Кто стоит за инициалами Р. М. Ф., Степа выяснил уже к девяти утра. Подоспел к многоэтажному дому, когда народ торопился на работу. Это в огромных городах часто сосед по площадке не знает, кто проживает рядом, а в небольшом городке лучше соседей никто не поведает про жильца в интересующей квартире. Собственно, Степа не так уж много узнал, но этого хватило, чтобы срочно вытащить мобильник. Нажимая на кнопки, жалел, что не увидит лица Волгиной. Едва Оксана откликнулась, выпалил:

– Р. М. Ф. – это Рубан Мария Федоровна. Тоже артистка театра! Слышишь? Артистка! Катай повестку, я сейчас приеду и отвезу ей, заодно прощупаю. По пути заскочу на почту и выясню, кто принимал бандероли и посылки двадцать пятого октября. Кстати, бандероль отправлена с почтового отделения района, где как раз проживает Мария Рубан.

– Действуй, Степан, я жду.

В десять тридцать Степа вошел в кабинет Волгиной и скромно сел на стул у стены. Оксана была так поглощена беседой с Юлианом Швецом, что не отреагировала на появление Заречного, конечно, сделала вид, что не замечает вошедшего.

Юлиан сидел спиной к Степе и что-то доверительно рассказывал Волгиной. Ни одного слова разобрать было невозможно, так как говорил он тихо, вкрадчиво. Она слушала внимательно, словно запоминала каждое слово. Вот он, взгляд рептилии, – пронизывающий насквозь, стеклянный, а что за ним – не разобрать. Степа, например, ни за что не хотел бы сидеть напротив Волгиной в качестве допрашиваемого. Но Юлиан довольно уверенно держался. Во всяком случае, в спине мужчинки напряжения не чувствовалось, закинутая на колено нога тоже была в покое. Так прошло с полчаса. Наконец, Волгина протянула протокол на подпись. Швец читал, не торопясь, потом что-то спросил. Оксана ткнула пальцем в лист:

– Вот здесь пишите: «С моих слов записано верно». И поставьте подпись.

Когда Швец ушел, Степа переместился на стул напротив Оксаны. Волгина первая поделилась мыслями:

– Почему-то меня не покидало ощущение, что он юлит.

– Кто? – спросил Степа.

– Юлиан Швец. Я приехала в прокуратуру, а он уже ждал меня, явился сам.

У Степы заинтересованно приподнялись брови. Мало найдется людей, явившихся в прокуратуру по зову сердца, разве что прирожденный стукач посчитает свои долгом накатать мелочную жалобу на соседа.

– А пришел, – продолжила Оксана, – сообщить, что, проходя в антракте через сцену, видел Анну Лозовскую, которая пряталась за задником.

– Но это как раз правда, – озадачился Степа, не понимая, почему Оксана не верит Швецу. – Сюкина тоже подтверждает, что Лозовская весь второй акт находилась там.

– Да знаю, – с досадой проворчала Волгина, бросив авторучку на стол. – Но, понимаешь, визит его какой-то... преждевременный, что ли. У него повестка на пять часов вечера. Почему не подождал? Кстати, немного смутился, когда я напомнила ему об этом, привел неубедительное оправдание. А в принципе рассказал то, что мы и так знаем. На вопрос в лоб, имела ли Анна Лозовская мотив к убийству, он замялся и сказал, что такими сведениями не располагает, но думал на эту тему. Ему стало известно от Люси Сюкиной, что Ушаков вернулся к жене, а Лозовская очень переживала.

– Ну и Сюкина! – воскликнул Заречный с неподдельным восторгом. – Катает на Швеца и директрису письмо с жалобой президенту, одновременно держит в курсе событий ненавистного начальника! Когда она успела доложить ему?!

– Дурное дело – не хитрое, – усмехнулась Оксана. – Сюкина ведь тоже в списке на сокращение. Полагаю, ищет ходы, чтобы остаться в театре, поэтому поддерживает с Юлианом отношения. Но так или иначе, а мотив у Лозовской был.

– Короче, Швец стрелки сдвинул на девчонку, которая якобы из мести решила отравить любовника и его жену, а ты согласна с ним.

– Да в том-то и дело, что при наличии мотива мне так не кажется. Зачем ей мозолить глаза всем весь второй акт, если подсыпала яд в бокал? Это опрометчиво.

– Кроме нее, подходили к столу Подсолнух, Башмаков, Лопаткин и... Сюкина! – последнюю фамилию Степа назвал с негодованием. – У Подсолнуха и Сюкиной такой же хилый мотив. Тебе не кажется, что Швец себя выгораживает, чтоб его не заподозрили? Он же не занят был в спектакле, а находился в театре. Потому и приперся с утра пораньше.

– Кажется, кажется, – закивала Волгина. – Мотивчик-то был и у него, кстати, более весомый, чем у остальных. Однако, Степан, мы ничего не должны сбрасывать со счетов и никого. Так что у тебя?

– Я заехал на почту, та же приемщица работает и сегодня. Двадцать пятого октября она приняла три(!) бандероли с коньяком от одной женщины.

– Какого черта молчал? – засобиралась Волгина. – Наверняка в тех бандеролях тоже смертельный сюрприз. Надо срочно выяснить адресатов. Поехали.

– Не спеши. Опрашивай по плану свидетелей, а мне дай повестку, поеду за Рубан, уговорю ее приехать к тебе немедленно. По пути завезу Марию Федоровну на почту, так сказать, на опознание...

– Думаешь, сотрудница почты запомнила того, кто отправлял бандероли? – скептически спросила Оксана. – Да там в день десятки людей перед ней мелькают.

– Но она же запомнила, что приняла коньяк в количестве трех штук, – возразил он. – Очень может быть, что и внешность запомнила. Хорошо бы упаковку захватить, чтоб уж наверняка убедиться...

– Коньячная коробка у Петровича, езжай к нему. Я позвоню, он даст. Кстати, разве на почте принимают спиртные напитки? По-моему, это запрещено... Ладно, не в том дело. Степа, ты не догадался выяснить, кому предназначены две остальные бандероли? А то что-то мне подсказывает, нас ждет еще не один труп.

– Ты с кем имеешь дело? – оскорбился он. – Приемщица обещала к моему приезду отыскать квитанции. А ты... меня... обидно!

– Все, все, все, – подняла руки вверх Оксана. – Больше глупых вопросов не будет.

Некоторое время спустя Степа звонил в квартиру Рубан. Дверь открыла блондинка лет пятидесяти со следами былой красоты. Она неплохо сохранила фигуру, а вот лицо сберечь не удалось. Видимо, зная это, Мария Федоровна и в домашней обстановке старалась скрыть морщины под толстым слоем косметики, которая слишком бросалась в глаза. Если бы не длинный халат и бигуди на волосах, Степа мог бы предположить, что она готовится к выходу. Прочитав удостоверение, Мария Федоровна пригласила Степана в комнату, сама, извинившись, ушла в ванную. Через несколько минут предстала во всей красе, переодевшись и взбив белокурые волосы, накрасив губы яркой помадой. Она почему-то напомнила Заречному куклу Барби, но изрядно потрепанную и состарившуюся.

– Я привез вам повестку, – протянул ей листок.

Она прочла, не удивилась, только осведомилась:

– Здесь не написано, когда мне явиться. Какого числа и во сколько?

– Видите ли, дело очень спешное... Обнаружен еще один труп вашего артиста.

– Господи!.. – испуганно вскрикнула она. – Кто еще?

– Умер Виолин. По всем признакам, ему помогли умереть. Поэтому у нас к вам просьба. Если у вас нет срочных дел, то не могли бы вы поехать прямо сейчас со мной? Это очень важно. Я на машине.

– Вообще-то я... собираюсь на день рождения... Впрочем, это будет вечером. Хорошо, поедем. Господи, Виолин... Просто эпидемия в театре...

Она отправилась во вторую комнату, возилась, поскрипывая дверцей шкафа, выбирая наряд для выхода. До слуха Степана долетали слова: «Ужас... Не может быть... Что же это делается...» Степан про себя отметил, что она очень натурально удивилась кончине Виолина, легко согласилась ехать в прокуратуру. Или не виновата, или ловко и по привычке играет. Решил не докучать вопросами, а дождаться очной ставки с работницей почты. Вот кто подведет жирную черту, если, конечно, запомнила отправительницу бандеролей.

Подъехав к почте, Степа ласково обратился к Рубан:

– Мария Федоровна, не откажите в просьбе. Мне нужен свидетель на случай... недоразумения. Зайдемте на почту?

– А что я должна делать?

– Постоять в сторонке, пока я переговорю с сотрудницей почты. Это быстро.

– Ну хорошо, – пожала она плечами, все же не понимая своей роли, и вышла вместе с ним из милицейской машины.

– А вы часто отправляете отсюда посылки и письма? – вскользь поинтересовался он, пропуская ее вперед в помещение почты.

– Нет. Предпочитаю отправлять передачи поездом. Так быстрее.

Почтовое отделение небольшое, к счастью, отдел бандеролей и посылок пустовал, приемщица скучала. Степа попросил Марию Федоровну постоять у застекленной стены, а сам ринулся к стойке, улыбнулся:

– А вот и я, Вика. Мне надо пройти к вам.

Милая девушка несколько растерялась:

– Вообще-то посторонним вход воспрещен...

– Разве я посторонний? – искренно удивился Степа. – Я из УВД. Это говорит о том, что я везде свой.

– Ну ладно, – сдалась она. – Пройдите к той двери, я открою.

Степа подался в сторону, щелкнула задвижка.

– Ну как, нашли квитанции? – спросил он по дороге к стойке.

– Конечно, – ответила она, села на свое место и протянула квитанции.

– Ух ты! – вчитываясь в фамилии, произнес он. Достав из пакета коробку из-под коньяка, показал девушке: – Этот коньяк отправляли?

– Да, в такой упаковке. Три штуки.

– Извините, я на минутку отойду.

На ходу достал список актеров, набирая номер, взглянул на Вику, но девушка занялась клиентом. Нонна Башмакова, к великой радости, подняла трубку.

– Вы получали бандероль? – спросил Степа, не представившись.

– Да, – прозвучал удивленно голос Нонны. – Простите, с кем я разговариваю?

– Оперуполномоченный, старший лейтенант Заречный. Это был коньяк?

– Да.

– Срочно привезите его в прокуратуру к следователю Волгиной.

– Но... я не могу это сделать.

– Почему не можете? Коньяк нужно сдать на экспертизу...

– У нас его нет.

– Как это – нет?! – повысил голос Степа. В самом деле, не выпили же они его! Или Башмаковых яд не берет?

– Муж сегодня отвез коньяк врачу, – смущенно выговорила Нонна.

– Как?! – оторопел Степа. Не хватало еще одной случайной жертвы. – Адрес! Быстро назовите адрес врача!

– Но я не знаю... честное слово. А что случилось?

– Как только ваш муж вернется, сразу пусть звонит врачу, чтобы тот не вздумал прикасаться к бутылке. А потом позвоните мне. Слышите?

– Но почему?

Степе ничего не оставалось делать:

– По нашим предположениям, в коньяке яд. Нам стало это известно сегодня. Все понятно? – Отключив трубку, в сердцах процедил сквозь зубы: – Вот тупая! Ей говоришь «нельзя», а она – почему да почему!

Переминаясь с ноги на ногу от нетерпения, Степа подождал, пока Вика обслужит клиента, затем ринулся к ней:

– Может, вы и женщину, отправившую коньяк, запомнили?

– Запомнила. Даже очень хорошо запомнила.

– Так-таки хорошо? – засомневался он. – У вас тут за день столько людей бывает, а вы всех запоминаете?

– Еще чего! – фыркнула Вика. – Я иногда только руки вижу, больше ничего. Но ту женщину запомнила, потому что я отказывалась паковать бандероли, мы долго спорили. Спиртное мы не принимаем, но она умоляла принять. Сказала, что могла меня обмануть, то есть запаковать бандероли дома, а не приносить открытые. Это действительно так, не буду же я проверять содержимое всех посылок! Потом она сказала, что дополнительно обернет коньяк в ватин, к тому же бандероли не придется перевозить в другой город, значит, вряд ли они разобьются. Я подумала, что клиент всегда прав, согласилась. Она попросила оставить тут коньяк, пока сбегает в магазин и купит ватин. Через полчаса вернулась, обернула коньяк в ватин. Вот и все. Не надо было принимать? Она так просила...

Степа, опершись о стол двумя руками, склонился к ней:

– Вы правильно поступили, поэтому не оправдывайтесь. А теперь взгляните на ту даму у окна в бордовом пальто. Это она отправляла?

Девушка, вытянув шею, некоторое время рассматривала Марию Федоровну, стоявшую к ним вполоборота. Потом разочаровала Степана:

– Нет, это не она.

– Точно не она? Это очень важно. Посмотрите внимательней. Мария Федоровна! – крикнул он. – Вы не устали ждать?

– Нет, нет, – вздрогнула та, повернувшись к ним анфас.

– Это была не она, – прошептала девушка. – Та женщина моложе, стройнее, правда, рост приблизительно такой же, но я могу и ошибаться. Потом, лицо у той не такое... старое. Хотя на ней были солнцезащитные очки, а на голове шарф... но все равно видно было, что она моложе этой.

– Не помните цвет шарфа? Фактуру? И во что одета была та женщина?

– Ммм... – вспоминала она. – Значит, шарф... кажется, желтый... или оранжевый... точно не помню. Из какой ткани он, тоже не могу сказать, но легкий. Да, из легкой ткани. Шарф из шерсти создает объем, но у той женщины он плотно облегал голову. А вот пальто я запомнила, темно-зеленое с пуговицами под цвет. Ткань букле. Да, если это важно, губы у нее были накрашены очень темной помадой... цвет такой... ядовитый. Кажется, фиолетовый... почти черный. Из-за этого у нее вид был... немного дурацкий.

– Вы уверены?

– Что вид был дурацкий? Абсолютно.

– Я не только об этом, обо всех приметах. Вы точно их описали?

– Бандероли я паковала совсем недавно, клиентов в тот день было мало. К тому же мне пришлось поспорить с ней. А еще она не взяла сдачу – больше пятидесяти рублей. Ну рубль, бывает, оставляют, ну два. А она, взяв квитанции, ушла. Я ее звала, чтоб забрала сдачу, но она махнула рукой и ушла.

– Скажите, что-нибудь особенное в той женщине заметили? Скажем, родинка, или шрам, или брошь. Может, пуговицы нестандартные...

– Нет, такого не приметила. Хотя... что-то меня тогда поразило, только я сразу и забыла. Мелькнуло что-то странное в ней, но меня отвлекли...

– Вика, умоляю вас, вспомните!

Она прикрыла глаза и потирала пальцами переносицу, однако усилия припомнить деталь или особую примету оказались тщетными. Девушка покачала головой:

– Извините. Что-то было у нее в руках или на рукавах, а вот что...

– Браслет? Кольца? Часы? – перечислял он.

– Нет, украшений вообще не было. Извините, я не помню.

– Жаль, – вздохнул Степа. – Если вдруг вспомните, то сразу звоните хоть среди ночи. Давайте я запишу номер.

Записав в ее блокноте свой номер телефона, Степа поспешил к Марии Федоровне:

– Пойдемте, все обошлось.