Дмитрий. Июль, 1999
– Вот здесь она спала. У нее была спина раненая, но я пошептал – и все прошло, – сказал мальчик, доверчиво подняв глаза на Дмитрия, и тому показалось, будто они мерцают в темноте лунным, опаловым светом.
Впрочем, это ощущение тотчас прошло. Все прошло – осталось только одно непомерное, почти физическое ощущение счастья: Лёля жива, он ее нашел, след ее не затянуло пылью, Виталя Кабаков (дай бог ему здоровья, отморозку!) не ошибся, ничего не перепутал! Осталось совсем немножко потерпеть – и они снова будут вместе, теперь уж навсегда…
Но тут же блаженная минута истекла: странный мальчик Леша опять начал плакать.
Андрей со вздохом обнял его за плечи и притянул к себе:
– Ну, тише, тише. Не бойся, мы тебя не оставим.
– Он бабушку убил, – завел Леша все ту же страшную песенку, которую он тянул всю дорогу, пока, оставив старосту привязанным к дереву, они шли опушкой леса, потом пробирались задами – аки тати нощные, словно входили в мирно дремлющее селение с недобрыми намерениями.
Что и говорить, намерения были если и не злые, то и не очень добрые. Совсем ни к чему было, чтобы вот сейчас, на исходе пути, их повязали селяне и препроводили в узилище, выслуживаясь перед своим барином. Каков поп, так сказать, таков и приход.
Дмитрий не больно-то доверчиво воспринял бы слова голодного, оборванного мальчишки, который был явно не в себе и мог, конечно, бог весть каких ужастей нагородить, но одно не подлежало сомнению: тот дикий страх, который отразился на лице старосты при виде мальчика с козленком.
Он влип в осину спиною и прошептал:
– Свят, свят!…
Он перекрестился бы, да руки ему Дмитрий связал даже покрепче, чем вязал «станцию». Тогда староста завел глаза и взвыл неразборчивым, жалким голоском, как бы моля о пощаде… Такое состояние человек может испытывать, если вдруг увидел, к примеру, ожившего мертвеца. Это доказывало: Леша рассказывал правду о своих злоключениях. Хотя рассказ звучал, как бы это помягче выразиться, несколько фантастично… Староста преследовал его, тоже хотел прикончить, когда понял, что перепуганный мальчик видел расправу над своей несчастной бабушкой. Леша петлял по лесу до тех пор, пока вовсе не обессилел и не сунулся под какой-то огромный выворотень. Собаки старосты гнали мальчишку по пятам, словно дикого зверя, и принялись азартно наскакивать на его укрытие. Леша, дрожа от страха, протискивался все глубже и глубже в нору, как вдруг мимо него с угрюмым ворчанием пролезла какая-то темная, пахнущая зверем фигура и со страшным рычанием набросилась на собак. Судя по отчаянному визгу, те неслись, не помня себя от страха, до самой деревни. Леша слышал беспорядочные выстрелы: староста небось пытался отбиться, ему удалось убежать. За время боя к Леше подкатились два мохнатых клубочка и принялись всячески с ним забавляться. Хозяин берлоги – правильнее, впрочем, будет сказать: хозяйка! – хозяйка, стало быть, берлоги вернулась невредимой, но злой и принялась обнюхивать незваного гостя с угрожающим ворчанием. Но малышня захныкала, заскулила – и мамаша оставила детей в покое. Вскоре она ушла по каким-то своим медвежьим делам, а когда уснули маленькие мохнатики, выбрался на свет божий и Леша. Его изрядно поцарапали «детские» коготки, но большого урону не причинили. Староста-то, конечно, был уверен, что «дурня» задрала рассерженная медведица, – то-то так перепугался, увидев его живым и здоровым!
Хотя насчет здоровья… Похоже, мальчишка и раньше не отличался особой четкостью суждений, а теперь, после таких потрясений… Он твердил только одно: «Домой хочу… Боюсь… Домой хочу… Боюсь…» – и добиться чего-то иного от него было поначалу просто невозможно. Дмитрий сразу пытался выспрашивать про Лёлю, да это было все равно что обсуждать с Лешей кризис 17 августа. Он не знал ничего, кроме своего страха и горя по бабушке. Однако чем ближе они подходили к деревне и чем дальше, соответственно, отдалялись от старосты, тем спокойнее чувствовал себя мальчик и тем более связно выражал свои мысли. Андрей соорудил ему из сухого пайка огромный бутерброд, и, когда мальчик все-таки справился с ним – добрая половина перепала козленку, у которого оказался поистине волчий аппетит! – силы окончательно вернулись к нему. И рассудок тоже: настолько, что он начал проявлять осторожность, как бы неожиданные пришельцы не попали в деревне в беду. Именно поэтому шли таясь и, опять же таясь, сидели теперь на сеновале, а не в опустелой избе, стоявшей нараспашку, с незапертой дверью.
Сначала мальчик не мог сказать ничего вразумительного о том, почему убили его бабку. В представлении Дмитрия возник образ какой-то деревенской ведьмы, вдобавок – самогонщицы, чем-то настолько прогневившей всесильного старосту, что тот в компании с подручными расправился с ней самым бесчеловечным образом. Ее сунули головой в болото и держали так, пока не захлебнулась. Тут староста бросился в погоню за Лешей, труп тем временем окоченел, а потом его воткнули в середину болотца, будто некую жуткую вешку. Кошмар, не подберешь другого слова, в голове такое не укладывается! Но что такого ужасного сделала старуха, чем заслужила свою лютую смерть, – этого Дмитрий не мог себе представить.
Наконец, окончательно придя в себя и ощутив себя в полной безопасности под защитой незнакомцев, Леша заговорил вполне связно, – и начались диковинные открытия.
Оказалось, день или два назад – мальчик не мог сказать точно, страх многое спутал в его больной голове – к ним на двор среди ночи прибежала беглянка из усадьбы. Когда Леша нашел ее утром на сеновале, он поначалу решил, будто это ночница-русалка спряталась от палящих солнечных лучей, чтобы не растаять и дождаться спасительной тьмы. К тому же она была одета в Лешину рубаху и юбку бабы Дуни, словно своих вещей не имела. Конечно, ведь русалки танцуют под березами без одежды, а потому иногда крадут у людей их платье, чтобы ничем не отличаться от них. У девушки были белые, как льняная пряжа, волосы, длинные, мягкие, как березовая кора, только все спутанные, словно девушка танцевала в обнимку с ветром. Это лишь у водяниц волосы зеленые, а у лесных плясуний они белые! И только когда Леша почувствовал, что у спящей незнакомки ранена спина, он понял: это живая девушка, а не русалка. Спину он ей залечил, и девушка по имени Лёля чуть не весь день провела в их избе, пока вдруг не нагрянул Ноздрюк.
– А это еще кто? – брезгливо спросил Андрей. – Еще одна сволочь из компании вашего старосты?
– Да он сам староста и есть, – пробормотал Леша, дико мерцая в темноте своими огромными глазищами.
– Я так и думал, что он врет, – угрюмо пробормотал Андрей, вспомнив, какую кучу нелепиц нагородил рыжий.
Дмитрий только кивнул – и сунул в сено, в дальний угол, свой тяжелый рюкзак. Повесил на плечо ружье, отнятое у старосты, – боевой трофей, рассовал по карманам патроны.
– Далеко собрался? – насторожился Андрей.
– Ты что, не слышал? Это же Ноздрюк Лёлю поймал, когда она ушла от бабы Дуни. Если кто и знает, где она сейчас, то он один. Пойду поболтаю с ним по-свойски. Надо думать, пребывание связанным в ночной темноте в лесу располагает человека к откровенности. А если нет…
– Димыч, ты… – заикнулся было Андрей.
Но Дмитрий только усмехнулся:
– Успокойся, мешок полиэтиленовый я так в лесу и бросил, а другого искать недосуг. Но есть немало способов заставить человека заговорить.
Он хотел задать Ноздрюку только один вопрос. И не о Лёле. Ну что мог сделать с Лёлей староста, кроме как вернуть ее в усадьбу? Наверняка она сейчас там. Но как пробраться в это самое «там»? Вот о чем предстояло рассказать Ноздрюку. Поведать, извините за выражение… Выложить! Расколоться! Развязать свой поганый язык. И он его развяжет, Дмитрий в этом не сомневался.
«Скорей бы все это кончилось, – подумал он вдруг с оттенком растерянности, а может быть, и страха. – Я… с ума я сошел, что ли? Неужели это нормально: идти напролом, никого и ничего не жалея? По-моему, я даже получаю от этого удовольствие. От жестокости – удовольствие? Нет, не так. Она вдруг стала естественной, необходимой чертой моего характера. Или просто правилом игры? Скорее бы уж доиграть… вернее, выиграть».
Он прекрасно помнил дорогу. Сначала задами до поворота на большую дорогу, потом сразу прямо в лес и по твердой, набитой тропке до поляны. Оттуда налево, и совсем скоро в просвете деревьев мелькнет высоченная осина, возвышающаяся над всеми своими соседями. И еще примета – выворотень посреди тропы. И слышен будет запах гниловатой болотной воды, шелест камышей, все еще отпевающих, оплакивающих бабу Дуню…
Да, ночь у этого рыжего подлеца старосты должна получиться впечатляющая. У Дмитрия и у самого щемило сердце и волосы шевелились на голове, стоило представить, как жутко будет выглядеть под луной окоченелый труп старухи посреди болотца. Ее надо было вытащить, похоронить, конечно, но не в лесу же тайком зарывать! Уж она-то за все свои страдания заслужила покоиться на мирном кладбище и быть отпетой настоящим священником, по обряду. Но чтобы сделать это открыто и обрядно, надо было сначала разобраться с местными деревенскими нравами. Разобраться с усадьбой. Спасти Лёлю. «Работаем по живым», – вспомнил он команду Разумихина и слабо улыбнулся в темноту. Но тут же с досадой покачал головой: все вроде бы предусмотрели, все взяли с собой, кроме главного – рации! То есть в «Атамане»-то она была, но не идти же среди ночи к машине, теряя драгоценное время. Разве что к утру обернешься… Нет, это неразумно. Сейчас Дмитрий дорого бы дал, чтобы иметь возможность обменять восхитительную базуку на самую простую рацию. Связаться с Разумихиным, вызвать подкрепление… Образ красно-белого эмчээсовского автобуса, несущегося по лесам и болотам, сминая на своем пути все препятствия, промелькнул в воображении, и Дмитрий невольно улыбнулся.
Ну, вот он и на месте.
Поляна, приметный выворотень посреди тропы. Осина меленько шелестит листочками, хотя вокруг тишина и полное безветрие. Воздух напряжен, как перед грозой. Зловещий силуэт вырисовывается посреди сверкающей лунной водяной глади. Дмитрий торопливо отвел глаза, чувствуя, как ледяная струйка змеится меж лопаток. Страшно, да… И тут же он забыл о страхе, на миг вообще обо всем забыл от изумления: под осиной никого. Староста исчез.
Дмитрий не мог поверить в случившееся. Решил, будто ошибся, перепутал деревья. Проклиная себя за то, что забыл в сумке очки ночного видения, исходил все вокруг вдоль и поперек, чуть ли не ощупывая древесные стволы, однако факт оставался фактом: Ноздрюк точно сквозь землю провалился. А ведь не мог он высвободиться, не мог!
Не развяжешь булинь на поясе, когда руки надежно стянуты за спиной. И ртом не дотянуться: Ноздрюк едва головой мог шевелить, где уж там цирковые трюки проделывать. Звал на помощь, вытолкнув кляп? Шел мимо добрый самаритянин, услышал крики, спас старосту… В том-то и дело, что не дано было Ноздрюку возможности избавиться от кляпа. Не дано!
Может быть, тот добрый самаритянин – осиновый кол ему в спину! – случайно наткнулся на пленника? Или… не случайно? Предположим, Ноздрюк с самого начала был в лесу не один. Спутник его, а вернее, случайный свидетель оказался труслив либо разумен: держался в стороне, в драку не ввязывался, наблюдал со стороны за расправой над старостой (может быть, даже словил при этом немалый кайф!); выждал, пока грозные пришельцы отбыли восвояси, – и освободил пленника, выторговав себе за это какую-то мзду. Дмитрий вернулся к осине и принялся шарить в траве. Так и есть! Вот веревка – вернее, то, что от нее осталось. Разрезано ножом.
Эх же чертова сила! Ну кто знал, что надо обследовать весь лес на предмет выявления пособников старосты!
Дмитрий резко выпрямился, настороженно вглядываясь в темноту. Нет, глупости: не будут они сидеть здесь, в кустах, зажав в зубах кинжалы, ожидая, придет кто-нибудь проведать пленника или нет. Скорее всего…
Дмитрий ринулся бегом. Скорее всего они пошли в деревню. Надо спешить: Ноздрюк без труда догадается, где нашли приют его противники. Разумеется, в доме бабы Дуни, у Леши. Надо спешить!
И все-таки он опоздал.
Тихо было и темно по-прежнему, да еще и тучи затянули небо, только изредка выпуская в мохнатые прогалины бледную, словно испуганную луну. Улицы деревенские затаились нагромождениями неприятельских редутов. Почему-то даже собаки не лаяли, что было совсем уж странно. Словно бы сидели в засаде, выжидая, когда враг подойдет поближе. Врагом был он, Дмитрий. Это из-за него в раннее, вообще-то, еще время – едва после полуночи – погасли все огни; из-за него воцарилась напряженная тишина вокруг, и только лес за околицей грозно, мрачно пошумливал. Даже луна оказалась предательницей: либо уж светила бы тысячесвечовым фонарем, показывая дорогу, либо сидела себе за тучами, – а то высовывалась в самый неподходящий момент, выставляя напоказ фигуру крадущегося чужака. Неладно, неладно было что-то в этой такой обыкновенной на вид деревне, и впервые Дмитрий поверил, что в бессвязных словах Леши была, наверное, какая-то правда: не один Ноздрюк расправлялся с его бабулей, против нее ополчились все односельчане, потому что не хотели рисковать и навлечь на себя гнев неведомого Хозяина.
Бог ты мой, как же ненавидел Дмитрий этого человека! Точно так же он ненавидел когда-то убийцу Генриха. Во рту сохло и сердце билось в горле, стоило представить… нет, лучше не надо. «За все он мне ответит!» – мрачно подумал Дмитрий, и это «за все» включало теперь не только его и Лёлины страдания, не только отчаяние Марины Алексеевны и даже случайную смерть Мордюкова, но, словно всего этого было мало, еще и покрытую коркой сухого ила фигуру, застывшую посреди болотца, и бормотание смертельно испуганного мальчика, и недобрую тишину растворившейся в ночи деревни…
Вот и двор бабы Дуни. Словно бы повинуясь чьей-то неслышной подсказке, Дмитрий свернул в проулок и шел вдоль забора до тех пор, пока не заметил пролом в штакетнике. Пробрался в огород и неслышно двинулся к сеновалу, напряженно всматриваясь в темноту. Луна, тварь, выбрала именно этот миг, чтобы выглянуть и ткнуть в него своим светящимся, указующим перстом. Дмитрий замер, чувствуя себя мишенью, открытой всем выстрелам. Сорвал с плеча ружье… Все было тихо. Луна, словно испугавшись, скрылась.
Вот и сеновал. Тишина. Голосов не слышно. То ли Андрей с мальчиком затаились, не зная, кто приближается к ним, то ли просто задремали. А может быть…
Он ждал, всем своим существом ждал чего-то подобного, только поэтому почувствовал движение за спиной, таким легким, неощутимым оно было, – движение охотника, близко подошедшего к добыче.
Даже не оборачиваясь, Дмитрий нырнул в сторону, уходя из-под удара, уже взрезавшего воздух, и в следующий миг остро отточенная лопата вонзилась в землю, хотя, по всем расчетам, должна была распахать его от плеча до пояса, это как минимум. Удар был страшен, и человек, вложивший в него всю свою силу, всю ярость, косо пролетел мимо Дмитрия на полусогнутых, пытаясь удержаться на ногах и не упасть. Он был ловок и, пожалуй, ухитрился бы устоять, если б «тулка», перехваченная за стволы, не обрушилась ему на затылок.
Глухо ухнув, человек свалился на колени, а потом простерся на земле. Одного взгляда хватило Дмитрию, чтобы понять: это не Ноздрюк. Мелок ростом, хлипок. На его голову лучше не смотреть…
Догадка, что он только что размозжил голову человеку, может быть, убил, вспыхнула в сознании, но не задержалась надолго: слишком уж хищно поблескивала даже в темноте лопата, выворотившая изрядный ломоть земли. Этот незнакомец, даром что ростом не вышел, действовал настолько сноровисто, что это поневоле наводило на мысль о долгой практике. И если Дмитрий прикончил его случайно, из чистейшей самозащиты, то нападающий знал, чего хотел, тут не могло быть никаких милосердных иллюзий.
Дмитрий устремился к сеновалу. Жутко оставлять мертвого за спиной, однако оглядываться времени не было. Да, это не Ноздрюк, однако яснее ясного, что староста где-то здесь.
Дверь сеновала была приоткрыта. Дмитрий постоял, прислушиваясь, но не уловил чужого, затаившегося, напряженного дыхания. Вроде бы его никто не стережет здесь. А где же староста?
Выставив вперед ружье, осторожно вступил в дурманно благоухающую сухой травой тьму. Над головой шуршало, шуршало сено. Кто-то ходил по щелястым доскам, подсвечивая себе фонарем.
Дмитрий сразу узнал этот холодноватый люминесцентный свет. «Люкс», фонарь Андрея. Ну, слава богу, это он. Значит, Дмитрий появился как раз вовремя, перехватил нападавших. Вернее, нападавшего, потому что еще неизвестно, где же все-таки Ноздрюк.
Поднял голову, чтобы тихонько позвать Андрея, и в эту минуту что-то теплое капнуло ему на лоб, сползло по щеке. И еще раз, и еще… Дмитрий отпрянул, брезгливо вытирая лицо, – и задохнулся, услышав настороженный окрик Ноздрюка:
– Ты, Генка? Это ты?
Дмитрий шатнулся к стене, сообразив, что сейчас произойдет, и опять опередил смерть лишь на долю секунды. Громом ударил выстрел, и дробь мелкими фонтанчиками взрыла землю на том месте, где он только что стоял. Вскинул «тулку», шарахнул в потолок не глядя, не целясь. С этим выстрелом слился второй, показавшийся оглушительным, как пушечный залп. Сквозь щели в стенке сарая ударило беловатым светом – и снова воцарилась темнота, однако резкие, короткие выстрелы следовали теперь один за одним. Дмитрий, вжимаясь в стену, перезарядил ружье, снова выстрелил вверх, опять перезарядил, бросился в другой угол, где была проломлена стена, – и вдруг, по влажной прохладе, ударившей ему в лицо, понял, что ведет перестрелку с громом.
Мгновение он смотрел на белесую полосу ливня, валом валившую по двору. Сознание прояснилось. В него стреляли только раз – после его залпа в «перестрелку» вступил гром. Значит…
Взлетел по приставной лестнице наверх, упал, перекатился, наткнувшись в темноте на что-то теплое, громоздкое, залег. Тишина. Таясь за этим неподвижным предметом, ощупал его. Человеческое тело, голова… ладонь накрыла закинутое кверху лицо, наткнулась на массу волос.
Борода! Борода старосты!
Холодея, шарил по доскам. Вот фонарь. Зажег его – и отпрянул, встретив взгляд немигающих глаз Ноздрюка.
Староста был мертв, убит. Дмитрий не стал осматривать раны, ставшие смертельными. В него стреляли, он стрелял, он опять убил, хотя хотели убить его, ладно, так уж сошлось, не надо искать себе оправданий – не перед кем оправдываться!
Посветил себе на ладонь – она в крови, но это была не кровь Ноздрюка.
Тяжело поднялся с колен и побрел по сеновалу, отчаянно желая выключить фонарь, уйти отсюда, не видеть… Он уже знал, что предстоит увидеть.
Сначала наткнулся на свой разворошенный рюкзак: похоже, именно в нем рылся Ноздрюк, когда вдруг почуял чужого и в панике открыл огонь. Ну а потом…
Андрей лежал лицом вниз, и Дмитрий нашел рану, только когда перевернул тело. Горло было перерезано разбойничьим, беспощадным взмахом от уха до уха. Вот почему так щедро струилась кровь… Мелькнула вдруг мысль, что Андрей и мертвый смог предупредить об опасности, снова спас ему жизнь, как тогда, в горящей гостинице, – и Дмитрий зажал двумя руками рот, глуша отчаянный, безнадежный вой, так и рвавшийся из глубины нутра, из глубины души.
