Лёля. Июль, 1999
Ночью Лёле не спалось. То есть скорее всего это была ночь, потому что опять кругом царила кромешная тьма. В этой прелестной комнате, на которую ей уже и смотреть было тошно по причине отсутствия нормальных окон, не было ни закатов, ни восходов. Яркий неоновый свет, при котором она проснулась после своих ночных странствий, просто выключился без предупреждения, символизируя наступление ночи, – и все.
Около постели Лёля не обнаружила никакой одежды, даже жалкого больничного халатика. Либо имелось в виду, что она наденет собственные вещички, либо налицо один из классических постулатов киднеппинга: лишение похищенного одежды в целях подавления в нем чувства собственного достоинства. Зато Лёля нашла в комоде свои лифчик и трусики, надела их и мгновенно почувствовала себя лучше. Джинсы, футболку и кроссовки она раскинула на горячей никелированной трубе в ванной (крошечная раковина, унитаз и душ в пластиковой кабинке, которым Лёля тотчас воспользовалась) и, соорудив саронг из простыни, начала нервно ходить по комнате.
К моменту ее пробуждения у кровати уже был сервирован совершенно европейский завтрак: йогурт, творог, два яйца всмятку, поджаренный хлеб, яблоко и чашка чаю. Йогурт и творог свежайшие, яблоки – вроде бы ранний анис – необычайно вкусные.
«Небось у них тут подсобное хозяйство имеется, – угрюмо подумала Лёля. – Или в деревне продукты закупают? Ну, хоть какое-то местным людям подспорье».
На столике больше не было бутылочки с хлористым кальцием. То ли надобность отпала, то ли наблюдатели заметили Лёлины манипуляции с лекарством и решили зря не переводить добро.
Лёля прикрыла остатки завтрака салфеткой и стала смотреть в «окно». Роль его исполнял огромный телевизионный экран, вмонтированный в стену. На экране сменялись пейзажи всех стран мира под тихую, неназойливую музыкальную классику.
Так она и провела «день» до «вечера». Однообразное течение времени было дважды нарушено появлением невысокого, худенького и бледненького парня со скучным лицом, который сменил остатки завтрака на обед, а остатки обеда – на ужин. В первый раз Лёля проигнорировала появление «тюремщика», ибо с минуты на минуту ждала появления какого-нибудь вышестоящего лица, доктора на худой конец, который объяснил бы ей, за каким все-таки чертом ее сюда привезли. Но к «вечеру» одиночество и неизвестность настолько ее доконали, что она встретила тощего «тюремщика» с ужином пулеметной очередью вопросов и требований, выраженных, к сожалению, в истерической форме.
Он, впрочем, ни криков ее, ни всхлипываний, ни настойчивых требований как бы и не слышал: вкатил один столик, выкатил другой – и был таков.
«Ночью» Лёля металась по кровати, то плача, то пытаясь успокоиться, замирая от каждого действительного или мнимого шороха, напряженно ожидая появления Олеси. Но девочка не пришла. Либо что-то ей помешало, либо… Либо общение с узницей показалось странному ребенку скучным. Об этом Лёля старалась не думать: ведь Олеся была ее единственной надеждой. Но, может быть, девочка просто отсыпалась за прошлую ночь?
Лёля решила пока смириться с непреодолимыми обстоятельствами и тоже заснула, хотя и с некоторым трудом.
Следующий день был похож на предыдущий как две капли воды, с той лишь разницей, что в ванной на трубе сохло выстиранное бельишко, а джинсы и футболка вернулись в шкаф. Кроссовки досыхали. Тощий официант-тюремщик Лёлю в упор не видел, картины природы медленно плыли за «окном», и Лёле вдруг показалось, будто ее увозят куда-то далеко-далеко, в неведомые страны, и если она когда-нибудь все-таки выйдет из этого дома, то не найдет за оградой ни пруда, ни деревни, ни изгиба далекой реки: пейзаж волшебным образом изменится, хотя дом, и парк, и ограда останутся на прежнем месте. Но интересно, что в данный момент окажется за оградой парка и куда в таком случае будет бежать речка через ту приснопамятную трубу? Наверное, непосредственно в море-океан, или в озеро какое-нибудь экзотическое, или, может быть, в пески Сахары?
Лёля отвернулась от «окна», где как раз мерцала вышеназванная Сахара. Ее снова пробрала дрожь при одном только воспоминании о речке, о том, как ушло дно из-под ног. Еще слава богу, что успела вцепиться в решетку!
Нет, ну неужели из парка никак нельзя убежать? Если залезть на дерево и раскачаться на ветке, как обезьяна… Но Лёля не обладает нужной прыгучестью и летучестью: деревья не доходят до ограды метров на десять. Очевидно, обитатели замка всерьез опасались проворных приматов.
Лестницу деревянную раздобыть? Может быть, таковая найдется на стройке, или хоть доски-то там наверняка сыщутся. Приставить их в ограде, вползти наверх, потом спрыгнуть с другой стороны… Но как на это посмотрят собаки? Уж наверняка не станут молчать – такой лай подымут, что вся округа сбежится! А может, и не подымут – тихо растерзают Лёлю в клочки и разбредутся по парку. И даже если они каким-то чудом не сбегутся, не залают, не растерзают, вряд ли Лёле, учитывая степень ее спортивности (вернее, полное отсутствие таковой), удастся одолеть ограду, не задев ее хотя бы пальцем. И что тогда? Останется висеть на прутьях обугленным пугалом или сразу рассыплется горсточкой пепла?
Но бегут, бегут же люди из своих темниц! Еще из каких темниц! История знает великое множество побегов. Совсем недавно Лёля даже читала какую-то полублатную книжку про побеги из тюрем. Вот уж воистину – голь на выдумки хитра. Какой-то зек возомнил себя Карлсоном, приспособил для этого дела моторчик от бензопилы и чуть было не улетел за территорию ИТУ. Однако учинил слишком много шума своим пропеллером и был замечен охраной. Другой заключенный изготовил катапульту и попытался при ее помощи перелететь через ограду, но врезался в электрический столб… А классические побеги? Граф Монте-Кристо, к примеру? Вот был человек! Не растерялся, когда ухнул в морскую бездну, распорол мешок, в который был зашит, и вынырнул!
Не растерялся, когда ухнул в бездну… вынырнул…
Лёля села на кровати.
О боже ты мой! А что, если она была рядом со спасением? Та «бездна», в которую провалилась Лёля в водяной трубе, – она почему образовалась? Подмыло и унесло водой камни и песок. То есть под решеткой образовалась промоина, попросту яма, в которую Лёлю и потянуло течением.
Яма под решеткой… Да как же она сразу не сообразила?!
Испугалась до одури, вот и не сообразила. Когда у человека, не умеющего плавать, дно уходит из-под ног, он думает только об одном: как вынырнуть, выбраться на поверхность. Это Лёля и сделала, повиснув на решетке в нерассуждающем страхе. Страх лишил ее способности думать. Она видела в своем воображении некий омут, жуткую бездну, которая втянет ее в себя и поглотит, как Иону чрево библейского кита. А это была всего лишь промоина под решеткой – промоина, в которую, возможно, надо было всего лишь протиснуться, чтобы вынырнуть на другой стороне! В крайнем случае, сначала раскопать ее кочергой, расширить, углубить…
Кочерга так и осталась лежать на берегу, в траве. Ни Лёля, ни, к счастью, собаки о ней не вспомнили. И если добраться туда, она наверняка найдет свое боевое оружие на прежнем месте. Но как туда добраться, вот в чем вопрос?
Она нервно села, тупо уставившись на экран. Пейзажи на какое-то время исчезли: теперь там сменялись морды и мордашки животных и головки насекомых. Это был знаменитый фильм «Анима мунди», Лёля его раньше видела, и опять, как тогда, ей стало не по себе от этих бессмысленно-пристальных взглядов, устремленных прямо в глаза.
Она извертелась на кровати, избегалась по комнате, ожидая, когда наступит «вечер».
«Олеся, Олеся, Олеся! – твердила, как заклинание. – Ты должна прийти, должна, должна!»
Наконец появился «тюремщик» с ужином. Лёля от волнения едва могла есть, хотя яблоки, зелень, помидоры, козий сыр – все было отменной свежести и вкуса. Она попыталась поразмышлять о преимуществах подсобного хозяйства, однако ладони у нее были ледяными, мысли путались от нетерпеливого, почти истерического ожидания.
Впрочем, как Лёля ни ждала наступления ночи, ей показалось, что свет погас внезапно. Она мгновенно оделась и села в кресло, напряженно уставившись в сторону двери. Потом вскочила, на ощупь вернулась к кровати и сложила из одеяла и простыни подобие лежащего тела. На всякий случай.
К сожалению, не было возможности оценить свое творение. Лёля опять уселась в кресло и уставилась туда, где, по ее представлениям, находилась дверь.
«Олеся! Олеся! Ты должна прийти!»
В этой невзрачной, странной девчонке сейчас сосредоточилось все, вся жизнь. А она не нашла. Шло только время – медленно, бесцельно…
«Хорошо, – кивнула в темноте Лёля, пытаясь рассуждать спокойно. – Предположим, Олеся не придет. Ну мало ли? Я ей надоела, она заболела, ее увезли куда-то и зачем-то. В чем трагедия? Я не открою без нее их двери. Так… Но, может быть, я зря паникую, зря тороплю события? Ведь угрозы для моей жизни нет, мне вообще ничего плохого не сделали, только свободы лишили. Однообразие и неизвестность – вот что сводит с ума. Но завтра я могу устроить что-нибудь этакое… вызывающее, потребовать ответа на свои вопросы, пригрозить, что покончу с собой. Я хоть что-то узнаю, что-то пойму, стоит ли так колотиться, как сейчас. Нет, надо расслабиться, успокоиться, а то я к утру рехнусь, если Олеся не придет. А она, конечно же, так и не придет, к этому надо морально приготовиться».
Лёля откинулась на спинку кресла и начала морально готовиться: глубоко вздохнула, закрыла глаза… И неожиданно заснула.
Наверное, она проспала бы так до самого утра, если бы кто-то вдруг не тряхнул ее за плечо и не сказал угрюмо:
– Вот ты где! А я испугался – думал, доктор уже до тебя добрался.
Лёля открыла глаза, рванулась, пытаясь защититься от кошмара. Но чья-то рука крепко придавила ее к креслу, и кошмар не рассеивался, хотя комната была залита светом. Перед Лёлей стоял Асан.
