь. – Если б я знала – за что! Сначала надо выяснить, кто это сделал, тогда отвечу – за что!

– Я слышала, – осталась равнодушной к стенаниям Волгина, – что у вас в театре модно подписывать письма в газету против коллег, петиции на радио, списки на сокращения. Лично вы ставили подписи на этих бумагах?

– Ставила! – с вызовом ответила Рубан. – А что мне прикажете делать? Корчить из себя борца за справедливость? А потом из-за этого конфликтовать с директором и негодяем Юликом? Когда моего мужа и меня клевали, о справедливости не шло речи! Да, я делала то, что от меня требовали. Какое мне дело до всех этих людей? Они не пожалели ни меня, ни мужа, ославили на весь город! Почему я должна их жалеть?

– А конкретно, какие фамилии фигурировали в списках, под которыми вы ставили подпись?

– Господи, я так сразу и не вспомню... У нас такая текучесть кадров...

– Значит, людей, которых вы помогли уволить, было много?

Мария Федоровна вдруг затаила дыхание, глядя на следователя с наивным удивлением. Наверняка припоминала тех, кого она подставила под увольнение. Видимо, таких действительно было много, и среди них любой мог теперь подставить ее. Рубан ссутулилась, опустив голову, а Волгина жестко сказала:

– Знаете, я могу сейчас задержать вас по подозрению... (Рубан жалобно всхлипнула.) Но не стану этого делать. Вы дадите расписку о невыезде, поедете домой, хорошо подумаете, припомните всех, против кого подписывались, а завтра привезете этот список мне. Хорошо? (Мария Федоровна согласно закивала.) Вот и ладненько. А теперь, будьте добры, подождите в коридоре.

Вышла она, шатаясь, чуть ли не падая. Степа налетел на Волгину:

– Какая цель у тебя? Чего ты мучила тетку?

– Остынь, Степа, – мило улыбнулась Оксана. – Я, правда, склоняюсь ее задержать денька на три.

– Ты офонарела? Это же не она послала бандероли!

– Ну и что? Ты слышал ее? Эгоцентризм чистой воды и уязвленное самолюбие. Она же мстила коллегам, не удивительно, что кто-то ее подставил. Так вот, с утра общаясь с сотрудниками театра, я хорошо уяснила: они и создали бедлам в своем храме, в результате чего мы имеем четыре трупа.

– Это к делу не подошьешь! – возразил Степа. – Представляешь эту тетку на нарах в КПЗ? Она же чокнется. И потом, у тебя нет оснований засадить ее даже на три дня.

– Есть! – рявкнула Оксана. – О твоей почтовой работнице пока никто не знает, а обратный адрес, адрес Рубан, у нас есть!

– Ну ты даешь! – заходил он по кабинету. – Помнится, кто-то меня предостерегал: «надо осторожно с людьми, репутацию нельзя подмочить»...

– С людьми, Степа, – подняла указательный палец вверх Оксана. – А не с моральными уродами, прикрытыми отутюженными шмотками и имеющими пристойный вид. Подумай, что для нас важнее, репутация обозлившейся артистки или еще чья-та жизнь? Рубан попадет на нары, это окрылит настоящего преступника... или преступницу...

– ...и он начнет косить богатый урожай, – съехидничал Степа.

– Зачем так буквально понимать? – вспыхнула Оксана. – Я не хочу получить еще пару трупов на шею, хватит четырех. А мадам, может быть, подумает и сделает полезные для себя выводы. Они там отвоевывают место под крышей методами дикарей, а потом удивляются: кто же это посмел покуситься на их жизнь?

– Я прошу тебя, не сажай ее! – скрипнул зубами Степа. – Это не тот метод, чтобы выявить отравителя. (Оксана задумалась, покусывая авторучку.) Отпусти Рубан, – упрямо стоял на своем Степа. – Разгребем без лишних жертв.

– Ладно, – тяжко вздохнув, сдалась Волгина. – Скажи этой местной диве, пусть катится. Урок, к сожалению, она не получила благодаря тебе, а хотелось бы. Что ж, пойдем другим путем. Смотри, сейчас у нас несколько жертв, я считаю и тех, кого убийца только наметил в жертвы: Ушаковы, Подсолнух, Овчаренко, Башмаковы, Виолин и подставленная Рубан. Галеева опускаем, он случайно испустил дух. Кто-то неспроста именно на эти личности нацелил копья, так? Значит, все же есть нечто, объединяющее их. Первое: род деятельности, они все артисты. А что может быть вторым? Наверняка тоже род деятельности? Безусловно, чем-то они насолили отравителю. Чем?

– Не знаю, пока об этом не думал. Вернее, думал, но не связывал их в одно, кроме Ушаковых и Овчаренко. Эти не связались. А ведь из подозреваемых следует исключить Подсолнуха и Башмаковых.

– О нет! Вот теперь ни за что! – разошлась Волгина, поражая Степу максимализмом. – Твои сведения и мои личные наблюдения категорически против исключения. Слишком они все хитромудрые, на голубом глазу врут, юлят, выкручиваясь, ненавязчиво топят товарищей. А последние события говорят об изобретательности отравителя. Кто-то же подтолкнул его на этот шаг? Кто? Да те, кого мы опрашиваем в качестве свидетелей. Ты сам мне раскрыл атмосферу этого гадюшника! Зато все такие благонравные! С самолюбием! Как будто у других нет этого самолюбия! Если у нас вся культура состоит из подобных личностей, то тогда туши свет, скоро настанет эпоха неандертальцев. Такие люди не могут вызывать у меня не то что уважения, даже терпимости. Повторяю: никого из них не исключу. Чтобы отвести подозрения, отравитель мог и себе прислать... кажется, я тебе уже об этом говорила. Степа, а не могла ли отправить бандероли Нонна Башмакова? Она моложе Рубан.

– Пока мы не выяснили, был ли у Башмаковых мотив, подозревать... нехорошо.

– Знаешь, у тебя развита патологическая порядочность. Ух, я бы сейчас их всех пересажала, а потом уж разбиралась, кто подсыпал яд. Ладно, Степа, иди к своей престарелой Барби, а то еще в обморок грохнется. И вот еще что... Поезжай в театр, попроси полный список коллектива. Пусть напишут, кто да чем занимается в театре. Ну, там... общественные нагрузки, добровольные общества, принадлежность к партиям, пусть учитывают даже общества охраны кроликов.

Когда Степа провожал актрису Рубан до такси, подумал о Волгиной: «Ну и стерва! Стопроцентная!»